Текст книги "Заговор Локкарта. Любовь, предательство, убийство и контрреволюция в России времен Ленина"

Глава 9
Загадка Муры

Локкарт изменил свои взгляды, когда понял, что большевики больше не опасаются вторжения Германии и, как следствие, больше не нуждаются в британско-французской помощи. Кроме того, он хотел спасти карьеру, не потерять друзей и родственников, а также воспользоваться реальной властью, помогая свергнуть режим, который, как он продолжал считать, представлял наиболее вероятный путь развития России. К тому же жестокость и безжалостность этого режима становились для него все более очевидными. Однако и это еще не всё: Локкарт был мужчиной, которого находили привлекательным красивые женщины, и сам он не мог устоять перед опасными красавицами в самый неподходящий момент. Ему следовало придерживаться той политики, в которую он верил, или оставить свой пост и вернуться домой в знак протеста против британского антибольшевизма. Но, помимо прочего, он напишет: «…мне не хотелось уезжать из России из-за Муры»¹.

Она прожила с ним в Москве десять дней в конце апреля, появившись в гостинице с солнцем, играющим в волосах. Из его дневника мы знаем, что в первый вечер в городе они пошли на балет. Именно тогда Раймонд Робинс написал, что Локкарт показался ему «слишком задумчивым». Во второй вечер они пошли послушать выступление Троцкого – и это говорит о многом. Локкарт не взял бы Муру с собой, если бы политика для нее ничего не значила. После этого они делились впечатлениями, и справедливо задаться вопросом, насколько шотландец был сдержан с женщиной, которую полюбил. В среду они снова пошли на балет, это был «Дон Кихот». В воскресенье, 28 апреля, вечером она, должно быть, присутствовала при том, как Робинс (за три недели до своего отъезда из России) произнес речь, посвященную одному из его героев – южноафриканскому капиталисту и британскому империалисту Сесилу Родсу. Локкарт записал в своем дневнике, что это был «замечательный и по-настоящему театральный рассказ». Остальные занятия пары, кажется, достаточно ясны.

Вернувшись в Петроград, Мура за 24 часа получила две телеграммы от британского агента. Она ответила: «Ты знаешь, что ты очень дорог мне, иначе не могло случиться все то, что случилось». Он, должно быть, рассказывал ей о своих прошлых романах, потому что она написала: «Не причисляй меня к остальным, которые размениваются по мелочам и на которых размениваешься ты». Ей не стоило беспокоиться. Они оба не мелочились.

Мура писала ему о политике: это еще раз говорит о том, что любовники обсуждали ее в Москве и именно общие интересы сблизили их. Как и ее возлюбленный, Мура была проницательна, что заметно уже из первого письма к нему, написанного в разлуке. О Петрограде, где политический плюрализм еще не умер, она высказалась так: «Что до политической ориентации, с таким же успехом можно находиться в другой стране». И предупредила Локкарта: «На 1-е [Первое мая] ожидают всякого – и немцы… Петроград не окажет сопротивления, если они придут, а они придут с моря»². От кого она это узнала? «Я надеюсь, что смогу прийти [к тебе снова] когда-нибудь на Пасхальной неделе», – заключила она и осуществила свое обещание, приехав в гостиницу «Элит» на десять дней в день Вознесения, 9 мая, – в тот самый день, когда Локкарт познакомился с Сиднеем Рейли. Она была в Москве, когда он отправил телеграмму Гарстину, когда проводил Робинса на вокзал, когда встретился с агентом Савинкова, – короче говоря, полностью изменил свою политическую позицию. Мог ли он скрывать это от своей возлюбленной, возможно ли такое? Может быть, их чувство, которое все разгоралось и становилось глубже, было лишь фоном для его опасной контрреволюционной деятельности – или же Мура была для него чем-то большим, возможно, советницей или помощницей? Ничего из этого мы не можем знать наверняка; у нас нет письменных свидетельств.

