Текст книги "Только женщины"
Автор книги: Джон Бересфорд
Жанр: Литература 20 века, Классика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
И теперь, когда он стоял возле Ричмондского моста и смотрел на небосвод, постепенно темневший, чувство, которое владело им, ни мало не походило на бешеный приступ страсти, тогда, в Мельбурне, вспыхнувшей и умершей. Он не умел проанализировать своего чувства к этой мужественной ясноглазой девушке-товарищу, которая в течение четырех дней делила с ним опасности без единой тени страха. Она не делала ему авансов; они были просто друзья; с ним был как будто просто чистенький, здоровый мальчик. И вдруг, перед ним встал ужасное видение, холм, разделявший Марлоу от Вайкомба, и одинокая маленькая фигурка, крадучись, взбирающаяся на него. Он вонзил ногти в ладони, чтоб не вскрикнуть, и все-таки вскрикнул.
– Что с вами? – повернулась к нему Эйлин. – Что-нибудь забыли?
Он прыгнул в лодку и сел рядом с ней.
– Я хочу знать – мне нужно знать…
Она посмотрела на него и улыбнулась. – Ничего, старина. Выкладывайте, что там у вас.
– Помните, я вам раз сказал, что испугался вас. Мне надо знать – испытывали вы это когда-нибудь сами – было вам когда-нибудь страшно самой себя – или меня?
– Я не могу бояться вас, – ответила она, глядя в надвигающиеся сумерки, – и себя я ни разу еще не боялась – пока. И не думаю…
– Вы бы не испугались, если б я схватил вас на руки и с торжествующим криком убежал в лес? – почти гневно допытывался он.
Она посмотрела ему прямо в глаза. – Голубчик мой, я бы обрадовалась. Я так рада, что вы, наконец, поняли. Это одно мешало нам быть настоящими друзьями. Мне так хотелось быть с вами вполне – вполне искренней. Эти глупые недомолвки так ужасно портят жизнь. А теперь мы можем быть славными, веселыми друзьями, которые понимают друг друга – так ведь? И мы всегда будем такими друзьями, вполне искренними и откровенными друг с другом – как это будет чудесно!
С глубоким вздохом облегчения, он обнял ее, привлек к себе и прижался щекой к ее щеке. – Какой же я был осел! А я-то думал, что в любви есть что-то грязное. Все равно, как дженкинитки. Сам горел желанием и сам грязнил его своей подозрительностью. Как те, которые прикрывают статуи. Но я ведь, не знал – потому что не встречал до сих пор женщины такой, как вы. Все женщины, которых я знал, были хитрые и скрытные. И грязнили в моих глазах любовь, делая вид, что в ней есть что-то грязное, что ее надо прятать. О, конечно, мы будем друзьями, малютка Эйлин – чудесными друзьями!
– Какая это милая лодка, правда?.. Да не тискайте же меня так, голубчик – вы меня раздавите.
– Слушайте, как вы думаете, можно тут будет где-нибудь достать мыла? Вы только посмотрите на мои руки. Разве можно дружить с человеком, у которого такие руки?..
– Знаешь, о чем я думаю, – говорила на другое утро Эйлин. За ночь подморозило, и они могли надеяться без труда добраться на велосипедах до Марлоу.
– Ну? О чем? – Трэйль озабоченно разглядывал выпустившие воздух шины двух велосипедов, выбранных им в магазине на главной улице города.
– Никогда бы мы не поняли так хорошо друг друга, если б не работали вместе, над одним и тем же делом.
– Ну, разумеется, нет! – воскликнул Трэйль таким тоном, как будто это была непреложная истина, очевидная для всякого мало-мальски разумного человека.
* * *
Третий фактор, способствовавший их полному пониманию друг друга, выяснился для них только, когда они уже стали спускаться с холма.
– Не хочется мне возвращаться, – сказала Эйлин. – Давай сделаем передышку. Надо поговорить Мы, ведь, еще не думали о том, что мы будем делать дальше.
– Ну что ж, остановимся, – Джаспер соскочил с велосипеда. – Что мы будем делать? Объявимся и конец. Дженкинитки, ведь, ушли.
