Текст книги "Полночь в саду добра и зла"

Глава XIII
Пировали – веселились…

– Иногда я думаю, что вы, янки, приезжаете сюда только для того, чтобы мутить воду, – говорил Джо Одом. – Действительно, посмотрите на Джима Уильямса. Образцовый гражданин. Успешно ведет бизнес. Но вот появляетесь вы, навещаете его, и что? Он убивает человека. Ну, и что вы на это скажете?

Было три часа утра. Джо выезжал из дома на Пуласки-сквер ровно через полгода после того, как въехал туда. Ничего не подозревающий агент по недвижимости Джон Торсен должен был вернуться из Англии на следующий день, и Джо собирался оставить ему дом таким, каким тот его и оставил, – запертым и пустым. К этому времени Джо нашел себе другое жилище – на Лафайет-сквер. И вот сейчас Джо нес в фургон, припаркованный к дому, последнюю охапку одежды.

– Все в порядке, – продолжал он между тем. – Теперь мы имеем убийство в большом доме. Черт возьми! Нет, давайте посмотрим, где мы находимся и что с нами происходит. Мы нашли свихнувшегося специалиста по жукам, который носится по городу с бутылкой яда. Потом мы находим негритянскую трансвеститку, но нам и этого мало – мы заводим знакомство со стариком, который выгуливает несуществующую собаку. Но и это еще не все – теперь у нас убийство на гомосексуальной почве. Друг мой, нам с Мэнди предстоит сниматься в слишком крутом фильме.

Джо направился в дом уничтожать возможные следы своего шестимесячного проживания. За последние полгода якобы пустующий дом оказал гостеприимство весьма немалой части человечества. По дому топтались сотни туристов, заглядывая от нечего делать во все углы и закоулки, отрываясь от этого занятия только во время ланча перед отбытием. Друзья Джо наводняли дом подобно бурному потоку, а в кухне, превратив ее в парикмахерский салон, вовсю орудовал Джерри. Результаты такого вавилонского столпотворения зачастую бывали весьма комичными – пожилые дамы, приехавшие полюбоваться на красоты типичного южного жилища, возвращались в свои туристические автобусы с новыми, весьма оригинальными прическами, и почти все туристы выходили с экскурсии с пригласительными билетами «Милой Джорджии».

Как и всегда, в окружении Джо постоянно появлялись новые лица, пополняя галерею персонажей этого театра. Некоторые задерживались на неделю или на месяц, другие оседали в доме надолго. Джо, который как никто умел собирать вокруг себя людей, отличался полной неспособностью от них избавляться. Эту неблагодарную функцию брал на себя тесный внутренний круг друзей, который и выкидывал, как балласт, все нежелательные элементы, с ведома Джо или без оного. В прошлом месяце главной мишенью круга избранных стал некий хорошо одетый человек, который прибыл в Саванну в качестве миллионера из Палм-Бич. При ближайшем рассмотрении он оказался мелкой сошкой, ловким делягой, открывшим бордель на дороге, ведущей к Тайби. Втершись в доверие к Джо, он тихой сапой вербовал клиентов для своего заведения среди мужчин-экскурсантов. Тогда-то внутренний круг друзей и призвал отставного полицейского Сарджа Болтона. При одном взгляде на револьвер в наплечной кобуре Сарджа мнимый миллионер испарился, и больше в компании Джо его не видели.

Надо сказать, что друзья Джо в принципе не имели ничего против борделей, но очень боялись, что такая слава может повредить делам Одома, и так привлекшего пристальное внимание властей, когда в прокуратуру один за другим начали приходить липовые чеки, которыми Джо расплачивался за работы в «Милой Джорджии». Протесты поступали к прокурору с интервалом в неделю – чек плотника, чек электрика, чек водопроводчика, чек за установку старинной карусельной лошадки. Когда общая сумма долга перевалила за восемнадцать тысяч долларов, к Джо явились два помощника шерифа и вручили ему судебную повестку. Одому предписывалось явиться на слушания в суд. От результатов этих слушаний зависело, предъявят ли Джо обвинение в выдаче необеспеченных чеков – преступлении, за которое предусмотрено наказание от одного до пяти лет тюремного заключения.

