Текст книги "Голубое шампанское"

В каком-то смысле Гэллоуэй вылечила сама себя. Она всегда жертвовала много денег на нейрологические исследования, никогда особо не надеясь, что это окупится. Но это произошло, и три года назад она навсегда избавилась от «Золотой цыганки».

Бах думала, что исцеление Гэллоуэй было полным, но теперь усомнилась в этом. У Гэллоуэй была с собой красивая хрустальная трость. Похоже, она была ей нужна не для красоты. Женщина тяжело на нее опиралась, медленно проходя мимо столиков. Бах начала вставать.

– Нет-нет, не утруждайся, – сказала Гэллоуэй. – Пусть медленно, но я все же пришла. – Она блеснула своей знаменитой улыбкой с щелочкой между передними зубами. В этой женщине было нечто особенное – улыбка у нее была настолько заразительной, что Бах невольно улыбнулась в ответ. – Ходить так приятно, что я не прочь тратить на это время.

Официант отодвинул для нее стул, и она уселась, с облегчением выдохнув.

– Я буду «Фонарик дьявола», – сказала она ему. – И принесите ей еще то, что она заказывала.

– Банановый «дайкири», – сказала Бах, с удивлением обнаружив, что уже почти допила свой напиток, и с легким любопытством желая узнать, что такое «Фонарик дьявола».

Гэллоуэй потянулась, разглядывая воздушные шары и дельтапланы.

– Как здорово вернуться на Луну, – сказала она и показала на свое тело. – И как здорово выбраться из одежды. Я всегда здесь ощущала себя такой свободной. Но вот что забавно – я просто никак не могу привыкнуть ходить босиком. – Она подняла ногу и продемонстрировала шлепанец. – Без них я чувствую себя слишком уязвимой. Словно мне на ноги вот-вот кто-нибудь наступит.

– Но ты можешь ходить без одежды и на Земле, – заметила Бах.

– Конечно, в некоторых местах. Но кроме пляжей там нет мест, где такое модно, разве не понимаешь?

Бах не понимала, но решила не делать из мухи слона. Она знала, что публичная нагота возникла на Луне из-за того, что там никогда не бывает ни жарко, ни холодно, и что Земля никогда не примет ее настолько полно, как это сделали обитатели Луны.

Принесли напитки. Бах глотнула свой и уставилась на бокал Гэллоуэй, из которого каждые десять секунд поднималось колечко светящегося дыма. Некоторое время Гэллоуэй болтала о всякой всячине.

– Почему ты согласилась встретиться со мной? – наконец спросила Гэллоуэй.

– А разве не мне следовало задать этот вопрос?

Гэллоуэй приподняла бровь, и Бах продолжила:

– У тебя уже есть потрясающая новость. Не могу понять, почему ты просто не выдала ее в эфир. Зачем договариваться о встрече с тем, с кем ты была едва знакома десять лет назад, с кем с тех пор не встречалась и кому никогда не симпатизировала?

– Ты всегда мне нравилась, Анна-Луиза. – Гэллоуэй посмотрела вверх и некоторое время разглядывала парочку, крутящую педали летающего велосипеда, потом перевела взгляд на Бах. – У меня такое ощущение, что я тебе кое-что должна. В любом случае когда я увидела твое имя, то подумала, что мне следует посоветоваться с тобой. Я не хочу навлечь на тебя какие-либо проблемы. – Она внезапно разозлилась. – Мне не нужна эта история, Бах. Мне не нужна любая история, я слишком велика для этого. Я могу забыть про нее или же использовать, и никакой разницы не будет.

– О, как мило. Возможно, я не понимаю, как ты платишь по долгам? Или на Земле это делается как-то иначе?

Бах подумала, что Гэллоуэй сейчас встанет и уйдет. Она уже протянула руку к трости, но передумала.

– Я так понимаю, что в таком случае не имеет значения, опубликую ли я эту историю?

Бах пожала плечами. Она в любом случае пришла не говорить о Чарли.

– Кстати, как там поживает Кью-Эм? – спросила она.

На этот раз Гэллоуэй не отвела взгляд. Она молча просидела почти минуту, вглядываясь в глаза Бах.

