Текст книги "Заговор Локкарта. Любовь, предательство, убийство и контрреволюция в России времен Ленина"

Несмотря на первое впечатление Брюса Локкарта от фантастической фигуры Рейли, у них скоро обнаружились точки пересечения. Молодой шотландец заискивал перед своим начальством в Лондоне, которое, как он понял, разделяло взгляды Рейли, а не Робинса и Рэнсома. Более того, вероятно, он уже и сам был связан с Русской церковью через патриарха Тихона, «ярого сторонника абсолютной монархии» и убежденного контрреволюционера¹². «Церковь скоро соберет вокруг себя здоровые силы нации… Россия снова примет участие в войне», – сообщил ему патриарх¹³. Если «королю шпионов» нужны деньги на проведение контрреволюции с помощью Церкви, то Локкарт сможет их найти. Он тут же подкрепил слова делом и раздобыл 200 000 фунтов стерлингов (около 20 млн рублей на 2021 год). Хотя патриарх Тихон мог находиться «под самым пристальным наблюдением», Рейли и Джордж Хилл упаковали банкноты в чемоданы и доставили их ему¹⁴.

Этот эпизод был только началом сотрудничества Локкарта и Рейли: для того, чтобы Русская православная церковь могла играть выбранную ими роль, ей нужны были союзники. Но когда войска союзников займут три порта и начнут продвигаться на юг, даже церковники сочтут их оккупантами, такими же как немцы, если рядом с ними не будет русских солдат. Где найти их? Как их набрать и мобилизовать? В конце концов Локкарт и Рейли решили, что знают ответы на эти вопросы. И придумали дерзкий план.

Глава 8
Первые шаги к контрреволюции

В конце зимы – начале весны 1918 года у союзников созрел амбициозный и невероятный план по оккупации трех российских портов (Владивосток, Мурманск, Архангельск) и восстановлению Восточного фронта. Шаги к его осуществлению задумывались следующие. Во-первых, японские и союзные войска должны были захватить Владивосток (что они и сделали 5 апреля вопреки желанию большевиков и советам Локкарта), а затем направиться на запад вдоль Сибирской железной дороги. Во-вторых, британские и союзные войска должны были занять Мурманск (что контр-адмирал Томас Уэбстер Кемп с небольшим отрядом британских солдат предпринял в конце марта, опять же вопреки советам Локкарта), а затем двинуться на юг, чтобы взять Архангельск под командованием генерала Фредерика Катберта Пула, который контролировал все союзные войска на северо-западе России. Из Архангельска они должны были двинуться в Вологду, чтобы встретить японцев, идущих вдоль Сибирской железной дороги. Союзники предсказывали, что когда обе колонны сойдутся в городе и будут готовы к сражению, то против немцев в поддержку союзников сплотятся и тысячи русских бойцов – бывших дезертиров из царской армии. Наконец, из Вологды, объединившись с Белой Добровольческой армией генералов Корнилова и Алексеева на крайнем юге, они представят две угрозы для немцев с двух сторон – обновленный Восточный фронт.

Северо-западная часть России

Однако в этой бочке меда было несколько ложек дегтя. Одна из них – Вудро Вильсон. Американский президент не хотел, чтобы японские войска находились на материковой части России, потому что опасался японских империалистических амбиций в Тихоокеанском регионе, где у Америки тоже были свои экономические интересы и устремления. Он с неохотой согласился на японскую оккупацию Владивостока, но дальнейший компонент плана принять никак не мог. Не согласился президент и на то, чтобы заменить американские войска на японские. Таким образом, англо-французская схема вмешательства разбилась о категорический отказ Вудро Вильсона принять один из ее важнейших элементов.

В ответ англо-французские заговорщики стали искать альтернативу движению японских войск из Владивостока на запад – и некоторое время думали, что нашли. Бывшие царские генералы сформировали Чехословацкий корпус из солдат, взятых в плен в начале мировой войны после победы России над австро-венгерскими войсками. Сорок тысяч сильных, хорошо управляемых, дисциплинированных, вооруженных и полностью независимых от русской армии легионеров хотели отправиться во Францию (Восточного фронта больше не существовало), чтобы помочь разгромить Австро-Венгрию и сформировать из ее обломков чешское суверенное государство. Во Францию они должны были попасть в обход из Владивостока через Тихий и Атлантический океаны. Однако до Владивостока еще нужно было добраться. Ленин и Троцкий согласились разрешить солдатам Чехословацкого корпуса отправиться по Сибирской железной дороге, и легионы двинулись в путь. К середине мая одни отряды белочехов уже достигли порта, а другие рассеялись по всей железной дороге. Союзники намеревались перебросить некоторых из них в Вологду на место японцев.

