Текст книги "Агент ФБР в Кремле. Успех операции «Соло»"

Часть 14
Под подозрением

11 февраля 1975 года Уоннол вылетел в Чикаго, чтобы лично поздравить Морриса с успехом последней миссии. В присутствии Ричарда Хелда и Бойла он сказал, что тот собрал невероятно важные сведения, которые передали лично в руки «высшим чиновникам США» (президенту Форду, Киссинджеру и главе ЦРУ, которым в то время был Джордж Буш).

Жест растрогал Морриса. Он понимал, что Уоннол пожертвовал целым днем только ради этих добрых слов. Сейчас, сидя в безопасном офисе в окружении близких друзей, он пытался передать, какой ужас пережил в Праге, когда ему приказали вернуться в Москву.

– Там я всегда взвинчен. Это роскошная тюрьма. Пусть там я свой, принят в их клуб, у меня собственная квартира. Если я останавливаюсь в гостинице Центрального Комитета, мне дают роскошный номер рядом с секретарями зарубежных партий. Мне выделяют сейф и ключ. В аэропорту меня встречает специальный лимузин. Мне не надо таскать багаж или беспокоиться о мелочах. Меня встречают специальные люди из Международного отдела. Но, ложась спать, я никогда не знаю, что принесет день завтрашний. Кем я являюсь в Советах? Согласятся ли нужные люди встретиться со мной и по какой истинной причине, разрешат ли мне входить в нужные здания, если мне вдруг перестанут доверять?

– Те избранные, кто знает о миссиях Морриса, – ответил Уоннол, – восхищаются проявленной вами невероятной выдержкой.

Здесь Уоннол опять польстил Моррису, делясь с ним внутренними проблемами. Директор Келли появился на закрытых слушаниях перед так называемым комитетом Черча – комитетом Сената по расследованию деятельности разведывательных служб США. Келли сказал, что не желает, чтобы сенаторы интересовались определенными темами. Если это произойдет, они понесут полную ответственность за последствия. Уоннол подчеркнул:

– «Соло» никоим образом затронуто не будет.

Совещание продолжалось чуть менее часа, и ничто на свете не могло так воодушевить Морриса, даже баснословный куш. После приятного ланча Уоннол, Хелд, Бойл и посвященный в дела «Соло» инспектор принялись по-дружески подтрунивать друг над другом.

– Уолт, что вы будете делать, если окажетесь в самолете, а его вдруг угоняют на Кубу?

Бойл боялся угонов и потому настаивал на разрешении носить в салоне оружие. При нем нередко находились копии документов, сделанные Моррисом и Евой в Москве, и ФБР ни в коем случае не желало отдавать их в лапы кубинских террористов.

– Самолет не полетит на Кубу, – буркнул Бойл.

– Но что вы будете делать?

– Я сказал, самолет на Кубу не полетит.

Они закрыли тему – некоторые слова лучше не произносить вслух.

* * *

Выбирая жилье, Моррису приходилось удовлетворять противоречивые требования своей многоликой жизни. Дом нужно было содержать в соответствии со статусом состоятельного бизнесмена, каким считали его Холл и Кремль. В то же время необходимость частых разъездов и невозможность по соображениям секретности нанять прислугу делали содержание дома непрактичным.

Моррис решил проблему, купив квартиру в симпатичном доме, заселенном в основном богатыми и дружелюбными чернокожими семьями. В Москве за это Морриса ценили: настолько принципиальный товарищ, что готов даже жить среди «черножопых», как называли их русские.

Уоннол посетил квартиру, которую Ева с помощью картин, антиквариата, восточных ковров и прекрасного хрусталя превратила в уютный уголок. Во время обеда она мило флиртовала с ним, а Моррис развлекал рассказами о Советском Союзе. Был случай, когда они с директором ленинградской судостроительной верфи настолько набрались, что бросились друг на друга с кулаками. Потом он припомнил, как впервые увидел Москву в 1929 году, вспомнил тенистые аллеи на бульварах, прекрасную архитектуру, которая отражала живость воображения русских. Но вскоре Сталин приказал спилить деревья и обезобразил лицо города пугающе огромными зданиями-коробками, с угрозой взирающими на людей. В 1947-м друзья сказали ему, что впоследствии Сталин убедил себя, что вырубка деревьев (по его собственному приказу) была частью плана, который позволил бы немецким самолетам садиться на улицах, и многие «заговорщики» были казнены.

