Текст книги "Заговор Локкарта. Любовь, предательство, убийство и контрреволюция в России времен Ленина"

* * *

Денис Гарстин погиб десятью днями ранее, 15 августа, на следующий день после первой встречи Локкарта с латышами. Его положение в Москве становилось все более шатким к концу весны – началу лета, поскольку большевики настороженно относились к намерениям союзников и накладывали все более жесткие ограничения на граждан и должностных лиц союзных стран в своей стране. Те, кто больше не мог выполнять свои обязанности или не имел настоятельных причин оставаться, пытались планировать выезд. Однако когда большевистский режим перестал признавать их паспорта, вернуться на родину стало еще сложнее.

Как мы видели, еще в январе-феврале Гарстин поддерживал идеалы большевизма, а уже в мае превратился во врага большевистских крайностей. Он, безусловно, одобрял контрреволюционную деятельность Локкарта и, возможно, участвовал в ней в течение июня-июля, однако уже к концу месяца начал искать способ покинуть Москву. Британские власти вызвали его в Архангельск, где он мог продолжить свою миссию под руководством генерала Пула, который прибыл туда 2 августа. Но он не смог это сделать, так как большевики запретили офицерам союзных войск передвигаться по стране.

Судя по всему, Гарстин отправился из российской столицы в Петроград пешком²⁵, затем каким-то образом добрался до Кеми на западной стороне Белого моря²⁶ и, наконец, переплыл его, прибыв в Архангельск в первую неделю августа «после многих опасных приключений»²⁷. Однако лучше бы его поймали. К тому времени британские и русские войска уже вступили в кровопролитное сражение, и войска генерала Пула оттеснили большевиков к Онежскому озеру. Гарстин «значительно отличился» в военном наступлении на юго-востоке. 11 августа, в ходе, как он думал, «приятной тихой экспедиции», он возглавил отряд, который захватил у противника броневик (большевики теперь использовали их против британских солдат на северо-западе России), а затем попытался захватить еще один. Снова полетели пули, и одна из них попала в капитана Дениса Гарстина. При нем были наручные часы с ремешком, карта региона, карманный дневник, кисет с табаком и пятьдесят шесть рублей разными купюрами. Ему было 28 лет²⁸.

Его другу Артуру Рэнсому также удалось уехать из Москвы 2 августа – как раз в тот момент, когда генерал Пул прибыл в Архангельск. Причины его отъезда были сложны. Своему редактору в Лондоне он сказал, что уехал потому, что «интернированный корреспондент или тот, кто без интернирования не может свободно телеграфировать, никому не нужен»²⁹.

Частично причина была действительно в этом, но сказалось и многое другое. Рэнсом считал, что, когда большевики вводили запреты для граждан союзных государств, они делали это, чтобы выжить и сохранить свой режим. Тем не менее он не думал, что они на самом деле смогут выиграть: если немцам не удастся свергнуть их, как это казалось вероятным в феврале-марте 1918 года, то это сделают союзники, что стало казаться вероятным в мае-июне. Большевики и сами это понимали. Они решили сопротивляться так долго и так яростно, как только возможно, но хотели создать международное бюро прессы в Стокгольме, чтобы оно служило их интересам независимо от того, останутся они у власти или нет. Они считали, что Рэнсом может им в этом помочь.

Эта работа привлекала Рэнсома по разным причинам. Из Стокгольма он мог посылать в Британию независимые статьи о России, как он всегда делал, и иметь эксклюзивный доступ к документам, предоставленным большевиками. Кроме того, он мог дальше помогать своим большевистским друзьям, обеспечивая работу бюро, а как разведчик – передавать информацию, предоставленную бюро, британскому Министерству иностранных дел. Словом, он мог получить все карты в руки. Но было и еще одно обстоятельство. Его отношения с Евгенией Петровной Шелепиной, «дылдой», весной и летом стали более близкими. Он хотел, чтобы она поехала с ним в Стокгольм. 19 июня она согласилась.