С одной ложкой дегтя, пожалуй, удалось разобраться, тогда как с двумя другими дело обстояло сложнее. Белая Добровольческая армия в районе Дона, от которой союзники ожидали многого, отнюдь не процветала. Ее лидеры, генералы Корнилов и Алексеев, питали ненависть друг к другу. Кроме того, офицеры, как правило, симпатизировали старой элите и в том числе хотели, чтобы земли, экспроприированные крестьянами, вернули прежним владельцам. Эту идею едва ли могли принять массы. Настойчивое стремление белых националистов к «единой и неделимой России» отталкивало от них меньшинства бывшей Российской империи, которые жаждали автономии. В особенности русский национализм повлиял на отношение второй боевой силы на Дону – донских казаков, с которыми белым необходимо было объединиться, чтобы добиться успеха.

Лидерам обеих сил не повезло. Плохо обученные красногвардейцы разгромили донских казаков под Таганрогом. Униженный командир донских казаков генерал Каледин покончил с собой. Вскоре после этого не стало генерал Корнилова – один красноармейский снаряд попал в дом, в котором он квартировал. Генерал стал единственным погибшим. Немногим позже от сердечного приступа умер генерал Алексеев, организатор Добровольческой армии. Белой армии все же удалось объединиться под командованием генерала Деникина и установить контроль над большей частью Кавказа. В конце концов состоялся и непростой союз с донскими казаками – однако слишком поздно, чтобы помочь союзникам одержать победу в Первой мировой войне и свергнуть большевизм. В конце зимы – начале весны 1918 года Добровольческая армия при всем желании не была готова выступить на запад против немцев и участвовать в восстановлении Восточного фронта¹.

Наконец, было третье препятствие. Шли месяцы, а союзники продолжали сопротивляться последнему большому наступлению генерала Людендорфа на Западном фронте. У Германии были заняты руки; у нее больше не было сил продолжать наступление на Россию. Когда большевики поняли это, то они, естественно, не захотели, чтобы союзники заняли три их порта. Третьей ложкой дегтя, таким образом, стало полномасштабное противодействие большевиков союзнической оккупации любой части страны.

Эта третья ложка дегтя неизбежно привела к следующим вопросам: если большевики выступают против интервенции союзников, а союзники считают интервенцию необходимой для реорганизации Восточного фронта и победы над Германией, то не должны ли союзники выступить против большевиков? Разве они не должны делать все возможное, чтобы помочь России? Для людей в Лондоне и Париже, которые изначально не симпатизировали большевизму, ответы были очевидны².

* * *

Когда большевики решили не уничтожать Балтийский флот, а союзники не стали ждать приглашения и вторглись во Владивосток и Мурманск (но еще не в Архангельск), это выбило почву из-под ног Брюса Локкарта и его окружения и раскололо их команду. Робинс и Рэнсом, как и раньше, выступали против непрошеной интервенции союзников и еще более решительно – против свержения большевизма. Они считали, что России следует позволить самой решать свою судьбу; что большевизм, при всех его недостатках, представляет собой единственный жизнеспособный путь развития России, и союзники должны поощрять более умеренные действия; что противодействие союзников Ленину и Троцкому будет контрпродуктивно и, более того, бросит большевистских лидеров прямиком в объятия Германии. В глубине души Локкарт признавал эти аргументы, но, как мы видели, уже начал колебаться. Гарстин, который в 1917 году писал, что «Англия нуждается в России так же, как Россия нуждается в Англии», а в феврале 1918 года находил большевистскую феминистку Александру Коллонтай «очаровательной» и признавался, что «она меня покорила», по-прежнему считал Ленина «самой большой силой, которую когда-либо встречал в своей жизни». Однако и его стали одолевать сомнения: «Если смотреть на то, что хотят сделать большевики, то испытываешь симпатию, – писал он, – но если смотреть на то, что они сделали, то ты категорически против них»³. Кроми между тем давно отказался поддерживать большевиков.

