Текст книги "Заговор Локкарта. Любовь, предательство, убийство и контрреволюция в России времен Ленина"

Глава 6
ЧК

Когда Феликс Дзержинский создавал Чрезвычайную комиссию, ЧК, он столкнулся с рядом трудностей. Первая была связана с подбором кадров. У каждого чекиста должно быть «горячее сердце, холодная голова и чистые руки»¹. Часто ли те, кто обладает такими качествами, идут работать в полицию? Если Дзержинский говорил то, что думал, он закинул невод в пустую воду.

Затем он столкнулся с другой проблемой: народу опостылела Тайная полиция. Они не хотели вступать в ее большевистский аналог, даже если об этом просит лидер большевизма. Дзержинский старался успокоить идеалистов, увещевая их: «Помните, товарищи, как мы мечтали о том, что пролетарская революция сможет обойтись без смертной казни <…> а теперь сама жизнь <…> сказала: нет, не может! Мы будем применять смертную казнь во имя счастья миллионов рабочих и крестьян»². Но на тот момент такие обещания убедили лишь немногих членов партии.

Возникла и третья трудность: правительство располагало ограниченными ресурсами для поддержки новой организации. Первоначально в штате у Дзержинского было 23 человека, включая секретарей и курьеров. Его первый бюджет составил одну тысячу рублей и лежал в ящике стола его второго помощника Якова Петерса. Тем временем в стране царил общественный и экономический хаос. Становилось понятно, что если большевики не смогут взять его под контроль, то их сменит партия, способная сделать это. Столь же опасны были контрреволюционеры, которых поддерживали иностранные державы, замышляя свержение нового режима. Их всех надо было обуздать.

С запозданием, в спешке правительство нашло средства, чтобы в несколько раз умножить недостаточный бюджет Дзержинского. В провинциальных городах и поселках появились отделения ЧК и возникли военные формирования чекистов. За удивительно короткое время скромный замысел вырос в нечто новое и страшное. Теперь Дзержинский мог шире раскинуть свои сети вербовки, создав настоящий щит и меч революции. Для него по-прежнему были важны «чистые руки», но гораздо важнее было «горячее сердце». Правда, уже вскоре «горячие» сердца заменят холодные и черствые.

Когда в середине марта большевистское правительство, опасаясь немецкой оккупации, бежало из Петрограда в Москву, Дзержинский тоже уехал, разместив национальный штаб ЧК в кабинете бывшего страхового агента, расположенном на Лубянке в доме № 11, что было весьма удобно для встреч в Кремле. Иногда кто-то из подчиненных видел его высокую, худую фигуру «в простом кавалерийском полушубке, сапогах и фронтовой овчинной шапке или фуражке»³, когда рано утром он, направляясь на работу, шел по Рождественскому бульвару от вокзала. Чаще, однако, «железный Феликс» оставался ночевать на Лубянке, где у него был подлинно спартанский кабинет – единственная комната, «самая простая и маленькая», окна которой выходили во двор, чтобы ни один снайпер не смог выстрелить в него. В этой комнатке были только книжная полка, письменный стол и стул, а с другой стороны – ширма, скрывавшая тонкий матрас на узкой железной раме. Обычно начальник ЧК проводил ночь на этой кровати, а одеялом ему служила шинель⁴. Но он почти не спал: чекисты сообщали, что замечали свет у него в комнате после полуночи, когда возвращались домой после долгого рабочего дня, а на следующее утро видели его за работой, даже если вставали спозаранок. Дзержинский постоянно пил чай с мятой и курил самокрутки из грубой махорки, есть он предпочитал вместе с подчиненными в столовой ЧК, проявляя солидарность, хотя те получали всего по полбанки тушенки в день. Революция изменила жизнь Дзержинского и позволила ему до какой-то степени измениться внешне: он отпустил усы, с подбородка свисала жидкая коричневая бородка, он остался таким же высоким и худым, хотя уже не был похож на скелет; у него был длинный аристократический нос, впалые глаза, тонкие руки с длинными пальцами. Он не мог нормально улыбаться, потому что так и не оправился от побоев, нанесенных ему тюремщиками Орловской губернской тюрьмы.