В другой вечер любовники вновь посетили оперу³. В субботу, 18 мая, Локкарт повез Муру в Архангельское, в двадцати километрах к западу от Москвы, где в прекрасном месте на излучине Москвы-реки стоит великолепный дворец, бывшая загородная резиденция князей Юсуповых. Там он сделал несколько ее фотографий⁴; пара вернулась на следующий день, шел дождь⁵. Мура все еще гостила у Локкарта, когда тот получил неожиданное письмо из Министерства иностранных дел о своей жене: «Она лезет из кожи вон, чтобы добраться к вам»⁶. Конечно, это не стало радостной новостью! Локкарт тут же направил ответное письмо с инструкциями: передайте Джин, что сейчас «не может быть и речи, чтобы британская женщина думала о поездке в Россию в нынешнем смятении и неопределенности»⁷. Это было одновременно и правдой, и удобной отговоркой.

Вероятно, он чувствовал себя виноватым. В другой раз он привел Муру в кабаре «Стрельна», которым заправляла известная цыганская артистка, которую еще терпели большевики. Локкарт, завзятый бонвиван, знал это место много лет. Ему нравились керосиновые лампы, освещавшие кабаре, водка и шампанское, которые требовалось пить всем гостям без исключения. Он любил цыганскую музыку и с удовольствием наблюдал за тем, как танцуют и поют красивые цыгане. Особенно ему нравилась песня, которая «в те дни… отвечала смятению моих собственных чувств»:

 
Все говорят, что я ветрена бываю,
Все говорят, что я многих люблю.
Ах, почему же я всех забываю,
Тебя одного я забыть не могу.
 

В ту ночь он просил… повторять эту песню еще и еще.

Однако все это не помешало ему ухаживать за Мурой, а она, если и чувствовала вину, предавая Ивана, то не могла остановиться. Они знали, что языки будут болтать, но им было все равно. Безусловно, ему придется вернуться в Британию, когда закончится его миссия в России, но они старались не думать об этом. Когда пришло время возвращаться в Петроград, Локкарт привез Муру на вокзал. Она хотела сказать, как сильно он ее взволновал, но он заставил ее замолчать: она не должна говорить «глупостей». В письме, отправленном сразу же по возвращении домой, женщина написала: «Мой мальчик, вот я и вернулась на старое место». Романы Локкарта по-прежнему занимали ее мысли: «Я так боюсь, что ты будешь думать обо мне то же, что я, вероятно, часто думал о других». Однако, помимо этого, «мой мальчик, я люблю тебя… Я полюбила, наконец, раз и навсегда… Я так по-детски счастлива… Я живу мыслью о том, что вернусь и увижу тебя снова… Я целую тебя очень нежно»⁹.

* * *

Вспомним украинское происхождение Муры: это окажет большое влияние на дальнейшие события. В январе 1918 года Украинская Народная Республика, возглавляемая антибольшевистски настроенными умеренными социалистами, провозгласила независимость от России. Когда большевики послали войска, чтобы подавить восстание, украинцы обратились за помощью к Германии. Кайзер оказал помощь, поскольку жаждал богатых запасов украинского зерна. Его солдаты разгромили большевистские войска, но, когда зарождающаяся социалистическая республика не смогла обеспечить своевременные поставки, он приказал своей армии установить новый режим. 29 апреля Павел Скоропадский, богатый украинский землевладелец, опираясь на немецкие штыки, провозгласил диктатуру и создание Украинской державы.

Скоропадский, принявший титул гетмана (главы государства), был консервативным традиционалистом. Он предпочитал немцев большевикам, но надеялся, что когда-нибудь Украина вновь войдет в состав восстановленной Российской империи под властью возрожденной монархии. Во время своего шестимесячного пребывания у власти (режим пал в ноябре, и гетман бежал в Германию) он отменил либеральные и прогрессивные реформы своих предшественников-соцалистов. В частности, его правительство вернуло прежним владельцам землю, которую социалисты раздали крестьянам. Большевики осудили такие меры и сделали все возможное, чтобы подорвать власть гетмана. Кроме того, на протяжении всего шестимесячного правления Скоропадский и его немецкие сторонники сталкивались с партизанской и террористической оппозицией.