Учитывая эти разногласия в команде бывших коллег, неудивительно, что Робинс решил вернуться в США и продолжить борьбу там. Он больше не чувствовал себя членом группы бунтарей, отстаивающих правильную по сути, но непопулярную политику. Скорее, он чувствовал, что может быть более полезен на родине. Единомышленник Робинса Рэнсом обобщил их аргументы в памфлете «Говорит Россия: Открытое письмо Америке», который он написал с бешеной скоростью для полковника, чтобы тот взял его с собой⁴.

14 мая Робинс отправился из Москвы по Сибирской железной дороге с этим памфлетом, благословением Ленина и подписанным большевистским лидером пропуском, чтобы ускорить свой проезд⁵. Он также взял с собой приглашение Ленина американскому правительству послать в Россию американскую Экономическую комиссию, чтобы изучить возможность установления торговых связей. Робинс прибыл во Владивосток вовремя и в хорошем настроении, хотя и отметил оккупацию порта союзниками, и отплыл домой 2 июня. «Мысы Азии исчезают из виду, – записал он в дневнике той ночью, – единственным звуком является шум набегающего моря, звезды сияют, путь впереди сине-черный, русская сказка рассказана, и я добился того, чего хотел!!!»

Но когда полковник Красного Креста прибыл в Америку, он встретился с сенаторами, министрами, лидерами профсоюзов и другими ведущими политиками и был просто ошарашен. Почти никто в США не одобрил его план! Президент, на которого он возлагал надежды, оставался недоступен и хранил молчание, в то время как остальные выступали за скорейшую интервенцию в Россию. Наконец, 4 августа Вильсон дал понять, что японские войска все же могут продвигаться на восток в сопровождении американских солдат. Но он ни слова не сказал о русско-американской торговле. «Долгий путь пройден, – с горечью признал Робинс в своем дневнике. – Так закончилось великое приключение»⁶.

В то же время для Локкарта и остальных членов его команды, которые вернулись в Россию, интервенция шла полным ходом. Гарстин впервые изложил Уайтхоллу план, который они начали обдумывать, и 10 мая молодой капитан телеграфировал, что к нему только что «тайно обратились две большие организации старой армии». Они обещали мобилизоваться под Нижним Новгородом, к востоку от Москвы, как только союзники возьмут Вологду и обеспечат безопасность железнодорожных узлов Архангельской и Сибирской железных дорог. Тогда они начнут контрреволюционный мятеж. Кажется очевидным, что Гарстин и Локкарт взвесили и одобрили это предложение, поскольку Гарстин рекомендовал отправить из Архангельска в Вологду такое же количество союзных войск, что и Локкарт в предыдущих телеграммах: «по крайней мере две дивизии»⁷.

Гарстина все больше увлекала контрреволюция⁸. Так же как и капитана Кроми – человека, который когда-то славился способностью примирять большевистских матросов и их царских офицеров, а теперь замышлял уничтожить Балтийский флот. Так же как и ведущего британского сторонника англо-большевистского сотрудничества – Роберта Брюса Локкарта. Несомненно, они оба разделяли сомнения Гарстина относительно большевиков, но в то же время все трое считали, что, участвуя в заговоре против большевистского режима, они выполняют приказ британского правительства. И это было решающим фактором – никто из них не мог противостоять Уайтхоллу. Несмотря на душевные терзания, они не устояли перед соблазнами контрреволюционного движения: похвалы от британских начальников и головокружительные перспективы, которые мог принести успех; решающее влияние на российские и мировые дела; острые ощущения от обладания властью среди всеобщего хаоса. Поэтому они стали вести дела не с трезвомыслящими Робинсом и Рэнсомом, а с людьми, которые все время находились в лагере контрреволюции.

Наиболее влиятельными из них были три союзных дипломата. Одним был американский генеральный консул в Москве Девитт Клинтон Пул (однофамилец британского генерала Пула).

