Текст книги "Голубое шампанское"

Танго Чарли и фокстрот Ромео

Полицейский дрон находился в десяти километрах от колеса станции Танго Чарли, когда ему встретился необычный труп. На таком расстоянии колесо все еще представляло впечатляющее зрелище – ослепительно белое на фоне темного неба, вращающееся под вечными солнечными лучами. Дрон часто поражала его красота, бесчисленные варианты отражения света в тысячах окон. И он сочинял мыслепоэму на эту тему, когда его внимание привлек труп.

Довольно ироничная особенность дрона, не правда ли? Менее метра в диаметре, он был оснащен чувствительным радаром, очень хорошими глазами-камерами для видимого света и слабым сознанием. Его разумность обеспечивалась комочком человеческой мозговой ткани размером с каштан, выращенным в лаборатории. Это был самый дешевый и простой способ наделить машину определенными человеческими качествами, часто полезными в следящих устройствах. У людей использованная часть мозга служила для оценки прекрасного. Пока дрон наблюдал, она видела бесконечные прекрасные сны. Об этом знал лишь орган управления дроном – им был компьютер, – который не потрудился кому-либо об этом сообщить. Впрочем, сам компьютер считал эту особенность довольно приятной.

Дрон был обязан соблюдать множество инструкций и делал это с поистине религиозным рвением. Он никогда не приближался к колесу ближе, чем на пять километров. Все объекты крупнее сантиметра, покидающие колесо, следовало догнать, захватить и изучить. О некоторых категориях объектов полагалось доложить вышестоящему начальству. Все прочие следовало испарить с помощью имеющейся у дрона небольшой батареи лазеров. За тридцать лет наблюдения докладывать понадобилось лишь примерно о десятке объектов. Все они оказались крупными структурными компонентами колеса, оторвавшимися при его вращении. Каждый был уничтожен старшим братом дрона – станцией, расположенной в пятистах километрах от него.

Приблизившись к трупу, дрон немедленно его идентифицировал: мертвое тело, замерзшее в позе, немного похожей на позу эмбриона. А далее дрон застрял.

Многие особенности тела не укладывались в приемлемые для такого объекта параметры. Дрон осмотрел его снова, потом еще раз, и неизменно получал одни и те же неприемлемые результаты. Он не мог понять, что это за тело… и все же это было тело.

Дрон пришел в такое восхищение, что его внимание на время ослабело, и он стал не таким внимательным, каким был все предыдущие годы. Поэтому он оказался не готов, когда в его металлический бок легонько ткнулся второй летающий объект. Дрон быстро нацелил на него глаз-камеру. Это оказалась красная роза с длинным стеблем – того сорта, что некогда пышно росли в цветочном магазине колеса. Подобно трупу, цветок замерз до кристальной твердости, и от удара от него откололось несколько лепестков, которые облачком вращались вокруг розы.

Это было очень красиво. Дрон решил сочинить об этом мыслепоэму, когда освободится. Дрон сфотографировал цветок, испарил его лазерами – все в соответствии с инструкциями, – а потом отослал фото начальству вместе с фотографией трупа и криком отчаяния.

– Помогите! – крикнул дрон и стал ждать развития событий.

* * *

– Щенок? – переспросил капитан Хеффер, с сомнением приподнимая бровь.

– Щенок шелти – шетландской овчарки, сэр, – ответила капрал Анна-Луиза Бах, протягивая ему пачку голофото загадочного летающего объекта и единственную фотографию разбившейся розы. Шеф взял их и быстро просмотрел, попыхивая трубкой.

– И это прилетело из Танго Чарли?

– Вне всякого сомнения, сэр.

Бах стояла по стойке «вольно» по другую сторону стола напротив сидящего начальника и культивировала отрешенный взгляд. Я всего лишь жду приказов, мысленно твердила она. У меня нет своего мнения. Я переполнена информацией, как и полагается любому хорошему новобранцу, но я предложу ее только когда меня спросят, а потом буду ее выкладывать, пока меня не попросят остановиться.