Тем временем несколько британских экспертов и их российские коллеги-большевики продолжили сотрудничать в единственной области, где их интересы все еще совпадали, – а именно в попытках прекратить немецкую оккупацию бывшей Российской империи. Это было не совсем нормально, учитывая отношения между двумя странам. Однако шпионаж против немцев и марионеточного правительства в Украине входил в сферы интереса обеих стран.

Не исключено, что офицер британской разведки, имевший канал связи с ЧК, думал о Муре. Возможно, он не понаслышке знал о ее необыкновенном обаянии, смелости и уме. Может быть, он знал, что она сообщает нужным людям о тех посетителях ее салона, которые сочувствовали немцам (если это имело место) и имеет некоторый опыт работы в разведке. Возможно, он думал, что ЧК может послать ее в Украину, где правящий класс примет ее как дочь одного из своих людей. Там она будет в безопасности: нужно только держать глаза и уши востро, а затем докладывать обо всем виденном и слышанном большевикам и англичанам. Или, что немного рискованнее, она могла бы стать двойным агентом – якобы шпионя за большевиками, на самом деле собирать больше информации в Украине. Возможно, именно тогда чекист по наводке своего британского коллеги обратился к ней с подобной идеей. А может быть, британец вообще ничего не подсказывал.

29 мая Мура написала Локкарту по-русски: «Нам нужно срочно увидеться»¹⁰. Через день или два она снова написала ему, на этот раз по-английски: «Возможно, мне придется уехать на короткое время, и я хотела бы увидеться до отъезда»¹¹. В субботу, 1 июня, Локкарт отправился на ночном поезде в Петроград. Два дня спустя он написал в своем дневнике о поездке: «Прокатился по островам, поужинал у Контанта (один из самых элегантных ресторанов Петрограда. – Дж. Ш.) и после этого пошел в „Би-Ба-Бо“ (кабаре. – Дж. Ш.)». Министерству иностранных дел он доложил, что в ходе этой поездки обсудил с Кроми уничтожение русского Балтийского флота. Конечно, он поехал на острова, ужинать у Контанта и развлекаться в «Би-Ба-Бо» не с Кроми, а с Мурой. В тот день она упомянула о просьбе ЧК – если та действительно была! – и о тайной причине своей предстоящей поездки. Во вторник Локкарт вернулся в Москву¹².

Затем последовал месяц молчания, которое закончилось 4 июля, когда Локкарт записал в своем дневнике: «…мадам Бенкендорф выехала из Петрограда». Это означало, что они снова собираются увидеться в Москве. Что же происходило между началом июня, когда он поехал в Петроград, и концом июня/началом июля, когда она приехала в Москву, чтобы навестить его?

Возможно, Мура занималась шпионажем в Украине. В этот период большевики и гетманат как раз вели переговоры, и каждая сторона хотела знать наверняка, о чем думает другая. В 1929 году в Берлине Кирилл Зиновьев, выходец из аристократической эмигрантской русской семьи, обедал со свергнутым гетманом. Зиновьев, который знал Муру, спросил Скоропадского, знает ли он ее. Старик на мгновение задумался: «Да, теперь вспомнил», – ответил он. В период своего правления он думал, что она работает в его разведывательном отделе, но позже осознал, что все это время Мура собирала информацию для большевиков¹³. В настоящее время найдено два документа, подтверждающих это обвинение. Первый, датированный 1921 годом, находится в архивах Военного министерства Франции. В переведенном фрагменте просто говорится, что в 1918 году: «графиня <sic!> была работницей Петроградской ЧК…», однако не приводится никаких доказательств и не уточняется, когда именно в 1918 году она начала работать в этой организации¹⁴. Второй, недатированный документ, который находится в досье Муры в британской MI-5, составлен более подробно, однако не более убедительно:

В 1918 году она приехала в Киев во время гетманского правления из Петрограда… и предложила премьер-министру Лизогубу свои разведывательные услуги на территориях, захваченных большевиками. Лизогуб, который сам был полтавским помещиком, знал семью отца баронессы, который также был крупным полтавским помещиком, доверился ее рассказу и приказал разведывательной организации украинского правительства воспользоваться услугами баронессы. Под разными предлогами баронесса стала ездить в СССР и по возвращении передавать информацию.

После этого абзаца следует отдельная строка, возможно дописанная кем-то другим: «Создавалось впечатление, что баронесса работала на два фронта»¹⁵.

Но существуют и другие свидетельства. В досье MI-5 другой «сотрудник отдела» писал о Скоропадском, что он во «всех „независимых“ русских эмигрантах видел „большевистских шпионов“ и последовательно осуждал вполне невинных людей»¹⁶. Возможно, гетман оклеветал Муру спустя одиннадцать лет.

Возможно, это вовсе не клевета. Мура вращалась в британских кругах, где кому-то, облеченному властью, легко могла прийти в голову схема внедрить ее во все еще удивительно проницаемую ЧК. А может быть, та же мысль посетила не британца. В любом случае, если бы ей сделали такое предложение, она бы вполне могла его принять: в конце концов, она знала, что у нее хватит смелости, самообладания и решимости для подобной работы, и, кроме того, ей нравилось иметь знакомства с важными людьми и быть в центре событий. Или, возможно, она искренне хотела помочь своей стране, и это предложение взывало к ее чувству патриотизма. А вот еще один вероятный вариант: Мура считала, что согласие доставит удовольствие ее любовнику, так как позволит ему взглянуть, пускай сквозь тусклое стекло, на работу большевистской секретной службы. В таком случае вполне вероятно, что она вызвала его из Москвы, дабы рассказать об этом.

Однако более правдоподобно, что Локкарт приехал к Муре по той же причине, по которой из века в век приезжают влюбленные. А затем Мура поехала в Украину повидаться с семьей и друзьями, встретилась с высокопоставленными чиновниками из своего окружения, которые расспрашивали ее об условиях в России, а затем по возвращении в Петроград получила повестку на допрос. Это не квалифицируется как шпионаж. Дочь Муры впоследствии сказала, что не верит, что ее мать была шпионкой, – однако та любила приукрашивать и преувеличивать, чтобы почувствовать свою значимость. В отсутствие убедительных доказательств можно сделать предварительный вывод, что и украинские, и большевистские разведчики нуждались в Муриных услугах, однако не спешили нанимать ее на работу.

В любом случае, к июню 1918 года не только пересеклись пути Локкарта и Дзержинского, не только завязался страстный роман Локкарта и Муры, но и тайная полиция большевиков установила какие-то связи с Мурой: либо они допрашивали ее после поездки в Украину, либо действительно ее наняли. Виделась ли она с Железным Феликсом или его вторым помощником, Яковом Петерсом? Если еще нет, то скоро это произойдет.

Глава 10
Почему Локкарт обратился к латышам?

Британское правительство отнюдь не поручало Локкарту свергнуть большевистский режим в России – по крайней мере, в сохранившейся телеграмме Министерства иностранных дел такого приказа нет. Но как четыре рыцаря в 1170 году убили Томаса Бекета, архиепископа Кентерберийского, ибо правильно смекнули, что этого хочет король Генрих II, так и Локкарт знал, чего от него ждут Ллойд Джордж и Артур Бальфур. Вскоре после отъезда Раймонда Робинса в США Локкарт начал работать над подрывом власти и свержением революционного правительства в России сразу в нескольких сферах, поскольку многие контрреволюционеры нуждались в его поддержке. Тем временем большевики тоже знали, что ведут борьбу не на жизнь, а на смерть, и также сражались на нескольких фронтах.