Вместе с тем революция никак не повлияла на его мировоззрение и рабочие привычки. Возможно, он стал более суровым. «Как вам не стыдно», – укорял он чекистов, которые добивались повышения зарплаты, несмотря на отчаянное положение дел в стране. (В итоге они отозвали просьбу.)⁵ «Я не буду это есть», – сказал он сестре, когда та приготовила ему блинчик из муки, купленной у частного торговца. Феликс выбросил его в окно⁶. Его подход к труду тоже не изменился. Он продолжал рисковать здоровьем, работая больше, дольше и лучше всех. Феликс Дзержинский оставался чудовищно энергичным и горячо, если не сказать – по-мазохистски, преданным делу социализма.

Феликс Дзержинский около 1918 г.

Большевистское правительство наделило Дзержинского новыми страшными полномочиями, сделав его главным инквизитором революции. Он был святым, наделенным властью «забивать еретиков», как это делал Томас де Торквемада во времена испанской инквизиции. Колебался ли бывший истовый католик? Да, но недолго. Феликс преодолел угрызения совести по поводу использования агентов-провокаторов⁷. «Его лицо было смертельно бледно и искажено мукой», но он все равно подписывал смертный приговор, а за ним еще один, и еще, и еще⁸. Он не уклонялся от своего долга, каким бы ужасным он ни был и какую бы цену ни требовал. По этому поводу он писал жене: «Мысль моя заставляет меня быть беспощадным, и во мне твердая воля идти за мыслью до конца…»⁹ (Примечательно, что Яков Петерс проделал сходную эволюцию. «Я не создан для этой работы, – поделился он с Бесси Битти вскоре после прихода в ЧК. – Я ненавижу тюрьмы так сильно, что мне невыносимо сажать туда людей». Затем он сказал ей: «Мы никогда не вернем смертный приговор в России»¹⁰. То же самое он сказал Луизе Брайант, и та отметила: «Его лицо было бледным и суровым; казалось, он на грани нервного срыва»¹¹. Но уже год спустя британский журналист, который знал его и с которым он был «всегда любезен и внимателен», писал, что Петерс «ежедневно вершит судьбы десятков людей, которых он никогда не видел». «Мы сражаемся за нашу жизнь», – объяснил Яков журналисту¹².)

Под руководством этих двоих ВЧК не щадила людей, занимавшихся преступной деятельностью¹³. В крупных городах России вновь возникло нечто похожее на порядок. Но справиться с контрреволюционерами было сложнее. Зимой и ранней весной 1917–1918 года ЧК подавила забастовку государственных служащих, получавших поддержку от банкиров и промышленников¹⁴. Блокировала еще одну забастовку банковских служащих. Разгромила контрреволюционные организации «Черная точка» и «Белый крест»¹⁵. Уничтожила Союз землевладельцев, сотрудничавший с белыми генералами Корниловым и Калединым в Донской области, и ликвидировала организации, вербовавшие и переправлявшие контрреволюционеров в армии этих генералов¹⁶. Конфисковала печатные станки у нелегальных политических партий и групп. Дзержинский возглавил большинство этих операций, а иногда сам принимал в них участие. Часто он сам проводил допросы после арестов. Кроме того, опираясь на собственный опыт, глава ВЧК сам обучал агентов. «ВЧК начала свою работу с очень маленьким штатом, человек двадцать, не более. Председатель ВЧК и члены коллегии вынуждены были сами ходить на обыски и аресты, сами допрашивать арестованных»¹⁷.

