Текст книги "Полночь в саду добра и зла"

Сирена во все глаза смотрела на Этвуда.

– Полковник, у вас с собой какой-нибудь из фрицевских кинжалов?

– Никак нет. Только вот эта штучка. – Он вытащил из кармана маленький револьвер и покачал его на ладони. – Знаете, что это такое?

– Конечно, знаю, – ответила Сирена. – Мой покойный муж расколол себе череп именно из такого.

– О! – живо откликнулась стоявшая рядом худая и костлявая дама. – И мой тоже. Никогда не забуду этого ужаса.

Женщину звали Альма Нокс Картер, она по наследству владела магазином готовых продуктов и жила на площади Монтерей.

– Я готовила себе на кухне коктейль, – продолжала она, – а по телевизору в это время показывали «Пороховой дым». Вдруг раздался выстрел, и я решила, что это в фильме. Вошла в комнату, а там… Лаймен лежит на полу, а в руке у него оружие.

Револьвер полковника Этвуда привлек внимание доктора Тода Фултона.

– «Магнум» двадцать второго калибра, да? Неплохая вещичка. Я тоже ношу подобную малютку.

С этими словами доктор Фултон достал из кармана черный кожаный бумажник, в центре которого было вырезано отверстие, вдоль одного края его поблескивал спусковой крючок.

– Это «деррингер» двадцать второго калибра. Если меня на улице остановит грабитель и потребует денег, то я достану бумажник… и он получит свое!

– Вот это да! – восхитилась миссис Картер. Доктор Фултон спрятал бумажник.

– Моя жена носит пистолет тридцать восьмого калибра.

– Я тоже, – вставила слово ясноглазая Анна.

– Вот что я вам скажу, – заговорила миссис Картер. – Если бы я дотронулась до оружия в руке Лаймена, то меня запросто могли бы обвинить в убийстве – это так же точно, как то, что я стою здесь.

Глядя на хрупкое телосложение миссис Картер, любой бы усомнился в том, что она сможет поднять пистолет, не говоря уж о том, чтобы из него выстрелить.

– А вот я когда-нибудь обязательно выстрелю в мужчину! – громогласно заявила Сирена, достав из сумочки револьвер с перламутровой рукояткой и хромированным стволом. – Видит бог, я уже пыталась это сделать! Как я упрашивала своего бывшего любовника Шелби Грея немного потерпеть. Нет, я не хотела его убивать, я намеревалась прострелить ему стопу, чтобы он помнил обо мне всю жизнь. Но он оказался трусом и не смог лежать неподвижно, когда я стреляла. В результате я пробила дыру в кондиционере.

– Вы… в него стреляли? – Глаза миссис Картер расширились от ужаса.

– Я промахнулась.

– Какое счастье.

Сирена тяжело вздохнула.

– Да, но не для дорогого Шелби. Теперь ничто не напоминает ему о моей любви. Однако я очень боюсь, что когда-нибудь мне придется выстрелить в человека, и не в стопу. Мой муж оставил мне кучу бесценных бриллиантов – это все знают, и могут найтись любители наложить на них лапу. Я день и ночь боюсь воров и именно поэтому ни днем ни ночью не расстаюсь с этой милой игрушкой. Ложась спать, я кладу револьвер под подушку. – Она посмотрела на полковника Этвуда. – Но если я чувствую, что какие-то ублюдки пасутся рядом, то кладу пушку между буферами.

С этими словами Сирена засунула револьвер за корсаж платья и подхватила с подноса еще один бокал мартини.

Решив, что мне тоже пора выпить, я пошел навстречу официанту, который как раз направился в мою сторону. Одновременно со мной к подносу подошли еще два гостя – мужчина и женщина.

– Это было убийство в состоянии аффекта! – утверждала женщина. – Поэтому, мне кажется, оно не может считаться убийством. Ты же понимаешь – ссора любовников. Такие вещи случаются. Это совсем не то же самое, что хладнокровное убийство.

– Дорогая моя, – заговорил мужчина, – возможно, это действительно преступление, совершенное в состоянии аффекта, но я знаком с тремя членами жюри. Они видели улики и считают, что Джим крепко влип.

Я повернулся к ним спиной, сделав вид, что смотрю в окно, но одновременно подвинулся поближе к собеседникам, стараясь не пропустить ни одного слова. Мужчина понизил голос.

