Текст книги "Ледяная земля"

Глава 21

И все-таки их разлучают, думал Уилл. Ивэнлин уводили прочь, и она обернулась, чтобы взглянуть на него. На лице ее застыло печальное изумление. Юноша заставил себя ободряюще улыбнуться и помахал подруге рукой, желая убедить ее в том, что они расстаются ненадолго.

Его попытки подбодрить девушку были прерваны увесистым подзатыльником. В ушах у него зазвенело.

– Пошевеливайся, раб! – прорычал Тирак, скандианец, присматривавший за дворовыми рабами. – Посмотрим, как ты теперь заулыбаешься!

Вскоре Уилл узнал, что ответ на этот комментарий – «никак».

Из всех рабов хуже всех приходилось именно тем, кто работал во дворе. Домашние рабы, которые трудились на кухне и в обеденных залах, по крайней мере, днем и ночью находились в тепле. Хоть они и падали по вечерам без сил на свои тюфяки, но у них были теплые одеяла.

А дворовым рабам приходилось выполнять всю самую грязную работу: рубить дрова, убирать снег с дорожек, вычищать уборные и избавляться от нечистот, кормить и поить животных, наводить порядок в конюшнях. И все это на жестоком морозе. Когда от усилий выступал пот, рабам приходилось оставаться в мокрой одежде на холоде до тех пор, пока они не выполнят все задания, и влага высасывала из их тел последние остатки тепла.

Спали они в продуваемом полуразрушенном сарае, который почти не защищал от стужи. У каждого из них было по одному тонкому покрывалу – ненадежная защита в ночи, когда температура падала ниже нуля. Несчастные стремились урвать любой мешок, любую тряпку, что попадала им в руки, крали, вымаливали у господ. А часто и дрались из-за куска ткани. За первые три дня Уилл дважды видел, как люди избивали друг друга до полусмерти, пытаясь заполучить обрывка холстины.

Были и другие опасности.

Формально за рабов отвечал Тирак, но он передавал свои обязанности небольшой группе выкормышей, которые именовались Комитетом. Это были старые рабы, жившие у скандианцев много лет; именно они решали, жить или умереть их подданным. В обмен на власть и некоторые дополнительные привилегии вроде еды и одеял они поддерживали на дворе суровую дисциплину и раздавали остальным рабам задания. Те, кто им угождал и беспрекословно слушался их, посылались на самые легкие работы, а бунтари получали самые трудные задания, которые надо было выполнять на холоде. Тираку не было дела до чрезмерной жестокости своих прихвостней. Ему было попросту наплевать на людей: помрут так помрут, ему-то что за печаль! Всю работу за него выполнял Комитет, и жизнь его была легка и приятна.

Естественно, что у такого человека, как Уилл, неизбежно возникли проблемы с Комитетом. И случилось это на третий день. Юноша нарубил дров и тащил за собой по рыхлому снегу тяжелые сани. Одежда его вымокла от пота и подтаявшего снега, и он знал: стоит ему остановиться, как он задрожит от стужи. Кормили тут скудно, еды постоянно не хватало, не было и теплой одежды. Уилл чувствовал, как силы и мужество покидают его с каждым днем.

Согнувшись в три погибели, он втащил сани во двор и остановил у здания кухни, где их должны были разгрузить домовые рабы. Они отнесут расколотые полешки в тепло и скормят их огромным раскаленным печам. Уилл выпрямился, и у него закружилась голова. Из одной кухонной пристройки доносились голоса: один человек изрыгал проклятия, а другой – хныкал от боли.

Заинтересовавшись, Уилл пошел посмотреть, что случилось. Тощий оборванный юноша свернулся на земле клубком, а юноша постарше хлестал его канатом.

– Прости, Эгон! – плакал несчастный. – Я не знал, что это твое!

Они оба были рабами, понял Уилл. Но старший выглядел хорошо откормленным, и на нем была теплая одежда, пусть истрепанная и в пятнах; ему было лет двадцать. Уилл заметил, что во дворе было немного людей старше двадцати. Он подозревал, что мало кто из рабов жил дольше.