– Я думала, что готова к этому вопросу, – ответила она наконец. – Он живет в Новой Зеландии, в коммуне. Судя по тому, что рассказали мои агенты, он счастлив. Они там не смотрят телевизор и не женятся. Совершают разные обряды и много трахаются.

– Ты действительно отдаешь ему половину дохода от той… той записи?

– Отдавала, отдаю и буду отдавать до конца своих дней. Между прочим, брутто-половину, дорогая моя, а это большая разница. Он получает половину от каждой марки дохода. Он с этого зарабатывает больше, чем я… и он ни разу не коснулся этих денег. Они так и копятся на счете в швейцарском банке, который я открыла на его имя.

– Ну, он же никогда и ничего не продавал.

У Бах это вырвалось непроизвольно, но Гэллоуэй, похоже, ничуть не задело. То, что она продала…

Существовал ли другой человек, которого предали бы столь абсолютно, как Кью-Эм Купера? Бах могла лишь гадать. Пусть она сама его любила, но Купер безоглядно влюбился в Меган Гэллоуэй.

И Гэллоуэй влюбилась в него. Тут никакой ошибки быть не могло. Сомневающиеся могут заглянуть в каталог «Золотая цыганка», где под номером первым значится запись эмоций с простым названием «Любовь». Поставьте ее в проигрыватель транс-записей, наденьте шлем, нажмите кнопку воспроизведения, и вы сами узнаете, насколько сильно и всеобъемлюще Гэллоуэй влюбилась в Купера. Но перед этим непременно проконсультируйтесь у психиатра. Известно, что эта запись может спровоцировать суицид.

Купер счел это препятствием на пути истинной любви. Он всегда думал, что любовь – это то, что происходит между двумя людьми, нечто исключительное, нечто личное. Он не был готов к тому, что Гэллоуэй запустит ее в массовое производство, поместит в коробку с вкладышем, снабдит ценником «14,95 лунных марок», и станет продавать во всех магазинах транс-записей от Пеории до Тибета.

А наибольшая ирония во всем этом для человека, который в конечном итоге нашел прибежище в мелкой секте в дальнем уголке Земли, заключалась в том, что и сама запись, посредством которой его предали и унизили, была доказательством того, что Гэллоуэй ответила на его любовь.

И Гэллоуэй ее продала. И неважно, что у нее имелись на то причины и что этим причинам Бах могла во многом симпатизировать.

Она ее продала.

Все, что Бах получила от этого эпизода, – это навязчивое стремление искать похожих на Купера любовников с чрезмерно развитой мускулатурой землянина. Теперь, похоже, она может получить что-то еще. Настал момент сменить тему.

– Что ты знаешь о Чарли? – спросила она.

– Ты хочешь знать все или в общем смысле? – Гэллоуэй не стала ждать ответа. – Я знаю, что ее настоящее имя Шарлотта Изольда Хилл Перкинс-Смит. Знаю, что ее отец мертв, а состояние матери – вопрос спорный. У Леды Перкинс-Смит много денег – если она жива. А если мертва, то ее состояние унаследует дочь. Знаю клички десяти собак Чарли. И – ах, да – я знаю, что, несмотря на детскую внешность, ей тридцать семь лет.

– Твой источник очень осведомлен.

– Это очень хороший источник.

– Не хочешь его назвать?

– Пока воздержусь. – Она спокойно взглянула на Бах, опустив руки на стол перед собой. – Итак, что ты хочешь, чтобы я сделала?

– Это действительно настолько просто?

– Мои продюсеры захотят меня убить, но я не выпущу эту историю в эфир как минимум еще двадцать четыре часа – если ты об этом попросишь. Кстати, – она повернулась и указала пальцем на другой столик. – Наверное, пришло время познакомить тебя с моими продюсерами.

Бах слегка повернулась и увидела, как они идут к их столику.

– Это близнецы Майерсы, Джой и Джей. Официант, вы знаете, как приготовить «Ширли Темпл» и «Рой Роджерс»?

Официант ответил, что знает, и ушел выполнять заказ, а Джой и Джей пододвинули стулья и уселись – в нескольких футах от столика, но очень близко друг к другу. Они не предложили пожать руки.

