Текст книги "Заговор Локкарта. Любовь, предательство, убийство и контрреволюция в России времен Ленина"

Глава 2
Обучение Брюса Локкарта

Большевики верили ни много ни мало – в переустройство всего мира, которое начнется с их страны. Как гласит один из самых ранних декретов нового правительства, пришедшего к власти в 1917 году, «Все существовавшие доныне в России сословия и сословные деления граждан, сословные привилегии и ограничения, сословные организации и учреждения, а равно и все гражданские чины упраздняются»¹. Такие заявления, от которых захватывает дух, одни воспринимали с ликованием и надеждой, другие – со скепсисом, враждебностью, отвращением, и не только в России: все правительства мира неприязненно отнеслись к планам большевиков. Мало кто верил, что революционеры смогут удерживать власть достаточно долго, чтобы реализовать свои эгалитарные мечты; в это не верили даже сами революционеры. Но они были полны решимости совершить такую попытку, установить историческую веху для будущих поколений коммунистов, чтобы те могли двигаться дальше. Если сейчас им суждено пасть, то они падут с боем.

В то же время дела в России были близки к полному краху. В революционном Петрограде в начале 1918 года царил полнейший хаос. Трамваи ходили редко и редко следовали маршрутам. Если появлялся трамвай, нужно было спрашивать у кондуктора, куда он идет, независимо от номера². И это всего лишь один из признаков разрухи. На вокзалах «интеллигенты, аристократы и прочие, в большинстве своем женщины», выставляли на продажу все, что могли вынести из дома, чтобы купить продукты, которые стоили фантастических денег³. Картофель стоил в семьдесят раз дороже, чем до войны; сыр – в тридцать раз⁴. «Мы сидим без отопления, без электричества… одна буханка черного кислого хлеба выдается как двухдневный паек… мяса нет, куры по фунту за штуку (около 5700 российских рублей на 2021 год. – Примеч. переводчика)», – сообщал английский журналист⁵. На улицах орудовали вооруженные бандиты и шайки негодяев: «Многих моих друзей останавливали на улице, грабили, даже раздевали догола, – вспоминает один британский офицер. – Летом было не так плохо, но сейчас это вряд ли полезно для здоровья. Поэтому мы все носим с собой оружие». Он описал «безработицу… голод… убийства…» и то, что «торговля совершенно прекратилась»⁶. «Полная анархия», – констатировал он⁷.

Приложение коммунистических идей к повседневной жизни было одновременно случайным и спорадическим. Большевикам еще только предстояло учредить и укрепить свою власть. В середине февраля после кратковременной оттепели выпал снег. До революции муниципалитет нанимал команды людей с лопатами для очистки улиц и тротуаров; после захвата власти большевиками муниципальной власти поначалу не было. В первые месяцы зимы 1917/18 года на улицах Петрограда скопились целые горы снега. Но, снова пишет офицер, «сейчас всех поставили убирать снег. Офицеров, буржуа, аристократов, финансистов – всех. И моя очередь придет наверняка»⁸. При этом красногвардейцы-большевики снег не убирали. Они ходили по городу, разыскивая бывших офицеров, у которых можно чем-нибудь поживиться. «Вы знаете, что новая Россия – это демократия, где все люди равны? – ругал один гвардеец бывшего полковника, дрожавшего от гнева и унижения перед толпой зевак, которые не сочувствовали ему. – Как вы можете носить погоны, когда это противоречит прямому приказу революционного военного контроля? Будь осторожен, товарищ! Другой патруль может оказаться не таким мягким». Затем он острым, как бритва, ножом срезал у несчастного знаки отличия⁹.

Большевизм перевернул всю Россию с ног на голову. Вечером 30 января 1918 года Локкарту предстояло стал частью этой большой заварухи. В семь часов его поезд подошел к Финляндскому вокзалу, где в апреле годом ранее высадился Ленин, чтобы возглавить свою удивительную партию. То, что увидел Локкарт, выйдя из здания вокзала, повергло его в ужас. Он направлялся в свою временную каморку при посольстве. Лошади, тянувшие сани, «словно… целыми неделями ничего не ели». Другая лошадь упала замертво прямо на дороге у Троицкого моста, и ее замерзший труп перегораживал проезд¹⁰. Из-за каменно-твердого снега и льда езда по улицам Петрограда казалась «как железная дорога в кино – рискованным предприятием»¹¹. Пешеходы напоминали «призраков… шаркающих по улицам, мрачных… Никто не улыбался». Вскоре он узнал, что в городе орудуют шайки бандитов. «Одному по вечерам ходить опасно и неприятно, – признался он жене в первом письме домой из России. – Здесь сидит сдержанный и тихий маленький Берти. Он очень расстроен и очень скучает по своей маленькой Джинни. Кажется, Англия так далеко»¹².