Поначалу ЧК относительно мягко обращалась с задержанными. За первые шесть месяцев было расстреляно 22 человека¹⁸. Однако Дзержинский быстро пришел к выводу, что сложные времена требуют безжалостных мер. Он начал казнить подозреваемых без суда и следствия, не видя «другого способа борьбы с контрреволюционерами, шпионами, спекулянтами, ворами, хулиганами, саботажниками и прочими паразитами»¹⁹. Философ Николай Бердяев, который прошел неожиданно мягкий допрос у Дзержинского, сказал, когда все закончилось: «В нем было что-то жуткое»²⁰.

В середине апреля ЧК провела крупную операцию, которая продемонстрировала ее растущую силу, уверенность, мастерство и значимость для режима. Как ни странно, инициатором этой операции был Раймонд Робинс, и, что еще более странно, именно он впервые свел Феликса Дзержинского и Якова Петерса с Брюсом Локкартом.

* * *

Каждое утро личный водитель Робинса отвозил его к правительственному телеграфу, откуда он мог отправлять шифровки. 9 апреля, выйдя из отделения, Робинс обнаружил, что его автомобиль окружают десять вооруженных людей. Они были в штатском. «Реквизиция и анархист: два слова», – напишет позже американец в своем дневнике. Главарь группы приказал Робинсу сесть в машину. Четверо бандитов сели рядом с ним, по двое с каждой стороны. Шестеро стояли на подножках с приставленными дулами и взведенными курками. Они заставили его переводчика, американца по имени Александр Гамберг, встать на подножку вместе с ними. Главарь заговорил с шофером Робинса и попросил отвезти их на Поварскую улицу, 9. Это был один из самых процветающих и красивых бульваров в городе, а большой дом № 9 заняли анархисты, именовавшие себя «чрезвычайными социалистами»²¹. Робинс понял, что его жизнь в опасности. Он быстро сориентировался: когда машина тронулась, он сказал Гамбергу, чтобы тот приказал шоферу ехать медленно. Тот последовал его совету, и Робинс выпрыгнул на ходу, Гамберг – за ним. Анархист прицелился из винтовки Робинсу в грудь. Он держал палец на спусковом крючке, но почему-то не нажал на него, и автомобиль исчез в дорожной пыли. Потрясенные американцы вернулись в свои номера в отеле «Элит». «Мы идем к властям», – записал в дневнике об этом дне Робинс. Это значило, что они с Гамбергом ходили на встречу с Феликсом Дзержинским²².

Глава ЧК уже знал об анархистах и их делах. До Октябрьской революции их движение заключило с большевиками соглашение по расчету: анархисты хотели свергнуть Временное правительство Керенского не меньше, чем РСДРП(б). Это означало, что их представители, которых в Петроградском и Московском советах было немного, часто голосовали вместе с большевиками, а их последователи, которых были тысячи, участвовали вместе с ними в демонстрациях и в уличных боях. Идейные анархисты верили в прямое действие и не чурались ни насилия, ни даже терроризма. Из-за внутренних разногласий и борьбы за лидерство их движение никогда не только не было массовым, но и не пользовалось значительной поддержкой²³, несмотря на то что Локкарт писал в Министерство иностранных дел: «Многие люди видят в их рядах элементы для успешной контрреволюции»²⁴.

К апрелю 1918 года анархисты издавали в Москве две газеты, одна из которых была ежедневной. Их последователи захватили Купеческий клуб – роскошно обставленный особняк с библиотекой и театром – и сделали его своей штаб-квартирой. Это был лишь один из 26 «реквизированных» ими домов, большинство из которых были роскошно обставленными и находились в лучших районах города. Проживая там с комфортом, анархисты проводили собрания, печатали памфлеты и журналы, приглашали бедные семьи из рабочего класса присоединиться к ним. В то же время они укрепляли свои штабы артиллерией и пулеметами. Различные идейные группы анархистов получали романтические названия, такие как «Смерч» или «Ураган»²⁵.