– Это не конец; это только начало, – возразила Эйлин. – Как же ты не видишь, что мы даже объяснить им не сумеем.
– И не станем объяснять.
– А ведь надо. А они не поймут, никто из них – ни даже Эльзи. Здесь мы, ведь, уже не свободны. – В Марлоу мы не одни.
Трэйль нахмурился. – Да, я понимаю. Это общественное мнение заставляет нас прятать любовь, как что-то постыдное. Пока мы были одни, вдали от всяких подозрений, у нас сомнений не было. А теперь надо объяснять, а объяснить мы не можем, и против воли вынуждены спрашивать себя: действительно ли мы правы, а все остальные неправы.
– Конечно, правы мы.
– Да, но этого мы не сумеем доказать никому, кроме себя.
– И доказывать не надо было бы, если б не надо было жить с ними вместе.
С минуту они задумчиво глядели друг на друга.
– Нет, убегать мы не должны, – решительно заявил Джаспер. – Смотри, разлив уже спадает. Это – наше дело. И у нас впереди еще много дела.
Некоторое время они молча глядели на Марлоу и на долину, тянувшуюся за ним.
– За этот холм мы не ходили, – выговорила, наконец, Эйлин, указывая на далекий Ханди-Кросс.
– Нет. И не станем прятаться за холмами. К черту общественное мнение!
– О да! К черту общественное мнение! – согласилась Эйлин. – Но не всегда же мы будем жить в Марлоу.
Весенние страхи
На третью ночь стало подтаивать и затем дней десять погода стояла мягкая, дождливая. Карри Оливер уже подумывала, не начать ли пахать, или, вернее, не докончить ли начатое. В этом году она решила вспахать больше земли, чем в минувшем году, и насажать побольше картофеля, бобов и гороху. Ибо питание в Марлоу преобладало вегетарианское. Мясника в общине не было, а женщинам претило самим убивать животных. Они пробовали, но делали это нерешительно и неумело, наносили несмертельные раны и сами падали в обморок при виде мук и крови животного. Когда же милосердная смерть прекращала, наконец, его страдания, им претило разнимание трупа на части, и эта работа тоже не шла на лад.
– Не могу – противно – лучше с голода умереть, – неизбежно заявляла после первого же опыта каждая новая волонтерка, героически бравшаяся снабжать Марлоу говядиной, и даже Карри Оливер соглашалась, что это «чертовски грязная работа».
– Дело только в том, – прибавляла она, – что нам все равно придется поить молоком телят, иначе у нас у самих молока не будет – а что же мы будем делать с бычками?
Оставалось одно – попробовать обмениваться ими с Вайкомбом и Хенлеем на что-нибудь другое, или же просто отдавать им ненужных бычков, с возвратом только шкур и рогов, которые в будущем могли пригодиться. Овец надо разводить – из-за шерсти – ведь не на век же хватит запасной одежды. Специальная комиссия расширенного теперь комитета заблаговременно занималась изучением дубления, выделки кож; то и другое никаких непреоборимых трудностей не представляло.
Теперь, когда известный запас пищи был обеспечен, община направила всю свою энергию на индустрию. Вырабатывались и обсуждались различные планы. Марлоу был удобно расположен, изобиловал лесом и водой; был даже поднят вопрос о привлечении желательных рабочих рук из других местностей. Но приводить в исполнение эти планы, пока, было нельзя: на новый год ударил мороз и уже не сдавал до конца февраля. Первые три дня Марлоу стоял одетый в иней, преображенный в волшебную белую сказку. Затем суровый северо-восточный ветер принес с собой тонкий, колючий снег и на шесть недель сковал землю ледяной броней.
Полая вода почти спала еще до первых морозов, но река все еще не вошла в берега, и плавучие льды стиснули клещами запруду и мельницу и сплошным ледяным щитом ползли назад к мосту.
Все работы в поле и на мельнице были приостановлены, и Трэйль с Эйлин каждую неделю дня три проводили в дороге, разъезжая в Лондон и обратно, за углем и другими продуктами.
* * *
Опасения Эйлин и Трэйля оказались преувеличенными. Эльзи Дургам только улыбалась, когда они стали объяснять и оправдываться.