Оба были безрукими, без признаков ампутации – просто с закругленными плечами. На обоих были надеты протезы из золотых спаянных проволочек, приводимые в действие крошечными моторчиками. Протезы были моноблочными и крепились на спинах чем-то вроде сбруи. Близнецы были очень симпатичными – легкие и воздушные, с четкой речью, лукавые – и одновременно жутковатые.

– Ты слышала про ампароле[19]19
  Неологизм, составленный из частей двух слов: amputation (ампутация) и parole (условно-досрочное освобождение).


[Закрыть]? – спросила Гэллоуэй. Бах покачала головой. – Это жаргонное слово для неомусульманской практики. Джой и Джей были признаны виновными в убийстве.

– Я слышала о таком.

Она не удостоила подобную информацию особым вниманием, списав ее на очередной тупоголовый идиотизм землян.

– Их ампутированные руки будут лежать в криогенном хранилище двадцать лет. Теоретически, если они больше не нагрешат, руки им вернут. А эти протезы устроены так, что не позволят им взять ни пистолет, ни нож. И даже ударить никого не позволят.

Джой и Джей прислушивались к ее словам с полной невозмутимостью. Когда Бах поняла, что не так с их руками, она заметила еще одну необычную особенность близнецов. Они были одеты одинаково, в просторные расклешенные брюки. У Джоя были маленькие груди, а у Джея усики. Если не считать этого, у них были совершенно одинаковые лица и тела. Но это Бах не впечатлило.

– У них еще удалены маленькие кусочки мозга, а также вводится поддерживающая доза какого-то препарата. Он их успокаивает. Ты не захочешь узнать, кого они убили и как. Но эта парочка – отъявленные злодеи.

«Нет, не думаю, что мне захочется», – решила Бах.

Как и многие копы, она всмотрелась в глаза. У близнецов они были спокойные, безмятежные… и с серой стальной холодностью, запрятанной глубоко внутри.

– Если они пытаются опять стать плохими мальчиками, их протезы устраивают забастовку. Полагаю, они способны придумать способ, как убить ногами.

Близнецы переглянулись, секунду-другую смотрели друг другу в глаза и обменялись задумчивыми улыбками. Во всяком случае, Бах надеялась, что они были просто задумчивыми.

– Да, хорошо, – сказала Бах.

– На их счет не волнуйся. Им вводят такие лекарства, что обидеться они не могут.

– А я и не волновалась, – заметила Бах.

Ей было абсолютно наплевать, что чувствуют эти уроды. Она хотела бы, чтобы их казнили.

– Они действительно близнецы? – нехотя спросила она, помолчав.

– Действительно. Один из них сменил пол – кто именно, я не знаю. И отвечу на твой следующий вопрос: да, они этим занимаются, но только наедине и в своей комнате.

– Я не…

– И на другой твой вопрос: в своем деле они очень хороши. Кто я такая, чтобы судить других? И еще я работаю в индустрии, где все на виду. Никогда не помешает, если тебя станут обсуждать. Нужно, чтобы тебя замечали.

Бах начала злиться, не совсем при этом понимая, из-за чего. Быть может, причина была в том, насколько радостно Гэллоуэй признала свои базовые мотивы, даже когда никто не обвинял ее в том, что они у нее имеются.

– Мы говорили об этой истории, – сказала она.

– Нам нужно ее опубликовать, – сказала Джой, напугав Бах. Она почему-то не ожидала, что это киборг-существо способно говорить. – Наш источник хорош, и секретность вокруг этой истории надежна…

– …но она абсолютно точно всплывет в течение суток, – закончил за нее Джей.

– Возможно, и быстрее, – добавила Джой.

– Заткнитесь, – равнодушно бросила Гэллоуэй. – Анна-Луиза, ты собиралась рассказать, что ты по этому поводу чувствуешь.

Бах допила свой бокал, когда официант принес следующий. Она поймала себя на том, что наблюдает, как близнецы берут свои. Металлические руки оказались чудесами многосложности. Они двигались столь же умно, как настоящие.

– Я думала о том, чтобы самой разгласить эту историю. Похоже на то, что все складывается против Чарли. Думаю, станции могут просто дать разбиться, а потом возьмут у всех нас подписку о сохранении секретности.