Американский генеральный консул в России Девитт Клинтон Пул

Жилистый, худой, среднего возраста – этот коварный и двуличный человек, уроженец Новой Англии, установил контакт с большевиками вскоре после Октябрьской революции. Теперь он контролировал шпионскую сеть, которую аккуратно называл службой сбора информации; ею руководил его начальник Ксенофонт Каламатиано⁹. У Пула не было никаких сомнений относительно их с Каламатиано плана. Как и Сидней Рейли, он воспринимал борьбу с большевиками в манихейских терминах: «Мы были на месте событий и ясно видели, что они выступают против цивилизации»¹⁰.

Еще одним сотрудником консульства, с которым Локкарт, Гарстин и Кроми стали все чаще контактировать, был француз Фернан Гренар. В молодости Гренар заработал репутацию смельчака: он прославился тем, что выдержал тяжелейший поход через дикие земли Тибета в безуспешной попытке проникнуть в Лхасу – загадочную столицу Тибета, куда иностранцам вход был запрещен. На обратном пути он попал в перестрелку с китайскими бандитами и выжил, потеряв руководителя экспедиции. Одна французская компания увековечила его подвиги на учебных игральных картах.

После этих подвигов Гренар, возможно, стремился к относительно спокойному существованию, когда поступил на службу во французское консульство в 1899 году. Хотя спокойствия не было и теперь, когда он был генеральным консулом Франции в Москве, но после всего, что он пережил, суровые большевики не могли его испугать. Есть подозрение, что Локкарт им восхищался. Вскоре они будут тесно сотрудничать.

Французский консул Фернан Гренар на хромолитографической карточке, прилагаемой к элитному французскому шоколаду «Guéin-Boutron»

Третьим антибольшевистски настроенным человеком, с которым Локкарт и остатки его команды установили тесные отношения, был посол Франции в России Жозеф Нуланс. Он был главной фигурой в сообществе иностранных дипломатов, все еще находившихся в России¹¹, и разделял яростные противодействие коммунизму со стороны Quai d’Orsay (Министерства иностранных дел Франции). Хотя в марте Нуланс однажды поощрял Троцкого сопротивляться немецкому вторжению, обещая французскую поддержку, в действительности он всегда ненавидел большевиков и не верил, что Франция сможет найти с ними общий язык даже в борьбе против Германии. Большевизм угрожал французским деловым и финансовым интересам и, как сказал Нуланс, «мы не допустим в России дальнейших социалистических экспериментов»¹².

Посол Франции в России Жозеф Нуланс

Начиная с апреля 1918 года, следуя указаниям из Парижа, с которыми он был полностью согласен, Нуланс делал все возможное, чтобы помочь любому антибольшевистскому интригану, который к нему обращался. В прошлом Локкарт высмеивал его реакционные взгляды, однако теперь британский агент пошел по стопам француза. Нуланс, по его признанию, «начал финансировать и поддерживать [контрреволюционные] организации раньше», чем он¹³.

Локкарт был готов сотрудничать со всеми. Напомним, что впервые он встретился с Сиднеем Рейли 9 мая, а 10 мая отправил телеграмму Гарстину. 14 мая он попрощался с Раймондом Робинсом на Московском вокзале. Затем, 15 мая, на следующий день после проводов своего бывшего друга и соратника, он встретил «агента, посланного Борисом Савинковым».

* * *

О Борисе Савинкове можно было бы написать, что он был Алым Первоцветом Русской революции – как герой серии романов баронессы Эммы Орци, пламенный роялист, – если бы он не был еще и сторуким убийцей. Этот необыкновенный человек мог совершить побег на волосок от смерти, пускался в дерзкие авантюры и поражал своей смелостью.

Великий конспиратор Борис Савинков

«Маленького роста, движения мелкие, бесшумные и продуманные, [с] замечательными серо-зелеными глазами на смертельно бледном лице». Савинков был денди, всегда носил желтые гетры, даже когда был хорошо замаскирован. Сын судьи, он был поэтом, писателем, курильщиком морфия и бывшим главой довоенной террористической группировки – Боевой организации партии социалистов-революционеров¹⁴. В царское время он сам был террористом и был осужден царским судом за соучастие в убийстве министра внутренних дел России Вячеслава фон Плеве в 1904 году, но, как и многих других заключенных, после поимки его не смогли удержать. Вырвавшись на свободу и следуя своим безжалостным наклонностям, Савинков спланировал или принял участие еще в тридцати двух убийствах – по крайней мере, так гласили слухи.