Было неясно, выпустят ли ее большевики, но британцы в Мурманске контролировали въезд и выезд. Рэнсом попросил у Брюса Локкарта сделать паспорт, в котором Евгения была бы указана как его жена. Локкарт знал, что у Рэнсома уже есть жена, но жена была и у него самого; у него, как и у Рэнсома, была любовница в России; он тоже думал о том, как ее вывезти. Хотя Локкарт предал Рэнсома в политике, он оказался верным другом. Однако и здесь все было не так просто: Локкарт был уверен, что в Москве скоро произойдет контрреволюция. Рэнсом, вероятно, останется в безопасности, даже если мстительные белые будут прочесывать улицы города в поисках красных, но что делать с любовницей Рэнсома, которая была секретаршей Троцкого? Локкарт хотел защитить ее, хотя и не сказал почему. Он написал в Министерство иностранных дел: «Одна очень полезная дама, которая работала здесь на чрезвычайно конфиденциальной должности в правительстве, желает отказаться от нее. Она оказала мне величайшую услугу… Я хотел бы получить разрешение вписать ее в паспорт мистера Рэнсома как его жену и способствовать их отъезду через Мурманск»³⁰.

Возможно, в этом решени крылось нечто большее. Не исключено, что ближайший друг Рэнсома в высшем руководстве большевиков, Карл Радек, изворотливый, сардонический и жесткий человек, предупредил его, что тот должен покинуть Россию, пока еще есть возможность. Рэнсом, конечно же, поспешил уехать из Москвы, «не сказав ни слова членам [Британской] миссии», хотя он знал, что «в Советах была партия во главе с Радеком, которая хотела пойти на крайние меры в отношении миссии из-за высадки британцев в Архангельске»³¹. Таким образом, если Локкарт ранее предал Артура Рэнсома, отвернувшись от него в политическом плане, то, возможно, Рэнсом отплатил ему за это, вовремя убравшись из Москвы и оставив своего друга наедине с последствиями его действий. В итоге Рэнсом уехал не по британскому паспорту, предоставленному Локкартом (без разрешения Министерства иностранных дел), а по документам, сделанным Радеком. Евгения также не воспользовалась помощью Локкарта: она сопровождала большевистскую делегацию в Берлин, после чего отправилась в Швецию.

* * *

Во вторник 27 августа Рейли виделся с латышами на конспиративной квартире в переулке Грибоедова в последний раз. Он хотел, чтобы Берзин встретился с контрреволюционерами в Петрограде. Рейли собирался поехать туда в четверг вечером и мог познакомить его с самыми важными фигурами. Берзин согласился – он должен был в любом случае посмотреть Шестой латышский полк в Петрограде как военный инспектор³². Он уезжал на следующий день с данным ему Рейли адресом в Петрограде, где они могли спокойно встретиться в четверг между одиннадцатью часами и полуднем. Это была квартира на Торговой улице, где жил Рейли, выдавая себя за женатого бизнесмена Константина Массино, с Еленой Михайловной Богужевской, любовницей, которая маскировалась под его жену.

Что произошло дальше, неясно. Авотин, пересказывая сообщение Спрогиса/Шмидхена, утверждал, что, прежде чем сесть в поезд до Петрограда, Берзин посоветовался с Петерсом и Дзержинским на Лубянке. Возможно, один из людей Локкарта или Рейли заметил его при входе в здание ЧК. Во всяком случае, Рейли узнал об этом и в четверг, перед тем как сесть на ночной поезд, в ярости схлестнулся со Спрогисом/Шмидхеном: «Ваш протеже заигрывает с ЧК и заслуживает пули». Молодой латыш попытался отговориться: мол, командиров латышских стрелков постоянно вызывают на Лубянку по разным причинам. Однако он почти наверняка был сильно обеспокоен и, как только его опасный коллега ушел, быстро связался с Петерсом, несомненно приняв соответствующие меры предосторожности по пути на встречу с ним. Петерс послал телеграмму с предупреждением через Петроградскую ЧК, но она, по-видимому, достигла Берзина слишком поздно, чтобы повлиять на последующие события.

В своем отчете, составленном неделю спустя, Берзин не упомянул об этом происшествии, но тогда его небрежность не могла сыграть ему на руку. Однако в принудительных показаниях в 1938 году он сказал, что действительно говорил с Петерсом перед самым отъездом в Петроград о том, как лучше служить Локкарту и Рейли; этого и добивались от него на допросе. Тем не менее можно предположить, что он действительно говорил с Петерсом перед поездкой, и в этом случае, возможно, Рейли на самом деле знал о его службе в ЧК, как предполагал Авотин.

