Текст книги "Убийства единорога"

Глава 10
ПИСЬМА ЛЖЕЦА

Г. М. взмахнул кулаком.

– С меня довольно! – заявил он. – Эти игры над трупом если и могут подействовать на чье-нибудь чувство юмора, то только не на мое. Будь я проклят, если когда-нибудь чувствовал себя таким беспомощным!.. Еще одно конфиденциальное сообщение, а? Лучше прочитайте это. – Он передал конверт д'Андрье, который был удивлен не более, чем если бы получил письмо с обычной почтой. – Не будем устраивать фарс, спрашивая, кто бросил конверт. Кто стоял ближе всего к нему?

– Я, – ответил Хейуорд. – Я практически видел, кто это сделал…

– Ну и кто же?

– Не знаю. Я имею в виду, что видел, как его бросили. Господи, это просто неприлично! Парень рехнулся! Конечно, если письмо действительно от…

– Да, – спокойно сказал д'Андрье. – Оно от Фламанда. И его стиль изменился. Он уже не шутит.

Впервые я увидел на лице нашего хозяина мрачное выражение. Он выглядел неуверенным, словно взвешивал что-то.

– Прочитать вам письмо, джентльмены? На сей раз оно написано по-английски. Если он говорит правду, это многое меняет.

«Месье!

Я пишу это письмо, так как должен это сделать. Недоразумение необходимо прояснить немедленно. Для этой цели я позаимствовал чью-то портативную пишущую машинку, которую нашел в багаже. Сейчас она в бельевой.

К тому времени, когда Вы получите мое послание, я уже разберусь с болваном, вставшим у меня на пути. Я не верю в убийство, если только оно не абсолютно необходимо. Это было именно таковым. Придурок причинил бы мне неприятности, если бы я не устранил его…»

Я вспомнил стук машинки, который слышал в тихой галерее за несколько минут до убийства.

– У кого есть портативная пишущая машинка? – осведомился Г. М.

– У меня, – ответил Фаулер. – Я не обратил внимания, принесли ли ее в мою комнату с другими вещами. Значит, теперь она в бельевой?

Подойдя к двери, он заглянул внутрь, вытащил из-под полки старый «ремингтон», щелкнул замками футляра и мрачно добавил:

– Да, это она. Он воспользовался бумагой, которую я вложил в футляр.

– Слушайте дальше, джентльмены, – сказал наш хозяин.

«Должен также предупредить Вас о еще более серьезном деле. Вчера Вы получили письмо якобы от Фламанда. Я никогда не писал этого письма – это явная подделка. Я не устраивал поломку самолета, не собирался посещать Ваш дом и продумал совсем иной план кампании, который кто-то едва не испортил. Спросите любого, кто когда-либо получал от меня сообщения, снисходил ли я хоть раз до такой нелепой похвальбы? Хотите доказательств? Среди вас есть человек, который в качестве газетчика должен был часто видеть мою подпись в письмах. Пусть он посмотрит на подпись в том письме и скажет Вам, подлинная ли она.

Но у меня есть подозрение насчет того, кто его написал. Я испытываю величайшее удовлетворение оттого, что в данный момент могу протянуть руку и коснуться любого из вас, а вы не знаете, кто я. Я должен свести счеты, прежде чем заберу единорога у сэра Джорджа Рэмсдена. Это должно стать для него существенным предупреждением от Фламанда».

– Bay! – Миддлтон огляделся вокруг. – Беда в том, что это похоже на правду. Может кто-нибудь объяснить ситуацию? Зачем кому-то понадобилось подделывать письмо преступника? Кстати, он прав насчет подписи?

Д'Андрье вопросительно посмотрел на Фаулера, и тот нахмурился.

– Вы приперли меня к стене, – признался он. – Я не был уверен, но мне казалось, что в том, другом письме есть что-то сомнительное. Могу я взглянуть на оба? – Фаулер взял два письма и изучил их. Выражение его лица оставалось озадаченным. – Тем не менее подписи очень похожи. Не знаю… Если первая подпись – подделка, то очень хорошая.