Однако такой человек, как Локкарт, не мог долго сдерживать себя и вскоре погрузился в работу. Он тут же нашел единомышленников и довольно быстро стал центральной фигурой в кругу удивительно одаренных, идеалистически настроенных и целеустремленных людей, ныне преимущественно забытых. В основном это были те, кто, как и он, отправились в Петроград, чтобы выстраивать отношения между Россией и союзниками.

Раймонд Робинс

Вечером, на третий день своего пребывания в Петрограде, в воскресенье 3 февраля, он обедал, помимо прочих, с полковником Раймондом Робинсом. Американская миссия последнего в России была такой же, что и британская миссия Локкарта. Поскольку он был полковником Американского Красного Креста, а не армии США, статус у него был ниже, но он все равно был внушительной фигурой и харизматиком: высокий, грузный, черноволосый смуглый мужчина с пронзительными темными глазами и взглядом, мощным голосом, и в придачу красноречивый, он держался театрально и властно.

Сколотив состояние на золотых приисках на Аляске, а затем удачно инвестировав свой капитал, Раймонд Робинс считал, что капитализм сильнее социализма. Вера в конкуренцию, однако, не мешала ему симпатизировать отстающим, что коренилось в его христианской вере. В Америке он работал с Джейн Аддамс в ее знаменитом доме в Чикаго, с различными профсоюзами, с сенатором Робертом Лафоллеттом и другими прогрессистами, в том числе с Тедди Рузвельтом, который предложил президенту Вильсону отправить Робинса в Россию. Там он должен был сотрудничать с большевиками, которых считал членами единственной партии в стране, обладающей достаточной силой и решимостью, чтобы выбить для неимущих место под солнцем. Он мог поверить в большевиков, даже если бы президент Вильсон не послал его в Россию.

Однако Робинс хотел сделать больше, чем его правительство. Он один из немногих выступал за официальное признание коммунистического режима. В тот вечер, обедая с Локкартом, он «приводил великолепные аргументы в их пользу». Позже молодой шотландец с восхищением писал, что американец «убедил бы любого»¹³. Вероятно, Робинс за столом приводил те же аргументы, которые ранее сообщал репортеру из Chicago Daily News: «Это <большевистское> правительство – прочная структура, оно черпает свою силу с первобытной непосредственностью у самого многочисленного класса в России – у рабочих, солдат, матросов и крестьян. Оно обладает и вооруженной, и моральной силой, которые в совокупности создают правительства… Непризнание не сломит его, <скорее> оно постепенно сравняется с экономическими ресурсами центральных держав и будет склонять их к сепаратному миру»¹⁴.

На следующий день Локкарт встречался с Артуром Рэнсомом, которого знал еще во время войны, когда служил вице-консулом в Москве. Рыжеволосый усатый богемный журналист, державший змею в коробке из-под сигар в номере петроградской гостиницы, Рэнсом отправился в Россию в 1913 году, чтобы избежать несчастливого брака в Англии, а также изучать русские народные сказки (впоследствии он стал автором знаменитой серии детских книг «Ласточки и амазонки», действие которых разворачивается в Лейк-Дистрикт). Он влюбился в эту страну и народ, которому он глубоко симпатизировал. К 1917 году он уже достаточно хорошо знал Россию, чтобы осознавать, что солдаты не будут продолжать сражение, даже если союзное и российское временные правительства этого потребуют. Он предсказывал, что грядет революция и это плохо кончится, хотя светское общество и высмеивало его. «Я надеюсь дожить до момента, когда вас повесят», – сообщил ему британский посол. «Сначала вас», – парировал дерзкий Рэнсом¹⁵. Затем началась Октябрьская революция, и посол Бьюкенен практически с петлей на шее вернулся в Англию.