В 1917 году этот великий заговорщик недолгое время был помощником Керенского на посту военного министра, но затем поддержал неудачное восстание генерала Корнилова. Когда к власти пришли большевики, он бежал в Донскую область, где связался с контрреволюционной Добровольческой армией генералов Алексеева и Корнилова. Как отмечалось выше, Алексеев и Корнилов презирали друг друга, но Савинкова презирали еще больше. Алексеев написал Локкарту, что гораздо охотнее предпочел бы сотрудничать с Лениным и Троцким¹⁵, чем с этим бывшим террористом. Не успел Савинков прибыть в лагерь Белой армии, как кто-то попытался его убить. Неудивительно, что он вскоре вернулся в Москву, ушел в подполье и, независимо от Алексеева, с которым поддерживал связь, начал планировать антибольшевистское восстание.

Москва к тому времени была антибольшевистским очагом, что начал понимать и Локкарт. «Правый центр», состоявший из монархистов, правых кадетов и других консерваторов, был настроен прогермански. «Левый центр», состоявший из либеральных кадетов и различных антибольшевистских социалистов, выступал за союзников. Савинков не входил ни в ту ни в другую группу, но призывал их объединиться в «Национальный центр» – что они в конце концов и сделали, хотя и с недоверием друг к другу. Великий заговорщик отказался присоединиться к этому органу, но завербовался в него и обещал сотрудничать. Одновременно в начале 1918 года он организовал Союз защиты Родины и Свободы (СЗРС). Когда он вышел на связь с Локкартом, под его командованием уже было от двух до пяти тысяч человек¹⁶. Савинков следил за Лениным и Троцким, готовя на них покушение, а также начал планировать восстание в трех городах к северу от Москвы, которое должно было совпасть с «крупномасштабной» интервенцией союзников. Новый единомышленник Локкарта, посол Нуланс, убеждал его, что это произойдет в конце июня или в начале июля¹⁷.

Локкарт сообщил в Лондон о встрече с представителем Савинкова и добавил: «С вашего позволения я предлагаю поддерживать с [ним] неофициальные связи через третьих лиц». Министерство иностранных дел одобрило это предложение. Локкарту это ничем не грозило: его «настолько отождествляют с большевиками, что он вряд ли вызовет подозрения», – заметил один чиновник. Сэр Джордж Рассел Клерк, более высокопоставленный и опытный дипломат, добавил еще более осторожно: «Я полагаю, что большевики довольно хорошо осведомлены обо всем, что происходит. Я не совсем уверен в наших шифрах, и если мистер Локкарт не получит прямых указаний об обратном, он будет продолжать поддерживать связь с Савинковым. Поэтому я должен оставить эту ситуацию в настоящий момент без ответа»¹⁸.

Пойдя на эту хитрость, Клерк создал прецедент, который будет иметь значительные последствия. В конце мая 1918 года Локкарт принял к сведению, что Министерство иностранных дел хранит молчание по поводу Савинкова, и сделал совершенно правильный вывод, что это означает продолжение его контактов с заговорщиками. В середине августа, снова оказавшись на перепутье и снова лишившись связи с Министерством иностранных дел, он не без оснований сделал аналогичный вывод, – на этот раз с фатальными последствиями.

Теперь же, уверенный в себе и решительный как никогда, преследуя диаметрально противоположную своим ранним идеям цель, он проводил опасные тайные встречи, часто в сопровождении столь же бесстрашного Гренара. «Я поддерживаю связь со всеми», – докладывал он в Лондон 23 мая¹⁹. Через лейтенанта Лоуренса Вебстера, агента разведки, который работал в Москве сотрудником паспортного контроля, он организовал серию встреч с двумя лидерами «московского центра»: профессором Петром Струве, бывшим кадетом, и Михаилом Федоровым, бывшим царским министром, которые теперь поддерживали генерала Алексеева²⁰. Он также установил связи с правыми эсерами и финансово их поддерживал²¹. Локкарт быстро понял, что в московском центре планируется нечто значительное. То, что он раньше обсудил бы с Робинсом и Рэнсомом (которые могли его сдержать), он обговорил теперь с Рейли, Гарстином и Кроми, с Нулансом, Гренаром и Девиттом Клинтоном Пулом. Все они высказались в пользу наступления.