В день слушаний Джо явился в зал суда с двадцатиминутным опозданием, сохраняя при этом безмятежное спокойствие. Прежде чем занять свое место, он подошел к скамье, на которой сидели истцы, и поздоровался с каждым из них.

– Здорово, Джордж, – приветствовал он плотника. Тот ответил вымученной улыбкой.

– Привет, Джо, – отозвался он.

Точно так же не забыл Одом и электрика, водопроводчика, генерального подрядчика, поставщика льняных скатертей и так далее. Приветствия так и сыпались: «Здорово… Привет… Добрый день…» Джо говорил без всякой иронии или сарказма, в голосе его чувствовалась искренняя приветливость, глаза смотрели прямо, улыбка была неподдельной. Он вел себя так, словно встречал завсегдатаев «Милой Джорджии». Любезность Джо резко контрастировала с замешательством истцов. У них были настолько смущенные и даже робкие лица, что они казались обвиняемыми, а не потерпевшими. Складывалось впечатление, что их уличили в заговоре против их гениального друга. Они прятали глаза, жалко улыбались и мямлили приветствия. Последним в ряду истцов, к кому подошел Джо, сидел маленький, похожий на воробья, седовласый человек с кустистыми бровями. Это был торговец старинными вещами из Чарлстона, продавший Джо карусельную лошадку и кое-какие предметы обстановки. Увидев этого человека, Джо просиял.

– О, кого я вижу?! Мистер Рассел! Я и не знал, что вы тоже придете.

Мистер Рассел смущенно заерзал на месте.

– Поверь мне, Джо, я бы ни за что не пришел сюда. Я ненавижу эти дела, но понимаешь, э… Я…

– Ничего страшного, – успокоил старика Джо. – Я вас ни в чем не виню, просто если бы я знал, что вы будете здесь, то попросил бы привезти с собой ту пару канделябров, которые мне так понравились.

– Правда? – оживился Рассел. – Ты хочешь сказать, что я… что мы, э… мы и в самом деле… – Он усиленно моргал, словно силясь вспомнить существо дела. – Ах, да, теперь я припоминаю, – сказал он. – Мы действительно говорили о канделябрах. Да, да, ты прав! Надо же, я совершенно о них забыл! Но э… Теперь, когда ты напомнил, Джо, то я думаю, что мог бы привезти их с собой…

– Да вы не волнуйтесь, мы обсудим это дело позже.

Джо прошел на свое место и в гордом одиночестве уселся на скамью ответчиков.

Председательствующий судья призвал присутствующих к порядку.

– Мистер Одом, будет ли в данном заседании вас представлять адвокат?

– Ваша честь, – ответил Джо, – поскольку я являюсь полноправным членом Коллегии адвокатов штата Джорджия, я буду представлять себя сам.

Судья согласно кивнул.

– В таком случае приступим.

Помощник прокурора зачитал длинный список негодных чеков Джо, после чего истцы один за другим стали выходить к месту свидетеля и рассказывать, что они делали или какие товары поставляли в «Милую Джорджию» и как они безуспешно пытались получить наличные по чекам Джо – ни один банк не оплатил этих чеков. Когда к выступлению приготовился мистер Рассел, судья, порывшись в бумагах, стукнул молотком по столу и объявил, что иск мистера Рассела заполнен не по правилам и поэтому не может быть рассмотрен, по крайней мере, в настоящее время. Такое решение уменьшило финансовые претензии к Джо на 4200 долларов. Красный как рак мистер Рассел занял свое место.

– Ваша честь, с вашего позволения, я хотел бы переговорить с мистером Расселом.

– У суда нет возражений, – сказал судья.

Джо сел рядом с Расселом, раскрыл его папку и разложил на столе бумаги. Под взглядами всего зала он спокойно и доверительно побеседовал с мистером Расселом и через несколько минут взглянул на судью.

– Ваша честь, – обратился к нему Джо, – если вы позволите, то мы через двадцать минут исправим ситуацию, и вы сможете восстановить иск мистера Рассела ко мне.

Судья настороженно посмотрел на Джо – то ли этот тип смеется над судом, то ли он действительно хочет быстро выйти из наступившей неловкой ситуации.