Брак по расчету между анархистами и большевиками кончился не сразу. Идейные анархисты в целом ненавидели «смирительную рубашку марксизма» – впрочем, они вообще не хотели никакого центрального правительства, не говоря уже о диктатуре пролетариата. Они считали, что нынешнее господство большевиков в Советах означает власть начальников, выступали против создания тайной полиции и ненавидели Брест-Литовский мирный договор, который считали капитуляцией перед германским империализмом. В то время как у большевиков была Красная гвардия, идейные анархисты организовали Черную гвардию: одна ее фракция начала готовить антибольшевистское восстание, но, как и следовало ожидать, вторая фракция выступила против. Тем не менее немецкая разведка узнала о заговорщиках и связалась с ними.

Идейные анархисты верили в перераспределение не только особняков и шикарных автомобилей (как тот, что они отобрали у Робинса), но и всех форм богатства. Это привлекало мужчин и женщин, которых не интересовала анархистская теория: по улицам ходили банды головорезов, называвших себя анархистами. Они нападали на людей, грабили частные дома, магазины и склады. В Петрограде одна такая банда «анархистов» остановила сани начальника Моисея Урицкого, впоследствии председателя Петроградской ЧК: «Бандиты стащили его с саней, раздели и предоставили ему продолжать путь в таком виде»²⁶. Лидеры анархистов открещивались от подобных действий, но конфискации продолжались²⁷. В результате задолго до кражи автомобиля Робинса «анархисты» оттолкнули от себя подавляющее большинство россиян, в особенности москвичей.

Наконец, контрреволюционеры, которые не интересовались идеями анархизма, обнаружили, что никто не задает им вопросов, если они размещаются в домах анархистов. Они оставались там, потому что либертарианские моральные принципы не позволяли хозяевам поинтересоваться происхождением и мотивами своих гостей. Так белогвардейские офицеры и другие лица, активно участвовавшие в контрреволюционных интригах, обзавелись жильем в нескольких минутах ходьбы от Кремля²⁸. У некоторых из них были связи с немцами. Начал складываться новый союз: белогвардейцы стали думать, что могут использовать черногвардейцев, чтобы бить большевиков; анархисты стали думать, что они могут бить большевиков вместе с белогвардейцами. Немцы намеревались использовать их всех.

После присвоения автомобиля Робинс спросил большевиков: «Кто действительно сейчас у власти?» – и указал им на бесчинства анархистов. Дзержинский поручил своим агентам изучить все двадцать шесть домов на предмет подходов, путей отхода и обороны. Через два дня, 11 апреля, у него была вся необходимая информация и четкий план действий.

Он созвал красноармейцев, недавно сформированные отряды ЧК и Латышской стрелковой советской дивизии, которая заслужила отличную репутацию, сражаясь против немцев и проявляя героизм под огнем противника. Латышская стрелковая дивизия стала преторианской гвардией большевизма. На собрании ее представлял капитан Эдуард Петрович Берзин, любитель музыки, до войны получивший образование в Берлинской академии искусств, «высокий мужчина могучего сложения с резкими чертами лица и жестким стальным взглядом», герой войны, дважды раненный в борьбе с Германией²⁹. В ближайшие месяцы у него и Брюса Локкарта будут важные совместные дела.

Капитан Эдуард Берзин

Дзержинский велел всем дождаться полуночи, затем оцепить и окружить двадцать шесть зданий, потребовать сдачи в течение пяти минут и начать стрельбу после того, как они истекут. Пять минут – не так уж много; цель ясна: уничтожить силы анархистов раз и навсегда³⁰.

Отрядам Феликса удалось это сделать. Они застали противников врасплох. Тем не менее некоторые дома оказывали ожесточенное сопротивление. В бою отличились капитан Берзин и его стрелки. Робинс записал в своем дневнике: «Вчера вечером стреляли. Снова и снова; из окна гостиницы «Элит» мы видели бой большевиков с анархистами. Кричали, стреляли и бежали в укрытие»³¹. 13 апреля он отправил отчет о проведенной операции американскому послу. В нем говорилось следующее: «Советские войска использовали четырехдюймовые пушки, если сопротивление продолжалось более десяти минут. Один большой дом разнесли на куски. Анархисты сражались из подвала, пока их не выбили дымовыми шашками. 522 ареста, 40 убитых, множество раненых анархистов. Советские потери: трое убиты, четырнадцать ранены. Советское правительство уничтожило бандитскую организацию»³².