Ева вздохнула:

– Этот Сталин, он был такой варвар…

За эти годы некоторые вещи изменились к лучшему, некоторые – нет. Пономарев все так же ждал от Морриса аспирина, алка-зельцер и контак; все так же всем нужны были сигареты «Кэмел», «Честерфилд» и косметика.

– Они хотят всего американского, – вставила Ева. – Нет, правда, в глубине души они нас любят.

До окончания обеда проблемы «Соло» не обсуждались. Моррис извинился и покинул их, возможно, чтобы позвонить в Нью-Йорк Джеку. Тут Ева заметила, что они слышали о возможном отъезде Уолта Бойла. Конечно, она понимает, ничто не вечно; Уолту нужно продолжать карьеру, а если кто и достоин продвижения, так это он. Несомненно, у него найдутся операции поважнее «Соло». А Уолт долго просидел в Чикаго. Послушайте, а сколько он играл в их маленькой команде? Тринадцать лет? Немалый срок. Конечно, никто так не понимает Морриса, как Уолт, и Моррис ему доверяет, и никто так, как Уолт, не понимает операцию, кроме, может, Эла (Берлинсона) и Джона (Лэнтри), но они слышали, что и Эл собирается на пенсию…

Уоннолу, как человеку молодому, понять это сложно, но старики привязчивы и склонны ожидать, пусть даже беспочвенно, что все будет продолжаться и впредь. Иногда старики начинают воспринимать молодого коллегу как сына, особенно если много лет привыкли на него полагаться. Конечно, Ева все понимает, пусть поймет и Уоннол. Возможно, ей пора остановиться. Она по меньшей мере два десятка раз ездила в Москву, и каждый раз боялась, а когда тайком проносила документы, просто дрожала от ужаса. Когда же Моррис бывал там без нее, она переживала еще сильнее. Не считая его, больше всего она доверяет Уолту. Если он уходит, она не сможет продолжать участвовать в операции. Если же она уйдет, то неизвестно, станет ли это делать Моррис. Уоннолу надо будет обсудить это с Моррисом. Конечно, если Моррис выходит из игры, то выходит и Джек.

Уоннол прекрасно понимал, что Ева говорит за Морриса. Она играла главную роль в пьесе, им написанной, поставленной и инсценированной. Но Уоннол был человеком прямолинейным и честно спросил Морриса: что он скажет, если Бюро переведет Бойла в штаб-квартиру? Моррис ответил, что Бойл стал его лучшим другом, и без него он не представляет продолжения операции «Соло».

* * *

Между тем, конгресс принял законопроект, вступающий в силу с 1975 года, по которому агентов ФБР обязали уходить на пенсию в пятьдесят пять. А так как Берлинсону было почти семьдесят, то после тридцати пяти лет службы ему пришлось уйти. Они с фрейманом считались отцами «Соло», и для остальных членов команды его уход был сродни кончине патриарха семейства. Штаб-квартира продолжала принимать политические решения и руководить отделениями. Но с точки зрения повседневных оперативных решений и пестования Морриса, Евы, Джека и Розы «отцами» становились Лэнтри и Бойл.

По наиболее гнусной обязанности их профессии «отцам» вскоре пришлось установить за Моррисом и Джеком наблюдение, прослушивать их телефоны и любыми способами искать признаки того, что они являются двойными агентами Советского Союза. Ни малейших оснований для таких подозрений не было. Напротив, оба больше двадцати лет преданно, храбро и блестяще служили Соединенным Штатам. Добываемые ими сведения снова и снова оказывались точными и ценились на вес золота.

Решение ФБР следить за этими важнейшими фигурами и заново произвести переоценку важнейшей операции первоначально явилось результатом давления, оказываемого шефом ЦРУ Джеймсом Джезусом Иглтоном. Человек глубочайшего интеллекта, Иглтон держал в руках важнейшие нити американской разведки и имел приверженцев в других государственных ведомствах, включая ФБР. Возможно – и вполне естественно, – он скептически относился к отступниками и подданным Советов, перевербованным ЦРУ, видя в них вероятных двойных агентов, засланных, чтобы снабжать ложной информацией или срывать задуманные операции.

Было одно существенное исключение. Иглтон безмерно доверял майору КГБ Анатолию Голицыну, который в 1961 году сбежал из советского посольства в Хельсинки, где занимался сбором информации. Его донесения привели к аресту опасных советских шпионов в Западной Европе. Он был ценным перебежчиком, пока давал реальные факты.