– Вам, любителям, следовало бы рассмотреть один пункт со всех точек зрения, – сказал Г. М., ни к кому конкретно не обращаясь. – Предположим, первая подпись поддельная. Где же автор подделки раздобыл подлинную подпись Фламанда, чтобы имитировать ее? Между прочим, Фламанд часто писал в газеты. Не публиковалась когда-нибудь фотокопия одной из его подписей? Это было бы естественно.

Фаулер ущипнул себя за длинный нос.

– На это я могу ответить. Я просматриваю все сколько-нибудь значительные французские газеты и ни разу не видел в них фотокопии подписи Фламанда. Очевидная причина – избежать возможности того, что, похоже, произошло сейчас. Мелкий преступник может совершить ограбление и оставить записку с поддельной подписью, сваливая таким образом вину на Фламанда. Путаницы хватало и без этого. Вероятно, газеты получили приказ воздержаться от публикации фотокопий…

Он умолк, когда Эльза и Эвелин вышли из комнаты Миддлтонов и медленно направились к нашей группе. Маленькое личико Эльзы побледнело под макияжем, но теперь она казалась спокойной. Как и Эвелин, она надела белое платье с блестками и глубоким вырезом.

– Пошалуйста, простить меня, – обратилась Эльза к д'Андрье. – Я ошень расстроена. Как вас зовут? Я не запоминайт французские имена…

Г. М. заговорил с ней по-немецки, и она повернулась к нему. Мои знания этого языка ограничены словами «Schloss», «Ausgang» и «Bahnhof»[32]32
  Замок, выход, вокзал (нем.).


[Закрыть] которые не может не вызубрить ни один турист в Германии. Думаю, большинство из нас не смогли бы уследить за быстро тарахтящей речью, если бы Эвелин и Миддлтон не переводили диалог синхронно, как придворные толмачи. Г. М. сохранял деревянное выражение лица, но я впервые не без злорадства заметил возбужденный блеск под стеклами его очков.

В целом Эльза подтвердила сообщение Фаулера. По ее словам, она вышла на галерею вскоре после возвращения Миддлтона, чтобы спуститься на первый этаж. Света на галерее не было, но она не знает, когда он погас. Эльза успела увидеть через приоткрытую дверь комнаты Гаске, который задул лампу и направился к лестнице. Она видела свет в комнате Фаулера, но тогда не знала, что это его комната, и не заметила его самого.

Потом они перешли к критическим моментам, изложенным, как я припоминаю по переводу, следующим образом:

Г. М. Насколько хорошо вы могли его видеть, когда он находился у лестницы?

Эльза. Не очень хорошо, но достаточно, чтобы узнать его, поскольку снизу проникал свет.

Г. М. Вы видели, как кто-то напал на него?

Эльза. Нет, никто к нему не подходил.

Г. М. Вы в этом уверены?

Эльза. Да, да, да! Никто к нему не приближался, и никого там не было.

Г. М. Тогда что произошло?

Эльза. Не знаю. Казалось, он на что-то наткнулся, как человек натыкается на стену. Он поднес руки к голове – с ней случилось что-то ужасное, но я не видела, что именно. Голова Гаске слегка качнулась вбок, и он закричал, а потом покатился вниз по лестнице. Думаю, он закричал снова, но я не уверена. Я была слишком испугана.

В этот момент д'Андрье пожелал задать вопрос, который перевел Миддлтон:

Д'Андрье. Было похоже, что в него попала пуля?

Эльза. Не знаю! Почему вы меня спрашиваете? Разве я понимаю в пулях?

Г. М. В каком направлении он смотрел перед тем, как это произошло?

Эльза. Вниз на лестницу. Это я заметила. Я подумала, что он повернется и посмотрит на меня, но он этого не сделал.

Г. М. Значит, если был произведен выстрел, то со стороны гобелена, висевшего лицом к нему на площадке?

Эльза. Откуда мне знать? Я ненавижу выстрелы и пули!

Г. М. Вы могли видеть гобелен с того места, где стояли?

Эльза. Думаю, могла видеть верхнюю половину. Перила скрывали нижнюю часть и ступеньки.

Г. М. Вы не видели, как гобелен шевельнулся, словно за ним кто-то прятался?

Эльза. Нет, я не видела ничего подобного.

Г. М. И это все, что вы знаете?

Эльза. Да, все!