– Милые дети, – сказала она, – не волнуйтесь. Я страшно рада; и, разумеется, я давно уже предвидела, что у вас этим кончится. И напрасно вы говорите, что ваше – как бы это выразиться – соглашение, что ли – совершенно особого рода. За чем же так превозносить себя? Вы такие же люди, как и все прочие.
– О, какая вы милая! – с восторгом вскричала Эйлин.
Однако, все же, в Марлоу, было еще много женщин, потихоньку сплетничавших на счет отношений Эйлин и Трэйля и осуждавших их «соглашение», благо работы было мало и времени достаточно, чтоб почесать язычки. Старые взгляды слишком глубоко укоренились, чтобы они могли вытравиться в несколько месяцев. И, странное дело! – мясника Ивэнса из Вайкомба судили менее строго, чем Трэйля и Эйлин. Там было что-то новое, невиданное раньше и явно порожденное новыми условиями жизни, а здесь – нечто привычное и в то же время обставленное иначе, чем это было принято раньше, и, следовательно, подлежавшее осуждению и с старой, и с новой точек зрения…
Масса женщин совершенно неспособны были выдумать для себя новую мораль…
* * *
Но все эти сплетни, критика и вздутые эмоции кончились вместе с морозами. Теплый дождь в первых числах марта растопил оковы земли и запоздалая весна спешила вступить в свои права, призывая людей к труду.
Но, чем дальше, тем страннее оказывалось, ее воздействие на людей. Вся природа жила интенсивной жизнью, горела, росла, плодилась и множилась, копила новые силы для борьбы с оставшейся кучкой угасающего человечества. А женщины, обреченные на одиночество и на бесплодие, были унылы и удручены. Опускались руки, не было охоты к труду и все усилия казались тщетными. Правда, после чумы уже в общине родилось несколько ребят; несколько молодых девушек, в том числе и Милли, были беременны, но все же эту зиму смерть работала энергичнее жизни, и в других общинах было то же, если не хуже того.
На что могли надеяться уцелевшие? Для того необъятного дела, которое стояло перед ними, их было слишком мало. Улицы заросли травой; дома нуждались в ремонте, а после целого дня работы в поле ради одного пропитания у них не хватало сил на другое.
А главное, жизнь утратила интерес. Не хватало в ней пряности, остроты, стимула для работы. Женщины перестали заботиться о себе, о своей внешности и костюме, как-то перестали ценить себя. Ради удобства они одевались в полумужской костюм: свободные куртки и короткие до колен шаровары: Молодые, правда, рядились по вечерам в юбки и ленты, но и это выводилось, за ненадобностью. Половые и классовые различия сгладились. Что за важность, что одна девушка красивей другой, или лучше ее одета? Что за важность, что она сильнее и толковее, как работница? Свойственная каждой женщине жажда любви и поклонения не находила исхода. Каждая чувствовала, что она сохнет, черствеет, утрачивает свою женственность, и возмущалась против надвигающейся перемены. То, что внутри их кричало и требовало удовлетворения, не находя выхода, обращалось на зло.
В общине назревали истерия, половые извращения, всевозможные формы, религиозной мании. Молоденькие женщины устраивали оргии с нелепым плясом; более пожилые предавались преувеличенной, извращенной религиозности.
Даже комитет заразился общим унынием и приходил в отчаяние, думая о будущем, когда машины и орудия, которыми община пользовалась при работе, откажутся служить, а заменить их будет нечем.
Железнодорожный путь в Лондон стал небезопасным: рельсы заржавели; дожди и наводнения размыли насыпи; шпалы обрастали цепкой травой, а чистить и чинить их было некому. В былые времена на одну эту работу высылали целые армии мужчин. Дороги портились, дома ветшали; река прорвала плотину и образовала целое озеро на заливных лугах близ Борн-Энда. Природа шаг за шагом неотступно надвигалась на человека, отбирая назад свое, и человек был бессилен бороться с ней.
Век железа и машин быстро клонился к упадку. Впереди можно было ждать лишь возврата к первобытным условиям борьбы за жизнь. А орудия борьбы с каждым годом будут тупиться, а природа с каждым годом становиться могущественнее. Через десять лет им придется пахать землю деревянной сохой, размалывать зерно между камнями, жить впроголодь, перебиваясь со дня на день. На благодатном юге еще можно кой-как прожить и при таких условиях, но что сулит своим обитателям скупой и ненадежный север?