Во всяком случае, такова была теория. Бах так и не научилась играть в эти игры. Из-за своего главного недостатка – высмеивания некомпетентности начальства – она и получила это назначение и стала участницей соревнования на звание самого старого из живых новобранцев/стажеров в управлении полиции Нового Дрездена.

– Шетландской…

– Овчарки, сэр. – Она посмотрела на шефа и интерпретировала движение чубука его трубки как желание узнать больше. – Разновидность колли, выведенная на Шетландских островах Шотландии. Рабочая собака, очень умная, незлобивая, хорошо ладит с детьми.

– Вы специалист по собакам, капрал Бах?

– Нет, сэр. Я видела их лишь однажды, в зоопарке. Я взяла на себя смелость провести исследование по этому вопросу, прежде чем предоставить его вашему вниманию, сэр.

Он кивнул, и она понадеялась, что это хороший знак.

– Что еще вы узнали?

– У породы есть три разновидности окраса: черная, мраморно-голубая и соболиная. Выведена из исландской и гренландской пород с примесью генов колли и, возможно, спаниеля. Впервые показана на выставке собак Крафта в Лондоне в 1906 году, и в Америке…

– Нет, нет. К черту про шелти.

– Угу. Нам подтвердили, что на момент катастрофы в Танго Чарли было четыре шелти. Их отвезли в зоопарк в Клавдии. Других собак на станции не оказалось – какой бы то ни было породы. Мы не смогли выяснить, как получилось, что их выживание просмотрели во время расследования трагедии.

– Очевидно, кто-то их пропустил.

– Да, сэр.

Хеффер ткнул трубкой в голоснимок:

– Что это? Вы и это уже изучили?

Бах проигнорировала возможный сарказм. Хеффер показывал на отверстие в боку животного.

– Компьютер полагает, что это родовой дефект, сэр. Кожа не сформировалась полностью. Из-за этого на животе осталось отверстие.

– А это что?

– Внутренности. После родов сука вылизывает щенка дочиста. Когда она обнаружила этот порок развития, то продолжала лизать, пока ощущала вкус крови. Внутренности выпали, и щенок умер.

– Он все равно не смог бы выжить. С такой-то дырой.

– Нет, сэр. Обратите внимание, что передние лапы тоже деформированы. Компьютер предполагает, что щенок был мертворожденным.

Хеффер изучил несколько голоснимков, окутанный голубым облаком табачного дыма, потом вздохнул и откинулся на спинку кресла.

– Просто восхитительно, Бах. Прошло столько лет, а в Танго Чарли есть живые собаки. И они к тому же размножаются. Спасибо, что обратили на это мое внимание.

Теперь настала очередь Бах вздохнуть. Она ненавидела эту часть. Теперь ее работой стало объяснить это начальству.

– Все еще поразительнее, сэр. Мы знаем, что в Танго Чарли в основном сохранилась герметичность и есть воздух. Поэтому ясно, что колония собак может там размножаться. Но если исключить взрыв, который выбросил бы множество обломков в окружающее пространство, этот мертвый щенок наверняка покинул станцию через воздушный шлюз.

Шеф нахмурился и уставился на нее с нарастающей яростью.

– Вы что, утверждаете… что в Танго Чарли есть живые люди?

– Сэр, это должны быть люди… или очень разумные собаки.

* * *

Собаки не умеют считать.

Чарли продолжала мысленно твердить это, стоя на коленях на краю бездны и глядя, как уменьшается тельце малыша Альберта, торопящегося присоединиться к вращающимся звездам. Интересно, не станет ли он сам звездочкой? Вполне возможно.

Она бросила вслед розу и посмотрела, как цветок тоже уменьшается, отдаляясь. Быть может, он станет звездой-розой.

Она прочистила горло. Задумалась, какие фразы сказать, но ни одна ей не понравилась. Тогда она решила спеть гимн, единственный, который знала. Она выучила его давно от матери, которая пела его для отца, пилота космического корабля. Голос ее прозвучал чисто и четко.

 
Господь да хранит
Всех тех, кто летит
Сквозь бездну Его
Над небесным огнем.
Лелей их полет,
И ночью, и днем.
Я милость Твою
Молитвой пою.
 