– Суд высоко ценит ваше предложение, – объявил судья, – но лично я сомневаюсь, что существуют прецеденты, когда бы ответчик действовал как адвокат истца. Это не вполне допустимо, поскольку возникают сомнения, не станет ли адвокат использовать ситуацию в своих интересах больше, чем в интересах своего подзащитного. Надеюсь, вам понятна моя точка зрения.

– Она мне понятна, ваша честь, – настаивал Джо, – но в данном случае вопрос заключается только в правильном составлении документа. Этот джентльмен приехал сюда из Чарлстона, чтобы потребовать назад свои деньги, и мне кажется не совсем честным отправлять его домой ни с чем из-за мелких процедурных формальностей.

– Я согласен с вами, – поддержал Одома судья. – Действуйте.

– Хочу сказать еще вот что, ваша честь, – продолжал Джо. – Я бы добавил для протокола, что делаю это pro bono…[11]11
  Pro bono publico – ради общего блага (лат).


[Закрыть]

– Это прекрасно с вашей стороны, – одобрительно промолвил судья.

– …воздерживаясь тем не менее от законного платежа в четыре тысячи двести долларов.

В зале раздался дружный смех. Джо обернулся и подмигнул Мэнди и мне.

В заседании возник перерыв, пока Джо переписывал иск мистера Рассела против себя. Когда он закончил, общая сумма иска снова достигла восемнадцати тысяч долларов. Наступила очередь Джо давать показания. Он рассказал суду, будто выписывал чеки, надеясь, что держатели Городского рынка, на территории которого находится «Милая Джорджия», вовремя отдадут ему несколько тысяч долларов, которые они были ему должны. Но деньги так и не поступили. Таким образом, необеспеченность чеков была непреднамеренной. Судья и прокурор, не склонные доверять объяснениям Джо, тем не менее согласились снять обвинение, если долг в восемнадцать тысяч долларов будет выплачен в течение одного месяца. Если Джо не сделает этого, то ему будет предъявлено формальное обвинение. Судья, прокурор и истцы дружно высказали надежду, что Джо сумеет уладить дело, прежде чем дойдет до следующего суда.

И Джо уладил это дело, но не благодаря фантастической прибыли «Милой Джорджии», совсем нет. Он взял взаймы восемнадцать тысяч долларов у молодой богатой четы, которая недавно переехала в Саванну и подпала под очарование Джо Одома и «Милой Джорджии».

Счастье не оставило Джо и в поисках квартиры из-за возвращения Джона Торсена. В последний момент Одом сумел занять под жилье первый этаж Гамильтон-Тернер-Хауза в нескольких кварталах от Лафайет-сквер. Хозяин дома, живший в настоящее время в Натчезе, был старым приятелем Джо, прекрасно его знал, но, видимо, данное обстоятельство нисколько его не смущало.

Джо очистил дом на Пуласки-сквер и ликвидировал все следы своего там пребывания. Закончив труды, он сел на крыльце дома и со спокойной совестью закурил. Надо признать, что все получилось не самым худшим образом. Пустые чеки превратились в настоящие. Он переезжал в прекрасный каменный дом. Судебное преследование ему больше не угрожает, так что можно спокойно выкурить сигарету и подождать, пока Мэнди не вынесет из дома последнюю корзину грязного белья. Когда она это сделает, он отключит электричество и телефон, перекроет воду, запрет дверь и они поедут на новое место жительства.

Занимался рассвет, когда Джо уснул сном праведника в своем новом доме. Проспал он до вечера, а потом отправился в «Милую Джорджию», где первым человеком, которого он встретил, оказался мистер Рассел, торговец старинными вещами из Чарлстона, привезший два украшенных орнаментом бронзовых канделябра. Джо повесил их по обе стороны большого зеркала у стойки бара и зажег свечи. Замерцал чудесный огонь, и по стенам заплясали причудливые тени.

– Вы возьмете у меня чек? – спросил Джо мистера Рассела.

– Конечно, возьму, а почему бы и нет?

– Я был бы вам очень обязан, – заговорил Джо, – если бы э… вы… подождали до первого числа следующего месяца.

– Я с удовольствием подожду, – заверил Одома мистер Рассел.

Джо направился к фортепьяно и в ту же секунду столкнулся с улыбающимся во весь рот агентом по недвижимости Джоном Торсеном.