С капитаном Кроми Локкарт обсуждал вопрос об уничтожении русского флота в Балтийском море. Британский военно-морской атташе сотрудничал с петроградским, а не московским центром и, как вскоре выяснилось, занимался там не только контрреволюцией. Сначала Кроми хотел уничтожить Балтийский флот, чтобы не отдавать Германии дополнительные корабли, но теперь он хотел свергнуть большевизм, чтобы Германия не захватила Россию. Он был «катализатором» группы петроградских антибольшевистских активистов, куда входили другие союзные чиновники и члены савинковского Союза защиты Родины и Свободы. Они встречались у доков недалеко от британского посольства в Латышском клубе (о нем мы расскажем чуть позже), куда ходили моряки и военно-морские офицеры²². В Петрограде был налажен канал, по которому заговорщики отправляли белых добровольцев на север, в Архангельск. У них уже были русские и британские агенты, планировавшие с помощью добровольцев свергнуть большевистский Совет, как только войска Пула («не менее двух дивизий», уточнил Кроми, несомненно, после разговора с Локкартом)²³ прибудут из Мурманска²⁴. Затем они создадут в Архангельске контрреволюционную Добровольческую армию, которая будет сопровождать войска Пула, когда те пойдут на Вологду, и поможет Савинкову, когда он начнет свое восстание. Другими словами, Кроми и петроградский центр знали о планах Москвы и хотели помочь им осуществиться²⁵. Локкарт тоже решил в этом поучаствовать.

Во-первых, он запросил в Лондоне дополнительные средства для Кроми, чтобы подкупить русских морских офицеров и уничтожить Балтийский флот²⁶. Уайтхолл направил телеграмму консулу в Петроград: «Просим немедленно предоставить в распоряжение капитана Кроми 1 500 000 рублей (около 140 млн российских рублей на 2021 год. – Примеч. переводчика)²⁷ с посольского или любого другого доступного счета. Локкарт всячески содействует тому, чтобы вы провели операции с вышеуказанными счетами»²⁸. Локкарт пытался подстегнуть Уайтхолл к дополнительным обязательствам: «Желательно, чтобы уничтожение [Балтийского флота] совпало с интервенцией союзников… самое важное, чтобы нас своевременно информировали о том, когда будут предприняты действия». И добавил: «Я, вероятно, поеду в Петроград вечером в субботу, на сутки, и снова телеграфирую, когда увижусь с военно-морским атташе»²⁹. Уайтхолл предостерег его: «Хорошо будет, если вы оставите это… [уничтожение флота] военно-морскому атташе, чтобы, по крайней мере, вы могли отказаться от причастности к каким-либо предпринятым действиям»³⁰. Тем не менее Локкарт встретился с Кроми.

26-го числа он виделся еще с одним представителем Савинкова, от которого узнал, что план восстания почти готов. Он сообщил об этом в Лондон: «Савинков предлагает убить всех большевистских лидеров в ночь высадки союзников и сформировать правительство, которое в действительности будет военной диктатурой. Он готов выступать»³¹. Молодой шотландец считал, что приближается кульминация его деятельности: «Моя работа здесь подходит к концу»³². Он еще не понимал, в отличие от людей в Уайтхолле, что потребность в человеческих ресурсах на Западном фронте означает, что у Британии нет войск, необходимых для оккупации северных портов, равно как и у Германии, – не говоря уже о том, чтобы послать «две дополнительные дивизии» из Архангельска в Вологду на помощь Савинкову. Таким образом, падение большевизма не было так уж неизбежно.

В Уайтхолле также понимали, что войска Чехословацкого легиона хотят добраться до Владивостока, переплыть два океана и сражаться с австрийцами за свою родину, а не ехать через всю Россию, чтобы биться с большевиками. Если их все-таки удастся заманить в Вологду, то только как на промежуточную станцию по пути к Западному фронту. Правда, когда Троцкий ставил препятствия на их пути, чтобы удовлетворить немцев, которые не хотели иметь дополнительных врагов во Франции, солдаты Легиона вступали в конфликт с большевиками, причем неизменно побеждали. Они взяли под контроль несколько узловых пунктов вдоль Сибирской железной дороги, заключили союзы с местными антибольшевистски настроенными группами, отдали им французские деньги и даже помогли создать местные антикоммунистические Советы. Большевики считали Чехословацкий легион одним из своих самых опасных врагов. Тем не менее британцы наконец-то поняли, что конечная цель чехов – не уничтожение большевистского режима, а возвращение во Францию и разрушение Австро-Венгрии.