Некоторое время Чарли молча простояла на коленях, гадая, слушает ли ее бог и годится ли этот гимн и для собак. Альберт сейчас точно летит через пустоту, поэтому Чарли решила, что и он заслуживает немного милости.

Чарли сидела на корточках на листе изогнутого металла на нижнем – или самом внешнем – уровне колеса. Нигде в колесе не было силы тяжести, но, поскольку оно вращалось, чем дальше вниз ты спускался, тем тяжелее становился. Сразу за листом металла начиналась пустота – дыра метров двадцати в поперечнике, вырванная в обшивке колеса. Металл был выгнут наружу и вниз силой какого-то давнего взрыва, и эта часть колеса была хорошим местом для осторожной ходьбы – если вообще возникала необходимость здесь ходить.

Она вернулась к шлюзу, вошла в него и закрыла за собой наружную дверь. Она знала, что это бессмысленно и что за наружной дверью нет ничего, кроме вакуума, но это правило было внушено ей очень прочно. Когда проходишь через дверь, запирай ее за собой. И запирай тщательно. А если этого не сделаешь, то ночью тебя убьет высасыватель дыхания.

Она вздрогнула и направилась к следующему шлюзу, внутри которого тоже был вакуум, как и в том, что остался позади. Наконец в пятом шлюзе она шагнула в крохотную комнатку, где была пригодная для дыхания атмосфера, хотя и холодноватая. Оттуда она прошла через еще один шлюз и лишь тогда осмелилась снять шлем.

Возле нее стоял большой пластиковый ящик, а в нем, дрожа на обрывке окровавленного одеяла и не совсем в ладах с миром, лежали два щенка. Она достала их, по одному в каждую руку – что не сделало их счастливее – и удовлетворенно кивнула.

Девочка поцеловала щенков и положила их обратно в ящик. Сунув его под мышку, она повернулась к другой двери. Было слышно, как эту дверь царапают когтями с другой стороны.

– Лежать, Фуксия! – крикнула она. – Лежать, мамаша-псинка.

Царапание прекратилось, девочка открыла последнюю дверь и вошла.

Фуксия со станции Чарли послушно сидела, насторожив уши и наклонив голову. В ее глазах читалась та полная и трепетная сосредоточенность, какой может достичь только ощенившаяся сука.

– Я их принесла, Фукси, – сказала Чарли. Она опустилась на колено и разрешила Фуксии поставить лапы на край ящика. – Видишь? Вот Хельга, и вот Конрад, и вот Альберт, и вот Конрад и Хельга. Один, два, три, четыре, одиннадцатьдесять[13]13
  Eleventy (одиннадцатьдесять) – неологизм Толкина.


[Закрыть] и девять и шесть будет двадцать семь. Видишь?

Фуксия с сомнением посмотрела на щенков, потом захотела вытащить одного из них, но Чарли ее оттолкнула.

– Я сама их понесу, – сказала она, и они зашагали по тускло освещенному коридору. Фуксия не сводила глаз с ящика, повизгивая от желания добраться до щенков.

* * *

Эту часть колеса Чарли называла Болото. Давным-давно здесь что-то сломалось, и чем дальше, тем хуже здесь становилось. Девочка предположила, что это началось после взрыва – который, в свою очередь, стал косвенным результатом Умирания. Взрыв перебил важные трубы и провода. В коридор начала просачиваться вода. Дренажные насосы удерживали ситуацию от превращения в катастрофическую. Чарли редко сюда приходила.

В последнее время в Болоте начали появляться растения. Они были мерзкие на вид – трупно-белые, или желтые, как зубной налет, или серые, как грибы. Для них тут было совсем мало света, но они, похоже, не возражали. Иногда она даже задумывалась: а растения ли они вообще? Однажды ей показалось, что она видела рыбку. Она была белая и слепая. А может, это была жаба. Ей не нравилось о таком думать.

Чарли брела по воде, прижимая одной рукой коробку с щенками, а второй удерживая шлем. Рядом с ней брела недовольная Фуксия.

Наконец они выбрались из воды и вернулись в те места, которые Чарли знала лучше. Она свернула направо и поднялась на три пролета по лестнице, закрывая за собой дверь на каждой лестничной площадке, и вышла на Променад – прогулочную палубу, которую называла домом.

