Текст книги "Полночь в саду добра и зла"

Глава XVI
Процесс

Суд графства Чатем занимал полдюжины сложенных из стандартных каменных блоков современных зданий в центре Саванны. Плоские, приземистые и маловыразительные, они находились в западном конце исторического района. Рядом с этими зданиями стояло еще одно, соединенное с судом подземным туннелем. Этот дом был тоже сложен из камней и имел форму сводчатого куба. В стенах вместо окон виднелись вертикальные щели, похожие на бойницы. Такова была тюрьма графства Чатем.

В первый день процесса зал суда был набит до отказа. Освещенное люминесцентными лампами и обитое звукопоглощающими панелями помещение лишало человеческие голоса естественных интонаций и тембра. Ушедшие на покой бизнесмены, домохозяйки и светские друзья Уильямса сидели бок о бок с завсегдатаями судебных заседаний, телевизионными и газетными репортерами и великим множеством судейских, которые пришли посмотреть, как Бобби Кук разделается с новым окружным прокурором. Джим Уильямс разместился на скамье подсудимых у стола защиты, а мать и сестра заняли места сзади него, в первом ряду.

Мать Дэнни Хэнсфорда, Эмили Баннистер, тоже приехала на процесс, но в зал суда допущена не была. Бобби Ли Кук опасался, что она учинит какую-нибудь сцену и настроит присяжных против Уильямса, однако адвокат не сказал этого вслух, напротив, он включил Эмили в состав свидетелей защиты. По правилам они допускались в зал суда только после дачи показаний – Бобби добился своей цели, естественно, не собираясь вызывать Эмили к месту свидетеля. Уловка сработала, мать Дэнни осталась в коридоре.

– Не смотрите туда, – сказал один из приятелей Джима своей спутнице, проходя в зал, – но вон там сидит мать Дэнни Хэнсфорда, она стоит десять миллионов.

Эмили Баннистер, которой не было еще и сорока, выглядела на удивление молодо для женщины, имевшей сына двадцати одного года. У нее были светло-каштановые волосы и угловатые, детские черты лица, которые выражали отнюдь не гнев и озлобление, как можно было бы ожидать, а только щемящую грусть. Разговаривала она только с женщиной – помощником прокурора, которая сидела рядом с ней. Как только к ней приблизились репортеры, она, не говоря ни слова, отвернулась.

Близилось время обеда, когда в зал вошел судебный пристав.

– Соблюдать тишину и порядок! Погасить сигареты! Всех прошу встать! – провозгласил он.

Из боковой двери за скамьей подсудимых в зал вошел судья Оливер и занял свое место на вращающемся стуле с высокой прямой спинкой. Оливер был импозантным мужчиной с гривой снежно-белых волос и красивым, суровым лицом. Этот человек был экономом церкви Уэсли и не раз посещал Мерсер-Хауз, впрочем, не как гость Джима Уильямса. Оливер бывал там в сороковые и пятидесятые годы, когда в здании располагался храм. Судья опустил свой молоток на стол и глубоким сильным голосом призвал присутствующих к порядку.

– Итак, джентльмены, мы начинаем.

Свое вступительное слово Лоутон произнес очень серьезно, проникновенным, тихим голосом. Он поведал членам жюри, что в ближайшие дни докажет: Джеймс Уильямс застрелил Дэнни Хэнсфорда хладнокровно, с заранее обдуманным намерением и злым умыслом, а затем попытался не только скрыть свое преступление, но и создать видимость, что он стрелял только с целью самозащиты.

После Лоутона слово взял Бобби Ли Кук. Своими длинными седыми волосами, козлиной бородкой и пронзительным взглядом он разительно напоминал дядю Сэма с вербовочного армейского плаката – не хватало только надписи: «Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ СЛУЖИЛ В АРМИИ США». Привычка Кука вперять в присяжных вытянутый указательный палец только усиливала это сходство. Адвокат заявил, что защита опровергнет все, что только что сказал окружной прокурор Лоутон. Жюри узнает, сказал Кук, что Дэнни Хэнсфорд имел необузданный и непредсказуемый характер и в этом деле играл роль нападавшего.