По окончании диалога Г. М. повернулся к лестнице, измеряя на глаз расстояние. Рэмсден, посмотрев на Эльзу и Фаулера, подвел итог:

– Так или иначе, дружище Генри, это не имеет смысла. Рядом с Гаске никого не было. Никто на него не нападал. Он стоял там один, когда что-то ударило его, как пуля. Допустим, кто-то прятался за гобеленом, выстрелил, вылез из окна позади гобелена на плоскую крышу и вернулся в дом через окно Фаулера с одной стороны или через окно Хейуорда – с другой, потом в темноте и суматохе смешался с остальными и спустился вниз. Но…

Хейуорд, очевидно чувствуя, что мы снова вплываем в юридические воды, громко откашлялся, призывая к молчанию.

– Не пойдет! – заявил он. – Будем рассуждать здраво. Это не могла быть пуля по той простой причине, что в ране ее не было. Мы все видели след, указывающий, что нечто вытащили из раны. Значит, применялось ручное оружие, а вы не можете его вытащить, если не стоите рядом. И наконец, доктор, который обследовал убитого в Марселе, утверждает, что пуля такого большого калибра разнесла бы жертве затылок. Это невозможно.

Д'Андрье приподнял бровь:

– Боюсь, что он прав. У меня есть кое-какой опыт обращения с крупнокалиберным огнестрельным оружием… Остается вопрос, какую из двух невозможностей мы предпочитаем. Его не могли застрелить, так как это невозможно. Его не могли заколоть кинжалом или пронзить копьем, так как, чтобы сделать это, убийце пришлось бы стать невидимым. Это тоже невозможно. Лично я предпочитаю первую альтернативу.

– Но взгляните на это с другой точки зрения! – воскликнул Миддлтон, осененный новой идеей. Он обнимал Эльзу и встряхивал ее, словно подчеркивая свои слова. – Мы забываем о главном ключе. Могу я объяснить подробно?

Г. М. сонно махнул рукой:

– Валяйте, сынок. Мне нравятся теории, хотя чем больше рассуждений, тем больше путаницы. Когда кто-то выдвигает теорию, он не мыслит логически, а всего лишь излагает то, как бы он сам это проделал. Однако и подобная малость помогает понять его характер.

– Ну тогда вы сможете разобраться и в моем характере, – сказал Миддлтон. – Допустим, жертва стоит в темноте наверху лестницы, а убийца прячется за гобеленом. Он вылезает оттуда, но пригнувшись так низко, что Эльза, которая может видеть только верхнюю половину гобелена, не видит его. Такое могло произойти?

– Нет, не могло! – горячо возразил Рэмсден.

Он подошел к перилам и посмотрел вниз.

– Конечно, она небольшого роста, но и я не гигант. Тем не менее я вижу весь гобелен, кроме самого низа. Убийце пришлось бы ползти по площадке. Но продолжайте.

– Убийца имеет при себе острое стальное оружие вроде кинжала и бросает его оттуда. Жертва падает и катится с лестницы. По словам Фаулера, прошла пара секунд, прежде чем он подбежал к лестнице и посмотрел вниз. Когда жертва падает на площадку, убийца вынимает из раны оружие, забирает маленькую картонную папку из кармана убитого и успевает спрятаться за гобелен, когда Фаулер смотрит вниз. Как насчет этого?

Я быстро огляделся и заметил одобрение на лице Хейуорда. Г. М. усмехнулся.

– Кто-нибудь хочет прокомментировать? – подстрекнул он.

– Послушайте, старина, – снисходительным тоном обратился к Миддлтону Фаулер. – Я понимаю, что из этого вышел бы недурной сюжет для детектива, но, к сожалению, это еще более невозможно, чем то, что мы слышали до сих пор. Во-первых, на подобном расстоянии никто не может метнуть кинжал с такой силой, чтобы вонзить его в череп на шесть дюймов. Во-вторых, если бы в жертву что-то бросили, я бы заметил. В-третьих, вы забываете, что, когда я смотрел вниз, Гаске еще катился по лестнице. За этот крошечный промежуток времени убийца должен был бы извлечь из раны оружие – непростая работа даже для сильного мужчины, обчистить карман жертвы и спрятаться за гобеленом. А я могу поклясться, что на лестнице не было никого. Это абсолютно невозможно. – Он повернулся к Г. М. с виноватым видом, словно боясь, что говорил слишком горячо: – Вы согласны со мной, сэр?