Примерно половина ламп не горела. Ковер был сморщенный и заплесневелый, и протертый в тех местах, где Чарли ходила чаще. На стенах местами виднелись потеки или росла плесень, как пятна проказы. Чарли редко замечала эти изменения, если только не рассматривала свои давние фотографии или не поднималась с технических уровней, как сегодня. Когда-то давно она пыталась поддерживать чистоту, но это место просто было слишком большим для девочки. Теперь она ограничивала уборку помещениями, в которых жила, – и, как любая девочка, иногда забывала наводить порядок и там.

Она выбралась из скафандра и повесила его в шкаф, где всегда его держала, затем немного прошла по плавно изгибающемуся коридору до президентского номера, где и жила. Когда она вошла, сопровождаемая Фуксией, давно дремавшая телекамера, установленная высоко на стене, ожила. Засветился ее мигающий красный глаз, и она рывком повернулась на кронштейне.

* * *

Анна-Луиза Бах вошла в затемненную комнату мониторинга, поднялась на пять ступенек в свой офис в задней части помещения, села и положила голые пятки на стол. Подбросила форменное кепи, поймала его ногой и принялась лениво вертеть. Сплела пальцы, опустила на них подбородок и задумалась.

Капрал Штейнер, ее заместитель в третьей смене, поднялся к ней на платформу, подтянул стул и уселся рядом.

– Ну? Как все прошло?

– Хочешь кофе? – спросила Бах. Когда Штейнер кивнул, она нажала кнопку в подлокотнике кресла. – Принесите два кофе для начальника смены. Минутку… принесите кофейник и две кружки.

Бах сняла ноги со стола и повернулась к напарнику.

– Он додумался, что на станции должен быть человек.

Штейнер нахмурился.

– Наверное, ты ему намекнула.

– Ну, я упомянула про шлюз.

– Вот видишь? Без этого он никогда бы этого не понял.

– Ладно. Пусть будет ничья.

– И что же тогда захотел сделать наш лидер?

Бах невольно рассмеялась. Хеффер был не в состоянии отыскать свое левое яичко без анатомического атласа Грея.

– Он пришел к быстрому решению. Нам надо немедленно послать туда корабль, отыскать выживших и доставить их в Новый Дрезден со всей возможной скоростью.

– И тогда ты напомнила ему…

– … что никакому кораблю не разрешено приближаться к Танго Чарли ближе пяти километров вот уже тридцать лет. Что даже наш дрон должен быть очень маленьким, медленным и осторожным, чтобы работать поблизости, и если вдруг пересечет черту, то и он будет уничтожен. Босс уже собрался вызвать штаб «Оберлюфтваффе» и попросить выслать крейсер. Я отметила, что а) у нас уже есть возле станции крейсер согласно обоюдному торговому соглашению с «Allgemein Fernsehen Gesellschaft»; б) что крейсер прекрасно может одолеть Танго Чарли без дополнительной помощи; но в) любое такое сражение убьет тех, кто сейчас находится в Чарли; но в этом случае г) даже если корабль сможет приблизиться к Чарли, имеется очень веская причина не делать этого.

Эмиль Штейнер поморщился, сделав вид, будто у него болит голова.

– Анна, Анна, никогда не излагай ему факты подобным образом, а если станешь, то никогда не следует доходить до пункта «г».

– Почему?

– Потому что таким образом ты читаешь ему лекцию. Если ты вынуждена произносить подобную речь, сделай из нее набор вариантов выбора, который вы наверняка уже увидели, сэр, но которые я перечислю для вас, сэр, чтобы все подготовить. Сэр.

Бах скривилась, понимая, что он прав. Она была слишком нетерпелива.

Принесли кофе и, пока они наливали и делали по первому глотку, Бах обвела взглядом большую комнату мониторинга. Вот так нетерпение и берет тебя за горло.