– Ты вор, Ульрих! – закричал старший. – Я научу тебя, как брать мои вещи!

Бешено размахивая канатом, он метил завязанным на нем узлом прямо Ульриху в голову. Лицо жертвы было сплошь в синяках, и, пока Уилл наблюдал за ребятами, под глазом младшего мальчика появилась ссадина, и лицо его залила кровь. Ульрих плакал, пытаясь закрыть лицо голыми руками, и этим только больше злил своего мучителя. Уилл был не в силах больше терпеть. Он выступил вперед, схватил конец каната, когда Эгон замахнулся для нового удара, и дернул его на себя.

Эгон потерял равновесие, споткнулся и отпустил канат, а затем в удивлении обернулся, чтобы узнать, кто осмелился ему помешать. Он ожидал увидеть Тирака или еще кого-нибудь из скандианцев – никто другой не решился бы вмешиваться в дела Комитета. К своему изумлению, Эгон обнаружил перед собой тощего низкорослого юнца.

– С него уже достаточно, – произнес Уилл, бросая канат в талый снег.

Эгон в ярости рванулся на него. Он был крупнее и выше Уилла и был готов проучить безрассудного незнакомца. Но что-то в глазах последнего остановило Эгона, когда он уже готовился нанести удар. В этих глазах не было страха. А еще юноша казался выносливым и явно был готов дать сдачи. Да это же новичок, понял Эгон, да к тому же в неплохой физической форме. С ним справиться будет не так уж и просто, то ли дело бедняга Ульрих.

– Прости, Эгон, – прогнусавил маленький оборвыш. Он подполз к старшему и уткнулся лицом в его изношенные ботинки. – Я больше так не буду.

Но Эгон уже потерял интерес к своей жертве. Он отпихнул его ногой. Ульрих, увидев, что представитель Комитета отвлекся, дал деру.

Эгон этого и не заметил. Он злобно уставился на Уилла, оценивая его силы. Да, с этим придется нелегко, но для бунтарей найдутся и другие способы расправы.

– Как тебя зовут? – спросил он, сощурившись; голос его сочился ядом.

– Меня зовут Уилл, – ответил ученик рейнджера, и Эгон медленно кивнул несколько раз.

– Я запомню, – пообещал он.

На следующий день Уилла отправили к колодцу.

Этого задания дворовые рабы боялись как огня. В Халласхольме пресную воду брали из большого колодца в центре площади, где находился дом Рагнака. С наступлением холодов вода в колодце замерзала, если жители не предпринимали необходимых мер; поэтому скандианцы установили огромные деревянные лопасти, которые перемешивали воду и ломали лед, пока он еще не окреп. Это была работа без перерывов, на износ – налегать и налегать на рычаги, которые приводили в движение огромные неповоротливые лопасти. Трудиться, как и при чистке снега, приходилось на морозе, и силы работников быстро истощались. Долго на этой работе не выдерживал никто.

Уилл не проработал и нескольких часов, но был уже совершенно вымотан. Все мышцы ныли от напряжения.

Он надавливал на рукоятку рычага, отполированную ладонями бесконечной вереницы людей, давно уже покоившихся в земле. Всего несколько минут назад он перемешивал воду в колодце, но поверхность опять затянулась тонкой коркой льда. Деревянная лопасть с треском разломила его и задвигалась взад и вперед. На другой стороне колодца стоял такой же работник и приводил в движение свой рычаг. Впервые встретившись со своим напарником, Уилл кивнул ему, но его приветствие осталось без ответа. С тех пор они трудились молча, если не считать время от времени раздававшихся стонов.

Тяжелая кожаная плетка надсмотрщика хлестнула Уилла по спине. Он услышал звук, почувствовал силу удара, но режущей боли не ощутил – так онемело тело от холода.

– Погружай глубже! – прорычал надсмотрщик. – Будешь водить по поверхности – снизу вода вся замерзнет.