На следующее утро Робинс вызвал Дзержинского и вместе с ним Артура Рэнсома и Брюса Локкарта. Это была первая встреча британского агента с человеком, который вскоре станет его заклятым врагом. Локкарт написал в своих мемуарах, что его первая встреча с Дзержинским состоялась в июле, однако дневник и депеша, которую он отправил 13 апреля в Лондон, доказывают обратное. В мемуарах он записал свое «первое» впечатление о начальнике ЧК: «Человек с правильными манерами и спокойной речью, но без тени юмора. Самым примечательным в нем были его глаза. Глубоко запавшие, они пылали ровным фанатичным огнем. Они никогда не дергались. Казалось, его веки парализованы»³³. Дзержинский пообещал Робинсу вернуть его машину завтра, а пока он предоставил троице другой автомобиль для осмотра поля боя прошлой ночи. В сопровождение им он послал Якова Петерса.

Человек, который воровал драгоценности, убивал, был предателем, но при этом преданным революционером, а его сердце, вероятно, с каждым днем черствело – этот человек привез Локкарта, Рэнсома и Робинса на Поварскую, 9, в особняк, который прошлой ночью отбили у анархистов стрелки капитана Берзина. Там царила анархия – но отнюдь не идейная. «Грязь была неописуемая, – вспоминал Локкарт. – Весь пол был усеян стеклом от разбитых бутылок… на обюссонских коврах – пятна от вина и человеческие экскременты». На полу лицом вниз лежал труп молодой женщины. «Петерс только пожал плечами. „Проститутка“, – сказал он». Это прозвучало безжалостно. Другие тела тоже лежали вниз лицом, в том числе «офицеры в [бело]гвардейской форме». В стенах и потолке зияли дыры от пуль – свидетельство вчерашней перестрелки. ЧК утверждала, что среди обломков зданий были обнаружены пулеметы немецкого производства. Они были совсем новыми, и поначалу их никто не смог опознать. Большевики сочли, что это подтверждает существование оси «анархисты-белогвардейцы-немцы»; эта комбинация казалась невозможной, но вполне могла находиться на ранней стадии формирования.

* * *

ЧК справилась с одной угрозой, но долго почивать на лаврах было нельзя. Весной и летом 1918 года контрреволюционные заговорщики, более серьезные, чем анархисты, уже продумывали ходы, добывали оружие, расставляли пешки и более мощные фигуры на шахматной доске будущей кампании и собирались скоро привести план в действие. Брюс Локкарт вращался среди них и в конце концов разработал свой собственный заговор. 12 апреля, после операции против анархистов, Раймонд Робинс познакомил его с людьми, которые станут его главными врагами, – с Феликсом Дзержинским и Яковом Петерсом; в тот момент он еще не мог знать, какую роль сыграют эти люди в его судьбе, надеясь выработать modus vivendi с большевиками. Капитан Берзин, с которым Локкарт еще незнаком, тоже сыграет важную роль в его гибели, но пока остается за кулисами – до поры до времени.

Часть 3
Перед концом

Глава 7
«Король шпионов»

Возможно, Сидней Рейли стал одним из прототипов Джеймса Бонда в романах Яна Флеминга. В истории он известен как «король шпионов» и остается загадочной фигурой – как и подобает настоящему разведчику, по собственному желанию. Рейли окутал тайной даже свое происхождение: «Это был еврей, я думаю, без капли британской крови. Родители его были родом из Одессы. <…> Фамилию Рейли он принял, взяв имя своего отчима, ирландца»¹. Однако лучшие его биографы полагают, что Рейли происходит из еврейской семьи и родился в русской Польше в 1874 году². При рождении его, вероятно, назвали Шломо бен Герш Розенблюм.