Во многих отношениях все могло быть намного хуже. Со стороны казалось, что у нее хорошая работа. Да только отнюдь не молодая новобранец/стажер Бах командовала тридцатью другими н/с в своей смене и имела звание капрала. Условия работы были хорошими: чистая и высокотехнологичная обстановка, малый уровень стресса, возможность командовать, пусть даже скоротечно. Даже кофе был неплох.

Но это был тупик, и все это знали. На этой должности многие новички задерживались на год-другой, после чего получали более важные и престижные назначения – для них это была часть рутинной карьеры. Когда же н/с задерживалась в комнате мониторинга на пять лет, пусть даже в должности начальника смены, кое-кто посылал ей намек. Бах поняла намек и осознала проблему уже давно. Но, похоже, ничего не могла с этим поделать. Для рутинных повышений ее личность оказалась слишком раздражающей.

Рано или поздно, но она, так или иначе, начинала раздражать вышестоящее начальство. Бах была слишком хороша для того, чтобы в ее ежегодной аттестации появлялись какие-либо откровенно негативные отзывы. Но такие отчеты можно написать по-разному – пишущий отчет офицер мог умолчать о чем-то положительном, изложить факты суховато… и все это в сумме приводило к застою.

Вот она и застряла в отделе навигационного отслеживания – что, по сути, отнюдь не было функцией полиции, но чем управление полиции Нового Дрездена занималось вот уже сотню лет и будет, вероятно, заниматься еще сотню.

Это была необходимая работа. Как и уборка мусора. Но совсем не та, на которую она записалась десять лет назад.

Десять лет! Господи, как долго. В любую из гильдий квалифицированных специалистов попасть было нелегко, но среднее время стажировки составляло в Новом Дрездене шесть лет.

Бах поставила чашку с кофе и взяла микрофон.

– Танго Чарли, вас вызывает Фокстрот Ромео. Вы меня слышите?

Она вслушалась, но услышала лишь фоновое шипение эфира. Ее подчиненные посылали такое же сообщение по всем доступным каналам, но этот канал был основным в те времена, когда станция ТЧ-38 находилась в эксплуатации.

– Танго Чарли, вызывает Фокстрот Ромео. Ответьте, пожалуйста.

Опять ничего.

Штейнер поставил чашку рядом с чашкой Анны-Луизы и откинулся на спинку кресла.

– А он хоть вспомнил, какова была изначальная причина? Почему нам нельзя приближаться?

– Через какое-то время вспомнил. И первым делом отменил высший приоритет опасности для всей ситуации, причем был уверен, что правительство его в этом поддержит.

– Про это нам известно. Мы получили сигнал тревоги минут двадцать назад.

– Я решила, что если дать ему послать сигнал, то вреда от этого не будет. Ему нужно было что-то сделать. И это то, что сделала бы я.

– Это то, что ты сделала, как только поступили изображения.

– Ты ведь знаешь, у меня нет на это полномочий.

– Анна, когда у тебя появляется тот самый взгляд и ты говоришь: «Если кто-нибудь из вас, сволочей, шепнет об этом хоть слово, я вырежу ему язык и съем его на завтрак»… что ж, к тебе прислушиваются.

– Я такое говорила?

– Повторяю слово в слово.

– Не удивительно, что все так меня любят.

Некоторое время она над этим размышляла, пока н/с номер 3 Клосински не взбежал по ступенькам в ее офис.

– Капрал Бах, мы наконец что-то увидели, – сообщил он.

Бах посмотрела на большой полукруг из более трехсот плоских экранов на стене напротив ее стола. Ниже экранов сидели работники ее смены, каждый за столом с консолью, и каждый мониторил десяток небольших экранов. Основная часть больших экранов отображала текущую информацию о миллионах объектов, за которыми следили радары, камеры и компьютеры. Но добрая четверть их сейчас показывала изогнутые пустые коридоры, где ничто не двигалось, или столь же безжизненные комнаты. В некоторых комнатах можно было увидеть скелеты.

Все трое уставились на самый большой экран на столе у Бах и неосознанно подались чуть ближе, когда начало формироваться изображение. Поначалу это были лишь цветные полосы. Клосински сверился с инфопанелью на запястье.