Когда были сделаны вступительные заявления, судья Оливер объявил короткий перерыв, прежде чем приступить к слушаниям свидетельских показаний. В коридоре ко мне подошел человек в рубашке с короткими рукавами и с гладко зачесанными волосами.

– Я видел, вы делали какие-то заметки, – сказал он. – Собираетесь подставить ножку защите?

– Нет, я делаю заметки для себя, – ответил я.

Мужчина держал в руке свернутую в трубку газету. Во время заседания он, развалясь, сидел впереди меня, положив одну руку на спинку скамьи. Иногда он тихо смеялся, при этом все его тело содрогалось в пароксизмах подавляемой веселости. Потом он резко откидывал назад голову и внимательно смотрел на жюри и состав суда сквозь мутные стекла очков. Мне показалось, что он – завсегдатай судебных заседаний.

– Здесь судят Спенсера Лоутона точно так же, как и Уильямса, – продолжал мужчина. – Говорят, что прокурор два месяца готовился к проведению процесса. Это была настоящая зимняя спячка. Его кабинет превратился в бункер. Он не отвечал на телефонные звонки, не допускал к себе сотрудников. Он и Депп – Деппиш Керкленд, его первый заместитель, – пытаются спрятать материалы дела от защиты, хотят ее удивить, напасть на нее из засады, застать врасплох. У них просто паранойя насчет утечки информации. Маскируются, как разведчики, и все из-за того, что Лоутон напуган до смерти.

– Кто вам все это рассказал? – спросил я.

– Я просто прислушиваюсь к тому, что говорят люди. – Мужчина посмотрел в противоположный конец коридора. – Я вам вот что скажу: Лоутон здесь явно передергивает. Это явно не умышленное убийство. Так никто не думает, и никакие улики ничего не прибавят. Это чистое непредумышленное убийство. Уильямс и Хэнсфорд повздорили, кто-то схватился за пистолет. Возможно, Уильямс потом поддался панике и кое-что изменил на месте происшествия, только и всего. Но злого умысла у него точно не было.

– Но тогда зачем Лоутон пытается навязать суду версию о предумышленном убийстве?

– Может быть, по политическим соображениям, – пояснил мужчина. – Может быть, хочет отыграться за случай с рейнджерами. Или не желает показаться слишком мягким по отношению к гермафродитам.

– К кому? – не веря своим ушам, спросил я.

– К гермафродитам, – повторил мужчина. – То дело с рейнджерами касалось именно их, вы разве не слышали?

– Ах, вот оно что, – ответил я. – Нет, об этом деле я наслышан.

Лоутон начал с вызова полицейского диспетчера-женщины, которая дежурила в ночь убийства. Диспетчер утверждала, что в два часа пятьдесят минут поступил звонок от Джима Уильямса, который сообщил, что в его доме произошла перестрелка. Это все, что она могла сказать по существу дела. Следующим к месту свидетеля был вызван Джо Гудмен. Гудмен рассказал, что Уильямс позвонил ему между двумя двадцатью и двумя двадцатью пятью ночи и сообщил, что только что застрелил Дэнни Хэнсфорда. Таким образом, между звонком Гудмену и звонком в полицию образовался интервал более чем в полчаса. Остальные свидетели обвинения в своих показаниях должны были пролить свет на то, что происходило до и во время этих тридцати минут. Сведенные воедино их показания позволили Лоутону нарисовать следующую картину преступления.

Сидя за столом, Уильямс один раз выстрелил в безоружного Дэнни Хэнсфорда. Тот схватился за грудь и упал на пол лицом вниз. После этого Уильямс обошел стол и, подойдя к Дэнни, дважды в упор выстрелил в голову, за ухо, и в спину. Потом он положил пистолет на стол, достал второй «люгер» и выстрелил в «себя» с того места, где до этого стоял Хэнсфорд, чтобы создать впечатление, что Дэнни в него стрелял первым. Одна пуля попала в какие-то бумаги, вторая – в металлическую пряжку ремня, лежавшего на столе. Уильямс стер отпечатки пальцев со второго пистолета, вытянул руку Хэнсфорда из-под тела и положил его ладонь на рукоятку второго пистолета. Потом Уильямс позвонил Джо Гудмену. Пока тот со своей знакомой ехал к нему, Джим Уильямс разбивал бутылки, перевернул большие часы в холле, создавая видимость погрома, который якобы учинил Хэнсфорд. Через тридцать минут после звонка Гудмену Уильямс, наконец, набрал номер полиции.