В пятницу, 30 августа, Берзин, будучи уже в Петрограде, в 11 часов утра отправился по адресу, выданному Рейли, на Торговую улицу. У консьержа были инструкции впустить «брата господина Массино», но квартира была пуста, так как «жена Массино» ушла на работу, а «сам Массино» еще не пришел. Берзин воспользовался случаем и произвел обыск. В ящике стола в спальне он нашел письмо, адресованное Елене. В конверте он обнаружил визитную карточку Сиднея Джорджа Рейли и адрес: Шереметьевский переулок, дом 3, квартира 85, и несколько нацарапанных цифр. Адрес оказался московской конспиративной квартирой, которую использовал американский агент Ксенофонт Каламатиано. Для ЧК это было еще одно звено в цепи, связавшей секретные службы союзников с заговором Локкарта³³. Когда Берзин передал карточку Дзержинскому, ЧК смогла сделать первый шаг к тому, чтобы свернуть сеть агентуры Каламатиано и впоследствии арестовать его самого.

Также в конверте была открытка, на которой Рейли написал Елене: «Прими мою нежную благодарность за то, что сегодня ты наполнила „сияющий кубок“». Затем Берзин нашел лист бумаги, на котором было написано: «Центральное управление продовольствия, Иосифу Иосифовичу Хрижановскому». Эта надпись многое говорила человеку, который знал, что союзники и их друзья-контрреволюционеры намеревались сначала заморить голодом, а потом накормить его соотечественников.

Рейли так и не появился в квартире – возможно, к счастью для Берзина. В полдень латыш вышел из дома и случайно заметил «короля шпионов» в конном экипаже, направлявшемся на Торговую улицу. Увидев Берзина, Рейли остановился и объяснил, что поезд прибыл с большим опозданием. Берзин спросил, когда сможет встретиться с лидерами белых. Рейли сказал ему вернуться в квартиру в шесть часов вечера; когда там будет белогвардейский офицер. Что делать в перерыве, не уточнялось, но в машинописном отчете Берзина за 1918 год, который хранится в документах Локкарта в Стэнфорде, сказано следующее: «Далее Берзин описал… свою встречу с заговорщиками, а также с их британским лидером Кроми…»³⁴ Если такая встреча действительно состоялась, то наиболее вероятным временем для нее был тот же день, 30 августа. Что произошло на ней, остается предметом догадок.

Как бы то ни было, Берзин, как всегда пунктуальный, вновь появился в квартире на Торговой улице в шесть часов вечера, но белогвардейцев там не было. Рейли оправдывался, но похоже, он больше не доверял латышу. Авотин писал, что Берзин «получил отказ, но, к счастью, обошлось без пули». Рейли и Берзин договорились встретиться в Москве в следующий понедельник – к этому времени Берзин уже должен был получить предупреждение Петерса. Однако он больше не увидит Рейли в Москве. Они вообще больше никогда не увидятся. Рейли сыграл свою важную роль в заговоре Локкарта, но дальше ему там не было места, а события вот-вот должны были достичь своей кульминации.

* * *

Через день или два после 25 августа Маршан рассказал Дзержинскому о собрании в американском консульстве. Дзержинский, только что вновь принявший на себя руководство ЧК, посовещался с Лениным, и вместе они разработали план письма президенту Пуанкаре. Дзержинский послал экстренную телеграмму руководителям всех подразделений ЧК в стране. Он хотел «сосредоточения при ВЧК необходимого количества солдат корпуса для борьбы с поднимающей голову контрреволюцией и охраны революционного порядка в Москве»³⁵. Несколькими днями спустя он написал жене: «Мы – солдаты на боевом посту. <…> здесь танец жизни и смерти – момент поистине кровавой борьбы, титанических усилий…»³⁶

С другой стороны, американский генеральный консул Пул отправил шифровку (американские шифры большевики не успели взломать) в Вашингтон. Он предвидел, что заговорщики замышляют саботаж, за которым последует вмешательство союзников, столкновения между белыми и красными и между наступающей армией генерала Пула и красными. В телеграмме, в частности, говорилось следующее: «…необходимо приложить все усилия для удаления союзных функционеров и граждан из той части России, которая контролируется большевиками… эта территория должна рассматриваться как вражеская». Он добавил: «Мистер Локкарт (который, конечно, не отправлял телеграммы домой, потому что большевики могли их прочитать. – Дж. Ш.) согласен с вышесказанным и просит передать это в британский МИД»³⁷.