– Я вернулся! – торжественно объявил мистер Торсен. – Если вы все еще хотите занять дом на Пуласки-сквер, то он к вашим услугам. Я сохранял его для вас все время, пока был в отсутствии.

– Я знал, что вы поступите именно так, – прочувствованно отозвался Джо, – и у меня нет слов для выражения моей признательности.

Глава XIV
Званый вечер года

Тисненные золотом приглашения на рождественский вечер у Джима Уильямса начали появляться в почтовых ящиках лучших домов Саванны в первой неделе декабря. Получатели вскрывали их с удивлением и испугом – все полагали, что в сложившейся ситуации Джим Уильямс не должен устраивать никаких вечеров. Столкнувшись с приглашениями, высший свет Саванны испытал сильное смятение – событие, венчающее уходящий год, должно было состояться на месте злополучной перестрелки и в преддверии суда, который ожидал хозяина дома. Что делать? В Саванне в первую очередь и больше всего чтят манеры и этикет. В конце концов, именно в Саванне родился Уорд Макалистер, самозваный арбитр в вопросах кодекса представителей высшего света Америки конца девятнадцатого века. Именно Макалистер составил в 1892 году список элиты «Четыреста первых». Этот достойный сын Саванны кодифицировал правила поведения леди и джентльменов. Оживленные дебаты, касавшиеся вопроса виновности или невиновности Уильямса, поменяли центр тяжести и касались теперь вопроса о том, пристойно ли Джиму устраивать рождественский вечер и стоит ли (поскольку ни у кого не было теперь сомнений, что он его все-таки устраивает) его посетить. В том году вместо традиционного вопроса «Вы приглашены?» спрашивали: «Вы примете приглашение?»

Миллисент Мурленд советовала Уильямсу не устраивать прием.

– Этого не стоит делать ни в коем случае, Джим, – говорила она ему и думала, что он прислушается к ее совету, до тех пор, пока не обнаружила приглашение в своем почтовом ящике. Для миссис Мурленд это приглашение превратилось в мучительную дилемму. После нескольких бессонных ночей она решила не идти.

Уильямс отказывался признать, что его вечер может превратиться в манифестацию дурного вкуса. Он говорил, что и он сам, и его адвокаты решили, будто отказ от вечера могут истолковать как признание вины. Следовательно, вечер необходимо устроить. Правда, Джим решил отказаться от проведения традиционного мальчишника на следующий день. «Единственный, кто будет об этом жалеть – это Леопольд Адлер, – сказал по этому поводу сам Уильямс. – У него была бы прекрасная возможность пошпионить за мной».

Уильямс был уверен, что Ли Адлер подзуживает окружного прокурора, чтобы тот предъявил Уильямсу обвинение в убийстве и не смягчал бы его, хотя Ли делал вид, что очень озабочен судьбой Джима. Через два дня после перестрелки Эмма Адлер написала Джиму, что очень сочувствует ему и предлагает всю возможную помощь, если таковая потребуется. Письмо было подписано: «Любящая вас Эмма».

– Использование слова «любящая», – заявил по этому поводу Уильямс, – как раз и доказывает, что письмо есть упражнение в неискренности. Эмма Адлер любит меня не больше, чем я ее, и мы оба это прекрасно знаем.

Уильямс не стал приглашать чету Адлеров на свой рождественский вечер.

Как и в прошлые годы, Джим заранее сделал все необходимые приготовления к празднику. Помощники Уильямса привезли в дом три грузовика пальмовых лиан, кедровых сучьев и листьев магнолии. Целую неделю они украшали семь каминов и шесть люстр Мерсер-Хауза. В день званого вечера, утром, в дом прибыла Люсиль Райт с жарким из свинины, индейки и говядины; галлонами креветок и устриц; корзинами кексов, печений и пирогов. Обильные закуски были разложены на серебряные тарелки, расставленные вокруг букета розовых и белых камелий в центре грандиозного обеденного стола. Шестидесятифутовая гирлянда пламенных орхидей украшала винтовую лестницу. Воздух был напоен ароматами сосны и кедра.

Ровно в семь часов Уильямс открыл входную дверь Мерсер-Хауза и вместе со своей матерью и сестрой, Дороти Кинджери, встал на пороге, приготовившись к приему гостей. Женщины были в вечерних платьях, хозяин в черном галстуке и строгом пиджаке. В манжетах его сорочки сверкали сделанные по заказу русского императора запонки работы Фаберже. Джим глубоко вздохнул.