В результате проведенного расследования выяснилось, что в своих действиях Уильямс допустил ряд серьезных ошибок. Во-первых, стреляя в «себя», он встал около головы Дэнни, хотя должен был встать возле его ступней. Во-вторых, на фотографии, сделанной на месте преступления полицией, видно, что на «люгере», из которого, по словам Уильямса, он застрелил Дэнни Хэнсфорда, находится крошечный обрывок бумаги. Это может означать только одно: Уильямс сначала выстрелил в Дэнни и только после этого произвел выстрелы в сторону стола, причем одна пуля попала в стопку бумаг и вызвала образование бумажных фрагментов, один из которых и попал на рукоятку лежащего на столе пистолета. В-третьих, часть пули была найдена в спинке стула, на котором, как утверждает Уильямс, он сидел в момент выстрелов Дэнни. В-четвертых, кровь на руке Дэнни была смазана; это говорит о том, что Уильямс вытянул эту руку из-под тела убитого, чтобы положить кисть на пистолет. Но самое странное заключается в том, что перевернутое кресло накрыло штанину джинсов Хэнсфорда. Такое могло случиться только после смерти Дэнни. Обвинение считает, что кресло было случайно поставлено на манжету брючины самим Уильямсом, когда он «обрабатывал» место преступления. Руководитель криминалистической лаборатории штата доктор Ларри Говард подытожил мнение обвинения.

– Место преступления, – заявил он, – было искусственно изменено.

За четыре дня выступлений свидетелей обвинения Бобби Ли Кук несколько раз оспаривал выводы прокурора, задавая свидетелям каверзные вопросы. В одном случае Кук вцепился мертвой хваткой в явную несуразность теории обвинения о том, что Уильямс выстрелил в голову лежавшего на полу Дэнни. Явно стремясь подчеркнуть драматизм ситуации, Кук лег на пол и попросил детектива Джозефа Джордана придать своей голове такое же положение, какое было у мертвого Дэнни.

– Я сейчас лежу так же, как лежал убитый, когда вы увидели его? – спросил Кук, глядя снизу вверх на детектива.

– Поверните голову немного вправо, – ответил Джордан. – Еще немного, вот так. Теперь все правильно, сэр.

– Известно ли вам, что входное отверстие раны на голове находится справа, выше уха?

– Да, сэр.

– Но разве правая половина моей головы не лежит на полу?

– Лежит.

– Но тогда получается, что такое попадание в голову было невозможно, если тело лежало в том положении, в каком вы его застали, – констатировал Кук. – Сделать это возможно, только если стрелять снизу, от пола.

– В принципе, это верно.

– Но тогда утверждение обвинения звучит абсолютно нелогично, – ликующе воскликнул Кук. – Это все равно что говорить, будто вода может литься вверх.

– Да, сэр, – согласился с адвокатом детектив. Что касается отсутствия отпечатков пальцев Дэнни на «люгере», то ответ на этот вопрос дал сам свидетель обвинения детектив Джордан. Он сказал, что на пистолетах этой системы редко остаются надежные отпечатки, потому что рукоятка «люгера» слишком шероховата.

Самым сильным козырем обвинения было отсутствие пороховых частиц на руках Хэнсфорда. Джордан засвидетельствовал, что предпринял все возможные меры, чтобы сохранить эти остатки на руках Дэнни, если они были. Для этого он надел на руки бумажный пакет и натянул его клейкой лентой. Сотрудник криминалистической лаборатории Рэндалл Ридцелл, проводивший исследование на присутствие пороха, показал, что не обнаружил никаких остатков на руках Дэнни. Кук тут же вцепился в него со своими вопросами.

– Вы, конечно, знакомы с такими элементами, как сурьма, свинец и барий? – заговорил Кук. – Вы постоянно имеете с ними дело, определяя наличие продуктов выстрела и анализируя их, так?