В среду, 28 августа, Берзин, как мы уже знаем, сел на поезд до Петрограда. Рейли последовал за ним на следующий вечер. В пятницу, 30 августа, Рейли провел встречи (на улице и на своей квартире) с Берзиным – которому, повторим, он, похоже, больше не доверял. По словам его лучшего биографа, в тот же день он встречался и с капитаном Кроми³⁸ – как, возможно, и Берзин, что мы предположили выше. Кроми вместе с белогвардейцами Петрограда планировал уничтожение Балтийского флота России, свержение архангельского Совета и поддерживал связь с белогвардейцами в Нижнем Новгороде к востоку от Москвы (как ранее Гарстин) и в Тамбове на юге³⁹ и, наконец, восстание в Петрограде как аналог восстания в Москве. Предположительно, «король шпионов» и атташе военно-морского флота ввели друг друга в курс своих планов; возможно, Кроми также объяснил суть дела Берзину. То, что произошло в Петрограде дальше, трудно разложить по полочкам.

Напомним, что Кроми спровоцировал заговор Локкарта примерно тремя неделями ранее, когда послал Энгельгардту/Штегельману и Спрогису/Шмидхену записку для британского агента в Москве. Дзержинский и Петерс, однако, нуждались в присутствии Энгельгардта/Штегельмана в бывшей столице – там, где он мог воспользоваться своей связью с Кроми, чтобы проникнуть в контрреволюционное движение. Он был отправлен обратно, а на его место в Москве назначили Берзина. Латышский капитан отправился со Спрогисом/Шмидхеном на первую, знаменательную встречу с Локкартом 15 августа.

Не успел Энгельгардт/Штегельман вернуться в Петроград, как в дверь Кроми постучал еще один большевистский агент. Он назвался лейтенантом Сабиром из русского Балтийского флота и рассказал, что работал под началом адмирала Алексея Щастного, которого большевики казнили за измену двумя месяцами ранее. «На него [Сабира] не обратили внимания», – писал Гарольд Тревенен Холл, которого позже будут считать гражданским лицом, но который на самом деле тоже являлся британским агентом и работал с Кроми⁴⁰. Затем, вспоминал Холл, Энгельгардт явился с письмом от Локкарта, в котором тот просил Кроми «помогать предъявителю во всех его военных операциях». Ни один источник не упоминает о встрече Локкарта и Энгельгардта, но, очевидно, она имела место, что является еще одним доказательством того, что Локкарт продолжал участвовать в деле. Вернувшись в Москву, Энгельгардт поручился за Сабира и, по выражению Холла, «обелил» его⁴¹. В результате Кроми счел их обоих соучастниками своего заговора и предоставил Локкарту рекомендательное письмо для двух лжезаговорщиков; теперь Локкарт поверил Кроми – любопытный пример взаимной неуместной доверчивости. Результаты были катастрофическими.

Примерно в середине августа, как раз в тот момент, когда Локкарт виделся с латышами в Москве, Кроми вновь встретился в Петрограде с Энгельгардтом/Штегельманом и «обеленным» им Сабиром и привлек их обоих к своему заговору. Они утверждали, что являются лидерами финских белогвардейцев, и были своего рода петроградскими аналогами Берзина и Спрогиса/Шмидхена в Москве – такими же убедительными и лживыми.

Сто лет спустя невозможно сказать, каковы были детали петроградского заговора, руководители которого намеревались сохранить его в тайне, кроме того, что «в планы Кроми могло входить разрушение некоторых мостов»⁴², что он был «заинтересован в нескольких [петроградских контрреволюционных] организациях», что «были потрачены значительные суммы денег»⁴³ и что часть денег, вероятно, была направлена на контрреволюционную агитацию в 1-й стрелковой дивизии Красной армии, расквартированной в бывшей столице⁴⁴. Кроми, который направлял белых в Архангельск в помощь генералу Пулу в его походе на юг, также обещал снабдить его бронированными судами для рек и озер.

Каков бы ни был план, новые знакомые Кроми заявили, что могут помочь с его осуществлением. Сабир утверждал, что является командиром горной дивизии и что у него есть батальон белогвардейцев, готовых помочь захватить Петроград, захватив все броневики большевиков. Кроми дал ему дополнительное задание: взорвать Охтинский мост, который соединял две важнейшие железнодорожные станции Петрограда. Это помешало бы как немецкому вторжению из Финляндии, так и красным, когда они попытались бы подавить восстание. Энгельгардт/Штегельман заявил, что контролирует 60 000 финских белогвардейцев, включая железнодорожных, телеграфных и телефонных чиновников. Он заверил Кроми, что в России есть 25 000 латышских солдат, «которые в нужное время соберутся в условленном месте». Они будто бы как раз ждали сигнала идти на Петроград сообща с солдатами союзников, которые должны были прийти из Мурманска и Архангельска. Кроми решил, что сможет включить и их в свои планы. Он обещал представить своих новых помощников ведущим петроградским белым, включая генерала Юденича: «Штекельман <sic!> и Сабир были очень в этом заинтересованы».