Еще до революции Рэнсом поддерживал отношения с большевиками. Ему импонировал их идеализм, и, подобно Раймонду Робинсу, он не слишком считался с жестокими принципами ленинизма. Теперь, когда большевики пришли к власти, он увидел в них людей, которые пытаются построить новое справедливое общество, в процессе чего сталкиваются с почти непреодолимыми трудностями, борются за их преодоление и готовы в случае необходимости пожертвовать жизнью. Он до такой степени им симпатизировал, что влюбился в секретаршу Троцкого, Евгению Петровну Шелепину, девушку, которую иностранные журналисты называли «дылдой», потому что ее рост составлял 188 сантиметров¹⁶. В конце концов Рэнсом развелся с первой женой и женился на Шелепиной. Настоящий британский либерал, толерантный, гуманный, аполитичный (пусть и не в чрезвычайных обстоятельствах), он заслужил доверие верхушки большевистского правительства, которая предоставила ему беспрецедентный доступ к их собраниям и циркулировавшим там идеям.

Артур Рэнсом

В результате Рэнсом стал автором самых информативных газетных статей из революционной России. Американское правительство не одобряло его взглядов, но внимательно читало его тексты, потому что не могло без него обойтись. В итоге его наняли агентом разведки, но не шпионом – Рэнсом никогда не занимался шпионажем. Он честно докладывал лондонскому начальству о том, что слышал и видел в России, однако, вероятно, он не сказал им, что так же честно сообщал своим друзьям-большевикам все о своей родине. Оставшиеся члены британского посольства считали его скользким типом; возможно, так и было. Его регулярно допрашивали и вместе с тем все осознавали, что этот человек – бесценный источник информации. Теперь же, 4 февраля 1918 года, Брюс Локкарт пожал ему руку и похвалил за журналистскую работу: «Мы здесь оказались по вашей милости»¹⁷.

Денис Гарстин в школьном возрасте

Капитан Денис Гарстин (сын Нормана Гарстина, художника ньюлинской школы, и брат писателя Кросби Гарстина), окончивший колледж Сидни-Сассекс, где он был редактором журнала Granta, присоединился к небольшой команде Локкарта в России и стал членом его ближнего круга. В 1912 году Гарстин отправился в Крым работать гувернером и находился в России, когда разразилась война. Он немедленно вернулся домой и добровольно вступил в армию, где стал капитаном 18-го гусарского полка. Он служил вместе с пулеметной эскадрильей и участвовал в самых ужасных военных кампаниях во Франции: Ипр, Типваль, Альбер и Ло, – в боях он заслужил орден «За выдающиеся заслуги» и Военный крест. Поскольку он знал русский язык и имел литературные способности, в сентябре 1916 года его отправили обратно в Россию работать в отделе пропаганды при посольстве (именно там Локкарт нашел его и переманил к себе). В России Гарстин получил еще две медали – ордена Святого Владимира и Святой Анны.

В период с 1915 по 1917 год молодой человек написал три книги – две о своем опыте на полях битвы во Франции и одну о довоенной и военной жизни в России¹⁸. Они не получили такой известности, как, скажем, военные мемуары Роберта Грейвса или Зигфрида Сассуна, но были вполне сравнимы с ними. Внимательность, милосердие, чуткость соседствует в них с суровым стилем, который присущ людям, пережившим войну. Он был энтузиастом и идеалистом, считал, что Февральская революция – «величайшее и самое прекрасное, что есть в истории нашего времени», а приход большевиков описал такими словами: «Царствие Божие пришло на землю… Большевики научили людей мыслить»¹⁹ и «Я действительно верю, что Ленин – это хорошо»²⁰. К несчастью, до нас дошло очень мало из написанного Гарстином (только его книги и несколько писем). Сохранился портрет его шестнадцатилетнего, ученика школы-интерната Бланделла, но я не смог отыскать ни одной достойной его «взрослой» фотографии.

В списке контактов Локкарта в России явно выделялся капитан Фрэнсис Ньютон Аллан Кроми, но поскольку именно он больше всех работал с Локкартом над его заговором, то он заслуживает более пристального внимания²¹.