– Во-первых, – сказал он, – криминалистическая лаборатория получила весьма неприятные результаты. На руках Дэнни Хэнсфорда не обнаружено следов пороха, а это означает, что он не стрелял, вопреки утверждениям Джима.

– Боже мой, – ахнула женщина.

– Расположение пулевых отверстий также противоречит версии самозащиты, которую отстаивает Джим. Одна пуля вошла в грудь, и это соответствует версии, но вторая пуля поразила Хэнсфорда в спину, а третья ударила его в голову, за ухом. Так что получается, что Джим первым выстрелом попал Дэнни в грудь, потом встал, обошел стол и дважды выстрелил в лежавшее тело – то есть сделал что-то вроде coup de grace[12]12
  Удар милости (фр.). Термин времен Средневековья, когда тяжело раненного в поединке рыцаря полагалось, во избежание лишних мучений, добивать кинжалом.


[Закрыть].

– Как это ужасно, – произнесла женщина. – Так ты считаешь, что это была не самозащита?

– Боюсь, похоже на то. Анализ отпечатков пальцев еще более удручает. На пистолете, который лежал под рукой Хэнсфорда, нет вообще никаких отпечатков, а это значит, что пистолет вытерли, а потом подложили под руку. Все выглядит так, что Джим застрелил Дэнни, потом взял второй пистолет, дважды выстрелил с того места, где стоял Хэнсфорд, а потом положил оружие под руку мертвеца, предварительно стерев с рукоятки отпечатки своих пальцев.

– Я сейчас упаду в обморок, – заволновалась женщина. – Как ты думаешь, что теперь будет с Джимом?

– Я уже говорил ему самому об этом, когда приехал. Он выкрутится.

– Но каким образом? – усомнилась женщина.

– Хороший адвокат может оспорить улики или истолковать их в пользу обвиняемого, а у Джима хорошие адвокаты. Поэтому я думаю, что он выкрутится. Кроме того, он пользуется большим влиянием и уважением в городе.

Мужчина сменил тему разговора, и я направился в холл, где нашел Уильямса, стоявшего вместе со своей матерью в кругу нескольких гостей.

Бланш Уильямс приехала на вечер из Гордона, Джорджия, где прожила всю свою жизнь. Женщине было далеко за семьдесят, но она сохранила осанку, высокий рост и стройность. Седые завитые волосы были идеально уложены. Весь ее вид выражал смущение и застенчивость, руки она сцепила перед собой. Одна из женщин вслух восхищалась вечерним платьем Бланш.

– Большое вам спасибо, – вежливо ответила миссис Уильямс. – Это подарок Джеймса. Когда у него бывают большие вечера, он обязательно следит за тем, чтобы у меня было красивое платье, а когда я приезжаю в Саванну, меня непременно ждут здесь цветы. – Она робко взглянула на сына, словно ища одобрения своим словам.

– Мама всегда первая красавица бала, – искренне произнес Уильямс.

Миссис Уильямс, выслушав похвалу, осмелела и продолжила.

– Джеймс подарил мне так много украшений, что однажды я сказала ему: «Джеймс, я не знаю, как я смогу носить все эти украшения». И знаете, что он мне ответил? Он сказал: «Мама, я буду устраивать больше вечеров, чтобы ты могла почаще приезжать в Саванну и надевать разные украшения». Джеймс часто возит меня во всякие интересные места. Он пять раз возил меня в Европу и – о! – однажды он позвонил мне и сказал: «Мама, через три дня мы летим в Лондон на «Конкорде», а я ответила: «Джеймс, не говори мне таких вещей. Мы никуда не полетим на «Конкорде»! А он говорит: «Мы обязательно полетим, я уже купил билеты», и я подумала: «Боже мой, сколько же они стоят?» Но я тут же поняла, что Джеймс не шутит, перестала суетиться и стала собираться. Через три дня я была готова, и мы в самом деле полетели в Лондон на «Конкорде»!

Миссис Уильямс говорила быстро, словно стесняясь злоупотреблять терпением слушателей. Прямая осанка и жесткий взгляд свидетельствовали о том, что, несмотря на видимое смирение, эта женщина обладает незаурядной волей и решимостью. Через несколько минут Джима отвлекли, и мы с миссис Уильямс остались наедине. Я выразил свое восхищение великолепным празднеством, и миссис Уильямс согласно кивнула.