– По моему мнению, – медленно проговорила Гэллоуэй, – сегодняшние события обернулись в ее пользу.

– Да. Но я ей не завидую.

– Я тоже. Но будет нелегко пренебречь девочкой, чье тело может хранить секрет вечной жизни. Если вы это сделаете, кто-нибудь позднее обязательно начнет задавать неудобные вопросы.

– Это может не быть вечной жизнью, – сказала Бах.

– Тогда как ты это назовешь? – спросил Джей.

– Почему ты это сказала? – поинтересовалась Джой.

– Мы знаем лишь то, что она прожила тридцать лет, не становясь старше – внешне. И ее нужно будет изучить гораздо тщательнее, чтобы выяснить, что произошло на самом деле.

– И такие действия продавливаются.

– Совершенно верно. Это может оказаться величайшим медицинским прорывом за тысячу лет. По моему мнению, то, что с ней произошло, – это не вечная жизнь, а продленная молодость.

Гэллоуэй задумалась.

– Знаете, а я думаю, что из этих двух вариантов продленная молодость будет более популярной.

– Полагаю, ты права.

Некоторое время они молча над этим размышляли. Бах подала официанту знак принести еще.

– В любом случае, – продолжила она, – Чарли, похоже, не нуждается в немедленной защите. Но она ей может понадобиться, и скоро.

– Значит, ты не на стороне тех, кто хочет дать ей умереть.

Бах посмотрела на нее с удивлением и уже хотела было оскорбиться, но тут же вспомнила доктора Вильхельм. Добрая докторша не была монстром, и вопрос Гэллоуэй был рационален, учитывая природу «Нейро-Х».

– Должен существовать способ и ее спасти, и защититься от нее. Во всяком случае, я над этим работаю.

– Тогда позволь говорить откровенно. Ты думала о публикации этой истории, чтобы общественное возмущение заставило полицию спасти Чарли?

– Конечно, я думала… – Бах смолкла, внезапно осознав, о чем говорит Гэллоуэй. – То есть ты считаешь…

Гэллоуэй нетерпеливо отмахнулась.

– Это зависит от множества факторов, но в основном от того, как эту историю подать. Если начать с чумы, может возобладать мнение, что станцию надо сбить и покончить с этим. Устроить шоу ужасов с записями о жертвах…

– …подключить ученых умников, чтобы начать запугивать людей, – сказала Джой.

– Можно даже подпустить слезу, когда все раскрутится.

– Какая трагедия, эта девочка должна умереть ради всех нас.

– Печальные комментарии, весь мир смотрит, как она отдает концы.

– Да, такое может сработать. Нет проблем.

Голова Бах поворачивалась, глядя на близнецов, словно следя за мячиком от пинг-понга. Когда Гэллоуэй заговорила, Бах оказалось трудно развернуться и посмотреть на нее.

– Или же можно начать с девочки, – подсказала Гэллоуэй.

– Намного лучше, – согласилась Джой. – Тут целых две истории. Возмущенное обличение: «А знаете ли вы, дорогие сограждане…»…

– «…что там эта девочка, это невинное дитя, вращается на орбите, и ей предстоит умереть!»

– Богатая девочка, и ее умирающая мать.

– Позднее упомянуть про бессмертие.

– Но не слишком рано, – предупредил Джой. – Первый тезис, что она обычная. Второй – что у нее есть деньги.

– Третий – что в ней таится ключ к вечной молодости.

– К бессмертию.

– Молодости, милочка, молодости! Кто, блин, знает, на что похожа вечная жизнь? А вот молодость продать можно. Это единственное, что можно продать.

– Меган, это величайшая история со времен Иисуса.

– Или, как минимум, мы сделаем ее величайшей историей.

– Видишь, почему они такие ценные? – спросила Гэллоуэй.

Бах ее почти не слушала. Она заново собирала воедино то, что, как она думала, она знала о ситуации.

– Не знаю, что делать, – призналась она наконец. – И о чем тебя просить, тоже не знаю. Наверное, тебе надо сделать то, что ты посчитаешь лучшим.