И чем жарче горело солнце на небе, чем пышней становился зеленый убор земли, тем сильнее завладевало уныние душами обитательниц Марлоу. Ради чего им работать, на что надеяться, чего ждать?..
Дымок надежды
Однажды ясным апрельским утром Эйлин и Трэйль сидели на прибрежных скалах и говорили о будущем.
За десять дней до того они выехали, на велосипедах, на разведку – не навсегда, а приблизительно, на месяц, считая необходимым, в виду прогрессирующего общего уныние, посмотреть, что делается в других частях Англии – может быть, они и не так сильно пострадали от чумы, – может быть, там осталось больше мужчин – и попытаться восстановить сообщение между Марлоу и остальным миром.
Природное чутье направило путь их к западу. Но, чем дальше, тем быстрее гасли их надежды. И, когда они доехали до Плимута, Марлоу стал представляться им местом, к которому Провидение было особливо благосклонно.
Вначале, изредка им попадались общины, вроде у: их собственной, где женщины, объединившись, работали кооперативно. Во многих таких общинах оказывался один-двое мужчин, понимавших свои обязанности по отношению к обществу в том же духе, как и вайкомбский мясник.
Но, чем дальше, тем малолюдней были эти редкие уголки цивилизации. Здесь были уже не города, или села, а просто напросто фермы, хутора, да и те по большей части стояли пустыми. По-видимому здесь, на западе, чума косила женщин наравне с мужчинами. И, курьезное дело, здесь мужчины медленнее умирали. Одна женщина рассказывала им, что муж ее два месяца лежал в параличе, прежде – чем наступил конец.
И если в Марлоу царили уныние и подавленность, то вскоре наши путники убедились, что в других местах они дают себя знать еще сильнее. Женщины работали через силу, автоматически, на вопросы отвечали тихими, печальными голосами, и, помимо некоторого интереса к появлению Трэйля и слабых проблесков надежды, когда они расспрашивали о том, что делается на севере и на востоке, как будто и в мыслях ничего не держали, кроме неотложной необходимости поддерживать жизнь, за которую они так слабо цеплялись.
Трэйль и Эйлин поехали в Корнуэльс не потому, чтоб надеялись найти там иное, а потому, что им страстно хотелось оставить за собой хотя бы на несколько часов эту безотрадную пустыню суши и отдохнуть душой вблизи неменяющегося океана.
Корнуэльс казался вымершим. Кроме нескольких женщин вблизи Сент-Остелль, во всей провинции они не встретили живой души.
И вот как вышло, что в это ясное апрельское утро они сидели на утесе, далеко врезавшемся в море, и говорили о будущем.
* * *
Свежий апрельский ветерок пенил гребешки мелких волн, по которым скользили тени бегущих по небу рассеянных белых облаков. С трех сторон вокруг Эйлин и Трэйля до самого горизонта раскинулась непрерывной скатертью водная гладь.
– Здесь можно – забыть… – выговорила Эйлин после долгого молчания.
– Да, но надо ли? – возразил Джаспер.
Эйлин сдвинула колени, обхватила их руками и уперлась в них подбородком. – А что же мы можем сделать? Стоит ли надрываться, когда будущего все равно нет?
– Пусть так. Надо изжить свою жизнь как можно лучше.
Она задумалась, нахмурив брови. – Ты вправду думаешь, милый, что человечество доживает свой век?
– Не знаю. За последние дни я много раз менял свое мнение. Возможно, что где-нибудь и сохранилась нетронутой – быть может, на одном из архипелагов южных морей – раса, которая, постепенно развиваясь, снова населит мир.
– Или в Австралии, или в Новой Зеландии, – подхватила Эйлин.
– Об этом бы мы уже знали. Такая весть дошла бы до нас.
– А для нас, здесь, в Англии, в Марлоу, по твоему, нет надежды? Ведь есть же у нас несколько мальчиков, родившихся после чумы – и со временем будут еще дети – дети Ивэнса и других. Помнишь, ведь, мы по дороге еще видели двоих мужчин.
