Текст книги "Голубое шампанское"

Она оттолкнула его руку и тряхнула головой:

– Я к вам пришла не на операцию. Я просто хочу знать. Какой объем работы потребуется и насколько точно вы сможете воспроизвести требования церкви? – Тут она нахмурилась и метнула в него подозрительный взгляд: – А чем вам не нравится мой нос?

– Дорогая, я вовсе не намекал, что он мне не нравится. Более того, он определенно придает властности, которая наверняка бывает вам иногда полезна – если учесть, в каких кругах вы вращаетесь. И даже то, что он слегка скошен влево, можно эстетически оправдать, если…

– Забудем о нем, – оборвала Бах хирурга, злясь на себя за то, что развесила уши. – Просто ответьте на мой вопрос.

Хирург внимательно ее осмотрел, попросил встать и повернуться. Она уже собралась заметить, что совершенно необязательно оценивать ее как кандидата на операцию, а лишь как абстрактную женщину, когда Атлас словно утратил к ней интерес.

– Работы потребуется немного, – сообщил он. – Рост у вас лишь слегка больше требуемого; я могу укоротить вам берцовые кости и голени или же поработать с позвоночником. Здесь убрать немного подкожного жира, здесь добавить. Срезать соски, удалить матку и яичники, зашить промежность. Будь вы мужчиной, удалил бы пенис. Череп пришлось бы вскрыть и переместить кое-какие кости, затем переделать лицо, начиная отсюда. Скажем… работы на двое суток. Ночь в клинике и еще одна амбулаторно.

– А когда вы закончите, что останется для моей идентификации?

– Вы не могли бы повторить?

Бах кратко объяснила ситуацию. Атлас задумался.

– Да, тут у вас проблема. Я ликвидирую отпечатки пальцев, как на руках, так и на ногах. Не оставляю наружных шрамов, даже микроскопических. Полностью избавляю от родинок, веснушек, бородавок и родимых пятен. А вот анализ крови вам бы помог, изображение сетчатки тоже. И рентгенограмма черепа. Запись голоса… вряд ли. Я по возможности стараюсь сделать одинаковыми даже голоса. Что-либо еще… нет, больше ничего в голову не приходит.

– И совершенно ничего такого, что можно выявить при чисто визуальном исследовании?

– В этом же и заключен весь смысл операции, не так ли?

– Знаю. Я лишь надеялась, что вам известно нечто такое, о чем барби даже не догадываются. Но все равно спасибо.

Хирург встал и поцеловал ей руку:

– Не за что. Но если вы когда-нибудь решите заняться своим носом…

* * *

Бах встретилась с Вейлом у входа в храм в центре Энтауна. Он провел здесь все утро, копаясь в архивах, и по его виду она сразу поняла, что ничего стоящего он не нашел. Джорге провел ее в маленький кабинет, где в старых шкафах хранились архивы. Там их уже ждала барби, которая заговорила безо всякой преамбулы:

– Вчера вечером на уравнивании мы решили помочь вам, чем сможем.

– Да? Спасибо. Я как раз гадала, станете ли вы нам помогать, учитывая то, что случилось пятьдесят лет назад.

– А что тогда случилось? – озадаченно спросил Вейл.

Бах подождала, надеясь, что барби объяснит, но та, очевидно, не собиралась.

– Ладно, сама скажу. Я узнала про это вчера. Стандартисты уже были однажды замешаны в убийстве, вскоре после своего появления на Луне. Ты заметил, что они никогда не появляются в Новом Дрездене?

– И что с того? – пожал плечами Вейл. – Они же держатся особняком.

– Им было приказано держаться особняком. Поначалу они, как и любые граждане, могли перемещаться свободно. Потом кто-то из них совершил убийство – на сей раз не стандартиста. Было точно известно, что убийца – барби. Имелись свидетели. Полиция начала поиски убийцы. Угадай, чем все кончилось.

– Они наткнулись на те же проблемы, что и мы. – Вейл поморщился. – Похоже, мы тоже зашли в тупик.