Капитан Кроми жил не в Петрограде, а на военно-морской базе Британии в Ревеле (ныне Таллин). Из числа других служащих британского посольства в России его выделяло не местонахождение, а то, что он, по первому впечатлению, был обычным имперским британцем и типичным солдафоном. Все, кроме него, искренне любили Россию и ее народ и верили в сотрудничество русских и англичан. Кроми в это время писал: «Русские понимают только дубину и угрозы, все остальное они принимают за слабость. Нельзя забывать, что имеешь дело не с европейцем, а с хитрым и кровожадным дикарем»²². Ему нравились порядок, иерархия, поэтому он презирал принцип социального нивелирования, введенный революционерами: «Местный генерал-губернатор не умеет ни читать, ни писать», – с отвращением докладывал он Адмиралтейству Гельсингфорса (Хельсинки), который контролировали большевики: «Командир раньше был кочегаром, а второй морской министр – корабельным поваром»²³.

Капитан Фрэнсис Аллан Ньютон Кроми

На момент революции Кроми принял должность военно-морского атташе своей страны в России. До этого он успешно командовал подводными лодками. К примеру, в 1915 году он провел корабль по опасному и трудному маршруту мимо вражеских судов и через минные поля из Британии в Ревель. Вскоре после этого он еще раз продемонстрировал свои боевые способности, захватив и потопив пять немецких торговых судов за один день. Этот и другие подвиги обеспечили ему пост командира, а затем и исполняющего обязанности капитана. Он получал одну медаль за другой, собрав их даже больше, чем Гарстин. Среди его наград был британский орден «За выдающиеся заслуги», французский орден Почетного легиона и русские ордена Святого Георгия, Святого Владимира и Святой Анны²⁴. Вскоре он принял на себя командование всеми семью британскими подводными лодками в водах Балтии.

Кроми обладал поразительными (и неожиданными для его облика) талантами. Он был блестящим рассказчиком, хорошим певцом, одаренным живописцем, рисовал акварелью морские баталии; он хорошо играл в теннис и выучил русский язык. Он был франт и в холодное время года всегда носил щегольскую шинель с каракулевым воротником. Он был неподкупен. Все это, в сочетании с его высокой фигурой, чеканными чертами лица и рядом орденов на широкой груди, открывало перед ним в России многие двери, в том числе самые элитарные, несмотря на довольно скромное происхождение. Хоть он и был женат, у него, вполне вероятно, был роман с молодой вдовой баронессой Шиллинг, которая застилала свою постель черными шелковыми простынями. Он был также влюблен в одну петроградскую светскую львицу, княгиню Софи Гагарину, с которой регулярно встречался. Когда грянула революция, он стал помогать своим новым богатым друзьям скрывать их средства или переводить все активы в Великобританию.

Кроми обладал дипломатическими способностями, которые использовал для урегулирования споров: между своими людьми и российскими морскими чинами, между российскими морскими офицерами и их подчиненными, между большевиками и небольшевиками. Поэтому когда большинство сотрудников британского посольства вернулось домой, правительство оставило Кроми на дипломатической службе. Ему не нравилось быть британским военно-морским атташе, но он заслужил эту честь. Даже восхищавшийся большевиками Рэнсом, который знал, что Кроми презирает новую российскую власть, тем не менее считал его «одним из лучших англичан, когда-либо работавших в России, человеком, которому хватило сочувствия и воображения, чтобы понять советскую власть и работать с ней»²⁵.

Прежде всего Кроми был британским патриотом и знал, в чем состоит его долг перед родиной. Поскольку российский флот был в дезорганизованном состоянии, немецкие военные корабли могли угрожать любому судну, включая все подводные лодки, которые отваживались выйти из безопасного порта в Ревеле, где базировалась флотилия Кроми. Они могли грозить и самому порту – как и любому другому порту на Балтике, даже Петрограду. В конце концов они могли захватить власть над всем Финским заливом. Кроми сделал из этого выводы и спланировал самоуничтожение своего маленького флота, чтобы уберечь его от немцев. Он взорвал все семь подводных лодок прямо перед приходом немцев, – те видели, как это происходило. Затем он организовал репатриацию своих людей, но сам остался в России и, используя свои военно-морские связи, начал планировать уничтожение Балтийского флота. Сначала Троцкий и его помощники поощряли его, потому что не хотели, чтобы их суда контролировали немцы, но, когда немецкая угроза ослабла, изменили мнение.