* * *

Фоном для заговора Кроми в Петрограде служило растущее напряжение и трудности в городе, не в последнюю очередь ощущаемые теми, кто был связан с Великобританией и Францией. Всех могли арестовать в любой момент. Никому не разрешалось пользоваться телеграфом. Люди не могли уехать из страны. Председатель Петроградского совета Григорий Зиновьев угрожал интернировать всех, когда (а не если!) солдаты союзников возьмут Вологду⁴⁵. Он уже собирал бывших царских офицеров и сажал их в тюрьму. В стране почти царил голод; цены на продовольствие на черном рынке продолжали расти. Кроми выглядел худым и изможденным; чтобы избежать ареста, он стал проводить ночи в тайной чердачной комнате в доме преподобного Баусфилда Свон Ломбарда, капеллана британского посольства в Петрограде. Примерно в это время Кроми написал письмо другу, где признавался: «Я устал от политики, лжи и обмана. Я хочу вернуться в Аркадию… и, возможно, обрести покой…»⁴⁶ Локкарт считал, что капитан «предчувствовал свою смерть. Он написал мне в письме… что „чувствовал, что уйдет в один из этих дней“»⁴⁷.

Дневник преподобного Ломбарда ярко отражает напряжение и тревогу, а также шоковую реакцию британской общины в Петрограде. В 1:20 6 августа он сделал такую запись: «Колокол зазвонил. Спустился в халате с револьвером, обнаружил Бобби… Когда он вернулся домой, его ждали красногвардейцы, один у задней двери, другой у передней. Они сказали, что пришли арестовать его… У одного была винтовка, у другого – револьвер. Он повернулся к тому, у которого была винтовка, и ударил его, а другой убежал, и он [Кроми] бросился наутек, прибежал прямо сюда и сейчас удобно устроился в постели в соседней комнате»⁴⁸.

Восемнадцать часов спустя Ломбард снова обратился к дневнику: «Сегодня вечером пришло известие, что три баржи с пленными офицерами, которых везли в Кронштадт, затонули. По триста человек в каждой!!!» На следующий день после обеда он отправился в британское посольство и так охарактеризовал атмосферу, царившую там: «…все очень нервные, ожидают высылки». В четверг, 8 августа, он написал: «Друзей со всех сторон обыскивают и грабят. Бедный Хилтон Браунс в беде. Его арестовали сегодня утром. Никто не знает, где он. Джима Максвелла тоже, и Артура Макферсона». Неудивительно, что капеллан в конце концов пришел к выводу: «Если бы Пул с 100 000 человек взял Москву и Петроград, это бы решило русскую проблему и, кроме того, увенчало бы его славой»⁴⁹. Но у Пула не было сотни тысяч солдат. У него не было и десяти тысяч.

Примерно 24 августа Кроми попытался организовать встречу двух своих новых сообщников, Штегельмана и Сабира, с другими главными петроградскими заговорщиками в «Отель де Франс». На встречу явился только лейтенант Сабир. Это было незадолго до того, как Феликс Дзержинский вновь возглавил ЧК. Через день или два новобранцы сказали Кроми, что им нужно «осмотреть свои посты». Гарольд Тревенен Холл сообщил, что «они отсутствовали около трех дней»⁵⁰. Этого времени было как раз достаточно, чтобы съездить в Москву на встречу с вновь назначенным руководителем ЧК и вернуться в Петроград. Предположим, что они встретились с Дзержинским, все обсудили и 30 августа вернулись в столицу с его указаниями. Следовательно, к этому времени в руках Дзержинского было большинство нитей, ведущих к московскому заговору Локкарта, но еще не было всей информации по петроградскому заговору Кроми. Однако у двух агентов ЧК уже были директивы. Но на следующий день два события, почти наверняка не связанные между собой и неожиданные, как гром и молния в ясный день, изменили всё.