– Да, трудно сохранять оптимизм, – согласилась Бах. – Убийцу так никогда и не нашли. Барби предложили выдать властям кого-то из своих, выбрав его случайным образом и полагая, что закон это удовлетворит. Но, разумеется, такой выход никого не устроил. Разразился серьезный скандал, прилагались немалые усилия к тому, чтобы заставить их ввести признаки отличия, вроде вытатуированного на лбу номера. Впрочем, сомневаюсь, что такой прием сработал бы. Номер всегда можно скрыть.

Но факт остается фактом – в барби увидели опасность для общества. Они могут убить кого угодно и тут же раствориться в своей общине, затеряться в нем песчинкой на морском берегу. И мы окажемся бессильны наказать виновного. Потому что закон не предусматривает, как поступать в таких случаях.

– И чем все закончилось?

– Дело помечено как закрытое, но не было ни ареста, ни приговора, ни обвиняемого. Заключили сделку, согласно которой стандартисты могут практиковать свою религию до тех пор, пока они не смешиваются с остальными гражданами. И они обязаны оставаться в Энитауне. Я права?

Она взглянула на барби.

– Да. Мы соблюдаем это соглашение.

– Не сомневаюсь. Большинство людей даже не подозревают, что вы здесь обитаете. Но теперь у нас другой случай. Одна из барби убивает другую, да еще перед телекамерой… – Бах смолкла и задумалась. – Мне пришло в голову… минуточку. Погодите… – Собственные выводы ей не понравились. – Я вот о чем подумала. Убийство произошло на станции подземки. Это единственное место в Энитауне, которое сканируется муниципальной системой безопасности. А пятьдесят лет – долгий срок между убийствами, даже в таком маленьком… сколько, ты говорил, здесь живет людей, Джорге?

– Около семи тысяч. И я, кажется, знаю их всех.

Вейл провел весь день, сортируя барби. Судя по измерениям, сделанным на основе видеозаписи, рост убийцы находился у верхней границы допустимого предела.

– Так что? – обратилась Бах к барби. – Если что-либо такое, что мне следует знать?

Женщина прикусила губу. Она явно колебалась, не могла на что-то решиться.

– Ну же. Вы ведь сказали, что собираетесь мне помочь.

– Хорошо. За последний месяц было еще три убийства. Вы бы и о последнем ничего не узнали, не произойди оно в том месте, куда допускаются посторонние. А на платформе в тот момент находились торговые агенты поставщиков. Они-то и сообщили в полицию. Мы ничего не могли сделать, чтобы скрыть убийство.

– Но почему вы хотели его скрыть?

– Разве это не очевидно? Мы живем, постоянно помня о грозящей нам возможности преследования. И мы не хотим считаться угрозой для других. Мы хотим выглядеть миролюбивыми – а это действительно так, – и предпочитаем решать проблемы нашей группы внутри самой группы. С помощью божественного согласия.

Бах знала, что ничего не добьется, двигаясь в этом направлении. И решила вернуть разговор к предыдущим убийствам.

– Расскажите все, что знаете. Кто был убит и есть ли у вас предположения о мотиве? Или же мне следует поговорить с кем-то еще? – Тут ей пришла в голову неприятная мысль, и Бах удивилась, почему не задала этот вопрос раньше: – Вы та самая, с кем я разговаривала вчера? Погодите, я перефразирую. Вы то самое тело… то есть это тело передо мной…

– Мы поняли вопрос, – ответила барби. – Да, вы правы. Мы… Я та самая, с кем вы говорили. – Она буквально выдавила из себя личное местоимение, яростно при этом покраснев. – Мы были… Я была выбрана как компонент для общения с вами, поскольку на уравнивании было решено, что это дело необходимо уладить. Это тело было… я была избрана для общения с вами в качестве наказания.

– Вы можете не произносить «я», если не хотите.

– О, спасибо!

– В наказание за что?

– За… склонность к индивидуализму. На уравнивании мы говорили слишком лично – в пользу сотрудничества с вами. В качестве политической необходимости. Консерваторы желали придерживаться наших священных принципов, невзирая на любые последствия. Мы разделились, и это породило в нашем организме плохие ощущения, болезнь. Это тело высказалось, и было наказано – назначением… индивидуальным… для общения с вами.