Двадцать лет спустя он приехал в Англию, имея знания в области химии, которые он почти наверняка получил в Вене, а не в Кембриджском университете, как иногда утверждал. К тому времени он уже владел английским, русским, немецким, французским и, надо полагать, ивритом и идишем, – не считая его родного польского языка. Есть свидетельства, что в России он писал доносы на товарищей-социалистов в царское Охранное отделение³. Когда он приехал в Лондон, этот опыт и лингвистические навыки открыли для него возможность работы информатором в эмигрантской службе разведки Особого отдела Скотленд-Ярда. В 1899 году его друг из Скотленд-Ярда ускорил получение британского паспорта на имя Сиднея Джорджа Рейли.

Опасный Сидней Рейли

Этот человек был женат на четырех женщинах сразу – он никогда не разводился. Две его жены жили в Англии, одна – в Санкт-Петербурге, еще одна – в Нью-Йорке. Есть мнение, что он заказал убийство мужа своей первой жены. Всю жизнь Рейли содержал нескольких любовниц (не постоянных), но ни к одной не был привязан по-настоящему. Большинство его биографов считают, что он вообще ни к кому не испытывал привязанности, а лишь использовал людей и отбрасывал их, когда те переставали быть ему полезны; что он был склонен к навязчивым состояниям и его в полной мере можно назвать социопатом. Однако есть и те, кто защищает этого загадочного господина. Один из его русских коллег вспоминал: «Он был необычайно хорошим другом и до безобразия щедр к тем, кто ему нравился. По моему опыту, он был человеком чести»⁴.

Женившись в первый раз, Рейли разбогател. Он формально ушел из Скотленд-Ярда, но начал работать на британскую разведку, хотя неизвестно, чем именно он там занимался. Возможно, он сыграл важную роль в получении Великобританией ценных нефтяных концессий от Персии. В 1904 году он отправился на Дальний Восток в качестве представителя торговой компании и прибыл в Порт-Артур как раз вовремя – прямо к началу Русско-японской войны. Он много заработал, будучи военным спекулянтом, а затем еще больше, продавая информацию обеим воюющим сторонам. Что этот господин делал после войны, опять же неясно. Есть вероятность, что он украл для Великобритании немецкие планы вооружения и, возможно, совершил для этого убийство. Известно, что до 1914 года он прожил более пяти лет в России и зарекомендовал себя как крупный предприниматель, заинтересованный в торговле оружием. Широкий круг его политических, социальных и деловых контактов сослужил Рейли хорошую службу, когда он вернулся в Россию во время Первой мировой войны в качестве британского агента.

Однако перед этим Рейли отправился в Нью-Йорк. Когда началась война, он стал поставлять туда русское оружие и боеприпасы. Четкое ведение бизнеса нажило ему врагов, но еще больше принесло денег. К этому времени он заработал целое состояние, часть которого потратил на покупку антикварных вещей времен Наполеона. Что касается шпионажа, то в первые годы войны он оказывал услуги российской, британской и немецкой разведке одновременно, постоянно расширяя поле своих интересов. Однако мнение, что в военное время он как-то проник в Германию, чтобы выкрасть важные военные документы, по-видимому, совершенно безосновательно.

В начале Первой мировой войны он познакомился с главой британской разведки в Нью-Йорке, сэром Уильямом Уайзманом, и произвел на него впечатление. «У него было смуглое лицо, – писал ассистент Уайзмана, который тогда же впервые увидел Рейли, – длинный прямой нос, пронзительные глаза, черные волосы, зачесанные назад с высокого лба, большой рот, некрупная фигура; среднего роста, всегда безупречно одетый, он производил впечатление властного человека»⁵.