– Так, сэр, – ответил Ридцелл.

– Каков атомный вес сурьмы? – спросил Кук.

– Не помню, – ответил криминалист.

– Каков атомный вес свинца?

– Точно не помню.

– Каков атомный вес бария?

– Не помню.

– Каков атомный номер свинца?

– Этого я не знаю.

– Атомный номер бария?

– Не помню.

– А сурьмы?

– He помню, – ответил Ридцелл, густо покраснев.

– Каким методом вы пользовались при исследовании соскобов с рук Хэнсфорда?

– Методом поглощения атомного спектра.

– Вы получили отрицательный результат?

– Да, сэр.

– Вам известно, – спросил Кук, – что в Атланте метод поглощения атомного спектра дает шестьдесят процентов отрицательных результатов даже тогда, когда речь идет о доказанном самоубийстве из огнестрельного оружия?

– Я бы хотел своими глазами увидеть эти цифры, сэр, – ответил Ридцелл.

– Вы действительно хотите видеть эти цифры? – продолжал спрашивать Кук. – Вы знаете доктора Джозефа Бертона?

– Да, сэр. Кажется, это судебно-медицинский эксперт из Атланты.

Первым свидетелем защиты Бобби Ли Кук вызвал доктора Джозефа Бертона. Будучи судебно-медицинским экспертом в Майами и Атланте, доктор Бертон лично произвел более семи тысяч вскрытий. Во время процесса по делу Джима Уильямса он работал над материалами расследования нашумевших преступлений детоубийцы Уэйна Уильямса. Доктор Бертон вскрыл девять жертв этого маньяка. Кук очень рассчитывал на помощь Бертона при опровержении интерпретации представленных обвинением улик по делу Джима Уильямса.

– Доктор Бертон, – начал Кук, – какое, по вашему мнению, имеет значение отрицательный результат анализа на продукты выстрела, проведенного методом поглощения атомных спектров?

– Для меня отрицательный результат подобного исследования имеет относительно небольшое значение, – ответил доктор Бертон. – В одном случае оружие может оставить следы, а в другом то же оружие следов не оставляет. Этот тест ненадежен. Каждый из моих коллег, работающих по таким преступлениям, считает, что этот тест не должен использоваться.

Далее доктор Бертон заявил: это именно он обнаружил, проводя исследования рук самоубийц на присутствие продуктов выстрела, что положительные результаты встречаются менее чем в пятидесяти процентах случаев.

– В таком случае не является ли отсутствие следов выстрела на руках умершего надежным доказательством того, что он не стрелял?

– Нет, сэр, не является.

Доктор Бертон засвидетельствовал, что он несколько раз приезжал в Мерсер-Хауз для повторного осмотра места происшествия и убежден в том, что все три выстрела произведены из-за стола.

– Физически невозможно встать из-за стола, подойти к жертве и выстрелить в голову и в спину так, чтобы пули прошли сквозь тело и попали в пол там, где они в него попали.

Бертон интерпретировал происшествие точно так же, как доктор Меттс: первая пуля ударила Хэнсфорда в грудь и развернула его против часовой стрелки так, что вторая и третья пули вошли в его тело сзади. Бертон привлек внимание суда к частицам волос и костей черепа, которые были найдены в юго-восточном углу комнаты в нескольких футах от головы Дэнни. – Эти частицы, – сказал Бертон, – были вырваны из тела пулей, и их траектория совпадает с траекторией пули. Таким образом, не было никакого coup de grace со стороны Уильямса. Он произвел три выстрела один за другим.

– Бам, бам, бам, – сымитировал доктор Бертон, – за это время падающее тело не успело коснуться пола. Моя точка зрения основана на расположении частиц костей и волос, отверстий в полу, брызг крови и углов вхождения пуль в тело.

Предложил доктор Бертон и объяснение для смазанных следов крови на руке Хэнсфорда: после первого выстрела, поразившего Дэнни, он выронил оружие и схватился рукой за грудь.

– Потом тело ударилось об пол, и рука вывернулась из-под тела, при этом по ней размазалась кровь, – закончил доктор Бертон.