Говоря, женщина отводила глаза. Ее лицо пылало от стыда.

– Этому телу было поручено назвать вам свой серийный номер. И когда вы придете сюда снова, вам нужно будет вызвать номер 23900.

Бах записала номер.

– Хорошо. Что вы можете сказать о возможном мотиве? Считаете ли вы, что все убийства были совершены одним и тем же… компонентом?

– Мы не знаем. Мы не более способны выделить… индивидуума из группы, чем вы. Но мы очень напуганы. Нам страшно.

– Еще бы. Есть ли у вас основания полагать, что жертвы были… можно ли так выразиться?.. известны убийце? Или же они были выбраны случайно?

Бах надеялась, что это не так. Преступников, убивающих бессистемно, поймать труднее всего. Не имея мотива, тяжело связать убийцу с жертвой и выделить кого-то одного, просеивая тысячи подозреваемых. В случае с барби проблема становилась сложнее в квадрате. Даже в кубе.

– Мы не знаем и этого.

Бах вздохнула:

– Я хочу встретиться со свидетелями преступления. И допросить их.

Вскоре к ней привели тринадцать барби. Бах намеревалась тщательно допросить их и проверить, совпадают ли их рассказы и не изменились ли они за прошедшее время.

Она усадила их, стала вызывать по очереди и почти немедленно наткнулась на каменную стену. У нее ушло несколько минут на то, чтобы увидеть проблему – несколько наполненных отчаянием минут, потраченных на попытку установить, кто из барби разговаривал с офицером полиции первой, кто второй, и так далее.

– Погодите. Слушайте внимательно. Присутствовало ли это тело физически в момент преступления? И видели ли эти глаза, что произошло?

Барби нахмурилась:

– Нет. Но разве это имеет значение?

– Для меня имеет, детка. Эй, двадцать три тысячи!

Вызванная барби просунула голову в приоткрытую дверь.

– Мне нужны те, кто там был. А не тринадцать барби, выбранных наугад.

– Но эта история известна всем.

Бах потратила еще пять минут, объясняя, в чем для нее состоит разница, потом прождала еще час, пока 23900-я отыскивала настоящих свидетелей.

И она вновь уперлась в каменную стену. Все тринадцать дали абсолютно идентичные показания. Бах знала, что такое невозможно. Свидетели всегда описывают увиденное по-разному. Они выставляют себя героями, выдумывают события, происходившие до или после случившегося, меняют последовательность событий и толкуют их на свой лад. Но только не барби. Бах билась целый час, пытаясь вытрясти из одной барби показания. Тщетно. Она наткнулась на консенсус – барби обсудили произошедшее между собой, создали некий рассказ о событиях, а затем объявили его истиной. Вполне возможно, что этот рассказ близко соответствовал действительности, но толку от него не оказалось никакого. Бах требовались противоречия – чтобы вцепиться в них, – а их не было.

И, что хуже всего, она не сомневалась, что никто ей не лжет. Если бы она допросила тринадцать выхваченных наугад барби, то услышала бы точно такие же ответы. И каждая из них считала бы, что была на месте убийства, потому что кто-то из них там был и рассказал остальным. Что произошло с одной, произошло со всеми.

Выбор вариантов действий таял на глазах. Бах отпустила свидетельниц, вызвала 23900-ю и усадила ее. Потом заговорила, загибая пальцы:

– Первое. У вас есть личные вещи погибшей?

– У нас нет частной собственности.

Бах кивнула.

– Второе. Вы можете отвести меня в ее комнату?

– Мы спим в любой комнате, которая вечером оказывается свободной. У нас нет…

– Понятно. Третье. Могли ли ее друзья или коллеги, с которыми я… – Бах потерла лоб. – Так, про это забудем. Четвертое. Какая у нее была работа? И где она работала?