* * *

Вскоре после прихода к власти режим Ленина объявил вне закона все несоциалистические политические партии, однако часть социалистических продолжила быть легальной. Летом 1918 года большевики по факту все еще делили власть с конкурирующей социалистической партией – левыми социалистами-революционерами, эсерами – в различных Советах и в центральном правительстве. Левые эсеры также занимали важные позиции в официальных органах, включая даже ЧК Дзержинского.

Левые эсеры расходились с большевиками в некоторых существенных вопросах¹. Они выступали против однопартийности как по принципиальным соображениям, так и из корыстных интересов, против подавления буржуазной прессы и против террора, поддерживаемого государством (при этом сами левые эсеры время от времени совершали отдельные террористические акты). Хотя эсеры поддерживали большевистскую политику эгалитарного перераспределения земли, они выступали против создания большевиками «Комитетов деревенской бедноты», которым, помимо прочего, было поручено изымать зерно у зажиточных крестьян (кулаков), чтобы отправлять его голодающим в города. Социалисты-революционеры, ориентированные больше на крестьянство, чем на рабочий класс, совершенно справедливо обвиняли эти комитеты в жестокости, расколе и контрпродуктивности. Однако, возможно, самым важным для них было то, что большевики отказались от революционных принципов, сдавшись германскому империализму и подписав Брест-Литовский договор; фактически они обвиняли большевиков в предательстве украинских крестьян, которые страдали от рук немецких оккупантов.

4 июля 1918 года, в среду, 1164 депутата, выбранных избирателями, среди которых не было ни одного аристократа и представителя среднего класса, собрались в Москве на V Всероссийский съезд Советов, чтобы выработать новую революционную политику. В стране, большинство граждан которой составляли крестьяне, левые эсеры рассчитывали получить преобладающее число депутатских мест. Но этого не произошло: среди делегатов абсолютно превалировали большевики, левых эсеров было примерно в два раза меньше, а другие социалистические партии шли в хвосте – в каждой было не более полудюжины депутатов, за исключением 17 максималистов, которые откололись от эсеров в 1906 году.

Значительная часть историков в наши дни, как и левые эсеры в то время, делают вывод, что большевики тогда закрепили за собой власть. Однако они, вероятно, не ожидали того, что за этим последовало: левые эсеры, и без того отчужденные, окончательно отчаялись повлиять на политику обычным способом. Их ждал путь, необычный для всех – кроме них самих.

В первую неделю июля 1918 года в Москве было «очень жарко и знойно»². Съезд проходил в московском Большом театре, «третьем по красоте [зрительном зале] в мире… куда я обычно ходил смотреть балеты» – как вспоминал о нем Денис Гарстин³. Локкарту, который вместе с Гарстином присутствовал на съезде в качестве наблюдателя, теснота и душная атмосфера больше напоминала баню⁴. Чтобы оказаться на его месте, представьте себе одиннадцать сотен делегатов, которые толпятся в огромном зале – шикарном, но чудовищно душном. Представьте высокий помост, на котором сидит около ста членов Центрального исполнительного совета Съезда, а перед ним – длинный стол, вокруг которого собрались самые видные большевики и левые эсеры. Заполненные балконы поднимаются вокруг них ярус за ярусом. Представьте, что всем присутствующим жарко, все вспотели и раздражены.

«Мы находились в большой ложе с правой стороны от сцены», – записал Локкарт в своем дневнике⁵, «…над нами были боши», – вспоминал Гарстин. Один из парадоксов ситуации состоял в том, что представители двух наций, находящихся в смертельной схватке друг с другом во Франции, оказывались в одном и том же пространстве в России. Теперь агенты союзников, а в десяти футах над ними – агенты Центральных держав, включая недавно назначенного посла Германии в России Вильгельма фон Мирбаха, одинаково смотрели сверху вниз на Ленина и Троцкого, лидера левых эсеров Марию Спиридонову и всех остальных.