– Это снимает камера 14-П-дельта. Она на прогулочной палубе. Большая часть этой палубы – нечто вроде бульвара с магазинами, театрами, клубами и так далее. Но в одном секторе есть VIP-номера, остались с тех пор, когда на станцию прилетали посетители. Эта камера расположена возле президентского номера.

– А что не так с картинкой?

Клосински вздохнул.

– То же, что и со всеми. Камеры старые. Только около пяти процентов из них более-менее работают, что само по себе чудо. Компьютер на Чарли пытается не подпустить нас к любой из них.

– Я предполагала, что он так и поступит.

– Еще через минуту… вот! Видите это?

Бах видела лишь участок коридора – возможно, чуть более вычурный по сравнению с картинками на стене, но далеко не VIP, по мнению Бах. Она смотрела на экран, но там ничего не менялось.

– Нет, сейчас ничего происходить не будет. Это запись. Мы сделали ее, когда камера включилась в первый раз. – Он пробежался пальцами по инфопанели, и на экран вернулась разноцветная статика. – Я ее перемотал. Следите за дверью слева.

На этот раз Клосински остановил запись, когда на экране появилось первое узнаваемое изображение.

– Это чья-то нога, – показал он. – А это хвост собаки.

– Похож на хвост шелти, – заметила Бах.

– Мы тоже так подумали.

– А что насчет ноги?

– Посмотрите на дверь, – сказал Штейнер. – Относительно двери нога выглядит довольно маленькой.

– Вы правы, – согласилась Бах. Ребенок? – Ладно. Наблюдайте за этой камерой круглосуточно. Полагаю, если бы в той комнате имелась камера, вы бы уже сказали.

– Думаю, важным персонам не нравится, когда за ними наблюдают.

– Тогда продолжайте начатое. Активируйте все камеры, какие только сможете, и записывайте все. А мне надо доложить об этом Хефферу.

Она начала спускаться из своего лишенного стен офиса, поправляя кепи под углом, который, как она надеялась, придаст ей бодрый и деловой вид.

– Анна, – окликнул ее Штейнер.

Она обернулась.

– Как отреагировал Хеффер, когда ты напомнила, что Танго Чарли осталось жить всего шесть дней?

– Швырнул в меня трубку.

* * *

Чарли положила Конрада и Хельгу в ящик для щенения, где уже лежали Дитер и Инга. Все четверо скулили, что было естественно, но они заскулили иначе, когда к ним запрыгнула Фуксия, уселась на Дитера, потом улеглась на бок. И Чарли подумала, что ничто не звучит или смотрится более целеустремленным, чем слепые, голодные и новорожденные щенки.

Малыши отыскали набухшие соски, и Фуксия захлопотала над ними, вылизывая животики. Чарли затаила дыхание. Это выглядело почти так, словно она пересчитывала свое потомство, а этого точно допустить было нельзя.

– Хорошая собака, Фуксия, – проворковала она, чтобы ее отвлечь, и это сработало. Фуксия посмотрела на нее, сказала «у меня сейчас нет для тебя времени, Чарли», и вернулась к своим обязанностям.

– Как прошли похороны? – спросил Тик-Так.

– Заткнись! – прошипела Чарли. – Ты… ты идиотина! Все в порядке, Фукси.

Фуксия уже лежала на боку, кормя щенков и более-менее игнорируя Чарли и Тик-Така. Чарли встала и прошла в ванную. Она закрыла и заперла за собой дверь.

– Похороны были пречудесные, – сказала она, пододвигая стул к огромной мраморной раковине и забираясь на него.

За раковиной вся стена была зеркалом и, стоя на стуле, она могла видеть себя. Чарли распушила свои светлые волосы и критически их рассмотрела. В нескольких местах они спутались.

– Расскажи мне о них, – попросил Тик-Так. – Хочу знать все подробности.

И она рассказала, замолкнув на миг, чтобы понюхать подмышки. Когда она надевала скафандр, то потом всегда очень сильно пахла. Забравшись на широкую мраморную полку, она обошла раковину и повернула золотые хвосты двух дельфинов, прыгающих в нее. Из дельфиньих клювов полилась вода. Она села, свесив ноги в раковину, и продолжила рассказ, поворачивая то один хвост, то другой, когда вода становилась слишком горячей.