– Все работы здесь взаимозаменяемые. Мы делаем то, что требуется…

– Понятно! – взорвалась Бах. Она встала и принялась расхаживать. – Ну что, черт побери, мне делать в такой ситуации? Мне попросту не с чем работать, ни единой зацепочки. Невозможно понять, почему ее убили, невозможно установить убийцу, невозможно… Проклятье! Так что же мне делать?

– Мы и не ждем от вас каких-либо действий, – негромко проговорила барби. – Мы не просили вас приезжать. И нам очень хочется, чтобы вы оставили нас в покое.

Охваченная злостью, Бах забыла об этом. Она остановилась, постояла в нерешительности, потом поймала взгляд Вейла и дернула головой в сторону двери:

– Пошли отсюда.

Вейл молча вышел следом за Анной-Луизой и торопливо зашагал, догоняя ее.

Они дошли до станции, и Бах остановилась возле поджидающей их капсулы. Лейтенант тяжело опустилась на скамью, подперла руками подбородок и принялась наблюдать за барби, по-муравьиному суетящимися на погрузочной платформе.

– Идеи есть?

Вейл покачал головой, уселся рядом, снял форменную шапочку и вытер вспотевший лоб.

– Они поддерживают здесь слишком высокую температуру, – сказал он.

Бах кивнула, не прислушиваясь к его словам. Она наблюдала за группой барби, от которой отделились двое, направляясь в их сторону. Обе смеялись, словно над какой-то шуткой, и смотрели прямо на Анну-Луизу. Внезапно одна сунула руку под блузу и выхватила длинный сверкающий стальной нож. Одним плавным движением она вонзила его в живот соседки и рванула лезвие вверх – с такой силой, что та даже слегка приподнялась. Та, которую ударили ножом, первую секунду удивленно смотрела вниз и с открытым ртом наблюдала, как нож потрошит ее, словно рыбу. Потом ее глаза распахнулись, она с ужасом уставилась на убийцу и медленно опустилась на колени, вцепившись в рукоятку ножа. Хлынувшая кровь уже пропитала ее белую униформу.

– Остановите ее! – крикнула Бах.

Стряхнув охвативший ее в первый момент паралич, она помчалась по платформе. Происходящее в точности напоминало запись предыдущего убийства.

Она находилась метрах в сорока от убийцы. Та убегала неторопливой трусцой. Бах пробежала мимо раненой барби – та сейчас лежала на боку, все еще почти с нежностью держась за рукоятку ножа и свернувшись калачиком вокруг источника боли. Анна-Луиза ткнула кнопку тревоги на коммуникаторе, оглянулась, увидела Вейла, стоящего на коленях возле истекающей кровью барби, снова посмотрела вперед… и увидела мельтешение бегущих фигур. За кем из них она гналась? За кем?

Она схватила одну из барби – ту, что вроде бы находилась в том же месте и бежала туда же, что и убийца перед тем, как Бах оглянулась. Лейтенант развернула барби и сильно ударила ее по шее ребром ладони. Барби упала, а Бах в это время пыталась уследить за всеми остальными одновременно. Они бежали в обоих направлениях – кто-то убегал, а кто-то бежал на грузовую платформу посмотреть на случившееся. И теперь глазам Анны-Луизы предстало безумное зрелище, полное криков, воплей и мельтешения.

Бах заметила на полу что-то окровавленное, затем опустилась на колени возле неподвижной фигуры и защелкнула на ней наручники.

Потом подняла взгляд и увидела море лиц. Одинаковых.

* * *

Комиссар приглушил свет и, вместе с Бах и Вейлом, повернулся к большому экрану в дальнем конце комнаты. Возле экрана стояла эксперт департамента полиции с указкой в руке. Включили запись.

– Вот они, – сказала женщина, наведя на двух барби кончик длинной указки. Сейчас это были лишь фигурки на краю толпы, едва начавшие движение в сторону камеры. – Это жертва, подозреваемая справа от нее.

Все еще раз просмотрели сцену убийства. Бах поморщилась, заметив, как поздно она среагировала. В ее пользу говорило лишь то, что Вейл отреагировал еще чуть медленнее.