– Джеймса всегда окружала толпа, – заговорила она, – даже когда он был еще совсем маленьким. Мы тогда купили ему кинопроектор, он зазывал к себе мальчишек смотреть фильмы и брал с них за это по несколько центов. Это было правильно, я же готовила на всю ораву еду и питье. Тогда ему было одиннадцать или двенадцать лет. Потом, когда ему исполнилось тринадцать, он начал ездить по округе, скупать старые вещи и перепродавать их. Обычно он ездил к неграм, покупал у них за четвертак старые ненужные керосиновые лампы, чинил их и продавал за пятьдесят центов. Так он начинал. Потом он стал скупать более крупные вещи – зеркала, мебель и все такое, устроил в доме столярную мастерскую, чинил там купленные вещи и продавал их. Он даже поместил в нашей газете объявление: «Распродажа старых вещей». И что вы думаете, к нам в Гордон стали приезжать леди из Мейкона! Они приезжали и шли за Джеймсом в школу! То были настоящие леди – жены врачей и им подобные. Суперинтендант школы был поражен. Потом Джеймс приводил их домой, и они в его спальне покупали вещи. Так мой сын пробивался наверх. Мало-помалу, и все сам. Несколько лет назад я подумала: «Как все же хороша жизнь! Дочь преподает в университете, сын процветает в Саванне. Мой долг исполнен, и теперь Господь может призвать меня к себе». Но Он молчал. Теперь-то я понимаю, что Он сберег меня затем, чтобы я была рядом с Джеймсом, когда произошла эта трагедия. – Шум праздника нарастал, но миссис Уильямс и не думала повышать голос, она продолжала говорить все так же ровно и спокойно, глядя мне прямо в глаза, хотя, скорее всего, смотрела она сквозь меня. – Джеймс позвонил мне в субботу, во время обеда и сказал: «Мама, у меня неприятности, я убил Дэнни». Я застыла на месте и попросила: «Сыночек, приезжай домой». Он приехал в совершенно ужасном состоянии, ему было страшно больно, и я не стала ни о чем его спрашивать, просто дала ему выговориться. Скоро люди узнали, что он у меня, и начали звонить. Звонков было столько, что мне пришлось отключить телефон.

К нам подошли два гостя, чтобы попрощаться.

– Надеюсь увидеть вас на нашем вечере через год, – сказала им на прощание миссис Уильямс и снова повернулась ко мне. – Я никогда не доверяла этому парню. У него был мутный взгляд. Я ничего не говорила Джеймсу, но для меня сам этот Дэнни Хэнсфорд представлял собой самую большую неприятность. Однажды Джеймс приехал ко мне вместе с ним. Вечером Джеймс вышел во двор помыть машину, а я увидела, что парня нигде нет. Когда Джеймс вернулся, я спросила: «Джеймс, где он, я его не вижу». Но Джеймс стал меня успокаивать: «Мама, не волнуйся, он сказал, что пойдет прогуляться перед сном» Наступило время ужина, а мальчишки все еще не было. Тогда Джеймс сказал мне: «Мама, послушай. Когда Дэнни хочет куда-то пойти, он никого не предупреждает, просто идет, и все». И тут я поняла, что делает Дэнни. Он просто пошел купить себе зелья. Гордон – маленький городишко, и Дэнни, видимо, заприметил что-то на бензоколонке и пошел туда купить себе травки или наркотиков. Как я это поняла, не знаю, но поняла. Потом Джеймс рассказывал мне, что Дэнни был на взводе всю обратную дорогу.

Миссис Уильямс опустила глаза и переложила в другую руку смятый носовой платок.

– Я буду с вами откровенна, – продолжала она. – Иногда Джеймс бывает излишне добр к людям. Кто знает, может быть, он унаследовал эту черту от меня. Я тоже очень быстро проникаюсь к людям жалостью, а это плохо, потому что большинство из них начинают этим пользоваться и садятся на шею, требуя сочувствия. Я знаю, что многие так поступали с Джеймсом. Он всегда пытается помочь людям, как он пытался помочь этому парню. Я много раз хотела поговорить с Джеймсом, но я мать и боялась вмешиваться в его жизнь. Есть определенная грань, которую нельзя переступать, поэтому я так и не поговорила с сыном, как бы мне этого ни хотелось.