– Кресло, поставленное на штанину?

– Это кресло в данном случае меня совершенно не интересует, – заявил Бертон. – Данный факт не говорит о попытке изменить место происшествия. Скорее наоборот, кто бы стал ставить кресло на ногу убитого, совершая столь нелогичное действие?

Своими показаниями доктор Бертон ответил на многие вопросы государственного обвинения. Кроме того, несмотря на протесты Лоутона, защита вызвала в суд нескольких свидетелей, которые показали, что Дэнни Хэнсфорд был молодым человеком, склонным к насилию. Психиатр из Регионального госпиталя штата Джорджия рассказал, что ему пришлось лечить Хэнсфорда после того, как тот поломал мебель в доме своей матери и угрожал кого-нибудь убить. Врач показал, что Дэнни пришлось связать и изолировать, поскольку он был «опасен для персонала госпиталя и самого себя». Медицинская сестра, оформлявшая Хэнсфорда при поступлении в госпиталь, вспомнила, что классифицировала его как «склонного к убийству», о чем и сделала пометку в истории болезни. Действительно, если бы не смерть, то через неделю после дня перестрелки в Мерсер-Хауза Дэнни Хэнсфорд должен был предстать перед судом за кулачную драку со своим соседом. Предварительное заключение было отменено после того, как Уильямс внес за Дэнни залог в 600 долларов.

В коридорах во время перерывов возобладало мнение, что Бобби Ли Куку удалось посеять в душах присяжных сомнение в правомочности государственного обвинения и что теперь можно рассчитывать на единодушный вердикт: «Не виновен». Основная работа для подготовки оправдательного приговора была проведена. Теперь наступила очередь Уильямса завоевать на свою сторону симпатии присяжных в процессе дачи показаний. Жюри состояло из шести мужчин и шести женщин – это были представители среднего класса – секретарь, учитель, домашние хозяйки, водопроводчик. Одна женщина была чернокожая, остальные присяжные – белые.

Уильямс вышел к месту дачи показаний в светло-сером костюме. Джим почтительно поклонился публике и суду, и Бобби Ли мягко, но уверенно направил красноречие Джима, заставив его рассказать о себе все. Уильямс говорил о своем небогатом детстве в Гордоне. Поведал о том, как прибыл в Саванну в возрасте двадцати одного года, о том, как начал реставрировать старые дома, о том, как добился успехов в бизнесе, как пробился в саваннское высшее общество. Уильямс говорил уверенно, порой в его голосе проскальзывали горделивые нотки. Он объяснил суду, что дважды в год посещал международный аукцион Фаберже в Женеве.

– Вероятно, вы слышали о духах «Фаберже», – говорил Уильямс. – Но я имею в виду не их. Карл Фаберже был придворным ювелиром русского царя и многих других монархов Европы. Созданные им шедевры до сих пор остаются непревзойденными образцами ювелирного искусства. У меня дома имеется небольшая коллекция его работ.

Вспомнил Уильямс и о том, как познакомился с Дэнни Хэнсфордом:

– Я вышел из машины у своего дома, и тут ко мне подъехал этот парень на велосипеде. Он сказал, что от кого-то слышал, будто я нанимаю не имеющих опыта людей для работы в моей реставрационной мастерской. Я ответил, что это правда, но у меня есть условие: эти люди должны быть способными к обучению. Дэнни начал с обдирания старого лака с мебели и проработал у меня на неполной ставке два года, периодически исчезая из города.

В леденящих душу подробностях Уильямс описал то безобразие, которое учинил Дэнни в его доме третьего апреля, за месяц до своей смерти. Хэнсфорд стоял в спальне, выпалив из «люгера» в пол, и, глядя на Джима горящими глазами, кричал: «До чего же мне надо довести тебя, чтобы ты меня наконец убил?» После этого Дэнни убежал на улицу и открыл огонь на площади. Когда Уильямс вызвал полицию, Хэнсфорд прибежал в спальню и как был, одетый, забрался в постель, притворившись спящим.