– Лейтенант Бах начинает перемещаться в эту сторону. Подозреваемая убегает по направлению к толпе. Если вы заметили, то она наблюдает за лейтенантом через плечо. Вот этот момент. Смотрите. – Эксперт остановила кадр. – Бах утратила зрительный контакт. Подозреваемая срывает пластиковые перчатки, которые надела, чтобы не испачкать руки кровью. Бросает, перемещается наискосок в сторону. И когда Бах обернулась, то, как мы теперь видим, начала преследовать уже другую, ошибочную подозреваемую.

Бах с каким-то извращенным восхищением наблюдала, как ее фигурка на экране проводит захват барби – но, увы, не той, а настоящая убийца стоит всего лишь в метре от нее справа. Запись снова пустили с нормальной скоростью, и Бах не моргая вглядывалась в убийцу, пока у нее от напряжения не заслезились глаза. Уж теперь-то она ее не упустит.

– Поразительно смелая особа. Она еще целых двадцать минут не уходила с места преступления.

Бах увидела, как она на экране помогает медикам перенести раненую барби в капсулу. Убийца при этом стояла возле локтя Анны-Луизы, почти касаясь ее.

Руки Бах покрылись гусиной кожей. Она вспомнила тошнотворное чувство страха, охватившее ее, когда она опустилась на колени возле раненой женщины. «Убийцей может оказаться любая из них. Например, та, что стоит у меня за спиной…»

Тогда она достала оружие, встала спиной к стене и не сходила с места, пока через несколько минут не прибыло подкрепление.

Комиссар подал знак. Включили свет.

– Докладывайте, что у вас есть, – велел он.

Бах взглянула на Вейла, раскрыла свой блокнот и стала читать:

– «Сержант Вейл смог установить контакт с пострадавшей незадолго до прибытия медиков. Он спросил ее, известно ли ей что-либо подходящее для идентификации нападавшей. Она ответила отрицательно, добавив лишь, что это был «гнев». Пояснить она не смогла». Далее цитирую из рапорта, написанного сержантом Вейлом немедленно после этого разговора: «“Больно, мне так больно. Я умираю… умираю”. Я сказал ей, что помощь уже в пути. Она ответила: “Я умираю”. Далее пострадавшая потеряла сознание, и я попросил рубашку у кого-нибудь из наблюдавших за нами, чтобы остановить кровь. Помочь не захотел никто».

– Причиной стало слово «я», – добавил Вейл. – Едва она его произнесла, как все начали расходиться.

– «Пострадавшая еще раз пришла в сознание, – продолжила Бах, – и успела прошептать мне номер. Это был номер “двенадцать-пятнадцать”, который я записал как “один-два-один-пять”. Тут она приподнялась и повторила: “Я умираю”.». – Бах закрыла блокнот и взглянула на комиссара. – Разумеется, она оказалась права.

Лейтенант нервно кашлянула и стала докладывать дальше:

– Мы воспользовались разделом 35б «Единого кодекса Нового Дрездена» и приостановили неприкосновенность гражданских свобод – локально и на время поиска. Компонент с номером 1215 мы установили очень просто – выстроив всех барби и заставив их спустить штаны. У каждой из них на ягодице вытатуирован серийный номер. Компонент 1215, некто Сильвестр Дж. Кронхаузен, в настоящий момент находится под стражей.

Пока поиск продолжался, мы вошли в спальную ячейку номер 1215 вместе с группой криминалистов. И в потайном отделении под кроватью нашли вот это.

Бах встала, раскрыла пакет для вещественных доказательств и разложила предметы на столе.

Резная деревянная маска – с огромным крючковатым носом, усами и окантовкой из черных волос. Вслед за маской Бах выложила на стол несколько баночек с пудрами, кремами, красками для грима и флакон одеколона. Черный нейлоновый свитер, черные брюки, черные кроссовки. Пачка вырезанных из журналов фотографий самых обычных людей, многие из которых были одеты гораздо обильнее, чем считалось нормальным на Луне. И наконец, парик и нечто непонятное.

– Что это такое? Последний предмет? – спросил комиссар.

– Меркин, сэр, – пояснила Бах. – Парик для лобка.