– Теперь-то я узнаю, кто мои настоящие друзья.

Ему не пришлось долго ждать. Первые гости уже подходили к дому.

Казалось, им не будет конца – люди приезжали дюжинами и десятками. Скоро число прибывших перевалило за сотню. Каждый из них тепло приветствовал Уильямса, выражая сочувствие и поддержку, а потом входил в дом, оставляя одежду на попечение дворецкого в кабинете хозяина. По мере прибытия новых гостей настроение, бывшее вначале несколько подавленным, стало быстро подниматься. Одетые в белые пиджаки лакеи разносили подносы с напитками и закусками. (Напитков не жалеть, наливать твердой рукой, велел Уильямс своему буфетчику.) Вскоре смех и веселье достигли такого накала, что шум заглушил звуки рояля. Уильямс пригласил двести человек и считал, что добьется своего, если придет хотя бы сто пятьдесят. Через полчаса стало ясно, что эта цель достигнута. Джим Уильямс выиграл свой светский плебисцит. Через час он оставил свой пост в дверях и смешался с толпой гостей.

– Какие люди пришли к вам? – спросил я Уильямса. – А какие остались дома?

– Дома остались ханжи и святоши, – ответил он, – те, кто очень ревниво относился к моему успеху в Саванне, и те, кто хотел выразить мне свое неодобрение. Не пришли также те, кто искренне желает мне добра, но боится признаться в этом публично. Те люди, которых вы здесь видите, самодостаточны настолько, чтобы игнорировать любое мнение, ставящее под вопрос их решение прийти. Как, например, вот та леди, Элис Доулинг; ее покойный муж был послом в Германии и Корее. Она разговаривает сейчас с Малкольмом Маклином, бывшим мэром Саванны, а ныне главой ведущей юридической конторы. Маленькая старушка справа от Маклина – это одна из семи женщин, основавших Фонд истории Саванны, Джейн Райт. Она – прямой потомок третьего губернатора Джорджии. А вот справа от нее вы видите внушительного мужчину с седыми усами. Это Боб Минис, один из самых блестящих и влиятельных финансистов Саванны. Его прапрадед был первым белым человеком, родившимся в нашем штате. Он еврей, но это голубая кровь Джорджии, это единственный еврей – член Оглторпского клуба. Дальше направо, у дверей, беседуют двое мужчин. Это – Джордж Паттерсон, бывший президент Национального банка «Либерти», и Александр Ярли, бывший председатель инвестиционного банка «Робинсон-Хамфри», что в Атланте.

Уильямс был похож на игрока в покер, у которого на руках все четыре туза.

– Смотрите, – продолжал он, – там у рояля стоит женщина в ярко-красном платье, с приятным контральто. Это Вера Даттон Стронг – как обычно, в центре внимания и, как обычно, говорит, не закрывая рта. Она – наследница целлюлозного короля Даттона и живет в настоящем дворце на Ардсли-парк. При желании в этом особняке было бы не стыдно разместить посольство. Вера разводит пуделей. В доме их около дюжины, и добрая половина из них спит в спальне с ней и ее мужем Кэхиллом. А теперь посмотрите на ее слушателя, это директор Телфэйрского музея Александр Гаудиери, и это просто счастье, потому что она не даст ему раскрыть рот, притом что никого не интересует, что он хочет сказать.

Проходя мимо Веры Стронг и ее собеседника, мы уловили обрывки разговора.

– Наследственность с обеих сторон просто великолепна, – говорила миссис Стронг. – Вы бы видели, как себя ведет, у нее очень ровный характер и ясные глаза. А какая умница!

– Опять о собаке! – вмешался в разговор Уильямс.

– Кто здесь говорит о собаках? – изумилась в ответ миссис Стронг.

– Не скромничайте, Вера, – поддразнил женщину Уильямс, – «наследственность… великолепна, ровный характер». Да никто и не думает завидовать вам из-за вашего нового пуделя. Продолжайте, продолжайте!

Вера Стронг вдруг едва не подавилась.