Карта Северной Европы начала 1910-х

Но Кроми продолжал реализовывать свой план. К началу мая он сообщил в Лондон, что потопить «Русский дредноут» он сможет за «шестьсот тысяч рублей и семь тысяч пятьсот фунтов», а за «двести пятьдесят тысяч рублей и тысячу пятьсот фунтов» затопит эсминец и без разрешения большевиков. Кроме того, он собирался перекрыть вход в Кронштадт, потопив три британских парохода, «стоимость которых оценивалась примерно в миллион рублей и тысячу пятьсот фунтов стерлингов, подлежащих к оплате в Англии»²⁶. Ему нужны были деньги на «агитационную пропаганду» и на транспортировку русских участников заговора из России. Хотя Россия и Германия больше не вели войну, но Кроми воевал с Германией и действовал уже без оглядки на подозрительных большевиков.

Итак, вот она – команда Локкарта: храбрые, смелые, амбициозные, способные, могущественные люди. Через восемь месяцев двое из них погибнут, один окажется в тюрьме, один с позором вернется на родину, а еще один сбежит в Стокгольм.

* * *

Все члены команды, включая Кроми, на раннем этапе своей деятельности отвергали любые антибольшевистские идеи. Возможно, все они были идеалистами – за исключением Кроми – и находились на пике энтузиазма по поводу своей миссии (сами они, однако, утверждали, что являются сугубыми реалистами). Поэтому они высмеивали тех, кто говорил, что большевики обречены или что Ленин и Троцкий – немецкие марионетки, и верили, что страны-союзники и большевики могут сотрудничать. Такая точка зрения, распространившись среди элит, могла привести к официальному признанию нового режима, и даже Кроми выступал за такие переговоры. Они сулили то, что большевики могли бы развернуть войну с Германией, а союзники – одержать победу в Первой мировой войне.

Карта Европы 1910-х

Впрочем, Локкарт быстро осознал, что его группа, какой бы талантливой и решительной она ни была, находится в политической изоляции. Все вокруг считали, что власть большевиков – временное явление и один хороший толчок может вырвать ее у них из рук. В экономике продолжался кризис; бумажные деньги практически обесценила инфляция; угроза холеры, тифа и тифозных заболеваний то усиливалась, то ослабевала, но никогда не исчезала совсем; людям не хватало еды. Большевики все чаще прибегали к силовому давлению, чтобы удержать власть. Новый режим был по-прежнему популярен только среди рабочих, тогда как аристократы и средний класс в большинстве своем его презирали. Военнослужащие – тоже. В Донской области и на Северном Кавказе уже группировались контрреволюционные отряды, возглавляемые внушительной плеядой бывших царских генералов: Каледина, Корнилова, Алексеева, Деникина.

Крестьянство, составлявшее подавляющее большинство населения бывшей империи, также выступало против нового режима. Оно почти единогласно проголосовало за социалистов-революционеров (эсеров) на выборах в Учредительное собрание, которое должно было заменить Думу и стать оппозицией большевистскому правительству Советов²⁷. Большевики, набравшие около 24 % голосов по разным регионам против примерно 46 % у эсеров, поспешно разогнали этот орган в начале января при поддержке левых эсеров, отделившихся от общей партии в начале Первой мировой войны. Призыв заново созвать Учредительное собрание будет звучать – и беспокоить большевиков – в течение многих лет.

В этих условиях пробольшевистски и антибольшевистски настроенные русские, некоторые их которых были друзьями Локкарта по кадетской партии, выступали против любых попыток узаконить или укрепить новый режим. Многие были готовы принять немцев, лишь бы свергнуть его. Большинству дипломатов и чиновников, с которыми беседовал англичанин, хотелось, чтобы власть большевиков закончилась, хотя и не ценой немецкого вторжения. Они тоже считали его план глупым, как и половина сотрудников британского посольства. К своему ужасу, Локкарт обнаружил, что британский флот, армия и разведка направили в Россию агентов, и почти все они предлагали «поддержать контрреволюционные движения»²⁸.

Вскоре он узнал, что британское правительство, которое он представляет, неоднозначно относится и к его заданию. В Лондоне его поддерживали Ллойд Джордж и Милнер, но неуловимый Бальфур оставался холоден, и бóльшая часть Кабинета министров и чиновников Министерства иностранных дел и Военного министерства, включая Роберта Сесила, выступили против него. Для победы в войне они решили не заручаться поддержкой большевиков, а занять три российских порта – Владивосток, Архангельск и Мурманск – по возможности мирно, но в случае необходимости применив силу. Главной целью было уберечь от немцев склады с оружием и боеприпасами стран-союзников в этих городах²⁹, а с тем, что этот план мог создать трудности для большевиков, особенно не считались. Более того, два порта имели стратегическое значение: Владивосток – конечный пункт российской железной дороги на Дальнем Востоке, Архангельск – конечный пункт дороги из Москвы на северо-запад страны. Это были дополнительные – и сильные – причины не пускать туда немцев.