Прежде Чарли мылась в большой ванне. Та была настолько велика, что больше годилась для плавания, чем купания. Как-то раз она поскользнулась, ударилась головой и едва не утонула. Теперь она обычно мылась в раковине – пусть и не настолько большой, но намного более безопасной.

– Самой чудесной частью была роза, – сказала она. – Я так рада, что ты об этом подумал. Она все вращалась, и вращалась, и вращалась…

– Ты что-нибудь сказала?

– Я спела песню. Гимн.

– Можно мне его услышать?

Чарли погрузилась в раковину. Когда она положила голову на сложенное полотенце, вода поднялась ей до подбородка, а ноги ниже колен свесились с другого края. Она чуть опустилась, чтобы рот оказался под водой, и побулькала.

– Я могу его услышать? Мне хотелось бы послушать.

– Господь да хранит…

Тик-Так послушал один раз, потом гармонично присоединился, когда она запела вновь, а на третий раз вместо пения добавил партию органа. У Чарли опять навернулись слезы, и она вытерла их рукой.

– Время для моем-моем, – подсказал Тик-Так.

Чарли села на краю раковины, свесив ноги в воду, и намылила тряпичную мочалку.

– Моем-моем возле носа, – пропел Тик-Так.

– Моем-моем возле носа, – повторила Чарли и усердно потерла лицо.

– Моем-моем без вопросов. Моем-моем мы везде. Моем попу и знаешь где.

Тик-Так провел ее через ритуал, который она совершала так давно, что даже не помнила, насколько. Несколько раз она захихикала, услышав новые строчки. Тик-Так всегда их сочинял. В конечном итоге она стала самой чистой девочкой на свете, не считая волос.

– Волосы я помою потом, – решила она и спрыгнула на пол, где исполняла танец высыхания перед сушилкой с теплым воздухом, пока Тик-Так не сказал, что можно остановиться. Тогда она прошла через комнату к туалетному столику и уселась на высокий стул, который сама сюда притащила.

– Чарли, мне надо с тобой кое о чем поговорить, – сказал Тик-Так.

Чарли открыла трубочку с надписью «Коралловые персики» и размазала помаду по губам. Потом прошлась взглядом по тысяче других бутылочек и трубочек, выбирая, чем воспользуется на этот раз.

– Чарли, ты меня слушаешь?

– Конечно, – отозвалась Чарли.

Она взяла бутылку с этикеткой «Гленливет, выдержка двенадцать лет», отвинтила пробку и поднесла бутылку к губам. Сделала большой глоток, потом еще один и вытерла рот тыльной стороной ладони.

– Охренеть! Да это же настоящий виски! – воскликнула она и поставила бутылку, затем потянулась к баночке с румянами.

– Какие-то люди пытались со мной говорить, – сообщил Тик-Так. – Полагаю, они могли увидеть Альберта, и он их удивил.

Встревоженная Чарли подняла голову, размазав при этом полоску румян от скулы до подбородка.

– Ты думаешь, что они стреляли в Альберта?

– Вряд ли. По-моему, им было просто любопытно.

– А мне они ничего плохого не сделают?

– Заранее никогда не скажешь.

Чарли нахмурилась и размазала пальцем черную тушь по всей левой реснице. Повторила на правой реснице, затем нарисовала фиолетовые морщины на лбу. Толстым карандашом очертила брови.

– Что они хотят?

– Они просто любопытные, Чарли. Я решил, что тебе надо знать. Они, наверное, попытаются с тобой поговорить. Позднее.

– А мне с ними говорить?

– Решай сама.

Чарли нахмурилась еще сильнее. Потом взяла бутылку скотча и глотнула еще.

Взяла ожерелье «Рубины раджи» и надела его.

* * *

Полностью одетая и с макияжем, Чарли задержалась, чтобы поцеловать Фуксию и сказать ей, какие у нее замечательные щенки, а потом торопливо вышла на прогулочную палубу.