– А-а… – протянул комиссар, обозрел разложенную на столе коллекцию и откинулся на спинку кресла. – Кому-то очень нравится одеваться.

– Очевидно, сэр. – Бах стояла по стойке вольно, сцепив за спиной руки и сохраняя на лице равнодушие. Ее терзало острое ощущение неудачи, смешанное с холодной решимостью найти и арестовать ту, у которой хватило наглости стоять совсем рядом после совершенного на глазах у Анны-Луизы убийства. Лейтенант не сомневалась, что место и время преступления были выбраны осознанно и что несчастную барби казнили в назидание полиции.

– Вы полагаете, что эти вещи принадлежат убитой?

– У нас нет оснований это утверждать, сэр. Однако обстоятельства свидетельствуют в пользу такого вывода.

– Какие?

– Я не могу быть полностью уверена… но эти вещи могли принадлежать жертве. При обыске в других, выбранных наугад комнатах, ничего похожего обнаружено не было. Мы показали эти предметы компоненту 23900, нашему посреднику. Она утверждает, что их назначение ей неизвестно. – Помолчав, Бах добавила: – Полагаю, она лжет. Потому что смотрела на эти предметы с отвращением.

– Вы ее арестовали?

– Нет, сэр. Я не сочла это разумным. Она – наша единственная связь с барби. Уж какая ни есть.

Комиссар нахмурился и сплел пальцы.

– Продолжайте расследование, лейтенант Бах. Честно говоря, нам следует покончить с этим делом как можно скорее.

– Полностью с вами согласна, сэр.

– Возможно, вы меня не поняли. Нам нужно предъявить обвиняемого. И сделать это как можно скорее.

– Сэр, я делаю все, что в моих силах. Но если говорить откровенно, то я начинаю гадать, осталось ли еще нечто такое, что я могу сделать.

– Вы и сейчас меня не поняли.

Комиссар обвел взглядом кабинет. Эксперт и стенографистка уже ушли. Он остался наедине с Бах и Вейлом. Комиссар щелкнул клавишей на столе. Бах догадалась, что он выключает записывающее устройство.

– Пресса уже набирает обороты в этой истории. Нас начинают критиковать. С одной стороны, люди боятся этих барби. Им напомнили о случившемся полсотни лет назад убийстве и заключенном после него неофициальном соглашении. И оно им не очень-то нравится. С другой стороны, есть и либертарианцы, борцы за всяческие гражданские права. Они будут упорно защищать барби и связывать властям руки – просто из принципа. У правительства же нет ни малейшего желания расхлебывать эту кашу. И тут я их вряд ли могу обвинить.

Бах промолчала, и комиссар болезненно поморщился.

– Как вижу, придется все сказать открытым текстом. Мы арестовали подозреваемого.

– Вы имеете в виду компонент 1215, Сильвестра Кронхаузена?

– Нет. Я говорю о той барби, которую арестовали вы.

– Сэр, из записи совершенно четко следует, что она невиновна. Она просто оказалась рядом.

Сказав это, Бах ощутила, как заполыхали ее щеки. Проклятье, она ведь просто делала свою работу… как могла.

– А вы взгляните на это.

Комиссар нажал кнопку, запись включилась снова. Но качество ее стало гораздо хуже. Картинку припорошил «снег» помех, иногда на секунду-другую забивая изображение полностью. Имитация отказа камеры получилась замечательно. Бах опять увидела, как бежит через толпу – тут экран опять на секунду вспыхнул белым – и как вырубает ту самую барби. Наконец в кабинете опять стало светло.

– С экспертом я уже поговорил. Она промолчит. А вам – обоим – светит премия.

Комиссар перевел взгляд с Вейла на Бах.

– Я не могу пойти на такое, сэр.

Комиссар словно надкусил лимон.