Но пришло время, когда запасы Голицына истощились. Он заменил факты вымышленными теориями и предположениями. В соответствии с его теориями конфликты между Советским Союзом и Китаем не настоящие; это мистификации, дезинформационная афера. Доверчивый Иглтон свято верил в эту теорию до конца своей карьеры. Голицын также утверждал, что следующий советский перебежчик, который прибудет в США, – это контролируемый КГБ агент, у которого есть задание пробраться в ЦРУ и содействовать другим шпионам.

Следующим достойным внимания перебежчиком оказался Юрий Носенко, прибывший в 1964 году. После того как Иглтон и его помощники якобы обнаружили серьезные противоречия и фальсификации в показаниях Носенко о себе, ЦРУ упрятало его за решетку и пыталось вырвать признание физическим давлением. Но он так и не признался. ФБР, обладавшее несколько иной информацией, всегда считало Носенко добросовестным агентом. В конечном счете с этим пришлось согласиться и ЦРУ, и всем прочим западным разведкам, которые его допрашивали. Но Иглтон все равно остался при своем мнении.

ФБР завербовало офицера КГБ под псевдонимом «Федора», служившего советским дипломатом в ООН. По запросу ФБР Федора подтвердил кое-что из показаний Носенко ЦРУ и сказал, что тот был подлинным эмигрантом. В глазах Иглтона он тем самым признался в своей роли двойника и участии в коварном плане по внедрению других двойных агентов в ЦРУ. Вслед за этим Иглтон развернул упорную кампанию, пытаясь убедить ФБР, что Федору подставили Советы.

Федора информировал ФБР, что КГБ сотрудничает с американской коммунистической партией и снабжает ее деньгами. Несколько раз он уведомлял ФБР, что готовится очередная встреча, и убеждал проследить за ним и выявить контакты. Склонные к точке зрения Иглтона фэбээровцы впоследствии доказывали, будто сам факт передачи информации, имеющей отношение к «Соло», указывал, что операция «засвечена».

Основываясь на утверждениях Пономарева, высказанных наедине с Моррисом, в сентябре 1973 года ФБР сообщило ЦРУ (не раскрывая при этом источников информации), что Советский Союз собирается официально признать Израиль на дипломатическом уровне. Чуть погодя, 6 октября, Египет напал на Израиль. Иглтон обвинил ФБР в распространении дезинформации, приведшей к ослаблению бдительности Израиля в условиях военной угрозы.

В конце концов даже те в ФБР, кто отвергал тезис Иглтона – а таких было большинство, – признали, что «Соло» длится уже слишком долго и повторная оценка не помешает.

* * *

Хотя Бойла и Лэнтри тоже учили быть скептиками, закваску профессионального скептицизма они основывали на здравом смысле, логике и уважении к доказуемым фактам, и оба головой поручились бы за честность и преданность Морриса и Джека. Бойл говорил Лэнтри, что даже если Моррис в сговоре с Союзом, а не с ними, этот многоопытный заговорщик в Соединенных Штатах не скажет и не сделает ничего, что могло бы навлечь подозрения, потому что может общаться с Москвой практически в любое время. Поэтому прослушивание телефона бесполезно. Лэнтри, в свою очередь, указал, что, сговорись Джек с Советами, он с радостью бы принял приглашение в Москву, а не крутился здесь, как делает с 1967 года. Тем не менее, будучи профессионалами, Бойл и Лэнтри не могли возражать против слежки за Джеком и Моррисом. Шпионаж – отнюдь не развлечение, и им пришлось взяться за новую нелегкую обязанность – помогать шпионить за друзьями.

И все же они могли ратовать за применение особых процедур. Ни у Бойла, ни у Лэнтри помимо жалованья в ФБР других доходов не было, а Бойл растил шестерых детей. Многие годы они тратили на «Соло» собственные деньги, частенько суммы были сопоставимы с их доходами. Бойл имел право в любое время отправиться за счет правительства, не объясняя почему, в любое место и на любой разговор с Лэнтри, касавшийся «официального бизнеса». Тем не менее, когда он летел в Нью-Йорк для частного разговора с Лэнтри о том, как им теперь лучше поступить, он платил за билет из собственного кармана.

После конфиденциальной беседы в воскресенье они вдвоем предъявили руководству ультиматум. Расшифровки записей телефонных разговоров Морриса и Джека должны читать и оценивать опытные агенты, не имеющие никакого отношения к «Соло». Их оценки не должны подвергаться сомнению. Что гораздо важнее, участники «Соло» не должны видеть расшифровки, потому как в разговоре с Моррисом и Джеком они могут неумышленно упомянуть то, что можно узнать только из частного телефонного разговора. Записи и расшифровки сразу после анализа должны быть уничтожены, и нигде не должно оставаться никаких копий. У вас есть официальная санкция на эти записи? Вы желаете в один прекрасный день обсуждать их с комитетом Конгресса?