– Угу. Да, согласен. Вред был причинен раньше.

– Тогда, может быть, вы объясните, как именно это произошло? – предложил Рэмсден. – Если Гаске был убит наверху лестницы, его либо заколол человек-невидимка, либо застрелили пулей, которая выскочила из раны и улетела. У нас, как в парламенте, есть левое и правое крыло. Левое крыло заявляет, что его застрелили; правое – что закололи или прикончили каким-то ударом. Левое крыло утверждает, что это проделали с солидного расстояния; правое – что вблизи. За кого вы проголосуете? Кто из нас прав?

Г. М. окинул нас взглядом, посасывая пустую трубку.

– Я дам вам ответ, ребята, который покажется очень странным, но тем не менее он абсолютно верен. Те и другие одновременно правы и не правы.

Мы уставились на него.

– Вы серьезно? – спросил Рэмсден.

– Вполне серьезно.

– Но, черт возьми, жертву либо застрелили, либо закололи, не так ли? Одно или другое!

– Необязательно.

– Знаю, – мрачно произнес Миддлтон после паузы. – На самом деле его задушили, а дырка в голове всего лишь иллюзия. Фокус! Но на один пункт вы должны дать конкретный ответ. Левое крыло утверждает, что жертву прикончили на расстоянии, а правое – что это проделал кто-то, находившийся рядом. Что вы на это скажете?

– То же самое, – отозвался Г. М. – Что те и другие одновременно правы и не правы. Эти ответы кажутся вам дикими, потому что вы не подумали о единственном оружии в мире, которое могло проделать такое, и об обстоятельствах этого убийства. Я даю Фламанду намек, понимаете? Интересно, пришлет ли он на сей раз письмо мне? – Его глаза сощурились. – Прежде чем продолжить этот разговор, давайте перейдем к делу. Я хочу, чтобы вы заняли те же места, где находились, когда бедняга закричал. Я буду стоять здесь и наблюдать. Рэмсден займет место Гаске. Услышав его крик, выбегайте из ваших комнат и делайте то, что делали тогда. Хотя сначала мы должны реконструировать происшедшее перед убийством. – Он снова окинул взглядом галерею. – Хм… давайте посмотрим… Рэмсден, идите в комнату Гаске, зажгите его лампу и будьте готовы по сигналу задуть ее и подойти к лестнице. Фаулер, стойте в дверях вашей комнаты. Миддлтон, идите в ванную…

В этот момент Хейуорд озвучил мысль, которая, должно быть, вертелась в голове у каждого.

– Послушайте, старина, – резко заговорил он, вцепившись в узел галстука, словно хотел унять дрожь в руках. – Я не трусливее других, но если мы будем повторять этот кошмар снова, то при свете. Неужели вы не понимаете, что Фламанд среди нас? Он подбрасывает свои записки, делает, что ему заблагорассудится, несмотря ни на что, и к тому же является хладнокровным убийцей. Нет, сэр! Оставим свет или отменим реконструкцию. Что до меня, я был в своей комнате, ожидая возможности попасть в ванную, когда услышал крик, и ничего об этом не знаю. Но я не вижу никакого смысла в том, чтобы давать этому маньяку еще один шанс. Что об этом думают остальные?

– Шанс на что? – довольно резко осведомился Фаулер. – На вашем месте я бы не нагнетал страх. Никому нечего опасаться, кроме человека, подделавшего первую подпись, и сэра Джорджа, за которым следовали с самого начала. Что касается того, оставлять свет или нет, то это ничего не изменит. Если Фламанд хочет кого-то найти, то найдет его и в темноте…

Речь была неподобающей, особенно в устах тактичного Фаулера. Он понял это, и его лицо изменилось при взгляде на Эльзу. Она не заговорила и не сдвинулась с места, но задрожала всем телом, и ее глаза наполнились страхом. Миддлтон выругался.

– Я прошу прощения… – начал Фаулер, но Миддлтон прервал его:

– Лично я не возражаю проделать все заново. Но без Эльзы. Предупреждаю, что любого, кто попытается втянуть ее в это, ждут неприятности.

Я тщетно старался разгадать странное выражение лица Г. М.