– Боже мой! Вы меня шокируете, ведь я говорю о невесте Питера. Я же скоро стану свекровью! – Вера откинула назад голову и заразительно рассмеялась. Потом она схватила Уильямса за руку и заговорщически произнесла, понизив голос: – Поклянитесь, что никому об этом не скажете!

Вытянув из Джима страшную клятву, она повернулась к паре, стоявшей рядом.

– Нет, вы видели? Джим подслушал мой рассказ о невесте Питера, но это же убийственно. Я говорила…

Уильямс отвел меня в сторону.

– В этом вся Вера Стронг. Ее самый ценный дар – это чувство юмора. А теперь посмотрите на тех двоих, – продолжал Уильямс, кивком головы указав на мужчину средних лет и женщину. – Это Роджер и Клер Маултри. Он был президентом газовой компании до тех пор, пока пятнадцать лет назад не разразился скандал. Однажды ночью они с женой поехали прогуляться и остановили машину в каком-то месте на берегу реки. Подошел ночной сторож и попросил их отъехать, поскольку они вторглись в чье-то частное владение, но они отказались подчиниться. Сторож вызвал полицию. Приехал коп и потребовал у них документы. Роджер разъярился и устроил потасовку с полицейским. Тогда Клер вытащила из бардачка пистолет и крикнула: «Падай, Роджер, сейчас я пристрелю этого сукина сына!» Коп вытряхнул Клер из машины и так намял ей бока, что женщина провела неделю в госпитале. Обоих обвинили в нарушении прав частной собственности, пьянстве в общественном месте, неподобающем поведении и сопротивлении аресту; ее, кроме того, обвинили в угрозе убийства в адрес полицейского, а его – в оскорблении полицейского действием.

Роджер отказался платить мелкий штраф, чтобы покончить с этим делом, и супруги предстали перед судом. На суде Роджер заявил, что место парковки было выбрано не случайно – при свете луны он хотел проинспектировать установку очередной газовой линии, то есть остановка была вызвана служебной надобностью. Самые уважаемые граждане Саванны выступили с лестными характеристиками Роджера и его супруги; совещание присяжных длилось всего двадцать пять минут. Вердикт гласил: невиновны по всем пунктам. Эти двое считают себя выше всякой ответственности, вероятно, поэтому они сегодня здесь.

Уильямс оглядел зал.

– Видите того мужчину в настоящем охотничьем костюме? Это Гарри Крэм – человек-легенда.

Джим имел в виду мужчину лет семидесяти патрицианского вида в ярко-красном фраке с золотым шитьем на кармане.

– Гарри Крэм за всю свою жизнь не работал ни одного дня, – продолжал Уильямс. – Его, можно сказать, сослали в эту глушь. Семья переводит ему денежное содержание из Филадельфии, видимо, надеясь, что он никогда туда не вернется. На эти деньги он ведет великосветскую жизнь – путешествует по миру, охотится, пьет и играет в поло. Гарри – дитя природы, полное первозданного очарования. Рядом с ним – его четвертая жена – Люси. Они живут на Девилс-Элбоу, громадном лесистом острове у побережья Южной Каролины. В столовой висит портрет его деда работы Сингера Сарджента.

Впрочем, и сам Гарри Крэм в своем живописном наряде вполне мог бы позировать для парадного портрета.

– Одно время Гарри удивлял своих друзей тем, что летал над их домами в частном самолете и бросал сверху мешки с цветами, норовя попасть в печную трубу, – рассказывал между тем Уильямс. – Однажды он въехал в отель «Де Сото» верхом на коне. Когда он жил на плантации Фут-Пойнт, то, приглашая к себе на ланч друзей, имел обыкновение предупреждать их, чтобы они приезжали не позже двенадцати. И надо сказать, что для этого были все основания. Без четверти двенадцать он брал с собой бутылку виски, винтовку и забирался на дерево, откуда прекрасно просматривалась дорога, по которой приезжали гости. Как только било полдень, Гарри прикладывался к оптическому прицелу и меткими выстрелами сбивал с радиаторов опоздавших фирменные эмблемы. Это был его способ учить людей хорошим манерам.

Уильямс перехватил взгляд Гарри, и мы двинулись навстречу легендарному охотнику.