В сентябре 1917 года Уайзман вернул Рейли в Россию для работы на британскую разведку в подразделении MI1c (подразделение MI1 отвечало за взлом шифров и кодов, а отдел, в котором работал Рейли, – за взаимодействие с Секретной разведывательной службой MI6) с целью сбора информации о сухопутных и военно-морских силах страны до того, как ее захватит Германия. Рейли уже был практически комиссован как второй лейтенант Королевского летного корпуса Британской армии (RFC, предшественника RAF). Это стало его прикрытием. Вернувшись на родину, Рейли возобновил общение с военными и с тайными полицейскими, с бизнесменами и шпионами, а также с женщинами, коих у него было много (при этом с одной из жен, которая жила в Петрограде, он общаться не стал). Разумеется, он завел и новые знакомства: в это время он мог познакомиться с Джорджем Александром Хиллом, главным офицером военной разведки Великобритании в Москве. Тот был важной фигурой, поскольку создал сеть курьеров, которые могли передавать важную информацию британским властям, высаживаясь на севере России. Неважно, когда познакомились два шпиона, главное, что они нашли общий язык и «договорились о сотрудничестве»⁶. Рейли начал формировать базу будущих тайных операций, создавать псевдонимы, находить конспиративные квартиры. В декабре 1917 года он уехал уже не в Нью-Йорк, а в Лондон.

У Сиднея Рейли было только одно нерушимое политическое убеждение: он был противником коммунизма. Когда большевики захватили власть, он решил, что их вероучение представляет бóльшую угрозу для Великобритании и всего мира, чем прусский милитаризм. Он был намерен сделать все, чтобы уничтожить социалистическую заразу. Поэтому он вернулся в Россию в начале апреля 1918 года, на этот раз в качестве секретного агента ST1 (таким было его кодовое имя)⁷, и оказался в Петрограде, уже захваченном большевиками. Это навело его на мрачные мысли: «Вот так… должно быть, выглядит Ад: запустение, грязь, убожество, чудовищная жестокость, ужас, похоть, голод, кровопролитие»⁸. Остаток жизни Рейли посвятит борьбе с движением, которое он счел виновным в этом хаосе.

В апреле 1918 года в Москве он надел форму Королевского летного корпуса и предстал перед большевиками под видом офицера, прикрепленного к Британской военной миссии. Но просто показаться на публике Рейли не мог: он явился прямо в Кремль, где потребовал аудиенции у Ленина и получил ее. Затем, облаченный в форму Королевского летного корпуса, он несколько месяцев демонстративно устраивал ужины для старых знакомых в России, многие из которых занимали важные посты в новом правительстве, а некоторые уже были вовлечены в подпольные антибольшевистские заговоры или только начали задумываться над этим. Статус британского офицера позволял ему открыто говорить о неприятии нового режима.

Одновременно Рейли занимался конспиративной работой. В Москве под именем греческого предпринимателя Константина он жил с двумя молодыми актрисами, с одной из которых у него завязался роман. В Петрограде же этот многоликий господин использовал заранее придуманную личность турецкого бизнесмена Константина Массино. Там он сошелся с бывшей любовницей Еленой Богужевской и уговорил ее выдавать себя за его жену. Рейли возобновил знакомство с Александром Орловым, бывшим царским прокурором, а ныне начальником Петроградской комиссии уголовного розыска. Орлов предоставил ему третий псевдоним – Сидней Георгиевич Рейлинский, детектив. Кроме того, Орлов был активным контрреволюционером и держал связь с капитаном Кроми, о чем Рейли тоже скоро узнал. Через четвертого старого товарища он организовал себе четвертое nom de guerre – К. П. Васильев, советский чиновник, торгующий автомобильными запчастями. Это дало ему возможность без ограничений ездить на правительственных поездах. Возможно, самым необычным был пятый псевдоним Рейли – Георгий Репинский, офицер ЧК.