– Вы правы, сынок, – согласился он. – Я упустил из виду, что для девушек это будет не слишком приятно. К тому же для того, что я хочу увидеть, не требуется много народу. Пусть Миддлтон и Хейуорд отведут девушек вниз. Попросите д'Андрье подать вам давно обещанный холодный ужин, а то вы уже больше двух часов на пределе нервного напряжения и без кусочка еды. Рэмсден, Фаулер, Кен и я задержимся здесь, а после присоединимся к вам. Накормите их, д'Андрье, но потом поднимитесь сюда. Я должен спросить вас о чем-то важном.

– Отличное предложение! – просиял наш хозяин. – Я сразу же вернусь. Мне тоже нужно сказать вам кое-что важное. Оставайся здесь, Огюст.

Эвелин подняла брови, спрашивая меня, должна ли она остаться. Но я покачал головой, и она направилась вниз вместе с Эльзой, Миддлтоном, Хейуордом и д'Андрье. Г. М. молча стоял у лестницы, поглаживая обширный подбородок. Почерневший каменный коридор с украшенными лепниной арками и темной ковровой дорожкой при электрическом освещении создавал для него мрачный фон.

– Может, теперь вы станете более общительным? – с тяжеловесным сарказмом осведомился Рэмсден. – Что у вас на уме?

– Все. Ребята, я знаю дела, где два-три пункта казались неверными, но еще не сталкивался с делом, где неправильны абсолютно все детали. «О, что за паутину мы сплели. Наш здравый ум в нее не может верить».[33]33
  Скотт В. «Мармион». Песнь 6, стих 17.


[Закрыть] Вот так и мой здравый ум шарахается в испуге от каждого слова и движения. На первый взгляд мы кажемся группой нормальных разумных людей. Но, черт возьми, посмотрите на нас. Я чувствую себя как больной белой горячкой, смотрящий «Пер Гюнт» задом наперед. Почему все так неправильно?

– Не понимаю этого мистицизма, – сказал я.

– Должны понимать. Потому что, судя по вашим недавним действиям, вы самый большой псих из присутствующих здесь. Знаете, что напоминает мне этот дом? Однажды у меня был друг, у которого было очень много денег, но крайне примитивное чувство юмора. Он приспособил одну из комнат своего дома для грубой шутки. К потолку был прибит ковер, а также перевернутые стол и стулья, а пол оклеен обоями, из которых торчал стержень с плафонами люстры. Окна доходили почти до потолка, и дверь была сделана намеренно очень высоко – короче говоря, это была комната как бы вверх ногами. Так вот, он приглашал приятеля, поил его допьяна, а когда парень сваливался под стол, переносил его спящим в эту комнату, чтобы понаблюдать, как тот будет себя вести утром, когда проснется на полу и подумает, что лежит на потолке. Мой остроумный друг говорил, что первый жест пробудившегося после попойки был всегда одинаковым – тот с жутким воплем хватался за люстру, боясь, что свалится на потолок… В данный момент, ребята, я тоже боюсь свалиться на потолок. Вот как действует на меня это место.

– И что это доказывает? – осведомился Рэмсден, внимательно наблюдавший за ним.

– Ровным счетом ничего. Только если мы увидим очередное проявление безумия… Откройте дверь комнаты Гаске и зажгите лампу.

Фаулер открыл дверь, нащупал лампу с круглым абажуром на столике слева, чиркнул спичкой и зажег фитиль. Как и остальные, комната была просторной и с высоким потолком. Белая мебель была обильно снабжена потертым красным плюшем, а над камином слева висела превосходная картина Мейсонье – моего любимого художника, – изображавшая лагерь Наполеона. Правую стену прикрывал алый занавес, а в передней стене были два высоких окна. Я загляделся на картину и не сразу понял, почему Г. М. бормочет проклятия.

– Вы не замечаете ничего странного? – спросил он. – Где его багаж? На стуле шляпа и пальто, но где багаж? Неужели у него не было ни одного чемодана?

Позади нас послышался вежливый кашель. Подкрутив усы, Огюст шагнул вперед с почтительным видом.

– Прошу прощения, месье, – заговорил он по-французски. – Насколько я понял, вы спрашивали о багаже месье Гаске?

– Да-да, вы правы, mon gars. У него был какой-нибудь багаж?