Через некоторое время после этого инцидента Уильямс попросил Дэнни сопровождать его в поездке в Европу. Джим объяснил, что здоровье его несколько пошатнулось: у него несколько раз были приступы тяжелой гипогликемии, от которых он довольно надолго терял сознание. Нужен был сопровождающий.

– Мне не хотелось отключиться где-нибудь в пути в полном одиночестве по двум причинам: из опасения за свое здоровье и за мои деньги.

Уильямс собирался взять с собой большую сумму наличными, поскольку их легче обменивать за границей. Он попросил Дэнни сопровождать его, потому что думал, что сможет контролировать его поведение.

Однако в середине апреля Хэнсфорд признался Уильямсу, что собирается курить марихуану во время путешествия, и Джим сказал ему, что в таком случае Дэнни не поедет в Европу. Вместо него Уильямсу удалось уговорить на поездку Джо Гудмена. «Все были довольны – Дэнни мог беспрепятственно курить свою дурь в Саванне, а у меня появился сопровождающий».

Неделю спустя, в ночь перестрелки, у Дэнни случился очередной припадок ярости. Как рассказал Уильямс, Хэнсфорд вспомнил, как мать отвезла его в интернат для трудных подростков, как она ненавидела его за то, что он очень похож на своего отца, с которым мать развелась. Дэнни возмущался своим другом Джорджем Хиллом, который зарился на его машину, и своей подругой Бонни, которая не хотела выходить за него замуж, потому что у него не было постоянной работы. Потом он обрушился на Джима: «А ты не захотел взять меня с собой в Европу!» В гневе Дэнни растоптал игровую видеоприставку. Уильямс встал и направился в кабинет, однако Хэнсфорд догнал его и, схватив за горло, стукнул о дверной косяк.

Уильямсу удалось вырваться и уйти в кабинет, откуда он хотел вызвать полицию, но Дэнни бросился за ним следом. «Куда это ты собрался звонить?» – подозрительно спросил он.

– Мне надо было что-то срочно придумать, – продолжал Уильямс, – и я ответил, что звоню Джо Гудмену, чтобы сообщить, что наша поездка в Европу отменяется.

Уильямс действительно набрал номер Джо Гудмена, и они оба – Джим и Дэнни – поговорили с Джо. Это было в два часа пять минут. Разговор продолжался недолго.

Уильямс продолжал свой рассказ при полном молчании притихшего зала.

– Дэнни развалился в кресле напротив, взял со стола серебряную пивную кружку и стал внимательно ее рассматривать. Потом он сказал: «Знаешь, по-моему, эта кружка не возражает, чтобы пройтись по картине, которая здесь висит». Картина принадлежит кисти мастера из школы Дрейка, старинная работа размером восемь с половиной на десять футов. В глазах Дэнни вспыхнуло безумие.

Я встал, ткнул в его сторону пальцем и сказал: «Дэнни Хэнсфорд, ты больше не будешь безобразничать в этом доме! Убирайся отсюда немедленно!» Тогда Дэнни вскочил и выбежал в холл, откуда послышался треск ломаемой мебели. Он вернулся с пистолетом в руке и закричал: «Я уйду завтра, но ты покинешь этот мир сегодня». В то мгновение, когда я увидел «люгер», я вскочил и потянулся к ящику стола. Дэнни выстрелил, и пуля просвистела в полудюйме от моей правой руки.

Между двадцатью и двадцатью пятью минутами третьего Уильямс снова позвонил Джо Гудмену и на этот раз сообщил ему, что застрелил Дэнни Хэнсфорда.

Спенсер Лоутон приступил к допросу обвиняемого. Для начала он попросил Джима Уильямса описать оружие, которое хранилось в Мерсер-Хаузе: в нижнем холле, в вестибюле, в кабинете и в гостиной. Уильямс сидел на скамье, высоко вздернув подбородок. Он смотрел на Лоутона с выражением ледяного недовольства, четко и раздельно отвечая на вопросы. Лоутон вновь вернул Уильямса к событиям той злополучной ночи, к тому моменту, когда Джим почувствовал, как пуля просвистела возле его правой руки.