Далее – женщины: под видом Константина Массино он сошелся с Ольгой Старжевской, сотрудницей Всероссийского центрального исполнительного комитета. Он поселил ее в отдельном любовном гнездышке, подальше от «жены», Елены Богужевской. Старжевская носила ему повестки и даже протоколы заседаний ВЦИК. Через курьерскую службу Джорджа Хилла они попадали в Уайтхолл.

Он нанял еще трех женщин, все они были танцовщицами или актрисами; с одной из них, Елизаветой Оттен, у него тоже возникла любовная связь. Еще одна, Мария Фриде, была сестрой подполковника Александра Фриде из Латышской стрелковой дивизии, с которым Рейли мог пересекаться в Нью-Йорке в первые годы войны. Александр был латышским националистом и противником большевиков, но тем не менее он занимал важную должность в штабе военной связи русской армии. Вскоре через сестру он начал снабжать Рейли секретными депешами с различных фронтов, а Рейли через Хилла пересылал их в Уайтхолл.

Фриде познакомили Рейли с другим нью-йоркским связным, у которого было экзотическое имя – Ксенофонт Дмитриевич Каламатиано. Он был американским гражданином, а теперь руководил в России «Информационным бюро», поддерживаемым американским консульством. Тридцать его агентов собирали информацию, которую большевики не хотели бы давать иностранцам: секретную, военную, политическую и экономическую. Рейли и Каламатиано разработали систему обмена такой информацией. Субагенты Каламатиано – военные, бизнесмены, ученые – собирали по всей стране данные, передавали их Александру Фриде, тот редактировал собранные сведения для Каламатиано и передавал их через сестру Елизавету Оттен; та несла их другому подставному агенту под псевдонимом Ви, и тот в конце концов отправлял их Джорджу Хиллу. В свою очередь, Хилл передавал информацию наемным курьерам, которые доставляли ее британским властям.

Столь подробное описание схемы передачи информации чрезвычайно важно для нашего сюжета, поскольку показывает, что агенты британской разведки начали сотрудничать с американцами за несколько месяцев до того, как Локкарт задумал свой план. Вскоре они начали сотрудничать и с французской разведкой. Получается, что все три союзные державы более или менее причастны к заговору, который начал приводить в исполнение Брюс Локкарт.

Тем временем Рейли посетил лекцию Троцкого и выслал ее краткое содержание в Уайтхолл⁹. Он также наладил отношения с Михаилом Дмитриевичем Бонч-Бруевичем, военным начальником Высшего военного совета; как сообщал Рейли, «он является мозговым центром всей организации, зарождая реформы и новые схемы военной организации». Лейтенант Рейли, будучи офицером Военно-воздушных сил Великобритании, бывшего Королевского летного корпуса, регулярно беседовал с Бонч-Бруевичем и отправлял в Лондон непрерывный поток отчетов о состоянии российской армии. Это были хорошие отчеты. «Я видел несколько отчетов Рейли, – отмечал один чиновник, – и всегда находил их весьма удовлетворительными»¹⁰.

Независимо от изменений политического курса в Лондоне, Рейли в России преследовал одну цель: искоренить большевизм. Он искал альтернативу марксизму – более убедительную догму, которая может увлечь народные массы. И нашел ее в христианстве. «Нужно ввести программу религиозного обучения по всей России, – говорил Рейли в Уайтхолле. – Необходимые шаги: самое широкое участие духовенства в образовательной работе за пределами церковных школ и Церкви; прямое влияние на народ через пропаганду, наводнение деревень соответствующей литературой; организация личной духовной пропаганды и агитации по всей стране». Такая амбициозная программа требует денежных средств, признавал он: «20–25 миллионов рублей (около 1,7–2,2 млрд российских рублей на 2021 год. – Примеч. переводчика) в год». Это могло принести, однако, более чем щедрые плоды: «нерушимая связь между русским народом и странами-союзниками» позволит последним выиграть войну и свергнуть большевизм. Затем Церковь вернет потраченные деньги с лихвой¹¹.