– Я ведь не сказал, что мы сделаем это сегодня. Это лишь один из вариантов. Но я прошу рассмотреть и его, просто иметь в виду. Больше я ничего не скажу. Ведь они сами этого хотят. И предложили вам точно такую же сделку, когда вы приехали туда в первый раз. Мы получаем признание, закрываем дело, все тихо и спокойно. Арестованная у нас уже есть. Она только что сказала, что убила ее. Убила обеих. А теперь спросите себя – лжет ли она? В соответствии с ее же моральными ценностями? Она верит в то, что в убийствах есть и ее доля вины, а общество требует от нас назвать преступника. Так кому станет хуже, если мы пойдем на компромисс с барби и выпустим пар?

– Сэр, на такое я не пойду. Я принимала совсем другую присягу. Я клялась защищать невиновных, а она невиновна. Она единственная барби, про которую я точно знаю, что она невиновна.

Комиссар вздохнул:

– Бах, у вас есть четыре дня. А потом вы назовете мне альтернативу.

– Да, сэр. И если не смогу, то говорю прямо сейчас, что не стану мешать вашему плану. Но вам придется принять мою отставку.

* * *

Анна-Луиза Бах лежала в ванне, сунув под голову сложенное полотенце. Над ровной поверхностью воды виднелись лишь ее шея, соски и колени – темно-красные из-за щедро добавленной в воду ароматической соли. В зубах она сжимала длинную тонкую сигару, испускающую ленточку пахнущего лавандой дыма. Завиваясь, тот возносился к потолку, сливаясь с облаком пара.

Она высунула ногу и повернула краны, выпуская остывшую воду и добавляя горячей, пока с бровей не потек пот. Лейтенант отмокала в ванне уже несколько часов. Кончики ее пальцев напоминали миниатюрные стиральные доски.

Похоже, выбор у нее скудный. Барби оставались чужими и для нее, и для любого, кто мог бы продолжить расследование вместо нее. Они не желали ее помощи в раскрытии преступлений. Все старые правила и процедуры оказались бесполезны. Свидетели не значили ничего; не представлялось возможным ни отличить одного от другого, ни разделить их показания. Возможность совершить убийство? Она имелась у нескольких тысяч индивидуумов. Мотив абсолютно непонятен. Приметы убийцы имеются подробнейшие, и даже записи самих убийств. Обе бесполезны.

Оставался последний образ действий, способный принести результат. И в ванне она отмокала несколько часов как раз в надежде оценить, насколько важна для нее работа.

Черт, а какая еще профессия ей по душе?

Она быстро вылезла из ванны, обильно залив пол водой. Торопливо прошла в спальню, сдернула с кровати одеяло и шлепнула обнаженного мужчину по заднице.

– Подъем, Свенгали! – гаркнула она. – У тебя появился шанс поработать с моим носом.

* * *

Пока у нее еще работали глаза, она использовала каждую минуту, читая о стандартистах все, что сумела отыскать. Когда Атлас занялся ее глазами, информацию ей принялся нашептывать компьютер. Она запомнила почти всю «Книгу стандартов».

Десять часов хирургии, затем восемь часов в параличе на спине, пока тело проходило ускоренную регенерацию. И все эти восемь часов ее глаза считывали строки, проползающие по висящему на потолке экрану.

Три часа на тренировку, чтобы привыкнуть пользоваться укоротившимися руками и ногами. Еще час на сбор экипировки.

Выйдя из клиники Атласа, она решила, что сойдет за барби до тех пор, пока на ней остается одежда. Она не собиралась заходить настолько далеко.

* * *

Люди склонны забывать о ведущих на поверхность Луны шлюзах. Бах неоднократно использовала этот факт, чтобы оказаться в тех местах, где ее никто не ждал.

Она остановила взятый напрокат краулер возле шлюза и оставила его там же. Неуклюже перемещаясь в скафандре, Бах вошла в шлюз, прошла цикл герметизации и шагнула через внутреннюю дверь в техническое помещение Энитауна. Сунула скафандр в шкафчик, зашла в душевую, быстро осмотрела себя в зеркале, затянула мерную ленту, стягивающую в талии ее просторный белый комбинезон, и вышла в полутемный коридор.

Во всех ее поступках не имелось совершенно ничего противозаконного, и все же она была на взводе. Вряд ли барби отнесутся к ней благожелательно, если разоблачат ее маскарад, и ей уже довелось убедиться в том, насколько просто для барби исчезнуть навсегда. Трое сгинули без следа еще до того, как Бах поручили это дело.