Гэллоуэй нахмурилась.

– Как по профессиональным, так и по личным причинам мне предпочтительнее попытаться ей помочь. Но я не уверена, зачем. Она ведь опасна, сама знаешь.

– Я это понимаю. Но не могу поверить, что помочь ей невозможно.

– Я тоже. – Она взглянула на часы. – Я тебе вот что скажу: ты отправишься с нами в небольшое путешествие.

* * *

Поначалу Бах протестовала, но Гэллоуэй не терпела возражений, да и сопротивлялась Бах не очень сильно.

На скоростном катере, троллейбусе и самолете они быстро поднялись на верхний уровень Моцартплаца, где Бах вскоре оказалась в четырехместном МПЧ – междупунктовом баллистическом челноке.

Она еще никогда не летала в МПЧ. Они были редкими, в основном из-за того, что тратили очень много энергии всего лишь ради сокращения времени полета на несколько минут. Большинство людей путешествовали в трубах метро, капсулы которых разгонялись до трех тысяч миль в час, паря в нескольких дюймах над индукционными рельсами в превосходном лунном вакууме.

Но для знаменитостей вроде Гэллоуэй полеты в МПЧ имели смысл. Ей было неприятно появляться в общественных местах, где ее сразу обступала толпа. А деньги, разумеется, не были для нее проблемой.

После мощного начального ускорения наступила невесомость. Бах она никогда не нравилась и понравилась еще меньше после нескольких бокалов спиртного.

Во время короткого полета сказано было очень мало. Бах не спросила, куда они направляются, а Гэллоуэй этого не сказала. Бах разглядывала через широкие окна проплывающий лунный ландшафт.

Подсчитывая долины, борозды и кратеры внизу, она вскоре поняла, куда они летят. Это была далекая долина – в том смысле, что через нее не проходила труба метро. Чуть больше чем через час над ней промчится станция Танго Чарли – не выше сотни метров над поверхностью.

МПЧ совершил посадку среди скопления прозрачных временных куполов. Их было более сотни, и вокруг еще больше МПЧ, чем Бах когда-либо доводилось видеть. Она решила, что большинство людей в куполах и возле них делятся на три категории. Очень богатые, владельцы частных космических кораблей, которые возвели большую часть этих портативных дворцов и наполнили их своими друзьями. Гражданские сановники в куполах, принадлежащих городам. И работники СМИ.

Представителей последней категории собрались сотни. Предстоящее событие было не из тех, которые они называют большой историей, зато очень зрелищное. И оно обеспечит впечатляющие видео для вечерних новостей.

Через всю залитую солнцем долину была проведена широкая черная полоса, обозначающая траекторию, по которой пролетит Танго Чарли. Множество камер и многочисленные группы облаченных в скафандры зрителей расположились вдоль середины этой линии, а много других – сбоку от нее, чтобы снимать приближение с разных точек. Далее виднелось около сотни больших туристических автобусов со стеклянными крышами и пестрый набор частных краулеров, автолетов, реактивных салазок и даже несколько пеших туристов – обычные люди, приехавшие посмотреть на событие.

Бах последовала за необычной публикой: Гэллоуэй, худой и немного призрачной в полупрозрачном скафандре, опирающейся на хрустальную трость, близнецами Майерсами, чьи руки-протезы не влезали в скафандры, поэтому их рукава торчали в стороны, раздутые, как распятые привидения, и за самыми странными из всей этой компании – теми самыми протезами рук, похожими на скульптуры из проволоки. Они шагали самостоятельно, опираясь на кончики пальцев, и смотрелись наподобие слабоумного расчлененного механического верблюда, бредущего по лунной пыли.

Они вошли в самый большой из куполов, возведенный на краю всей группы куполов ближе всего к черной линии, благодаря чему от траектории пролета станции их отделяло не более сотни метров.

Первым, кого увидела Бах, сняв шлем, был Хеффер.

Тот не заметил ее сразу. Как и многие другие в куполе, он смотрел на Гэллоуэй. Поэтому Бах увидела его лицо, когда его взгляд переместился от знаменитости на Джоя и Джея… и увидела изумление и ужас, слишком сильные, чтобы быть удивлением при виде их уродства. Это был взгляд узнавания.