Когда она там появилась, камера на стене немного опустилась и повернулась на несколько градусов. Из-за этого проржавевший механизм скрежетнул, и Чарли посмотрела на камеру. Динамик возле камеры что-то прохрипел, потом еще раз. Тут из него вырвалось облачко дыма, противопожарный датчик быстро направил на динамик струю пламегасящего газа, после чего сам испустил дух. Динамик помер окончательно.

Странные звуки не были для Чарли чем-то новым. В колесе были места, где грохот разболтанных механизмов за стенами звучал столь громко, что едва можно было услышать свои мысли.

Чарли подумала о любопытных людях, упомянутых Тик-Таком. Камера, наверное, была как раз той штуковиной, что их интересовала. Она повернулась к камере спиной, наклонилась и пукнула на нее.

Она прошла в комнату матери и села рядом с ее кроватью, рассказав о похоронах маленького Альберта. Когда Чарли решила, что пробыла с матерью достаточно долго, она поцеловала ее высохшую щеку и выбежала из комнаты.

Собаки жили одним уровнем выше. Чарли переходила из комнаты в комнату, выпуская их. Ее сопровождала все увеличивающаяся стая лающих и подпрыгивающих шелти. Как обычно, каждая была безумно счастлива ее видеть, и ей пришлось резко заговорить с некоторыми, когда они попытались лизнуть ей лицо. Оклик их остановил – все собаки у Чарли были хорошо воспитаны.

Когда Чарли открыла последнюю дверь, рядом с ней черно-белой волной побежали семьдесят две почти одинаковые собаки. Они промчались мимо другой камеры с мигающим красным огоньком, которая повернулась, следуя за ними, пока стая не скрылась за легким изгибом коридора Танго Чарли.

* * *

Бах сошла с бегущего тротуара на перекрестке 34-й улицы. Она протолкалась сквозь толпу в торговой аркаде и зашла в парк на перекрестке, где деревья были пластиковыми, а спящие на скамейках алкаши – настоящими. Она находилась на восьмом уровне. Здесь на 38-й улице располагались пивные и казино, магазины подержанных вещей, разные миссии, ломбарды и дешевые бордели. Проститутки-одиночки, голые или в вычурных костюмах в соответствии со специальностями, провожали ее взглядами и иногда делали предложения. Надежда умирает последней: эти мужчины и женщины видели ее каждый день, когда она возвращалась домой. Бах махала тем немногим, с кем была знакома – хотя никогда в их профессиональном качестве.

До жилого коридора имени графа Отто фон Цеппелина было полтора километра. Бах прошагала их рядом с бегущим тротуаром. Как правило, тот работал два дня из семи. Ее жилье находилось в дальнем конце «графа Отто», квартира 80. Бах приложила ладонь к сканеру на двери и вошла.

Она знала, что ей повезло жить в такой большой квартире на зарплату стажера. Тут были две комнаты, большая ванная комната и крохотная кухня. Выросла она в гораздо меньшем жилище совместно со многими другими людьми. Квартплата здесь была такой низкой, потому что ее кровать находилась всего в десяти метрах от артериального транспортного туннеля, и пол громко вибрировал, когда каждые тридцать секунд по нему проносились капсулы. Это ей нисколько не мешало. Первые десять лет жизни она спала в метре от районной станции циркуляции воздуха, располагавшейся сразу за тонкой металлической стеной квартиры. Из-за этого она почти оглохла, а из-за бедности смогла вылечить глухоту лишь недавно.

За десять лет проживания на Отто-80 она по большей части жила одна. Пять раз, на периоды от двух недель до шести месяцев, она делила квартиру с любовником, как и сейчас. Когда она вошла, Ральф находился в другой комнате. Она слышала равномерные выдохи и пыхтение – Ральф качался. Бах прошла в ванную, наполнила ванну настолько горячей водой, насколько могла выдержать, погрузилась и блаженно вытянулась. Голубая форменная юбка из бумаги всплыла на поверхность. Бах подхватила ее, смяла и швырнула мокрую массу в туалет.

И промахнулась. Ничего не поделаешь – такой уж выдался день.

Она погрузилась, пока подбородок не оказался в воде. На лбу выступили капельки пота. Она улыбнулась и вытерла лицо мочалкой.