– Да, месье. Два чемодана, черный и коричневый.

– Тогда что с ними случилось?

– Он выбросил их в окно, месье, – любезно объяснил Огюст.

Глава 11
ПОРТАТИВНАЯ ПИШУЩАЯ МАШИНКА

Не впервые за этот день я усомнился в том, правильно понял услышанное или это какая-то загадочная галльская метафора. Судя по выражению лица Г. М., он интерпретировал фразу точно так же.

– Весьма необычно, mon gars, – заметил Г. М., глядя на мажордома. – Значит, месье Гаске выбросил свой багаж в окно? Что же с ним произошло? Он помешался?

Огюст задумался, как будто считал это вполне вероятным.

– Да, месье, этот поступок кажется безумным и бессмысленным. Понимаете, он поднял такой шум из-за этого багажа…

– Когда?

– Когда первый раз поднялся сюда. Внизу он спросил меня: «Где мой багаж?» – «Должно быть, его отнесли в комнату месье, – ответил я. – Если месье последует за мной, я покажу ему его комнату…»

– И когда же это было? Когда он оставил нас внизу?

– Да, месье. Когда он покинул гостиную. Я проводил его сюда, где сам поставил два чемодана. Он посмотрел на них и закричал: «Боже мой, это не все! Был еще портфель. Где он? Я видел его внизу. Немедленно найдите его!» Я спустился, поискал портфель и спросил о нем Жозефа и Луи. Они видели его, но не помнили где. Стюард самолета отложил его, чтобы не перепутать с другими. Тем не менее он мог попасть в другую комнату. Я снова поднялся и столкнулся с месье Гаске, только что вышедшим из комнаты… э-э…

– Из чьей комнаты? – резко осведомился Г. М.

– Я не знаю его имени, месье. Высокий, полный американец с красным лицом…

– Хейуорд?

– Да, – кивнул Огюст со вздохом облегчения. – «Вы искали портфель, месье? – обратился я к месье Гаске. – Нашли его?» – «Что-что? – переспросил он. – Э-э… нет, не нашел». Месье Гаске выглядел очень сердитым и слегка запыхавшимся. «Посмотрите в других комнатах и, если найдете его, сразу принесите мне», – сказал он и захлопнул свою дверь. Я поискал, но портфеля нигде не оказалось. Тогда мне пришло в голову, что его, возможно, оставили в самолете. Поэтому я спустился вниз, когда остальные джентльмены, кроме вас двоих, – мажордом кивнул в сторону Г. М. и Рэмсдена, – и маленького доктора, поднялись в свои комнаты, и подошел к входной двери, намереваясь выйти. Тут обнаружилось, что дамбу смыло. «Лучше сразу сообщить об этом полковнику», – подумал я и опять поднялся. По дороге я постучал в дверь месье Гаске…

– Это правда, – вмешался Фаулер, который, прищурившись, наблюдал за мажордомом. – Я видел его.

– Благодарю вас, месье. – За вежливой серьезностью Огюста могла скрываться ирония. – Я вошел сюда и рассказал месье Гаске о происшедшем. Он ходил взад-вперед, куря сигарету. «Ладно, – сказал он наконец. – У меня имеется кое-что в чемодане, так что обойдусь без портфеля. Можете идти». Поэтому я направился в комнаты полковника…

– А он сказал, что было у него в чемодане? – прервал Г. М.

– Нет. Он даже не взглянул на чемоданы, стоявшие у кровати. Казалось, месье Гаске говорил сам с собой. Но он выглядел обеспокоенным. Как я сказал, я направился в комнаты полковника позади галереи. Мне нужно было достать его вечерний костюм и другие вещи…

– Что он сказал, когда вы сообщили ему о разрушении дамбы?

– Что это некстати, но мы сможем заняться этим утром.

– Продолжайте.

– Несколько минут полковник давал мне указания, одновременно производя чистку своего ружья. Ужин следовало подать в час ночи. Потом я зашел в свою комнату рядом с его кабинетом, окна которой выходят туда же, что и окна этой комнаты. Внезапно свет погас. – Огюст щелкнул пальцами. – Вы ведь знаете, что в комнаты месье полковника проведено электричество?

– Да. Вы присутствовали, когда полковник говорил нам об этом.