Гэллоуэй говорила, что у нее есть превосходный источник информации.

Она заметила интерес Бах, улыбнулась и слегка кивнула. Все еще пытаясь снять скафандр, она подошла к Бах.

– Все верно. Близнецы услышали о том, что в отделе навигационного отслеживания может происходить кое-что интересное, вот они и отыскали твоего командира. Как выяснилось, у него довольно странные сексуальные пристрастия, хотя для Джея и Джоя они, вероятно, весьма заурядные. Они почесали там, где у него чешется, и он выложил все.

– Для меня это… довольно интересно, – признала Бах.

– Я так и подумала. Ты собираешься делать карьеру, оставаясь стажером в отделе навигационного отслеживания?

– У меня не имелось такого намерения.

– Я тоже так думаю. Послушай, не лезь в это. Я могу провернуть все так, что не будет никаких шансов, что это обернется против тебя. В течение недели ты получишь перевод с повышением в звании.

– Не знаю, если это…

– Если что? – прищурилась Гэллоуэй.

Бах колебалась лишь секунду.

– Я могу быть упрямой, но я не дура. Спасибо.

Гэллоуэй чуть неуклюже отвернулась и опять принялась с трудом выбираться из скафандра. Бах уже собралась предложить ей помощь, но тут Гэллоуэй посмотрела на нее и нахмурилась.

– А ты почему не снимаешь скафандр?

– Купол над нами очень прочный, но он однослойный. Осмотрись. Большинство местных сняли только шлемы, и многие носят их с собой. А большинство землян сняли скафандры. Они не понимают, что такое вакуум.

– Так ты говоришь, что здесь небезопасно?

– Нет. Но вакуум не прощает небрежности. И непрерывно пытается тебя убить.

Поколебавшись, Гэллоуэй перестала снимать скафандр.

* * *

Со шлемом в руке Бах бродила по электронной стране чудес.

Станция «Танго Чарли» не будет видна вплоть до менее чем минуты до приближения, но и тогда ее будет трудно заметить, поскольку она появится лишь на несколько угловых секунд выше горизонта. Но в сотнях миль от них были установлены камеры, уже способные ее видеть – и как яркую звезду, с заметной скоростью перемещающуюся по небу, и как подергивающееся изображение в некоторых длиннофокусных объективах. Бах наблюдала за тем, как колесо станции заполняет экран, и вскоре смогла даже разглядеть мебель за одним из окон.

Тут она впервые после прибытия подумала о Чарли. И задумалась о том, сказал ли ей Тик-Так – нет, черт побери, компьютер станции – о приближении к Луне, а если сказал, то будет ли Чарли наблюдать за ним? Какое окно она выберет? Бах шокировала мысль, что если Чарли выберет правильное, то она сможет мельком ее увидеть.

Осталось всего несколько минут. Зная, что это глупо, Бах все же стала смотреть вдоль линии, обозначенной тысячами камер, надеясь уловить первый отблеск.

Она заметила Меган Гэллоуэй, сопровождаемую операторами и, несомненно, произносящую нечто светлое и остроумное для своей огромной аудитории. Гэллоуэй находилась здесь не столько ради самого события, сколько ради множества знаменитостей, собравшихся на него посмотреть. Бах увидела, как Гэллоуэй подошла к известной телезвезде, тот улыбнулся и обнял ее, что-то пошутив насчет скафандра Гэллоуэй.

«Ты можешь с ним познакомиться, если захочешь», – подумала Бах. И немного удивилась, поняв, что такое знакомство ее вовсе не интересует.

Она увидела, как Джой и Джей что-то бурно обсуждают с Хеффером. Вид у близнецов был довольный.

Бах увидела, как время на часах обратного отсчета приближается к последней минуте.

И тут телескопическое изображение с одной из удаленных камер резко задергалось. Через несколько секунд станция пропала из поля зрения этой камеры. Встревоженные техники начали возвращать картинку.

– Сейсмическая активность, – сказал один из них настолько громко, что Бах его расслышала.