Помещения казались покинутыми. По условному дневному циклу Нового Дрездена сейчас был поздний вечер. Бах торопливо шагала по безмолвным коридорам к главному залу в храме.

Зал был набит барби, и Бах едва не оглохла – все они говорили одновременно. Лейтенант без труда слилась с толпой и через несколько минут убедилась, что с ее лицом Атлас поработал на совесть – как и обещал.

Обряд уравнивания служил для барби способом стандартизации опыта. Они не смогли упростить свою жизнь до такой степени, когда каждый из членов общины переживает в течение дня одно и то же; в «Книге стандартов» утверждалось, что это есть цель, к которой необходимо стремиться, но она, вероятнее всего, недостижима по эту сторону Святого Воссоединения с богиней. Тем не менее барби сумели сделать ежедневные работы настолько простыми, что любая «частица общины» могла выполнять любую. Община не стремилась к доходам и богатствам, однако воздух, воду и пищу приходилось покупать, наряду с запасными частями для механизмов и оплатой их обслуживания. Поэтому общине приходилось что-либо производить и торговать с внешним миром.

И они продавали предметы роскоши: вырезанные вручную религиозные статуэтки, рукописные священные книги, расписную посуду и вышитые гобелены. Никакие из этих предметов не были стандартистскими. У барби не имелось религиозных символов за исключением единообразия тел и мерной ленты в качестве пояса, однако ничто в их догме не запрещало им торговать предметами, священными для людей с другими верованиями.

Бах доводилось видеть их продукцию в лучших магазинах. Изготовлена она была весьма тщательно, но страдала от единственного недостатка – каждый предмет практически не отличался от другого. Люди, покупающие изготовленные в технологическую эпоху рукодельные предметы роскоши, хотят видеть в них различия, недостижимые при машинном производстве, в то время как барби желали, чтобы все выглядело абсолютно одинаково. Ироничная ситуация, однако барби сознательно приносили в жертву стоимость своих изделий ради соблюдения собственных стандартов.

Каждая из барби в течение дня делала по возможности все то же самое, что и остальные. Но кому-то приходилось готовить еду, обслуживать воздушные машины, отправлять и принимать грузы. Каждый компонент ежедневно делал другую работу. Поэтому они и собирались на уравнивание и пытались все сравнять.

Скука стояла смертная. Все говорили одновременно, обращаясь к ближайшим соседям. Каждая рассказывала о том, что делала в этот день. До конца вечера Бах сотню раз услышала одну и ту же группу историй и повторила их всем, кто пожелал ее слушать.

О чем-либо необычном рассказывали через громкоговоритель, чтобы об этом узнали все и тем самым взяли на себя частицу невыносимой тяжести аномалии. Никто из барби не пожелал бы сохранить что-либо уникальное для себя – это делало ее запятнанной и нечистой до момента, пока не делилось на всех.

Бах очень устала от всего этого – в последнее время она недосыпала, когда свет вдруг погас. Жужжание разговоров оборвалось с внезапностью выключенной записи.

– В темноте все кошки одинаковы, – пробормотал кто-то совсем рядом с Анной-Луизой.

Затем во мраке раздался чей-то громкий голос. Он звучал мрачно и почти нараспев:

– Мы есть гнев. На наших руках кровь, но это священная кровь очищения. Мы рассказали вам о раковой опухоли, подтачивающей наше тело изнутри, но вы все равно уклоняетесь от того, что должно быть сделано. Мы должны очиститься от грязи!

Бах пыталась определить, откуда именно до нее из темноты доносятся эти слова. Потом заметила движение – люди проталкивались мимо нее, причем все перемещались в одном направлении. Она начала было сдерживать этот прилив, и тут до нее дошло, что все движутся прочь от голоса.

– Вы думаете, что наша священная одинаковость поможет вам спрятаться среди нас, но мстительную руку богини остановить невозможно. Вы помечены клеймом, наши бывшие сестры. Ваши грехи выдают вас, и расплата за них близка.