– Помните ли вы, – спросил подсудимого Лоутон, – что в своем интервью Альберту Скардино для «Джорджия газетт» четыре дня спустя после инцидента вы сказали, будто пуля просвистела около вашей левой руки?

– Мистер Лоутон, – ответил Уильямс, – в таких положениях я не делаю заметок на память.

– Могут ли быть ваши сомнения связаны с тем, что вы стреляли в кипу бумаг на столе, стоя по другую его сторону и, таким образом, не могли быть уверены, с какой стороны от вас должна была пролететь пуля?

– Я не стрелял в бумаги на своем столе и вообще не понимаю, о чем вы говорите.

– И что, следовательно, именно вследствие такой неуверенности вы спутали руки? – продолжал Лоутон, словно не слыша ответа.

Уильямс взглянул на прокурора с невыразимым отвращением. В его поведении не было даже намека на оборону; он наступал. Лицо Уильямса выглядело жестким и повелительным. Он впитал в себя всю царственную скуку монархов и аристократов, портреты и безделушки которых украшали Мерсер-Хауз. Джим вел себя как царь, в своих запонках работы Фаберже, или как император Максимилиан, восседающий на золотом троне.

Лоутон сменил тему.

– Вы довольно много свидетельствовали о своих отношениях с Дэнни Хэнсфордом. Кроме того, о чем вы говорили – я имею в виду его попытку напасть на вас, – не было ли у вас других причин желать его смерти?

– Абсолютно никаких.

– Не испытывали ли вы по отношению к убитому какой-то особой неприязни или озлобления?

– Если бы я их испытывал, то не приблизил бы Дэнни к себе. Я пытался исправить его, помочь ему, и, мне кажется, он делал в этом направлении некоторые успехи.

– Должен заметить, – продолжал Лоутон, – из ваших слов следует, что вы весьма сочувствовали нуждам убитого. Не испытывали ли вы каких-либо необычных чувств по отношению к Дэнни Хэнсфорду, потому что…

– Что вы имеете в виду под необычными чувствами? – перебил прокурора Джим.

– У меня сложилось впечатление, что вы считали своим персональным долгом спасти его от самого себя.

– Я просто пытался помочь ему стать полноценным человеком. Дэнни не раз говорил мне: «Вы единственный человек, который действительно пытается мне помочь. Вы единственный, кто не использует меня».

– Ну хорошо, – сказал Лоутон, – я не хочу казаться слишком придирчивым, но я должен понять природу ваших отношений и…

– Это просто прекрасно, – произнес Уильямс.

– Что он делал для вас? Водил машину?

– Да.

– Помнится мне, вы утверждали в своих показаниях, что он выступал в двух других качествах – как работник на неполной ставке и как сиделка, ухаживавшая за вами во время болезни. Это так?

– Да. Он приходил, чтобы посидеть со мной. Иногда он ночевал в моем доме. Бывало, что он проводил у меня ночь со своей подругой.

– Платили ли вы ему деньги за какие-либо услуги, отличные от только что упомянутых?

– Он часто помогал грузить мебель в пикап.

– Не привлекали ли вы его к выполнению каких-либо иных работ или исполнению других обязанностей?

– Что вы имеете в виду? – холодно осведомился Джим. – Какую еще работу он мог выполнять?

– Я просто спрашиваю, чтобы быть уверенным, что все правильно понимаю.

Теперь Лоутон пытался играть с подсудимым как кошка с мышкой. Чем более упрямым и уклончивым становился Уильямс, тем больше подзадоривал его прокурор. Он вовсе не хотел подцепить подсудимого на крючок, нет, его целью было вывести Уильямса из себя мелочными придирками и выиграть поединок с ним и присяжными. Он еще раз спросил Уильямса, может ли тот сказать еще что-то о своих отношениях с Дэнни.

– То, что мы только что обсудили, полностью исчерпывает ваши отношения с Дэнни Хэнсфордом?

– Угу.

– Это надо понимать как «да»?

– Да.