С тихим стоном Уилл повиновался. Ему пришлось встать на цыпочки, чтобы опустить весло поглубже в студеную воду. Вырвался фонтан брызг, и юноша почувствовал на коже их ледяное прикосновение. Он уже вымок насквозь: оставаться здесь сухим было практически невозможно. Уилл знал, что стоит ему остановиться на короткое время, чтобы передохнуть, – и сырая, стылая одежда высосет из него остатки тепла, он снова закоченеет.

Даже в движении Уилл постоянно дрожал от холода, и именно это его больше всего пугало. Он решил, что потерял контроль над собственным телом. Зубы юноши стучали, руки тряслись, и он ничего не мог с этим поделать. Чтобы сохранить хоть какое-то тепло, оставалось лишь одно – продолжать работать.

Наконец все закончилось. Даже скандианцы понимали, что у колодца никто не продержится больше четырех часов. Дрожащий, совершенно обессилевший, Уилл заковылял к сараю, где жили рабы. Он споткнулся и рухнул на снег – и был уже не в силах подняться снова. Уилл пополз на четвереньках к сараю, мечтая только об одном – забраться под тонкое одеяло.

Когда он добрался до сарая, из его груди вырвался хриплый крик отчаяния. Одеяло пропало!

Уилл свернулся клубочком на холодном полу и заплакал. Поджав колени к груди и обхватив их руками, он, изможденный, старался сберечь ускользающее тепло. Он мечтал о своем теплом плаще рейнджера, который потерял, когда его схватили воины Эрака. Дрожь не прекращалась ни на минуту. Холод проникал до самых костей, казалось, пробирался в самую душу.

Вокруг не осталось ничего, кроме холода. Вселенная Уилла ограничилась этим холодом. От него нельзя было убежать, и его невозможно было вынести. В мире не было ничего, кроме холода.

Уилл почувствовал, как что-то шершавое прикоснулось к его щеке, и открыл глаза. Над ним склонился незнакомец, он укрывал его дрожащее тело куском дерюги. А затем тихий голос произнес:

– Не падай духом. Ты должен быть сильным.

Говоривший тоже был рабом – высокий косматый бородач. Но больше всего Уиллу запомнились его глаза. Они светились сочувствием и пониманием. Уилл натянул грубую ткань до подбородка.

– Я тут узнал, что ты сделал для Ульриха, – сказал его спаситель. – Если мы хотим выжить, нам лучше держаться вместе. Кстати, я Хандель.

Уилл попытался ответить, но зубы его выбивали дробь, а голос отказывался повиноваться.

– Вот, попробуй-ка это, – предложил Хандель, оглядываясь и проверяя, не следит ли кто за ними. – Открой рот.

Уилл усилием воли разомкнул зубы, и Хандель положил ему что-то в рот. На вкус как сухая трава, безразлично подумал юноша.

– Положи под язык, – прошептал Хандель. – Пусть растает. Тебе станет легче.

И вот, всего через пару мгновений, когда слюна размочила странное вещество у него во рту, Уилл почувствовал, как его охватило невыразимо блаженное чувство, которое даровало свободу и счастье: по его телу разлилось тепло – тепло, изгоняющее холод, пульсирующей волной достигшее самых кончиков пальцев. Никогда в жизни юноша не испытывал такого волшебного ощущения.

Тепло волнами накатывало на него, унимая дрожь. Напряженные мышцы расслабились, восхитительное ощущение покоя и счастья овладело Уиллом. Он открыл глаза и увидел, как Хандель с улыбкой кивает ему. Его красивые добрые глаза тоже улыбались, ободряя, и Уилл понял, что все будет хорошо.

– Что это? – спросил он невнятно, так как ком во рту мешал ему говорить.

– Это тепло-трава, – засмеялся Хандель. – Она поддерживает в нас жизнь.

Из угла сарая на них с улыбкой смотрел Эгон. Хандель отлично справился со своим заданием.

Глава 22

Рыцарь в черном яростно выругался, когда стрела вырвала из его руки перчатку и пригвоздила ее к тяжелой дубовой балке.