– Пока мы не поздоровались с Гарри, я расскажу вам еще одну историю о нем, – предложил Уильямс. – Лет пять тому назад на остров, где жил Гарри, приплыли в аквалангах двое морских пехотинцев с окрестной военно-морской базы и вломились в его дом. Они приставили штык к горлу шестнадцатилетнего сына Гарри Питера и прижали мальчишку к двери отцовской спальни. Питер крикнул: «Папа, тут пришли двое со штыками. Говорят, что они убьют меня, если ты не дашь им денег». Гарри ответил: «Пусть подождут, я сейчас вынесу им деньги». Питер знал, что последует дальше, и поэтому, когда его папа появился на пороге спальни, грохнулся на пол. Папа дважды выстрелил из своего револьвера тридцать восьмого калибра, всадив каждому из морячков по пуле между глаз.

Как раз в этот момент мы подошли к чете Крэм.

– Что-то я не слышу, как вы требуете имбирный эль, Гарри, – с притворной тревогой произнес Уильямс.

– Боюсь, что это действительно так, – с горечью согласился Гарри. – Стыд и срам! Не пью вот уже целый год. – У Крэма был ясный, пронзительный взгляд и ежик седых волос, делавший его похожим на белую цаплю. – Как-то раз я напился, как сукин сын, и Люси отвезла меня в госпиталь ветеранов. Они там, естественно, спросили, кто у нас президент. Пьяных почему-то всегда об этом спрашивают, ну, а я, конечно, не имел ни малейшего понятия о том, кто у нас президент, мне это не очень интересно. Тогда они сунули меня в какой-то резервуар и продержали там целую неделю, После этого и до сих пор меня совершенно перестало тянуть на выпивку. Не знаю, что они со мной сделали, но спросить я постеснялся.

Миссис Крэм согласно кивнула.

– Он тогда вообще допился – вообразил, что он – Вильгельм Телль, и собрался сбить пулей яблоко с моей головы.

– Должен, однако, сказать, – возразил мистер Крэм, – что я неплохо стрелял и в пьяном виде, а трезвым я себя не помню с шестнадцати лет. Я бросал пить всего несколько раз в жизни, да и то ненадолго. Доказательством этому служит мой фрак. Видите эту маленькую дырочку? – Крэм показал небольшое отверстие возле нагрудного кармана. – Однажды, много лет назад, я бросил пить и запер все бутылки в шкаф. На следующий день я решил, что слишком долго веду трезвый образ жизни, и захотел выпить, но мне лень было искать ключ, и я отстрелил замок. Пуля прошила все костюмы, которые висели в шкафу.

Гарри отвернулся – на спине была видна точно такая же дырочка. Пара, стоявшая рядом, проявила живейший интерес к этому отверстию. Уильямс повел меня в гостиную.

– Вот вам весь Гарри Крэм, – изрек он. – Он приехал сегодня сюда только потому, что понятия не имеет, что приезжать не следовало. Теперь посмотрите на ту леди, которая, стоя у окна, беседует с лысым мужчиной. Ее зовут Лайла Мэйхью. Она происходит из старинной саваннской семьи; ее предки жили в двух наиболее интересных с исторической точки зрения домах Саванны. Она, правда, немного с приветом, так что, возможно, даже не знает, что я кого-то застрелил.

Уильямс оставил меня и вернулся в вестибюль, а я подошел поближе к миссис Мэйхью. Она оживленно беседовала с тем же лысым мужчиной.

– Так где он ранил этого молодого человека? – спрашивала миссис Мэйхью; голос ее дрожал, словно у заблудившегося ребенка.

– Думаю, что в грудь, – ответил мужчина.

– Нет, в каком месте дома?

– О, ха-ха! В кабинете, там, где мы оставили свои пальто.

– А что сделали с телом? – продолжала допытываться женщина.

– Думаю, что его похоронили. А что?

– Нет, вы меня не поняли. Я хотела спросить: его кремировали или зарыли целиком?

– Вот этого я вам сказать не могу.

– Но вы же знаете, что случилось с бабушкой, правда?

– Конечно, знаю.

– Тело бабушки послали в Джексонвилл для кремации.

– Да, это я хорошо помню, – поддакнул мужчина. – То была нашумевшая история…

– Крематорий прислал нам ее прах в урне. До похорон на Бонавентуре мы поставили урну в прихожей. Но папа был химик, вы же помните?