– Да, есть, но вырастут ли они? Мне сдается, что женщины вымирают. Им не для чего жить. Прошел всего год со времени первого появления чумы, а ты посмотри, что с ними сталось. На что они будут похожи через пять лет? Они будут кончать самоубийством, или просто умирать от тоски, от сознания бесцельности жизни. А те, у кого есть цель – матери – те одичают. Они будут так поглощены необходимостью как-нибудь прокормить себя и детей, что учить и воспитывать этих детей им будет уже некогда. Не знаю, может быть, я ошибаюсь, но мне думается, что нам угрожает постепенное вырождение и вымирание.
– И я сомневаюсь, – продолжал он – я сомневаюсь, чтоб эти дети, родившиеся при новых условиях, оказались очень жизнеспособными. Ведь, с отцовской стороны, это – дети похоти, и притом усталой похоти. Если б мы еще были молодым и сильным народом, как древние евреи, быть может, могучее семя побороло бы всякую наносную слабость, но ведь мы дети дряхлой цивилизации…
Эйлин вздохнула. – Ну, а как же мы с тобой?
– Мы счастливы. Наверное, в данный момент самые счастливые люди на свете. И должны попытаться уделить частицу своего счастья другим. Мы должны вернуться в Марлоу и работать для общины. И, насколько это в нашей власти, сделать что-нибудь для молодого поколения. Может быть, можно было бы продвинуться дальше на север и попробовать научиться выделке стали – возможно, что там есть женщины, знакомые с этим делом – они помогут нам. Но я не думаю, чтобы это дало особенно благие результаты, помимо сохранения самого искусства выделки. Единственное, что мы можем – это временно ослабить трудности в одном каком-нибудь небольшом районе. Со временем, нам волей-неволей придется забросить мануфактуру и сосредоточить все свои усилия на добывании пищи. Нас слишком мало, и было бы проще и, быть может, целесообразнее пахать деревянным плугом, чем дожидаться плохо и медленно выделываемой стали. Страшней всего, что взрослые среди нас, и так немногочисленные, будут постепенно вымирать и, может быть, быстрей, чем мы предполагаем…
– Ну ладно. Будет! – воскликнула Эйлин, вскакивая на ноги. – Пока-то мы, ведь, счастливы, как ты сам говоришь, и наша задача ясна. Завтра же едем обратно в Марлоу, хотя мне страшно неприятно везти такие вести Эльзи.
Джаспер подошел и обнял ее. – Да, нам, во всяком случае, унывать не полагается. Это прежде всего.
– Я и не унываю, – весело воскликнула Эйлин. – У меня ведь ты! – и вот – море. Мы будем от времени до времени приезжать сюда, если дороги не очень испортятся.
– Да, если дороги не очень испортятся.
– А ведь терн и дикий шиповник уже тянутся через дорогу от изгороди к изгороди. Лес возвращается.
– Да, и лес и лесное зверье.
Он ближе привлек ее к себе, и так они долго стояли, вглядываясь в горизонт.
* * *
На юго-западе стерлась светлая полоска и теперь словно туман подползал к ним.
– Сейчас дождь пойдет, – заметил Трэйль.
Они спокойно переждали, пока косой дождь, хлеставший им в лицо, перестал, тени бури развеялись и горизонт снова очистился.
– Какое там странное облачко, – сказала Эйлин. – Что это? Опять предвестие дождя.
Она указывала на маленькое пятнышко на самом краю горизонта.
– Действительно, странное. Совсем как будто дымок от парохода.
В течение нескольких секунд они напряженно присматривались.
– Оно разрастается, – взволнованно вскричала Эйлин. – Джаспер, что это?
– Не знаю; не могу сообразить. – Он отошел подальше и затенил глаза ладонью, чтобы их не слепил блеск теперь безоблачного неба. – Не могу сообразить, – машинально повторил он.
Пятнышко разрасталось, превращаясь в большое расплывчатое пятно с более темным центром.
– Принимая во внимание, что ветер дует в нашу сторону… – начал было Джаспер – и запнулся.
– Да, да – так что же? – с живостью переспросила Эйлин и, так как он не ответил, она схватила его за руку и настойчиво повторила: – Джаспер, что такое? Что из того, что ветер дует в нашу сторону?