Мария Спиридонова

Мария Спиридонова в 1905 году совершила убийство российского правительственного чиновника, была осуждена как террористка, провела одиннадцать лет в царских тюрьмах и пережила пытки тюремщиков. Все это преждевременно состарило некогда красивую молодую женщину. Она была сторонницей Ленина в 1917 году, но больше не поддерживала его. «…С величайшим горем, – сказала она собравшимся делегатам, – скорбью, я, тесно связанная до сих пор с большевиками, боровшаяся на одних баррикадах и вместе с ними думавшая закончить славный путь борьбы, вижу, что они являются самыми настоящими, может быть, искренно последовательными той правительственной политике, которой всегда держится правительство, правительство Керенского, правых эсеров…» В своей пылкой речи она имела в виду, что большевики фактически продали крестьян Украины: «Товарищи-большевики, знаете ли вы, что в Могилевской, Минской, Смоленской губерниях, в тех местах, которые оккупированы, там сплошь и рядом деревни, где нет ни одного крестьянина, у которого не была вспорота спина». В другой речи Спиридонова призвала всех собравшихся к установлению диктатуры пролетариата и крестьянства: «Мы говорим: диктатура пролетариата и крестьянства, и за это мы будем биться на всех путях нашего продвижения и социальной революции <…> только такая диктатура даст силу»⁶. Пока она говорила, она махала рукой в такт своей речи – возможно, она мысленно рубила большевиков. Затем она потребовала возобновления войны для освобождения Украины. Большевики освистывали ее, смеялись и издевались. Левые эсеры одобрительно кивали.

Чуть позже на трибуну поднялся Борис Камков, еще один лидер левых эсеров. Он тоже яростно выступал против большевиков, которых он считал подручными Германии, и намекал на ближайшее будущее, заявив, что политика большевиков приведет к тому, что «установится диктатура Мирбаха над диктатурой крестьян». Затем Камков гневно прошел по сцене и встал под ложей немецкого посла. Он указал пальцем на бесстрастную, властную фигуру, сидящую над ним, и громовым голосом обличил его как убийцу и варвара. Четыреста делегатов-эсеровцев и, вероятно, немало большевиков стояли, топали ногами, потрясали кулаками и кричали: «Долой тирана! Гнать его из Москвы!» В течение десяти минут царило столпотворение⁷.

Это происходило в четверг, 5 июля, днем, – на второй день работы Съезда. Нетрудно предсказать, что было дальше. В пятницу, вскоре после обеда, в другой части Москвы сотрудники немецкого посольства стояли над трупом графа фон Мирбаха. Посол лежал в дальнем углу комнаты; окно было выбито гранатой. Однако причиной смерти была не она: фон Мирбаха хладнокровно застрелили два левых эсера. Ровно в 2:15 пополудни Мирбах неохотно встретился с ними, поскольку они утверждали, что работают в ЧК и у них важное дело. Действительно, они предъявили рекомендательное письмо, подписанное якобы Феликсом Дзержинским. Мирбах сидел за столом в сопровождении переводчика и первого секретаря посольства и заметно скучал. Вдруг «чекисты» встали. «Это вопрос жизни и смерти», – сказал один из них. «Я покажу вам», – сказал другой. Они достали пистолеты и начали стрелять, сперва они не попали в цель, и посол попытался выбежать из комнаты, но в него выстрелили сзади и убили. Брошенная граната разбила окно первого этажа. Когда террористы прыгнули в поджидавшую их машину, один эсер бросил вторую гранату для надежности⁸.