Затем он резко обернулся, пытаясь понять, откуда прилетела стрела. И тут он впервые заметил присутствие какого-то человека в темном углу зала. Холт выступил из тени на свет, и Депарнье разглядел длинный лук с уже прилаженной второй стрелой. Рыцарь только что убедился, что стрелок в совершенстве владеет своим искусством и меткости ему не занимать. Теперь Депарнье стоял неподвижно, с трудом пытаясь подавить приступ гнева: от того, насколько он в этом преуспеет, возможно, зависела его жизнь.

– К сожалению, несмотря на рыцарский кодекс, – начал Холт, – сэр Хорас, рыцарь ордена Дубового Листа, испытывает недомогание. Он повредил руку, а потому не сможет принять милостивое приглашение, которое вы собирались ему сделать.

Стрелок сделал еще несколько шагов, и Депарнье теперь мог лучше разглядеть его лицо. Заросшее и мрачное, оно выдавало в незнакомце опытного воина. Взгляд холодных глаз был решителен и тверд. Рыцарь сразу же понял, вот кого в этом зале стоит опасаться.

Один из горожан сдавленно хихикнул, и душа галлийского рыцаря закипела яростью. Взгляд его метнулся в поисках источника звука. Это был плотник, он опустил голову, чтобы не выдать улыбки. Депарнье его запомнил и решил, что скоро расправится с нахалом. Однако сейчас он умудрился натянуто улыбнуться.

– Какая жалость. Я надеялся помериться с ним силами в дружеском поединке. Конечно, исключительно ради доброго товарищества.

– Разумеется, – бесстрастно ответил Холт, и Депарнье понял, что тот ни капли ему не поверил. – Но, как я и сказал, нам придется разочаровать вас. Мы спешим, и дело не терпит отлагательств.

Брови Депарнье приподнялись – рыцарь изобразил вежливое недоумение.

– Ах, вот как? И куда же, смею спросить, вы с вашим юным хозяином направляетесь?

«Юного хозяина» он добавил специально, чтобы посмотреть, какой эффект произведут на Холта эти слова. Было очевидно, кто тут хозяин, и это явно был не молодой рыцарь. Депарнье надеялся задеть гордость стрелка, чтобы тот, уязвленный, допустил какую-нибудь оплошность.

Надеждам его, однако, не суждено было сбыться. Он заметил искру веселого недоумения в глазах незнакомца, когда тот понял, в какую игру попытался втянуть его рыцарь.

– Ох, да как вам сказать, – неопределенно отозвался Холт. – Не хочу утруждать благородного рыцаря вроде вас нашими мелкими делишками.

Тон стрелка ясно давал понять, что он не намерен открывать цель своего путешествия.

– Сэр Хорас, – добавил он, так как юноша все еще находился рядом. – Почему бы вам не присесть вон туда и не дать отдых своей больной руке?

Хорас изумленно посмотрел на Холта, затем, поняв, к чему тот клонит, послушался и присел у огня. В комнате царила полная тишина. Горожане во все глаза смотрели на двух мужчин и гадали, чем же все это закончится. Только Холт заметил, что Депарнье оценивает свои шансы успеть вытащить меч и сразить стрелка прежде, чем тот сможет воспользоваться своим оружием. Депарнье медлил в нерешительности. Холт решительно встретил его взгляд.

– Я бы на вашем месте не стал этого делать, – мягко посоветовал он.

Рыцарь, заглянув в холодные глаза незнакомца, понял, что стрелок быстрее и опытнее его.

Он снова наигранно улыбнулся и махнул Хорасу.

– Может, в другой день, шевалье Хорас. Поправляйтесь скорее. Мне не терпится помериться с вами силами в дружеском поединке.

На этот раз он заметил, что юноша, прежде чем ответить, бросил взгляд на своего спутника.

– Да, возможно, в другой раз, – согласился он.