Руководство согласилось, и началось дознание. Бойл и Лэнтри покорно отслеживали малейшие признаки двуличности Морриса и Джека, как делали всегда, – такова была их работа. Отборные аналитики в Вашингтоне изучали папки отчетов по «Соло» в поисках сведений, которые могли оказаться неточными или фиктивными. Отчеты начинались с 1951 года. За исключением первых недель, когда Джек играл с ФБР в «кошки-мышки», они не обнаружили ни единой неточности. Аналитики отклонили жалобу ЦРУ на поставку ФБР дезинформации, а именно – сообщения о готовности Советов признать Израиль. Да, война на Среднем Востоке разразилась вскоре после того, как советский министр Андрей Громыко в числе других сказал про это Моррису. Но это не доказывает, что один или другой солгал. Нелепо думать, что Израиль, окруженный враждебными государствами, ослабил оборону из-за единственного донесения о возможных действиях Советов, причем полученного из неизвестного источника, из третьих рук.

В расшифровках телефонных разговоров Морриса, Джека, Евы и Розы не нашлось ни единого подозрительного слова, несоответствия или противоречия, ни одной подозрительной фразы. Единственное, что узнало ФБР, – это что Моррис с Евой играют на бирже. Они брали равные суммы денег и с помощью разных брокеров выясняли, кто лучше сыграет на фондовом рынке. Ева играла с детским энтузиазмом: «Слушай, не говори Моррису, что я купила».

* * *

Если подводить итог, то все записанные разговоры, наблюдения, дознания и анализы показали, что 58-й и 69-й были теми, кем их знали Бойл и Лэнтри. После почти шести месяцев кто-то из руководства, возможно, Рэй Уоннол, скомандовал:

– Довольно. Хватит. Пора возвращаться к борьбе с врагами, а не с друзьями.

Теперь никто не оспаривал преданности Морриса и Джека, однако сомневающиеся выдвинули новый тезис: «Соло» продолжалось настолько долго, что Советы должны уже обо всем догадаться. Они используют операцию в качестве удобного средства контрабанды денег, а Морриса и Джека – как невольных проводников дезинформации.

В ответ у Бойла и Лэнтри возникло несколько вопросов. Разве Советы хотели, чтобы ФБР вплоть до последнего цента знало, сколько денег передается американской компартии? Разве хотели они дать возможность ФБР в любое время разжечь антисоветский скандал, доказав, что американская компартия содержится и оплачивается из-за рубежа, и тем окончательно ее уничтожить? Разве Брежнев, Суслов, Пономарев, Мостовец и другие советские лидеры стали бы постоянно тратить время на общение с американским шпионом? Посвятили они коммунистических правителей Восточной Европы в свой план как союзников или позволили свободно беседовать с Моррисом, не говоря, что он шпион? А как насчет Гэса Холла? Того проинформировали, что его ближайший помощник работает на ФБР? А что насчет КГБ? Делился бы комитет с ФБР через Джека своими самыми сложными технологиями и способами связи? И где вся эта дезинформация – хотя бы один пример?

Ну, отвечали скептики, если Советы еще не осознали, что операцию контролирует ФБР, то вскоре непременно поймут, потому что продолжительность и успех «Соло» случайность исключают.

Когда ФБР уведомило Киссинджера об этих опасениях – что «Соло» может быть или стать средством дезинформации в руках Советов и что пора подумывать о прекращении операции, он сказал: «Чепуха!» (знающие люди говорят, что он употребил другое слово).

Угроза для «Соло» изнутри ФБР ослабла, зато обострилась угроза извне, когда комитеты Конгресса расширили область своих расследований. Каждое утро Моррис открывал газету, боясь увидеть, что там написано, и Бойл опять предупреждал Уоннола о необходимости моральной поддержки.

Поэтому десятого октября 1975 года, за четыре дня до вылета Морриса в Москву, в Нью-Йорке созвали еще одно совещание. Присутствовали полномочный заместитель директора Томас В. Ливит, начальник отдела Бранниган, Джеймс О. Ингрэм, инспекторы Раймонд Ракел, Дэвид И. Хаузер и специальные агенты Томас Дж. Девайн, Бойл и Лэнтри.