– Ну ей Богу же, так и есть! – шептал он, не слушая ее. – Ей богу, так. Ну да, я не ошибся.
– В чем? Да говори же! Я ничего не вижу, – умоляла Эйлин.
Но он все еще не отвечая, застыл на месте, как прикованный, не отводя глаз от горизонта.
Облачко постепенно расплывалось, светлело, и Эйлин уже различала на линии горизонта тоненькие зубчики, все придвигавшиеся и, видимо, связанные с черным пятнышком вдали.
– О, Джаспер! – воскликнула она, сама не понимая, почему у нее слезы на глазах, застилающие поле зрения.
– Это пароход, – сказал, наконец, Джаспер, поворачиваясь к ней. – И идет он из Америки. Как ты думаешь, американские женщины способны…
Пароход теперь вычерчивался совершенно ясно – высокая палуба, две высоченных дымовых трубы, и три мачты. Он шел наискосок, милях в пятнадцати от них, вверх по Каналу.
Они почувствовали себя, точно потерпевшие крушение моряки на безлюдном острове, которые видят пароход, но так далеко, что зова их он не услышит.
– Джаспер, как ты думаешь, что это значит?
– Пароход американский, – ответил он, все так же тихо и глядя сквозь нее, как бы не видя ее. – Неужели – неужели же возможно, чтобы Америка уцелела? Неужели она по-прежнему ведет торговлю с Европой, и только нас обходит, из боязни заразы? Почем знать – может быть пароходы уже несколько месяцев плавают по Ла-Маншу? Откуда мы знаем, что это первый?
– Нет, это первый. Я чувствую. Скорей, скорей! Едем сейчас же в Плимут, или в Соутгамптон. Я знаю, что он пристанет в Плимуте или в Соутгамптоне. На нем мужчины. Джаспер – мужчины! Женщины не решились бы идти с такой быстротой. Ты посмотри, как он быстро бежит. О, скорей, скорей!
Молча сбежали они с утеса, вскочили на велосипеды и покатили – с такой быстротой, как будто проехать надо было всего каких-нибудь десять миль я от того, доедут ли они вовремя, зависела жизнь всех женщин Англии. И, хотя потом, волей-неволей пришлось убавить скорость, все же к закату солнца они были в Плимуте.
Но никаких следов парохода в Плимуте не было видно. Кругом высились только брошенные громады таких ненужных теперь броненосцев и истребителей, огромных, злобных, бесполезных.
– Не здесь, значит, едем дальше, – молвила Эйлин.
Джаспер пожал плечами. – До Соутгамптона больше ста миль, если не все сто пятьдесят.
– Но мы должны, мы должны! – настаивала Эйлин.
Это было очевидно и для Джаспера. Он стоял в задумчивости с озабоченным напряженным лицом, словно решая какую-нибудь техническую задачу. Эйлин уже видала его таким и не сомневалась, что он сумеет найти выход.
– Мотор! – вырвалось у него, наконец, отрывистыми, короткими фразами. – Если б найти парафину, бензину и свечи – или хоть какого-нибудь освещения. Машины вряд ли заржавели, но грязи налипло в винтах. Парафину надо для чистки. Бензином опасно, при искусственном освещении. Пожалуй, на моторе можно… Надо попробовать…
Эту ночь Джаспер не спал вовсе, но Эйлин, сидя возле него в мягко катившем моторе, скоро перестала видеть темную ленту дороги и черную реку изгородей. К полуночи выплыла на небо луна, в третьей четверти, и задремавшей Эйлин грезилось, будто они мчатся в открытое море на крылатом корабле, и навстречу им несется луна, но странно! – нисколько не увеличиваясь. Она вздрогнула, проснулась и, к удивлению своему, увидала, что на дворе белый день, и с моря надвигается косой дождик с туманом.
– Идет! – сказал Джаспер, указывая на что-то поблескивавшее вдали, под ними.
Оба разом привстали в моторе, вглядываясь в отдаленное пятно дыма, темнившее тонкий туман.
– Он идет в Соутгэмптон, – сказал Джаспер, делая отчаянные усилия над собой, чтобы остаться спокойным.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