С едва заметной улыбкой Депарнье оглядел зал, развернулся на каблуках и зашагал к двери. Там он помедлил, снова обратив взгляд к Холту. Улыбка исчезла. «В следующий раз, мой друг, в следующий раз», – говорил его взгляд.

Дверь за черным рыцарем закрылась, и по залу пронесся вздох облегчения. Все заговорили разом. Музыканты, почувствовав, что уже довольно играть, убрали инструменты и с благодарностью приняли напитки от служанки.

Хорас подошел к балке, к которой была пригвождена перчатка Депарнье. Он с силой дернул стрелу за древко, швырнул перчатку на стол и протянул стрелу Холту.

– Что вообще случилось? – еле слышно поинтересовался юноша.

Рейнджер вернулся к столу и снова прислонил лук к стене.

– Случилось то, – произнес юноша, – что бывает, когда к тебе начинает приходить слава. Наш друг Депарнье, судя по всему, хозяйничает в окрестных землях. Ему показалось, что ты можешь угрожать его власти. И поэтому он пришел тебя убить.

Хорас потряс головой, совершенно сбитый с толку:

– Но… почему? Я же с ним не ссорился. Я что, обидел его чем-то? Я не хотел, честное слово.

Холт вздохнул:

– Дело не в этом. На тебя ему наплевать. Ты просто предоставлял ему хорошую возможность.

– Какая возможность? – удивился Хорас. – Для чего?

– Еще раз доказать горожанам, что они в его власти. Люди, подобные Депарнье, правят с помощью страха, поэтому, если в округе появляется прославленный рыцарь, люди вроде этого горе-рыцаря видят в этом хороший шанс. Такой задира склоняет тебя к бою, убивает, и его собственная слава растет. Люди его боятся и уже не думают о том, чтобы усомниться в его праве на власть. Понимаешь?

Хорас медленно кивнул.

– Но так же не должно быть, – разочарованно протянул он. – Рыцари не должны так поступать.

– В этой части света, – объяснил ему Холт, – все именно так и происходит.

Глава 23

Эрл Эрак, капитан корабля «Волчий ветер» и член тайного совета верховных ярлов Рагнака, отсутствовал в Халласхольме несколько недель.

Возвращаясь через распахнутые ворота палат Рагнака, он насвистывал от радости: работа была сделана хорошо. Борса отправлял его по морю вдоль берега навестить одно из южных селений и расспросить тамошнего ярла, почему от него поступает так мало денег в казну. В последние четыре-пять лет Борса стал замечать некоторую недостачу. Не то чтобы выплаты сократились резко, нет, но с каждым годом они немного снижались.

Чтобы заметить это, нужен был быстрый ум, такой, как у Борсы. Кроме того, он отметил, что снижение доходов совпало с избранием нового ярла. Почуяв неладное, хильфманн поручил Эраку расследовать это дело и убедить местного правителя в том, что честность является лучшей политикой.

Надо признать, что, по мнению Эрака, «расследовать дело» значило схватить в предрассветной тьме спящего ярла за бороду и пригрозить раскроить ему череп топором, если он быстренько не пересчитает доходы и не доплатит разницу Халласхольму. Метод не самый учтивый, но крайне эффективный: ярл с большой охотой вернул недостающие деньги в казну.

По чистой случайности Эрак шествовал через ворота как раз в тот момент, когда мимо с лопатой в руке проковылял Уилл, направляясь чистить с дорожек снег. За ночь его насыпало изрядно.

Поначалу Эрак даже не узнал в этой изможденной развалине с шаркающей походкой молодого парня. Но копна каштановых волос, пусть спутанных и грязных, все же показалась ему знакомой. Ярл остановился, чтобы приглядеться.

– О темные боги, мальчик! – воскликнул он. – Ты ли это?

Тот обернулся и равнодушно посмотрел на ярла. Он просто реагировал на голос. Человека он не признал. Безжизненные, воспаленные глаза уставились на скандианца. Глубокая грусть охватила Эрака.