Намекая на расследования комитетов Конгресса, Ливит сказал:

– Времена в Вашингтоне не самые радостные, но дела не совсем безнадежны.

Моррис, который так и не узнал, что они с Джеком побывали «под колпаком», выступил в защиту ФБР.

– В отношении огульных обвинений против Бюро должен сказать, что по большей части виновата та книга. Для меня она стала аргументом, в котором я черпал уверенность в своей правоте. Я начал борьбу с коммунистами из-за того, что методы их действий не подчиняются никаким законам, и из-за их немыслимого террора.

Снова переживая повседневный страх разоблачения из-за какой-нибудь утечки, Моррис продолжал:

– Сегодня, чтобы работать, особенно в стане врагов, нужно очень выносливое сердце. Вот и гадай – можно ли продолжать, когда сталкиваешься с очередной глупостью. Вы спрашиваете, чего ради мы работаем? Если я буду в силах и если Гэс Холл не изменит своих намерений, через несколько дней мне придется уехать в СССР. Люди из службы безопасности должны предотвратить любые неожиданности во время моей поездки. Имея дело с разведкой, не знаешь, когда кто-то совершит ошибку, или тронется умом, или что-нибудь выкинет.

Ливит подчеркнул, что меры для обеспечения безопасности «Соло» строже, чем обычно, и что полученная информация распространялась только «на высшем уровне, в Белом Доме, Государственном департаменте и кое-где среди военных» (неясно, была «забывчивость» Ливита насчет ЦРУ неумышленной или Бюро прекратило обмен информацией с Управлением).

Ингрэм добавил:

– В этой комнате сидят люди, чья жизнь давно и целиком посвящена вам.

Его слова явно растрогали Джека и Морриса. Беседуя с командой «Соло», Джек сказал:

– Несмотря на нынешний кавардак, мы достигли самой вершины. Я никогда не думал, что мы сможем достичь такого совершенства. Думаю, это означает, что они все еще доверяют нам, хотя и проявляют осторожность.

– В Бюро я еще не встречал неодержимых людей. Думаю, в целом Бюро – самая одержимая организация, какую я когда-либо знал, может, за исключением только старых большевиков, – заметил Моррис.

* * *

Моррис прилетел в Москву семнадцатого октября 1975 года рейсом через Лондон и Прагу. Более чем когда-либо, он пытался разгадывать внешние признаки: кто встречает его в аэропорту? Близкие друзья из Международного отдела или новые люди, возможно, офицеры КГБ? Как приветствуют – сердечным объятием или официальным рукопожатием? Прислали ли ему приглашения на обед лично от Пономарева, Суслова или Брежнева? Где его поселят, в его квартире, в номере партийной гостиницы на Арбате или в другой, поменьше? Останется ли сопровождающий выпить, довезя его до дому? Как скоро он встретится с Пономаревым, который, если не был болен, всегда виделся с ним первым среди советских лидеров? Кто еще будет в списке? Насколько скоро «наши товарищи» (КГБ) захотят увидеть его и как будет звучать просьба? Есть ли намеки, что он задержится дольше, чем планировалось? Поднимут Советы субсидии американской компартии или оставят на прежнем уровне?

Большинство первых впечатлений оказались неплохими. Друзья поджидали его в аэропорту и с удовольствием остались в квартире поужинать. Пономарев ожидал его к обеду на следующий день, Мостовец рассчитывал на обед через день, и намеченное расписание уже было перегружено. Пономарев встретил его, как всегда, сердечно и, насколько Моррис мог заглянуть ему в душу, был искренне рад его видеть. Он сказал, что в результате неожиданно плохого урожая зерновых (погода стала еще хуже) Советы в будущем году, возможно, вынуждены будут снизить субсидирование американской компартии (в 1975 году сумма составляла 1 792 676 долларов). Когда обед подходил к концу, Пономарев упомянул, что «наши товарищи» уже всем надоели, но хотят поговорить с Моррисом, как только он сочтет удобным. Может он отделаться от них, позволив им заявиться сегодня на дом? Моррису ничего не оставалось, как промямлить:

– Конечно.

Офицер КГБ Казаков, руководивший «Морат» («Соло») из Москвы, и другие, с которыми Моррис прежде не сталкивался, последовали его приглашению налить себе бренди и этим показали, что допрашивать его не будут. Им нужно было его мнение. Как он думает, много известно о нем ФБР?