Поскольку британские чиновники не могли предсказать, когда чешские легионеры прибудут в Вологду и что они именно будут там делать, они не могли наверняка сказать Локкарту, когда начинать действовать. Кроме того, они боялись, что Савинков торопит события. Его «методы радикальны, хотя в случае успеха от них будет толк, – размышлял чиновник Джордж Клерк об убийстве и диктатуре, – но мы не можем ничего сделать, пока не будет принято окончательное решение об интервенции»³³.

Радикальные методы Савинкова не смущали и Локкарта. Энергию и ум, которые он раньше тратил на пропаганду англо-большевистского сотрудничества, он хотел теперь направить на уничтожение большевиков и потому финансировал великого заговорщика, хотя тот всегда говорил, что получает средства из Франции³⁴. Локкарт увещевал Министерство иностранных дел разрабатывать планы, учитывая действия Савинкова: «Вмешательство из Архангельска будет „стимулирующим“ для восстания Савинкова, – писал он. – Любая помощь, которую смогут оказать [Савинкову] союзники, будет поддержана»³⁵.

Эти сообщения обеспокоили хитрого Джорджа Клерка. Он видел, что британский чиновник опережает события. В конце концов, он подвергал опасности не только себя, но и заговор Савинкова, передавая по кабелю восторженные сообщения о контрреволюции, которые большевики, если они действительно взломали британский шифр, могли прочитать. Клерк к этому времени уже взял Локкарта на мушку. Британский агент в России был дерзким, способным – и гибким, как это демонстрировали его политические виражи. Клерк считал, что Локкарт – тонкий человек: он умеет читать между строк, находить смысл в молчании, понимать нюансы и обманные ходы, и потому направил записку министру иностранных дел: «Я думаю, мы должны предупредить мистера Локкарта, чтобы он не имел ничего общего с Савинковым и не интересовался им в дальнейшем»³⁶. Бальфур повторил эти слова Локкарту в телеграмме – несомненно, чтобы ее прочитали большевики. Это обстоятельство впоследствии озадачило историков, которые не могли понять ни логику Клерка, ни предшествующую цепочку телеграмм, проясняющую смысл этого запрета³⁷. Начальство Локкарта в Лондоне было уверено, что их агент поймет: в телеграмме мигал желтый свет, а не красный.

Более того, Локкарт должен был отметить, что Министерство иностранных дел не отрекается от безжалостной программы Савинкова и даже не ставит ее под сомнение. Неудивительно, что его следующим шагом – более опасным, чем все предыдущие, – стала личная встреча с Савинковым. Последний пришел в отель «Элит» во французском мундире и «громадных роговых очках с темными стеклами», а также в своих фирменных желтых гетрах³⁸. Локкарт передал ему деньги.

Июнь 1918 года прошел сумбурно, в атмосфере фальши и недомолвок. Раймонд Робинс отправился в огромное и в конечном счете безуспешное путешествие на родину, чтобы лично убедить президента Вильсона не вмешиваться в дела России. Локкарт, который теперь находился в лагере интервентов вместе с остатками своей команды и новыми соратниками, послами-антибольшевиками, забрасывал Министерство иностранных дел телеграммами с призывами как можно скорее вмешаться в дела России и просил назвать дату. Но Лондон уклонялся: все понимали, что интервенция не под силу Великобритании, пока нет дополнительных войск. Тем временем Кроми втайне готовился уничтожить Балтийский флот и переправить белых офицеров на север, чтобы начать переворот в Архангельске. Для осуществления своего плана французский посол лживо уверял русских контрреволюционеров в неизбежной помощи союзников, и поверивший ему Борис Савинков доводил до совершенства свой план восстания. Чехи занимали один город за другим, продвигаясь по Сибирской железной дороге в неправильном, с точки зрения Британии, направлении. Последняя страница календаря оторвалась, и наступил июль – с частыми грозами, жаркий и влажный.