Джеймс готов помочь всем и каждому, и поэтому мне нестерпимо видеть его в такой беде. Вы знаете, когда Джеймс продал свой остров и заработал на этом кучу денег, он сразу отремонтировал мой дом и за десять тысяч долларов купил для нашей церкви электрический орган. Не знаю, может быть, эта беда послужит ему уроком, и он поймет, что иногда надо думать и о себе… – Миссис Уильямс лучезарно улыбнулась, увидев подходящего сына. – Я умолкаю, – сказала она.

– О чем вы тут беседовали? – спросил Джим.

– Я говорила, что все будет хорошо, – ответила миссис Уильямс, но шум совершенно заглушил ее слова.

– Прости, мама, я не расслышал.

Миссис Уильямс набрала в легкие побольше воздуха и впервые за весь вечер повысила голос.

– Я говорила: «Все это кончится… очень… хорошо».

– Конечно, мама. Так было, так есть и так всегда будет.

Глава XV
Гражданский долг

– Черт, я бы и сам с наслаждением застрелил этого Дэнни Хэнсфорда, – заявил доктор Джеймс Меттс, коронер графства Чатем. – Этот малый был сущей сволочью. Напугал Уильямса до смерти. Вы же понимаете, время три часа ночи, а эта скотина приходит в неистовство оттого, что Уильямс не хочет играть с ним в какую-то дурацкую игру.

Доктор Меттс, обычно очень мягкий и корректный, пришел в необычное волнение. Именно он провел в Мерсер-Хаузе несколько часов в ночь перестрелки, обследуя место убийства. Это он написал свидетельство о смерти и распорядился направить труп на судебно-медицинскую экспертизу. За неделю до суда ему позвонил один из адвокатов Уильямса Джон Райт Джонс и попросил разрешения прийти, чтобы обсудить случившееся.

Джон Райт Джонс считался одним из лучших специалистов по уголовному праву в Саванне. Этот большой и сильный, как медведь, мужчина должен был представлять на процессе интересы Уильямса. Когда он прочитал протокол судебно-медицинского исследования и просмотрел фотографии, сделанные на месте происшествия, он был весьма озабочен пулевыми отверстиями в теле Дэнни Хэнсфорда – в спине и за ухом. Он спросил доктора Меттса, возможно ли так восстановить картину перестрелки, чтобы сказать, что Дэнни мог получить эти два ранения, не лежа лицом вниз.

– Да, – заверил доктор Меттс, – это вполне можно сделать. Первый выстрел поразил Дэнни в левую часть груди. Когда человек получает такое ранение, пуля ударяет его со значительной силой, корпус раненого разворачивается вокруг своей оси и следующая пуля бьет в правую половину спины, а третья – в область уха. Это вполне возможно, если баллистическая экспертиза установит, что выстрелы не были произведены в лежащего на полу Дэнни. Но он вполне мог получить все три ранения стоя.

– Именно на это я и надеялся, – сказал Джонс. – Итак, если подвести итог, то вы не можете наверняка утверждать, лежал Дэнни Хэнсфорд или стоял, так?

– Именно так.

– Отлично. Если вас спросят об этом на суде, то вы повторите то, что только что говорили мне?

– Да, – ответил доктор Меттс. – Но, Джон, тут есть еще одна проблема. Рука, лежавшая на пистолете, была испачкана кровью, но на самом оружии крови нет. Далее, кровотечение было только из двух мест – из ран на груди и на голове. Парень, должно быть, упал на свою правую руку. Для того чтобы создать искусственную версию, Джим, вероятно, вытащил из-под убитого руку и положил ее на пистолет, думая, что так картина будет выглядеть правдоподобнее.

– Вы уверены в этом?

– На все сто процентов. Понимаете, кровь на руке Хэнсфорда немного смазана, так, словно руку откуда-то вытягивали, а вытягивали ее из-под тела. На вашем месте я бы стал упирать на то, что Уильямс поддался панике и решил пощупать пульс Дэнни – для этого ему пришлось вытянуть руку из-под тела, а потом для вящей правдоподобности или еще для чего-нибудь накрыть ладонью правой руки пистолет.

Впрочем, предложение доктора Меттса оказалось неприемлемым. Джим Уильямс уже обнародовал в интервью «Джорджия газетт» свою версию происшедшего. В этом интервью Джим ни разу не упомянул о том, что он вообще прикасался к телу.

– Черт возьми, вы меня просто радуете, – мрачно заметил Джонс.

– Есть и еще кое-что, – продолжал доктор Меттс, – доказывающее, что Джим Уильямс кое-что изменил в обстановке места происшествия. Он передвинул мебель, чтобы все выглядело получше, но сделал он это несколько небрежно.