Она посмотрела на монитор другой удаленной камеры, показывающей станцию как очень яркую звездочку над горизонтом. У нее на глазах искорка стала увеличиваться, пока не превратилась в диск. И на другой части экрана, в точке высоко в лунных горах, взметнулось облако пыли и щебня. Наверное, это и есть сейсмическая активность, решила Бах. Оператор камеры приблизил это извержение, и Бах нахмурилась. Она не могла догадаться, какой из видов лунотрясений мог вызвать такой эффект. Все это больше походило на удар. Камни и пылинки взметались геометрически симметричными фонтанами, и каждый кусочек, от самого большого валуна до мельчайшей пылинки двигался с одинаковой скоростью и по идеальной математической траектории, не затормаживаясь сопротивлением воздуха – так, как невозможно воспроизвести на Земле. Этот фонтан постепенно принял форму серого расширяющегося купола, медленно уплощающегося наверху.

Нахмурившись, она перевела внимание на ту точку на равнине, где, как ей сказали, должна показаться станция. Она заметила первый ее отблеск, но, к своей тревоге, увидела еще с десяток расширяющихся куполов. Отсюда они казались не крупнее мыльных пузырей.

Тут извергся еще один каменный фонтан, неподалеку от импровизированной парковки, заставленной туристическими автобусами.

И внезапно Бах поняла, что происходит.

– Она по нам стреляет! – крикнула она. Все смолкли, и, когда люди еще поворачивались к ней, она крикнула: – Все в скафандры!

Ее голос утонул в звуке, наводящем ужас на каждого лунария: пронзительном и жутком свисте вырывающегося воздуха.

«Шаг первый, – услышала она голос инструктора, давным-давно наставлявшего ее. – Обеспечить герметичность собственного скафандра. Ты не сможешь никому помочь, мужчине, женщине или ребенку, если вырубишься раньше, чем окажешься в скафандре».

Чтобы надеть и загерметизировать шлем, требовалось пять секунд, и эту операцию она отрабатывала тысячу раз еще ребенком. Бах увидела большую дыру в пластиковом куполе. Через нее вылетала всякая всячина, выметенная внезапным ветром – бумаги, одежда, два шлема…

Надев шлем, она огляделась и поняла, что многие из этих людей обречены. Они сняли скафандры, и у них почти не было шансов надеть их вовремя.

Следующие несколько секунд запомнились ей чередой образов.

Валун, несколько тонн сухого лунного камня, расплющивает телевизионные мониторы.

Пухлый коротышка с трясущимися руками никак не может надеть шлем на лысую голову. Бах вырывает у него шлем, напяливает и резко поворачивает, из-за чего коротышка падает.

Джой и Джей, практически уже мертвецы, убитые невозможностью разместить механические руки внутрь скафандров, спокойно стоят, застыв в металлическом объятии.

За черной линией, кувыркаясь, медленно взлетает туристический автобус. По всей долине грибами вырастает сотня жутких серых куполов после взрывов.

А вот и Гэллоуэй. С напряженной сосредоточенностью на лице она со всей возможной скоростью бредет, догоняя катящийся шлем. Из ноздри течет кровь. Под остатками купола теперь все происходит почти беззвучно.

Бах хватает шлем и сбивает Гэллоуэй подножкой. Далее все как на тренировке: надеть шлем, повернуть, нажать три защелки-фиксатора, затем переключатель аварийного наполнения скафандра. Она видит, как Гэллоуэй взвывает от боли и пытается зажать уши ладонями.

Лежа рядом с ней, она смотрит вверх, где последний большой кусок оболочки купола уносит остатками воздуха и видит… станцию.

Это маленькое колесо, катящееся над горизонтом. Не крупнее монеты.

Она моргает.

И вот оно уже здесь. Огромное, нависающее, летящее прямо на нее сквозь ад горящей пыли.

Именно пыль наконец-то сделала лазеры видимыми. Длинные световые спицы вспыхивали и гасли миллисекундными импульсами, и при каждом импульсе миллиарды пылинок испарялись в багряной вспышке, выжигающей глаза.

Невозможно, что она видела это дольше одной десятой секунды, но ей казалось, что вспышки длятся гораздо дольше. Это зрелище останется с ней, и не только в памяти. Еще много дней после страшного события ее зрение было нарушено паутиной багряных линий.