Карта железных дорог Сибири

Но и это еще не всё. 9 февраля, всего через неделю после того, как Локкарт приступил к работе в Петрограде, Комитет по России британского правительства собрался в Министерстве иностранных дел, чтобы обсудить значимость трех портов. Капитан Алекс Проктор, который только что вернулся из Архангельска, сообщил собравшимся, что, хотя большевики будут возражать против оккупации этих портов союзниками, русский народ будет рад вторжению, поскольку презирает большевиков, называя их евреями и немецкими марионеткми. Однако у Проктора были далеко идущие планы (во время Второй мировой войны его интернируют из Британии за симпатии нацистам). Он объяснил, что из Владивостока японские войска могут «двигаться вдоль Сибирской железной дороги, достичь Вологды (северной вершины треугольника, две другие вершины которого – Петроград и Москва. – Примеч. автора [северо-восточной; Москва была южной вершиной, а Петербург – западной. Впоследствии именно Вологда, важный узел железнодорожной сети, соединяющий север с югом, а запад с востоком, стала на несколько месяцев «дипломатической столицей России»: из опасения захвата немецкими войсками Петрограда сюда эвакуируется порядка 11 посольств, консульств и миссий во главе с американским послом Дэвидом Р. Фрэнсисом. – Примеч. пер.]), и никто не узнает об этом до их фактического прибытия». В то же время из Мурманска и Архангельска могли двигаться на юг – также в Вологду – французские и английские войска. Далее, объединившись с японцами и десятками тысяч русских солдат, бывших дезертиров, которые придут под их знамена, они смогут двинуться на запад и противостоять немцам³⁰.

Западная часть России

Какой бы фантастической ни казалась эта идея (а Локкарт и его друзья, узнав об этом, решили, что это фантастика – если не хуже!), она вскоре стала основным направлением политики союзников в отношении России. Ни на одном фронте не было надежды на решительную победу, и поэтому надежда на возрождение бывшего союзника Великобритании с востока одурманивала даже трезвомыслящих и реалистичных людей. Роберт Сесил, возглавлявший комитет в отсутствие своего кузена, министра иностранных дел, был убежден, что это «единственное реальное решение вопроса»³¹. Он тоже считал, что оккупация трех портов и, как следствие, восстановление Восточного фронта – это ключ к победе в Первой мировой войне. Главы правительств продолжат так думать даже после подписания Россией печально известного Брест-Литовского мирного договора с Германией 3 марта 1918 года³².

На собрании, где выступал Проктор, не говорилось, что союзники подойдут к Вологде и должны будут сперва атаковать Петроград и Москву, свергнуть там революционный режим и только потом идти на немцев, но эта идея витала в воздухе. Атмосфера была пронизана презрением к большевизму, и все понимали, что падение их власти вполне возможно. Оставалось только ухватиться за контрреволюционную соломинку. Однако когда это произойдет, неминуемо возникнет ряд вопросов касательно Брюса Локкарта: зачем позволять ему гнаться за иллюзией взаимопонимания между союзниками и большевиками? почему бы не изменить его инструкции? а еще лучше – почему бы не вернуть его в Британию?³³

* * *

Пока над Лондоном сгущались тучи, эмиссар Ллойд Джорджа разрабатывал в Петрограде совсем другую линию атаки. Локкарт решил использовать обиженное, порой переходящее в ненависть отношение России к Германии. Согласно доктрине большевиков, все группы «капиталистических пиратов», как называл их Ленин, одинаково плохи, но Германия, похоже, опровергла эту доктрину: она была хуже всех.

22 декабря 1917 года, когда Локкарт встречался с премьер-министром и Кабинетом министров в Лондоне для получения инструкций, русские и немцы начали мирные переговоры в пустовавшем военном форпосте Брест-Литовск на мрачной белорусской равнине. Несмотря на блестящую риторику Льва Троцкого, который отстаивал интересы своей страны, Германия упорно требовала от России отдать Прибалтику и уступить дополнительные территории на юге Турции. Немецкая сторона также требовала от России вывести войска из Финляндии, разоружить военные корабли в Черном, Балтийском и северных морях, принять марионеточное правительство Германии в Украине и дать множество невыгодных коммерческих обязательств, а также выплатить репарации в размере шести миллиардов немецких золотых марок.