Конечно, он знал, как выглядят жертвы тепло-травы, и он знал, что ее используют для того, чтобы усмирить непокорных рабов. Он видел, как многие из них умирали, сраженные холодом, голодом и нежеланием жить, что было следствием пристрастия к траве. Стоило к ней привыкнуть – и человек уже ничего не хочет, ни к чему не стремится. Поэтому не стоит и надеяться, что он воспрянет духом. Именно это, в конечном итоге, людей и убивает.

Печально было видеть, до чего докатился этот юноша, – видеть эти глаза, когда-то исполненные отваги и решимости, лишенными всяких чувств.

Уилл ждал, что ему отдадут приказ. В глубине души шевельнулось воспоминание. Где-то он уже видел это лицо, слышал этот голос. Затем вспоминать стало так тяжело – трава затуманила мозг, – что, едва заметно встряхнувшись, он отвернулся и зашаркал к воротам чистить снег. Через несколько минут он взмокнет от тяжелой работы. А потом влага застынет, и холод снова скует его тело. Теперь он был хорошо с этим знаком – холод успел стать его постоянным спутником. Подумав о нем, Уилл почувствовал, что его неудержимо тянет ощутить вкус тепло-травы. Вместе с ней к нему придет покой.

Эрак наблюдал, как Уилл медленно и неловко склоняется над дорожкой, держа в руках лопату. Ярл негромко выругался и отвернулся. Прочие дворовые рабы уже работали у колодца, разбивая лопастями толстый пласт льда, что нарос за морозную ночь.

Он быстро прошел мимо, не одарив их ни единым взглядом. И он больше не насвистывал.

Двумя днями позже, почти ночью, Ивэнлин получила приказ явиться к Эраку.

Ей удалось найти себе такое место для сна, где ее согревал жар, исходящий от огромной печи, но жар не настолько сильный, чтобы она поджарилась заживо.

И теперь, в конце длинного трудного дня, девушка расстелила одеяло на жесткой соломе и облегченно рухнула, замотавшись в простыню с головы до ног. Подушкой ей служило небольшое полешко, которое девушка прикрыла старой рубашкой. Теперь она откинулась на него, прислушиваясь к звукам: кто-то зайдется в приступе влажного кашля (он был постоянным спутником тех, кто жил в Скандии зимой), кто-то заведет негромкий разговор. Поздние вечера были чуть ли не единственным временем, когда рабы могли свободно поговорить между собой. Обычно у Ивэнлин не оставалось сил, чтобы присоединиться к беседам.

Она услышала, как кто-то выкликает ее имя, и с тихим стоном села на своем ложе. Комнатная рабыня проходила между рядами растянувшихся тел, то и дело нагибаясь, чтобы потрясти кого-нибудь за плечо и спросить, не знают ли они, где найти аралуинскую рабыню по имени Ивэнлин. Чаще всего в ответ она получала непонимающие взгляды и равнодушное пожимание плечами. Жизнь в рабстве не располагала к новым знакомствам.

– Я здесь! – отозвалась Ивэнлин, и рабыня повернулась посмотреть, откуда донесся голос, заметила девушку и осторожно прошла к ней между спящими.

– Ты пойдешь со мной, – важно проговорила она.

Комнатные рабыни, прислуживающие обитателям палат, считали себя выше простых кухонных рабов – людей, живших среди грязных сковородок, разлитого вина и разбросанной еды.

– Куда? – спросила Ивэнлин, но девушка в ответ только презрительно фыркнула:

– Куда прикажут. – Заметив, что Ивэнлин не поднимается, она нехотя добавила: – Ярл Эрак зовет.

В конце концов, никакой власти она над кухонными рабами не имела, даже если и считала себя лучше их. Для скандианцев разницы между рабами не было. Раб – это раб, и, если не считать лидеров дворовой шайки, все они одинаковы.

Те, кто лежал или сидел неподалеку, проявили вялый интерес к происходящему. Порой случалось, что знатные скандианские воины заводили себе личных рабынь – наиболее привлекательных девушек.