– И очень хороший, – сказал мужчина. – Самый лучший.

– Папа был очень расстроен и очень сильно сдал. Как-то после ужина он взял урну, спустился в свою лабораторию и сделал анализ пепла. В урне оказался вовсе не прах бабушки, а дубовая зола. Вы представляете, из крематория нам прислали дубовую золу! Мы так никогда и не узнали, что стало с бабушкиным прахом. Так что, когда умер папа, у нас не было выбора – мы похоронили его в плаще, в котором он умер. Вот поэтому-то я и спрашиваю, кремировали ли молодого человека, застреленного Джимом, и если да, то получили ли назад его прах…

Лайла Мэйхью с мечтательным видом о чем-то задумалась, а ее лысый собеседник выглянул в окно.

– Бог ты мой, – произнес он. – Сюда жалует сама мадам Доуз! Вся в зеленом с головы до пят!

По дорожке к дому шествовала Сирена Доуз под руку с Лютером Дриггерсом. Дама была завернута в пышное боа из зеленых перьев. Ногти на руках и ногах, а также веки были под цвет перьев выкрашены зеленым.

Уильямс приветствовал почетную гостью на пороге дома.

– Наконец-то к нам прилетела наша изумрудная птичка! – воскликнул он.

– Мне нужно выпить и куда-нибудь пристроить мои лодыжки, – с ходу закапризничала Сирена, поцеловав Джима и прошествовав в гостиную. Устроившись в кресле, она одной рукой поправила страусовые перья, а другой схватила с подноса бокал мартини. Мадам Доуз бегло осмотрела зал. – Мальчик! – крикнула она, узрев приземистого мужчину с фотоаппаратом. – Ну-ка, подойди сюда и запечатлей на пленку настоящую леди!

Как только леди снова обрела способность видеть после ослепительной вспышки, она вперила свой взор в миловидную блондинку.

– Не верю своим глазам, – сладко запела Сирена. – Меня зовут Сирена Доуз.

– А меня Анна, – представилась блондинка. – Я приехала из Швеции.

– Разве это не мило? – щебетала Сирена. – И каким же ветром вас занесло в Саванну?

– Ну что вы, такой красивый город. Мне очень понравилось здесь… есть на что посмотреть…

– В самом деле? Просто посмотреть, и все?

– Я обожаю архитектуру, а у вас такие красивые дома.

– У вас есть друзья в Саванне? – продолжала любопытствовать Сирена.

– О да, – ответила Анна.

– Так скажите же, кто!

– Полковник Этвуд.

– Давно бы так! – воскликнула Сирена, взбивая перья. – Почему вы сразу не сказали, что приехали в Саванну потрахаться? Мы бы тут же все поняли!

Какой-то темноволосый джентльмен почтительно склонился и поцеловал миссис Доуз руку.

– Сирена, как я рад, что вы смогли наконец встать с постели.

– Полковник Этвуд, вы так добры ко мне. Да ради вас я поднялась бы и со смертного одра.

Полковник Этвуд оказался человеком с весьма разносторонними интересами. Он стал первым человеком в Америке, занявшимся культивированием водяного каштана. Предприятие было поставлено с размахом. Под каштан Этвуд занял пятьдесят акров бывших рисовых полей к югу от Саванны. Но это было всего лишь его хобби. В первую очередь Этвуд покупал и продавал все на свете, начиная с контейнеров и кончая пришедшими в негодность продуктами. Было известно, что он, открыв счет в «Американ-экспресс», негласно скупил все содержимое десятков складов и трюмов океанских сухогрузов. В ходе одной сделки он купил и продал сто девятнадцать залитых водой спортивных автомобилей, а в ходе другой – четыреста пятьдесят тонн гнилых фиников. Другой областью интересов полковника Этвуда был предмет его же книги «Холодное оружие Третьего рейха». К моменту выхода книги он захватил рынок торговли нацистскими кинжалами, палашами и штыками. Полковник скупил шестьдесят германских предприятий, производящих холодное оружие, вместе с запасами оружия времен войны. Владел Этвуд и личным серебряным сервизом Гитлера – кучей массивных предметов, на каждом из которых было выгравировано АГ.