Это был левый терроризм: его цель – вызвать необратимый раскол между Россией и Германией, заставить их возобновить войну, которая приведет к освобождению Украины и к революции во всей Европе. Спиридонова, помогавшая планировать эту операцию, вернулась в Большой театр во второй половине того же дня и произнесла оправдательную речь, призывая делегатов-большевиков отказаться от Брест-Литовского мира. Она, как и ее партия, не хотели свергать большевиков: целью было принудить их изменить политический курс⁹.

Тем временем Брюс Локкарт, который, вероятно (мы не можем утверждать наверняка), не знал о том, что неподалеку убивают Мирбаха, работал в своем номере в отеле «Элит». Его прервал стук в дверь. Открыв, британский агент увидел Карла Радека – одного из лидеров большевиков, с которым он познакомился через Рэнсома и был в хороших отношениях; тот был заметно взволнован. Радек рассказал британцу о том, что произошло. «Я получил эту новость в 4 часа и немедленно отправился в Конгресс», – сообщил Локкарт в Уайтхолл¹⁰. Вернувшись в ложу, он заметил, что многие места на сцене свободны, а делегаты толпятся в зале, понимая, что что-то произошло. По словам Локкарта, Мария Спиридонова выглядела «спокойной»¹¹. Кто-то вывел оставшихся большевиков на улицу. Больше никого не выпускали.

В своих мемуарах Локкарт написал, что Сидней Рейли появился около 6 часов, чтобы сообщить, что войска окружили здание и на улицах идут бои. Затем он и французский агент в ложе начали вытаскивать из карманов то, что Локкарт назвал «компрометирующими документами», «некоторые из них они разорвали в клочки и засунули под обивку дивана. Другие, без сомнения более опасные, проглотили»¹². Но зачем Рейли входить в здание, окруженное солдатами? Чтобы съесть документы, от которых ему было бы легче избавиться в другом месте? Почему в столь поздний час и почему солдаты вообще впустили его? Скорее всего, все было наоборот: Локкарт вошел в здание, потому что у него был пропуск от Карла Радека; он появился в ложе и рассказал своей команде, включая Рейли и француза, которые уже были там, о произошедшем и предупредил их, что нужно уничтожить улики. Это невозможно доказать, но, учитывая то, что мы знаем о деятельности Локкарта и о его графике в тот день, это кажется вполне логичным.

Что за улики решили уничтожить два агента? Невозможно доказать, что Локкарту, Рейли или их французскому коллеге (оставшемуся безымянным) были известны планы эсеров, но кажется вероятным, что француз о них знал, поскольку именно французские агенты Нуланса поставляли бомбы, которые использовали убийцы¹³. Не исключено, что Рейли и Локкарт также были в курсе дела: первый сотрудничал с французскими агентами и контактировал с левыми эсерами, второй поддерживал эсеров валютой. Вполне возможно, что у всех троих были улики, которые нужно было уничтожить в тот же день. Есть даже признание, полученное большевиками (мы не знаем, каким путем) в ходе показательного процесса над эсерами в 1922 году, что Локкарт, как и месье Нуланс, выступал за убийства как политический инструмент в военное время. На процессе свидетель показал, что в 1918 году британский агент передал деньги оперативнику эсеров Борису Донскому, который вскоре убил немецкого генерала Германа фон Эйхгорна в Украине.

Возможно, Локкарт ничего не знал о планах эсеров ни в Украине, ни в Москве и давал им деньги только на общие нужды. Справедливо, впрочем, будет задаться вопросом, могли ли из этих средств финансировать убийства, а также отметить, что в июле 1918 года, когда Британия все еще вела войну с Германией, у Локкарта были все основания считать, что эти средства потрачены во благо.