Лев Троцкий

Эти требования привели большевиков в замешательство. На решающем заседании Центрального комитета партии Троцкий, который специально вернулся в Петроград, сказал, что Россия должна прекратить участие в войне, но не принимать требования Германии: «Ни мира, ни войны, а армию распустить». Напротив, левая коммунистическая фракция во главе с Николаем Бухариным, членом Центрального комитета партии и редактором газеты «Правда», выступала за продолжение войны против немецких захватчиков (олицетворявших капитализм и империализм), даже если придется переместить правительство в безопасное место за Уральские горы. Ленин, в противовес Троцкому, сказал, что требования Германии надо принять, пока они не выдвинули новых, – а в противовес Бухарину заявил, что у России нет сил вести войну. После тяжелых дебатов, когда партия, как никогда, была близка к формальному расколу, вождь одержал победу с минимальным перевесом: четверо проголосовали за Ленина, трое – за Бухарина и четверо, включая Троцкого, воздержались³⁴.

«Теперь у союзных правительств появился шанс», – увещевал Локкарта заместитель наркома иностранных дел Георгий Чичерин 12 февраля, пока Троцкий продолжал вести безуспешную борьбу в Брест-Литовске, прежде чем Россия окончательно приняла ужасные условия договора³⁵. Чичерин имел в виду, что России нужна Британия, а не Германия и не соглашение с ней. Британский агент немедленно донес слова Чичерина Бальфуру, скромно прибавив: «Полковник Робинс, который всегда отличался удивительной точностью обобщений, также убежден, что сейчас у союзников есть реальный шанс»³⁶. Бальфур ответил уклончиво: «Мы, конечно, очень хотим прийти к любым соглашениям, которые помешают Германии получить поставки оружия»³⁷. Это не исключало оккупации трех портов, но Локкарт еще не обладал достаточными знаниями, чтобы делать столь далекоидущие выводы.

Локкарту пришлось ждать почти две недели, пока Троцкий вернется из Брест-Литовска. Их встреча произошла в пятницу 15 февраля, на следующий день после перехода большевиков на григорианский календарь, в Смольном институте, бывшей школе для благородных девиц. Теперь Смольный стал штабом большевиков, и там кишмя кишели рабочие, солдаты, матросы и комиссары. Они сновали по комнатам с бумагами, папками, досье; они курили, плевались и перекрикивали друг друга; они творили историю – невзирая на немцев, невзирая на союзников, невзирая на своих внутренних врагов. Они сознательно, с энтузиазмом строили первое в мире коммунистическое государство.

В то утро Локкарт, притворяясь, что случайно прихватил с собой переплетенный томик «Капитала» Маркса, вошел в эту толчею и поднялся по лестнице, лавируя в шумной толпе. Затем он прошел в конец длинного коридора, где стоял рабочий в штатском с винтовкой и бандольером, накинутым на шинель. Этот внушительный малый охранял скромную дверь, к которой был прикреплен клочок бумаги с написанным от руки текстом: «Народный комиссар по иностранным делам». Возможно, на мгновение Локкарт ощутил, что это не аудиенция у министра иностранных дел Великобритании, лорда Бальфура, в величественном здании Уайтхолла, а совсем другое дело. Красногвардеец провел его в простую прихожую, где сидел секретарь, а тот проводил в ничем не примечательный кабинет, где был всего лишь письменный стол из березы, два стула, телефон, красный ковер и корзина для мусора³⁸.

Несмотря на непритязательную обстановку, Локкарта впечатлил Троцкий, сидевший за письменным столом, – его орлиный взгляд, широкий лоб и «удивительно цепкий ум»³⁹. Британец хотел произвести впечатление, показавшись услужливым, а не враждебным, как немцы. Он сразу же заявил о своем намерении «найти modus vivendi» с Россией. Троцкий, возможно, и не знал, что в Уайтхолле есть целый комитет по России, но от души рассмеялся, выслушав Локкарта. Разве не Британия «открыто симпатизирует антибольшевистским движениям в России и тайно поддерживает их»?⁴⁰ Локкарт тоже не знал о комитете, но понял, что британские агенты пособничают контрреволюции. Перечить наркому иностранных дел он не стал.