Недоумевая, что бы это все могло значить, Ивэнлин встала и тщательно сложила одеяло, оставив его около печи, чтобы обозначить свое место. Затем, знаком попросив пришедшую девушку показать ей дорогу, проследовала за ней.

Палаты Рагнака были настоящим лабиринтом из коридоров и комнат, которые вели от центрального зала с высокими потолками, где подавали еду и проводили собрания. Теперь девушка вела Ивэнлин по тесным и темным коридорам, пока они не дошли до тупика. В конце прохода располагалась дверь, и рабыня указала на нее.

– Сюда, – сказала она и немного погодя добавила: – Сначала лучше постучись.

Девушка развернулась и заспешила обратно по плохо освещенному коридору. Ивэнлин помедлила, не понимая, что происходит, а потом постучала костяшками пальцев по массивной дубовой двери.

– Входи!

Она узнала голос, донесшийся из покоев. У Эрака была луженая глотка: он привык выкрикивать приказы громче, чем завывал ветер в Бурепенном море. Казалось, он просто не может говорить тише. На внешней стороне двери была задвижка; девушка подняла ее и вошла внутрь.

Палаты Эрака были скромными. Здесь была лишь гостиная и спальня, отгороженная тканой шерстяной занавесью. В стене гостиной был устроен небольшой очаг, наполнявший комнату приятным теплом, и стояли несколько стульев. Соломенный пол покрывал очень дорогой ковер – Ивэнлин сразу поняла, что он не местной работы. Наверно, достался Эраку во время одного из походов на Галлику. Живя в замке Аралуин, девушка повидала много похожих изделий. Мастера из Долины Тьерр работали над одним ковром десять лет, и потому стоили такие шедевры целое состояние. Эрак, однако, вряд ли заплатил за него хоть одну монету.

Ярл сидел у огня, откинувшись на спинку одного из резных стульев, крайне удобных на вид. Он жестом подозвал Ивэнлин и показал на бутылку и стаканы, стоявшие на невысоком столике в центре комнаты:

– Входи, девочка. Налей нам вина, и давай посидим. Нам нужно кое-что обсудить.

Ивэнлин робко прошла по комнате и разлила красное вино по двум бокалам. Затем, протянув один из них скандианцу, села на свободный стул. Но, в отличие от Эрака, она не развалилась на нем. Напротив, Ивэнлин примостилась на краешке, готовая к бегству. Ярл пристально посмотрел на нее, и в глазах его, кажется, мелькнула грусть, а потом он махнул ей рукой:

– Успокойся, девочка. Никто не причинит тебе вреда, а уж я тем паче. Пей вино.

Ивэнлин нерешительно поднесла бокал к губам и внезапно обнаружила, что вкус у вина на удивление хорош. Эрак наблюдал за девушкой и увидел на ее лице невольное выражение удовольствия.

– То есть в вине ты разбираешься. Это мне досталось, когда в прошлый сезон мы наткнулись на флорентийский корабль. Отхватил большую бочку! Неплохое винишко, а?

Ивэнлин согласно кивнула. Она начала понемногу успокаиваться, и от выпитого вина внутри ее разлилось мягкое тепло. Девушка поняла, что уже много месяцев не пила ничего крепкого. Ей подумалось, что теперь надо быть крайне осторожной в своих поступках. И в словах.

Она ждала, пока скандианец заговорит. Капитан, казалось, колебался, не зная, с чего начать. Напряжение между ними все росло, пока наконец у Ивэнлин не сдали нервы. Она быстро отхлебнула вина и спросила:

– Почему вы послали за мной?

Ярл Эрак задумчиво глядел на пламя небольшого очага. Теперь, когда девушка заговорила, он изумленно посмотрел на нее, словно вдруг вспомнив, что сам позвал ее. Наверно, подумала Ивэнлин, он не привык к тому, что рабы заговаривают с ним первыми. Ну и ладно. Иначе они бы так и просидели всю ночь, и никто не рискнул бы заговорить. Ивэнлин озадаченно наблюдала, как на его бородатом лице медленно расплывается улыбка. Девушке пришло в голову, что в другом месте и при других обстоятельствах скандианский пират ей бы даже понравился.