– Совершенно верно. Посмотрев в окно, я увидел, что месье Гаске выглядывает из своего окна. Он все еще казался очень сердитым. Я видел, как он поднял чемодан и бросил его в окно. Мое окно было открыто, и я четко слышал, как он вскрикнул: «Украли!» «Что там со светом, Огюст?» – раздраженно окликнул полковник из своего кабинета. «Смотрите, господин полковник, – отозвался я. – Месье Гаске выбрасывает из окна свой багаж!» – «Неужели? – сказал он и усмехнулся. – Ну что ж, Огюст, мы не должны препятствовать маленьким развлечениям наших гостей». Тем временем еще один чемодан полетел в окно, и месье Гаске захлопнул его с такой силой, что я испугался, как бы оно не разбилось. «Посмотрите, Огюст, что произошло со светом», – велел полковник. Я слышал, как он вышел из кабинета в переднюю и направился в спальню с другой стороны. Тогда я прошел через кабинет в переднюю и вышел на галерею. Месье Гаске только что покинул свою комнату, выбросив чемоданы. Когда я открыл свою дверь, то успел услышать его крик и увидеть, как он падает…

– Вы тоже это видели? – резко спросил Фаулер.

– Чуть-чуть, месье. Настолько мало, что ни за что не могу поручиться. Это всего лишь впечатление. Повернувшись, я увидел рядом с собой полковника. «Достойно «Гран-Гиньоля»,[34]34
  «Гран-Гиньоль» – театр в Париже, где ставились сенсационные драмы с ужасами.


[Закрыть] а, Огюст?» – спросил он.

Г. М. взглядом остановил Рэмсдена, собиравшегося разразиться градом вопросов, и медленно прошелся по комнате. Я заметил, что он задержался возле кровати у столика, на котором лежала книга – «Дьявольщина» Барбе д'Орвийи. Заканчивающийся дождь тихо постукивал по окнам.

Повернувшись к Огюсту, Г. М. заговорил по-английски:

– Вы очень хорошо пересказали разговоры, сынок, но меня интересует одна вещь. Судя по вашим словам, вы слышали и понимали все, когда мы говорили по-английски, не так ли? Следовательно, вы хорошо говорите на этом языке?

– Немного говорю, – признал мажордом, который впервые выглядел настороженным. – У полковника много английских друзей.

Г. М. задумчиво разглядывал его.

– Этой ночью Гаске все время говорил с нами по-английски – даже после того, как назвал свое подлинное имя, – продолжал он. – Это было вполне естественно, так как английский являлся доминирующим языком в нашей группе. Но когда он покинул нас, я слышал, как он заговорил по-английски с вами. Рискну предположить, что он разговаривал с вами на этом языке все время, верно?

Огюст молча кивнул. В этот момент в дверь постучали, и в комнату вошел д'Андрье. Он переоделся в вечерний костюм и походил на седеющего дружелюбного Мефистофеля. Быстро оценив ситуацию, он стал серьезным.

– Полагаю, Огюст рассказывал вам о причудах нашего покойного друга, – скорее констатировал, чем спросил наш хозяин. – Наши друзья внизу ужинают с аппетитом, и, полагаю, мы вскоре присоединимся к ним. Но сначала я хотел бы задать два вопроса. Первый из них личного характера, и я вряд ли получу на него ответ. – Он в упор посмотрел на Рэмсдена. – Я бы хотел знать причину, по которой упоминалось слово «единорог». Сэр Джордж улыбается! А он далеко не глуп – несмотря на то, что думает о нем Фламанд.

– Благодарю, – с усмешкой отозвался Рэмсден, – но боюсь, что не смогу вам ответить. Каков второй вопрос?

Морщины на лице д'Андрье обозначились резче.

– Второй вопрос заключается в следующем. Первое письмо Фламанда ко мне, джентльмены, было подлинным. У меня имеется доказательство. Тогда зачем Фламанду понадобилось красть пишущую машинку мистера Фаулера, печатать на ней второе послание, отрицающее подлинность первого (если только он был автором второго письма), и бросать его в галерее? Повторяю, у меня есть веское доказательство, что первое письмо было подлинным.