Казалось, Уильямс едва сдерживает усмешку, чувствуя, что выиграл поединок характеров. Он не сломался под натиском прокурора. Весь допрос он сумел пройти, не нанеся ущерба своей репутации. Теперь все будет складываться в его пользу. После Уильямса к присяге должны были привести семерых свидетелей, принадлежавших к числу наиболее уважаемых граждан Саванны: Элис Доулинг, вдову покойного посла Доулинга; седовласого Джорджа Паттерсона, бывшего президента банка; Хэла Хёрнера, еще одного отставного банкира; Кэрол Фултон, очаровательную блондинку, жену доктора Тода Фултона; Люсиль Райт, буфетчицу и поставщицу продуктов. Эти и другие свидетели ждали своей очереди, чтобы рассказать о миролюбивой натуре и хорошем характере Джима Уильямса, который, сойдя с трибуны, ждал поддержки друзей и решения суда.

Однако с поддержкой пришлось повременить. Спенсер Лоутон объявил, что для опровержения показаний Уильямса он хочет предъявить суду двух важных свидетелей.

– Если мне позволит высокий суд, – сказал он, – то я хочу пригласить в зал свидетеля обвинения Джорджа Хилла.

Джордж Хилл, здоровенный темноволосый кудрявый парень двадцати двух лет от роду, служил матросом на буксирном судне в Тандерболте и был лучшим другом Дэнни Хэнсфорда. Знал он и Джима Уильямса – когда Лоутон попросил его опознать Уильямса, Джордж безошибочно показал на него.

– Известно ли вам что-либо об отношениях Дэнни Хэнсфорда с Джимом Уильямсом? – спросил Лоутон.

– Да, известно.

– Что конкретно известно вам об этих отношениях?

– Ну мистер Уильямс давал Дэнни деньги, когда они были ему нужны. Он купил Дэнни отличную машину, давал ему деньги на одежду в обмен на то, что спал с ним.

– Простите, кто спал с кем?

– За эти деньги Дэнни спал с мистером Уильямсом.

– Откуда вам это известно?

– Мы с Дэнни несколько раз об этом говорили. Дэнни говорил, что ему нравятся деньги и все прочее, ничего, что за это приходится сосать член мистеру Уильямсу.

Слова Джорджа Хилла упали в гробовую тишину зала. Лоутон тоже молчал, стараясь усилить эффект сказанного. Члены жюри украдкой переглянулись. Бланш Уильямс потупила взор. Завсегдатай, сидевший передо мной, давился в пароксизме своего немого смеха.

Бобби Ли Кук хранил гробовое безмолвие. Накануне, в закрытом судебном заседании, он выразил свой протест против намерения Лоутона вызвать в суд Джорджа Хилла, чтобы тот сказал то, что он только что сказал. Кук заявил суду, что любое свидетельство, основанное на заявлениях Хилла о Хэнсфорде, может быть расценено только как основанное на слухах, то есть недостоверное. Кук призвал судью Оливера не терять бдительности. Если Джорджу Хиллу позволят перешагнуть грань, то никому не удастся убедить жюри в том, что оно ничего не слышало.

– Вы не сможете бросить на стол присяжным кусок дерьма, а потом убедить их в том, что они его не нюхали, – так образно выразился адвокат.

Лоутон, однако, заявил, что свидетельства Хилла дадут суду возможность выявить основания для убийства, и судья Оливер постановил, что Хилл будет свидетельствовать.

– Говорил ли вам Дэнни что-либо о своих разногласиях с мистером Уильямсом? – продолжал допрос Лоутон.

– Ну за то время, что я там бывал, у них несколько раз бывали мелкие ссоры, – ответил Хилл. – Это было, когда мистер Уильямс не давал Дэнни денег, которые он требовал. Однажды, правда, меня не было при самой ссоре. Тогда Дэнни начал встречаться с девчонкой по имени Бонни Уотерс, а мистеру Уильямсу это сильно не понравилось. Он купил Дэнни золотую цепочку за четыреста долларов, чтобы Дэнни перестал встречаться с девчонкой. Но Дэнни надел эту цепь и пришел к мистеру Уильямсу вместе с Бонни. Уильямс здорово разозлился и заявил Дэнни, что тот может паковать вещи и убираться. Дэнни очень обеспокоился, боясь потерять такой надежный кусок хлеба.

– Когда это было?

– Примерно за две ночи до его смерти.