Моррис сказал, что не может ответить точно, поскольку у партии нет связей в ФБР. Несомненно, ФБР знает, что он коммунист; в конце концов, он баллотировался как коммунист и выпускал партийную газету. Надо думать, что у ФБР есть информаторы среди рядовых членов партии; возможно, они пытаются держать Гэса в поле зрения и потому могут знать, что он видится с Гэсом. Как бы то ни было, в делах партии он не участвовал открыто с 1947 года; он стар и, как могут удостовериться ищейки, со здоровьем у него нелады, а бизнес вполне законен. Поэтому, на его взгляд, ФБР не слишком им интересуется. И он уверен в главном: ФБР абсолютно ничего не известно ни о «Морат», ни о деньгах.

Казаков вежливо заметил, что будет полезно, если он объяснит свою уверенность.

И Моррис самоуверенно взял на себя роль профессора, читающего КГБ лекцию. Первое: если исключить товарищей Казакова, то единственные в Соединенных Штатах, кто знает о поставке денег, это Гэс Холл, Джек, Моррис и их жены; да еще радист, которого КГБ назначил в помощь Джеку (старый коминтерновский радист, NY-4309S). Центральный Комитет нашей партии, продолжал Моррис, знает о получаемой поддержке, но, кроме нас – шести-семи человек, – никто не знает, как она происходит. И каждому, кто имеет отношение к деньгам, приходится быть предельно осторожным. В Америке можно совершить практически любое преступление, и, даже если попадешься, есть шанс, что умный адвокат, тупые присяжные или глупый судья избавят от тюрьмы. Но по части налогообложения власти и суды неумолимы. Если поймают с крупной суммой денег, источник которых не удастся объяснить и налоги на которые не уплачены, это прямой путь за решетку. Так что аферы с деньгами настолько опасны, что никто из замешанных никогда не говорит о них вне сплоченного маленького кружка.

Но есть более веская причина, по которой Моррис уверен, что ФБР не знает о деньгах (такие же аргументы Бойл и Лэнтри приводили в разговоре с руководством). ФБР – крайне антикоммунистическая полувоенная организация; фактически большинство молодых агентов – бывшие армейские офицеры. Если ФБР знает о перевозке денег, то может арестовать каждого, включая «наших товарищей», и инсценировать масштабный спектакль, который сорвет разрядку, разрушит партию и доведет всех до тюрьмы. ФБР любит такие игры.

* * *

Казаков заметил коллегам по-русски:

– Видите, я же говорил.

Ему ответили тоже по-русски:

– Да, он в самом деле убедителен.

Повернувшись к Моррису, Казаков сказал, что его объяснение обнадеживает и звучит очень убедительно. Потом поинтересовался, могут ли они встретиться еще раз для обсуждения технических деталей операции и извинился, что взваливает на него такие проблемы. Было бы лучше обсудить их непосредственно с Джеком, так вот – не мог бы Джек возобновить свои визиты в Москву?

Моррис в этом усомнился. Эмфизема, проблемы с сердцем плюс прочие болячки – доктора не рекомендуют Джеку долгие перелеты. Да, кстати, это напомнило Моррису: он надеется, что в будущем передача денег будет происходить весной, летом и осенью, чтобы Джеку не приходилось подвергаться причудам зимней погоды.

В минувшем июне Моррис совершил краткую поездку в Москву, чтобы добиться одобрения Советами подготовленного Холлом доклада на национальном конгрессе американской компартии. Во время пребывания здесь он узнал, что Александра Шелепина «убрали» то ли за подстрекательство, то ли за участие в заговоре по смещению Брежнева. Моррис разузнал, что междоусобица в Кремле еще до конца не улеглась. Теперь, в октябре, Пономарев сказал ему, что Брежнев уверен в своей позиции и несомненно будет переизбран Генеральным секретарем партии (именно это очень хотел знать Киссинджер).

Пономарев также сказал, что, за исключением договоренности о продолжении встреч в верхах между Брежневым и президентом Фордом, Советы недовольны результатами и к тому же пессимистично относятся к результатам прошедших в Женеве переговоров по ограничению вооружений.

Когда в ноябре Моррис собрался уезжать, Пономарев объявил, что в 1976 году Советы не снизят субсидии, как он дал понять прежде. На самом деле они могут быть увеличены до 2 миллионов долларов, и очень скоро Джеку передадут последнюю в 1975 году сумму – 350 000 долларов.

В полете Моррис мысленно составлял отчеты и предвкушал, как передаст Бойлу добрые вести: что КГБ полностью принял его заверения в безопасности операции.

Но в Соединенных Штатах его снова ожидали очень дурные новости о «Соло».