– Подозреваю, что ты заблуждаешься насчет моих мотивов, – начал Эрак и, прежде, чем она смогла ответить, добавил: – Но пора уже что-то с этим сделать, и, похоже, это «что-то» сделаю я.

– Сделать что-то? – повторила Ивэнлин. – С чем?

Эрак, казалось, на что-то решился. Он опустошил бокал и наклонился вперед, опершись локтями о колени. Его заросшее грубоватое лицо оказалось совсем близко от девушки.

– Ты давно видела своего друга? – спросил он. – Юного Уилла?

Под его пристальным взглядом девушка опустила глаза. Конечно, она видела Уилла, вернее, ту шатающуюся безликую тень, в которую он превратился. Несколько дней назад он работал совсем рядом с кухней, и она вынесла ему еды. Он вырвал хлеб из ее рук и сожрал, словно дикий зверь. Но когда она заговорила, он уставился на нее, не произнося ни слова в ответ.

За две короткие недели он уже забыл Ивэнлин, Холта и маленький домик у леса за замком Редмонт. Он не помнил даже о событиях на Равнине Утала, когда армия Дункана сразилась с безжалостными войсками уорголов, наемниками Моргарата, и одержала победу.

И это, да и все остальное, что случилось с ним за его недолгую жизнь, было так далеко, словно произошло с кем-то другим на обратной стороне Луны. Сегодня же его жизнь, все его существование сосредоточились на одной-единственной мысли: когда ему опять дадут тепло-травы?

Одна из рабынь постарше стала свидетельницей их встречи, и когда Ивэнлин вернулась на кухню, мягко посоветовала ей забыть друга, так как трава уже завладела им и он все равно что мертв.

– Я видела его, – негромко сказала Ивэнлин Эраку.

– Я тут ни при чем, – со злобой ответил он, удивив собеседницу своей пылкостью. – Ни при чем. Поверь, девочка, я ненавижу эту треклятую траву. Видел, что она делает с людьми. Никто не заслуживает такой участи.

Девушка снова встретилась с ним взглядом. Эрак явно был с ней честен и хотел, чтобы она это поняла. Ивэнлин кивнула:

– Я верю вам.

Эрак встал со стула и беспокойно зашагал по маленькой натопленной комнате, словно движение – любое движение – могло погасить ярость, которая переполняла его после встречи с Уиллом.

– Этот мальчик… он же настоящий воин. Ростом не вышел, комар на него наступит и не заметит, но у него сердце настоящего скандианца.

– Он рейнджер, – сказала девушка тихо, и Эрак кивнул:

– Да, так и есть. И он заслуживает лучшего. Чертова трава! Не понимаю, почему Рагнак ее не запретит. – Ему пришлось надолго замолчать, чтобы взять себя в руки. Потом он повернулся к Ивэнлин и продолжил: – Я хочу, чтобы ты знала: я сделал все, чтобы вы остались вместе. Я и не предполагал, что Борса отошлет его во двор. Он не имеет ни малейшего понятия, как обращаться с достойным человеком. Хотя чего от него ждать, он же сам не воин. Умеет только мешки с зерном считать.

– Понимаю, – осторожно ответила Ивэнлин.

На самом деле она была не уверена, что понимает Эрака, но чувствовала, что от нее ждут какой-нибудь реакции. Ярл пристально смотрел на девушку, точно оценивая. Казалось, он пытается на что-то решиться.

– Никто не выживает во дворе, – сказал он, обращаясь скорее к самому себе, чем к Ивэнлин. Когда он произнес эти слова, словно холодная рука сжала сердце девушки. – Поэтому, – продолжил он, – нам придется что-нибудь придумать.

В душе Ивэнлин возродилась надежда.

– Что вы задумали? – тихо спросила она, вдруг испугавшись, что неверно истолковала его слова.

– Ты сбежишь, – произнес он. – И возьмешь Уилла с собой. Я помогу вам.