К двум часам дня в субботу так называемое восстание левых эсеров было подавлено – в основном капитаном Берзиным и его Латышской стрелковой дивизией. Большевики арестовали Марию Спиридонову и остальных делегатов от левых эсеров и казнили несколько человек, которых посчитали главарями (Спиридонову помиловали). Далее большевики яростно атаковали «англо-французских империалистов», которые, по их мнению, поощряли и финансировали убийство. Видя все это, Локкарт снова решил, что развязка близко: «Это, возможно, моя последняя телеграмма, и я хотел бы еще раз убедить вас в том, что немедленные действия [по оккупации портов] жизненно необходимы. Я также прошу вас дать мне полномочия немедленно потратить до 10 миллионов рублей (примерно 700 миллионов российских рублей на 2021 год. – Примеч. переводчика) на поддержку тех организаций, которые могут быть полезны нам в случае интервенции»¹⁴.

* * *

Знал Локкарт о планах эсеров или нет, кажется невозможным, что он не был проинформирован о намерениях Бориса Савинкова, так как он обсуждал свои действия с Кроми в Петрограде и с агентами Савинкова в Москве. Выходит, Савинков не был в курсе того, что замышляют левые эсеры. Однако переговоры с послом Нулансом, а также поддержка и средства Локкарта убедили его в том, что союзники займут Архангельск на той же неделе, устроив внутреннее восстание, а затем вместе с чешскими легионерами возьмут Вологду, откуда смогут грозить и Москве, и Петрограду. Савинкову «щедро сулили как войска, так и деньги», позже признался Локкарт¹⁵. Великий заговорщик, как и сам Локкарт, не знал, что британский генерал Фредерик Катберт Пул, прибывший в конце мая в Мурманск, уже не верил, что чехи успеют вовремя взять Вологду; он также считал, что у Британии слишком мало сил, чтобы выступить в бой без чехов – не хватает двух их дивизий, которые Локкарт, Кроми и Гарстин считают необходимыми для успешной интервенции. Однако он не мог связаться с Савинковым (как и Брюс Локкарт), чтобы сообщить ему об этом, поскольку британское телеграфное сообщение между Москвой и Мурманском было временно прервано (до сих пор никто не знает, почему и кем). Французы, у которых линии связи оставались нетронутыми, также не сообщили Савинкову, что союзники отложили действия. Великий конспиратор подозревал, что Нуланс скрыл от него эту информацию, потому что «пытался приурочить операцию к восстанию [левых эсеров] в Москве»¹⁶. Конечно, он был прав¹⁷.

Ошибочно полагая, что подкрепление уже на подходе, как раз в тот момент, когда левые эсеры взорвали бомбу в Москве, Савинков начал восстание с трех сторон – в Ярославле, Рыбинске и Муроме. Если бы он взял эти города, а союзники – Вологду, то Москва оказалась бы окружена с северо-запада до северо-востока. Этот пояс мог бы затянуться, если бы на юге вспыхнули восстания сочувствующих, а белая армия генерала Алексеева в Южно-Донском крае пришла в движение. Тогда этот круг мог бы задушить революцию независимо от успеха или неудачи левых эсеров в Москве.

В Ярославле повстанцы заняли центр города, начали хладнокровно казнить местных большевиков и выпустили прокламацию: «Большевистская власть в Ярославской губернии свергнута! Подобные события… происходили и в других городах вдоль Волги… Еще немного усилий, и большевики… будут стерты с лица земли»¹⁸. Но в Рыбинске после ожесточенных уличных боев повстанцы бежали; в Муроме восставшие захватили несколько зданий, попали под обстрел и скрылись; в Архангельске и Вологде ничего не происходило. Белая армия на юге тоже не дрогнула. Оказавшись в изоляции, ярославцы держались, надеясь на помощь союзников, но она так и не пришла.

Вернувшись в Москву, Локкарт в отчаянии записал в своем дневнике 10 июля: «Я знаю, что мы должны делать, но одному Богу известно, что мы будем делать». В тот момент союзники и белые ничего не предпринимали, но Красная армия наступала на Ярославль: последовал ожесточенный бой, после которого войска разбежались. Борис Савинков и его помощники скрылись с места преступления.