– Как именно?

– Он перевернул кресло и уложил его аккурат на штанину парня, – усмехнулся доктор Меттс.

– О! Бьюсь об заклад, вы все это сфотографировали.

– Да еще на цветную пленку, – подтвердил коронер.

– И на снимке ясно видно, что штанина находится под креслом?

– Угу.

– Это просто чудесно. – Джонс печально покачал головой. – Что еще вы нарыли?

– Пожалуй, я могу сказать, когда именно был застрелен этот ублюдок.

– И когда же это произошло?

– Когда он погасил окурок своей сигареты.

– Простите, что вы сказали?

– Я нашел окурок сигареты, которую загасили о кожаную обивку стола. Думаю, что когда парень это сделал, мистер Уильямс пришел в ярость и застрелил мерзавца.

– Я уже сказал вам, док, что вы меня положительно радуете, – вновь мрачно произнес Джонс.

– Если честно, Джон, то все мои симпатии на стороне мистера Уильямса, – признался доктор Меттс. – Было три часа ночи. Мистер Уильямс, видимо, встал в такую рань, чтобы поработать, а тут появляется этот ублюдок, требует с ним играть да еще портит мебель.

– Вы не хотите еще чем-нибудь меня подбодрить? – с сарказмом поинтересовался Джонс.

– Вряд ли я смогу придумать что-нибудь еще, – ответил коронер, – но теперь вы, по крайней мере, знаете, с чем вам предстоит иметь дело. Главное – подбор членов жюри. У вас будут проблемы, поскольку все уверены, что речь идет о преступлении на гомосексуальной почве, а вам надо завоевать на свою сторону симпатии присяжных, чтобы они не слишком сурово осудили Уильямса за эту стрельбу.

Джонс поднял с пола свой кейс.

– Вы же понимаете, док, что присяжные в Саванне вряд ли будут иметь что-то против убийства гомосексуалиста. Вы можете затоптать гомика на улице – никто и бровью не поведет.

– Я все понимаю, – заверил доктор Меттс, провожая адвоката к выходу. – Знаете, Джон, единственное, что я могу сказать, так это то, что, по моему мнению, мистер Уильямс выполнил свой гражданский долг, застрелив этого сукина сына.

Замечание Джона Райта Джонса о затоптанном гомосексуалисте было сделано неспроста. Несколько месяцев назад в Саванне состоялся судебный процесс по делу об убийстве, потрясшем весь город.

Жертвой убийц тогда стал тридцатитрехлетний житель города Колумбус, приехавший в Саванну на конкурс красоты – человек был женат и имел двоих детей. Его забили насмерть в темном гараже четверо рейнджеров армии Соединенных Штатов. Их рота стояла на южной окраине Саванны, и славились они на всю округу как неисправимые забияки. В армии их учили выдерживать самые изощренные пытки, а заодно и подвергать им других. В тот вечер один свидетель видел, как эти ребята, гуляя по Бэй-стрит, голыми руками пригибали к земле счетчики на автостоянках. Позже бравая четверка забрела в порнографический книжный магазин Мисси, где и встретила свою жертву. Незадачливый член жюри конкурса красоты сделал в отношении солдат гомосексуальный намек, и разъяренные рейнджеры затащили его в гараж и избили так, что был потрясен даже видавший виды травматолог местного госпиталя. По словам врача, ему никогда не приходилось встречать столь изуродованного человека, который подавал бы еще признаки жизни. У пострадавшего оказались множественные переломы свода черепа, верхней и нижней челюстей и глазниц. Потребовались усилия двух человек, чтобы открыть ему глаза. Жертва совершенно потеряла человеческий облик.

На суде адвокат рейнджеров попросил присяжных определить границы ответственности. По его мнению, обвиняемые были «юны, наивны, чисты и честны». Они сами стали жертвами гомосексуального домогательства. Члены жюри прониклись жалостью к рейнджерам и отклонили обвинение в преднамеренном убийстве. Но, поскольку обвиняемые не отрицали, что били свою жертву ногами, присяжные были просто вынуждены обвинить их хотя бы в чем-то. Они выбрали самый легкий вариант: было просто оскорбление действием. Простое оскорбление действием есть судебно наказуемый проступок; оскорбление действием – это значит, что один человек прикоснулся к другому. Солдат приговорили к году тюрьмы с правом подачи апелляции через шесть месяцев.