Но намного хуже оказалось грандиозное величие этой летящей конструкции, вращающейся угрозы, мчащейся на нее из бездны. Этот образ останется с ней гораздо дольше, чем на несколько дней. И будет возвращаться к ней только по ночам, во снах, которые станут будить ее годами, мокрую от пота.

И последний яркий образ, который она унесет с собой из той долины – Гэллоуэй. Перевернувшись, она направила хрустальную трость на колесо станции, уже далеко над горизонтом. С торца трости вылетает луч лазера и протягивается вдаль, в бесконечность.

* * *

– Ух, ты! – воскликнула Шарлотта Изольда Хилл Перкинс-Смит. – Тик-Так, это было здорово! Давай это повторим.

Зависнув в самом центре «ступицы» колеса станции, Чарли наблюдала за сближением от начала до конца. Оно во многом напоминало американские горки, какими она их представляла, посмотрев фильмы из памяти Тик-Така. Если у этого зрелища и имелся недостаток – и она не жаловалась, вовсе нет, – так это то, что все закончилось слишком быстро. Почти час она наблюдала, как Луна увеличивается, пока не перестала казаться круглой, а внизу не замелькал лунный ландшафт. Но прежде она не видела его так подробно. На этот раз он все приближался и приближался, проносился все быстрее и быстрее, пока не понесся со скоростью миллион миль в час. Потом замелькали яркие вспышки… и постепенно лунная поверхность опять начала отдаляться. Луна все еще была видна сзади, стремительно уменьшавшаяся и уже не очень интересная.

– Рад, что тебе понравилось, – сказал Тик-Так.

– Я только хочу спросить кое-что. Зачем мне пришлось надеть скафандр?

– Простая предосторожность.

Она пожала плечами и направилась к лифту.

Когда кабина доставила ее на обод, она нахмурилась. Где-то далеко на ободе звучали сигналы тревоги.

– У нас проблемы? – спросила она.

– Мелкие.

– Что случилось?

– Нас ударили несколько камней.

– Должно быть, мы пролетели совсем близко!

– Чарли, если бы ты была здесь, когда мы пролетали, ты смогла бы протянуть руку и написать на камне свое имя.

Она хихикнула, представив такое, потом заторопилась проверить, все ли хорошо у собак.

Часа через два ее вызвала на связь Анна-Луиза. Чарли поначалу решила вызов игнорировать, потому что у нее было ужасно много дел, но потом все же уселась перед камерой. На экране она увидела Анну-Луизу, рядом с ней сидела другая женщина.

– У тебя все хорошо, Чарли? – поинтересовалась Анна-Луиза.

– А почему у меня не должно быть хорошо?

«Проклятье, – подумала она. Не следовало отвечать вопросом на вопрос. – Но, с другой стороны, какое у Анны право спрашивать о таком?»

– Мне интересно, ты наблюдала за тем, что происходило недавно, когда ты пролетала так близко от Луны?

– Конечно. Это было здорово.

Наступила короткая пауза. Женщины переглянулись, потом Анна-Луиза вздохнула и посмотрела на Чарли.

– Чарли, я должна тебе кое о чем рассказать.

* * *

Как и при большинстве катастроф с разгерметизацией, первая помощь потребовалась немногим. Большинство серьезных ранений стали фатальными.

У Гэллоуэй возникли проблемы со слухом, у Бах все еще мелькали перед глазами пятна. Зато Хеффер даже не ударился головой.

Подсчет погибших еще не завершили, но итог будет мрачным.

Целый опасный час после пролета станции ее предлагали сбить.

Большая часть консультативной группы уже собралась в зале для совещаний к тому времени, когда прибыли Бах и Хеффер – и идущая следом Гэллоуэй. Шли жаркие дебаты. Гэллоуэй узнали, и некоторые были склонны оспорить ее присутствие в зале, но таких Хеффер быстро заткнул. Сделка была заключена еще в МПЧ, на пути с места катастрофы. По достигнутому соглашению Гэллоуэй получала эксклюзивные права на эту историю. Она доказала Хефферу, что Джой и Джей сохранили записи о его упущениях в системе безопасности.