Рэмсден выругался, а Г. М. иронически подмигнул:

– Похоже, ребята, мы опять оказались в психушке. На этой интригующей выставке все экспонаты демонстрируются вверх ногами, а когда привыкаешь к подобной ситуации, они переворачиваются снова… Итак, у вас имеется доказательство. Какое именно?

Д'Андрье подошел к стулу у стола в центре комнаты, сел и достал портсигар.

– Да-да, веское доказательство. Я не детектив, джентльмены, но некоторые вещи кажутся очевидными. Когда я читал вам первое письмо Фламанда, мистер Миддлтон сказал: «Я хотел бы взглянуть на ответ, написанный Гаске». А я отозвался: «Можете это сделать».

Он предложил нам портсигар.

– Получив первое письмо, я выполнил указания Фламанда и отправил Гаске оригинал. Вам я показал изготовленную мною копию. Я был не так глуп, чтобы посылать ее Гаске, – он мог не поверить мне, если бы не увидел оригинал. Гаске, который лучше всех должен был знать подпись Фламанда, написал мне, что верит в ее подлинность. Однако теперь Фламанд отрицает, что написал первое письмо. Почему? Письмо, которое я показывал вам, было машинописной копией, на которую я скалькировал подпись Фламанда, так что он имел основания отрицать подлинность подписи, но не факт самого послания. Не будет ли разумным предположить, что первое письмо было подлинным, а его отрицание – какой-то трюк или же оно, отрицание, исходит вовсе не от Фламанда?

Последовала пауза.

– И все же, – медленно произнес Г. М., – я думаю, у вас есть более глубокая причина говорить об этом сейчас. К чему все усложнять, если не… Что у вас на уме?

– Я хотел бы выяснить кое-что относительно мистера Керби Фаулера, – спокойно сказал д'Андрье.

Фаулер, который сидел на кровати, рассеянно изучая свои ботинки, вскочил на ноги.

– Недавно его попросили сравнить две подписи, – продолжал д'Андрье. – Одна была на сделанной мною копии и не обманула бы даже ребенка, знавшего подпись Фламанда, а другая – на письме, которое подбросили в этой галерее. Мистер Фаулер не заявил, что моя подпись – грубая подделка. Напротив, он сказал, что это очень ловкая подделка, которая обманула бы любого, незнакомого с подлинной подписью. Но я знал, что это неправда.

Д'Андрье резко поднял руку:

– Пожалуйста, позвольте мне продолжить. Впуская в дом гостей, я и предположить не мог, что дело дойдет до убийства. Больше я не стану помогать Фламанду. Теперь, когда Гаске мертв, я собираюсь сделать все, что в моих силах, чтобы поймать Фламанда и отправить его на гильотину. Вы это понимаете? Отлично. Итак, к кому мы обратились с целью выяснить, является ли подлинным первое письмо? К мистеру Фаулеру. На чьей якобы украденной машинке отпечатали это письмо? На машинке мистера Фаулера. Но как ее могли украсть? Весь багаж заранее отнесли в комнаты, но мистер Фаулер, по его собственным словам, поднялся наверх раньше всех нас, чтобы наблюдать за дверью месье Гаске. Это приводит нас к последнему пункту. Незадолго до убийства свет отключили из бельевой, куда поместили пишущую машинку. Мистер Фаулер, согласно его заявлению, все время наблюдал за галереей. Вы, безусловно, обратили внимание, что его дверь прямо напротив двери бельевой. Если бы он наблюдал постоянно, то не мог бы не заметить человека, который вошел в бельевую с пишущей машинкой, чтобы отключить свет. Однако он об этом не упомянул, хотя такое должно было сразу же прийти ему в голову. Полагаю, это требует объяснений.

Дождь продолжал негромко постукивать по оконным стеклам. Фаулер так же тихонько барабанил по изголовью кровати. Было заметно, что он нервничает. Но это казалось нервозностью опытного спорщика, которого неожиданно загнали в угол. Его глаза блестели, и он почти улыбался.

– В самом деле? – отозвался Фаулер с вежливым презрением. – Vive la logique![35]35
  Да здравствует логика! (фр.)


[Закрыть] Хорошо, я тоже постараюсь быть логичным и дам вам объяснения, хотя они, возможно, вам не понравятся. У вас при себе оба письма?

– Я не предполагал, что они вам понадобятся, – сказал д'Андрье, – но они при мне.