Этот вердикт породил шумный общественный резонанс. Письма в газетах клеймили присяжных за бессердечие и поругание правосудия в Саванне. Одна медсестра, которая ухаживала за жертвой в госпитале, написала: «Если это было оскорбление действием, то я, наверное, никогда не видела жертв преступлений».

Тот судебный процесс стал дебютом нового окружного прокурора графства Чатем тридцатисемилетнего Спенсера Лоутона-младшего, вердикт стал сокрушительным поражением, и наблюдатели гадали, сможет ли новый прокурор снять тяжкую ответственность со своего ведомства.

Лоутоны были одной из старейших семей Саванны. Прапрадед Спенсера Лоутона, генерал Александр Лоутон, руководил обороной Саванны в начале Гражданской войны, а позже стал генерал-квартирмейстером армии Конфедерации. После войны генерал Лоутон явился одним из основателей Американской коллегии адвокатов и в 1882 году стал ее президентом. Позже Гровер Кливленд назначил Александра Лоутона послом в Австрии. Семейный склеп Лоутонов был одним из самых величественных – на отвесном берегу реки стояла беломраморная статуя Христа под высокой готической аркой.

Еще один предок Лоутона – Спенсер Шоттер – сколотил громадное состояние на морских перевозках и построил рядом с кладбищем Бонавентура одно из самых грандиозных имений Юга – «Гринвич-плантейшн». Для оформления поместья Шоттер в начале века нанял специалистов из архитектурной фирмы «Каррер и Гастингс», которые построили нью-йоркскую публичную библиотеку на Пятой авеню. В доме было сорок комнат, со всех четырех сторон его окружала двойная колоннада из сверкающего мрамора. В доме насчитывалось двенадцать спален, десять ванных, бальный зал украшали золотые листья, рядом помещались молочная ферма, крытый плавательный бассейн и обширный английский парк. Пальмы были привезены из Палестины, плакучие ивы с могилы Наполеона на острове Святой Елены, а статуи – с развалин Помпеи. Вилла предназначалась для грандиозных балов и морских прогулок на яхтах. В имении снимались фильмы с участием Мэри Пикфорд и Фрэнсиса Бушмена.

Правда, когда на свет появился Спенсер Лоутон-младший, блеск семьи пошел на убыль. Дом Шоттера был уничтожен пожаром в 1920 году. Английский парк заняли под кладбище, известное ныне как кладбище Гринвич. Престижную юридическую фирму «Лоутон и Каннингхэм» поглотила более крупная контора, а впечатляющее здание Лоутоновского мемориального дома на Булл-стрит отдали греческой православной церкви.

Сам Спенсер Лоутон был мягким человеком с деликатными манерами и тихим голосом, с ясными серо-голубыми глазами и копной зачесанных вверх темных волос. Круглые щеки и полные, изогнутые в виде лука губы делали его похожим на херувима. По его собственному признанию, он был посредственным студентом юридического факультета Университета Джорджии, по окончании которого вернулся в Саванну и занялся юридической практикой. Очень часто он работал на общественных началах. Одна женщина, которой приходилось сталкиваться с Лоутоном в его бытность чиновником Жилищной администрации Саванны, вспоминала, что он на редкость принципиален. «Он очень приличный человек, – говорила она. – Он не просто делал свою работу; он выказывал заботу и сочувствие к бедным людям. Но, насколько я помню, он всегда был слишком робок».

Последние тридцать лет прокурорское место графства Чатем являлось семейной вотчиной Джоя Райана. Его сын Эндрю, по прозвищу Брылястый Эндрю, унаследовал должность отца и просидел на его месте один срок, когда Спенсер Лоутон решил бросить ему вызов.

Брылястый Райан был, что называется, добрым малым.

Он любил рыбалку, охоту и выпивку. На голове его возвышалась копна нечесаных каштановых волос, а щеки украшали рыжеватые баки. Мешки под глазами создавали впечатление вечного похмелья. Эндрю превосходно ладил с полицией; выступая в суде, он всячески подчеркивал свой простонародный, протяжный акцент. Райан-младший самолично оспаривал практически каждое дело об убийстве, но ни для кого не было тайной, что дела он ведет из рук вон небрежно, впрочем, так же, как и его отец, за двадцать пять лет прокурорства которого накопилось более тысячи нерассмотренных дел. Сам Брылястый Эндрю обожал свою должность окружного прокурора, хотя и признавал, что она не лишена некоторых неудобств.

– Вас постоянно подстерегают всякие ограничения, – жаловался он. – Например, нельзя выпить с женой пива, потому что завтра об этом прочтешь в утренних газетах.

Райаны не привыкли к наличию какой бы то ни было оппозиции на выборах, но когда наступило время переизбрания, помощник прокурора заявил, что выставит свою кандидатуру от демократической партии. Началась предвыборная дуэль. В последний день регистрации Лоутон решил поучаствовать в гонках и стал их третьим участником. «Я решил участвовать в выборах ради шутки», – сказал позднее Лоутон. Пока два основных кандидата ожесточенно грызлись, вцепившись друг другу в глотки, Спенсер выступил с разумными предложениями по упорядочению ведения дел. Всю предвыборную гонку он прошел на цыпочках, усыпив бдительность прокурора и его помощника.

Когда Брылястый и Лоутон встретились во втором туре, Эндрю изо всех сил набросился на Спенсера. Он вспомнил, что Лоутон не состоялся как адвокат, что он не имел опыта расследования преступлений, работы с апелляциями, что ему никогда не приходилось оспаривать решения Верховного суда Джорджии, что следствием лени и некомпетентности Спенсера Лоутона стал развал юридической фирмы, в которой он, Лоутон, работал. За два дня до голосования Эндрю предпринял еще один шаг. На страницах «Саванна морнинг ньюс» он опубликовал заявление, которое сделала на бракоразводном процессе бывшая жена Лоутона. Миссис Лоутон заявила, будто Спенсер много раз говорил ей, что он «был бы намного счастливее, если бы вместо работы мог сидеть дома и читать книги». Публикацией Эндрю хотел сказать, что Спенсер Лоутон не тот мужчина, который может быть прокурором. Поклонники Брылястого окрестили Лоутона «пухлым мальчиком из Пилсбери». В ночь после предварительного голосования Райан, не веря своим глазам, наблюдал, как голоса черных предместий принесли преимущество Лоутону. То же самое произошло на всеобщих выборах – победу одержал демократ Спенсер Лоутон, оставив ни с чем республиканца Райана.

Однако после того как Спенсер стал прокурором, сомнения в его способности занимать эту должность лишь усилились. Недовольные чиновники, оставшиеся работать после ухода Райана, пустили слух, что Лоутон не разбирается в законах. «Он просит составлять записки по таким случаям, которые он должен знать сам, – жаловался один помощник прокурора. – Например, экстрадиция или защита прав невменяемого. Что можно сказать в записке? На эти темы надо писать книги». Потом последовало сокрушительное поражение в деле рейнджеров. Так уж получилось, что вердикт по их делу был вынесен через несколько дней после того, как Джим Уильямс застрелил Дэнни Хэнсфорда. Лоутон вцепился в дело Джима мертвой хваткой. Если он выиграет это дело, то выиграет все. Однако схватка предстояла более чем серьезная.

Защищать себя Джим Уильямс поручил Бобби Ли Куку из Саммервилла. В области уголовного судопроизводства Кук был личностью, известной на весь Юг. Его специальностью являлись убийства. За тридцать лет он защищал в суде двести пятьдесят человек и в девяноста процентах случаев сумел добиться оправдательного приговора, зачастую вопреки массе вещественных доказательств. Кук брался за самые дохлые дела, которые, казалось, невозможно выиграть… и выигрывал их. Его коньком были изматывающие перекрестные вопросы к свидетелям. «Я видел, как он работал с одним парнем до ланча, – рассказывал федеральный судья. – Некоторое время его расспрашивал, потом во время ланча он рассказывал, что будет играть со свидетелем, как кошка с мышкой, а вернувшись в зал заседаний, разделывал бедолагу под орех». В статье, посвященной его методике и дерзости, журнал «Пипл» писал: «…Если бы дьяволу понадобился адвокат, то Бобби Ли Кук с удовольствием взялся бы за его защиту».

Будучи родом с гор северной Джорджии, Кук прекрасно понимал, что жюри Саванны воспримет его как чужого, заезжего адвоката, поэтому нужен был еще один защитник, который помог бы ему вести дело. Самой подходящей кандидатурой оказался человек, способный довести Спенсера Лоутона до белого каления, юрист, только недавно подвергший окружного прокурора беспощадной критике за дело рейнджеров: Джон Райт Джонс.