Текст книги "Заговор Локкарта. Любовь, предательство, убийство и контрреволюция в России времен Ленина"

Глава 16
Развязка

Чекисты обыскали квартиру и конфисковали «различную корреспонденцию», 369 500 рублей (около 24,5 млн российских рублей на 2021 год. – Примеч. переводчика) и три пистолета. Они арестовали всех присутствующих: двоих слуг, Локкарта, Хикса и Муру. Локкарта и Хикса погрузили в машину, привезли в штаб-квартиру ЧК и посадили в плохо освещенную, почти пустую комнату ожидания под охрану людей с каменными лицами и пистолетами. Еще не рассвело. Локкарт не знал, что стало со слугами, а о Муре знал только то, что ее посадили в другой автомобиль и куда-то увезли. В какой-то момент охранники ввели в комнату ожидания бледную женщину с темными кругами под глазами. ЧК хотела проверить, узнают ли Локкарт и Фанни Каплан друг друга. Женщина молчала и смотрела в окно на серый свет рассвета, понимая, что, возможно, в последний раз видит утро. В конце концов ее увезли¹.

Спустя довольно много времени Петерс вызвал своего главного заключенного на допрос. Было восемь часов утра и все так же пасмурно и тоскливо. «Испуганное лицо Локкарта… я до сих пор помню все, как будто вчера. Он думал, что его обвиняют в убийстве Владимира Ильича»². Заместитель руководителя ЧК написал это в 1924 году³. Локкарт тоже описал эту очную ставку в своих воспоминаниях и в отчете для Министерства иностранных дел, составленном сразу после возвращения в Англию⁴. Максимально точное представление о тех событиях мы можем получить, только соединив три эти истории.

Так, мы знаем, что Петерс сказал Локкарту примерно следующее: «В Петрограде произошли серьезные неприятности. В нашем посольстве была арестована группа британских и латышских заговорщиков». Именно тогда Локкарт узнал, что дела в бывшей столице совсем плохи, и это, должно быть, обеспечило ему несколько неприятных минут. Затем Петерс признал, что его пленник имеет право хранить молчание, но все равно задал ему четыре вопроса. Он показал ему пропуск, который Локкарт выписал на имя Крыша Кранкля, и спросил, его ли это почерк. Также он спросил, знает ли Локкарт Шмидхена, Берзина или Константина и не знает ли он «женщину по фамилии Каплан», как утверждает в мемуарах Локкарт.

Локкарт отказался отвечать на все вопросы. Правда была бы самообвинением, о чем прекрасно знал не только он, но и Петерс. Но затем, по словам Петерса, Локкарт сделал важное признание: «После описания его разговора с товарищем Берзиным и других элементов заговора, когда ему показали его письмо от имени капитана латышских стрелков Крыша Кранкля, он признал, что все это правда, но он действовал не по собственной воле, а по распоряжению своего правительства».

Конечно, Петерс хотел, чтобы Локкарт сделал признание, но оно могло быть действительно решающим и разоблачающим, только если он действительно это сказал. Заговор был раскрыт на его глазах. Жалел ли он теперь об этом? Жалел ли о своем циничном решении присоединиться к антибольшевистским заговорщикам? Неужели в глубине души он всегда верил, что сотрудничество англичан и большевиков – наилучший выход? Мог ли он даже сейчас спасти не свое положение, а хотя бы свою совесть? Есть свидетельства того, что он задавал себе такие вопросы. Пять недель спустя, когда он наконец был выпущен из тюрьмы и благополучно прибыл в Стокгольм, Артур Рэнсом ждал его на железнодорожной платформе, чтобы поприветствовать. «Первые слова, которые я услышал от Локкарта, – вспоминал журналист, – были такими: „Знаете, несмотря ни на что, я по-прежнему против интервенции“»⁵. Но когда в тот день на Лубянке Петерс попросил его признаться в том, что он сделал, в письменном виде, Локкарт отказался. По понятным причинам он не сделал этого признания ни в своих отчетах Уайтхоллу, ни в своих мемуарах.

Петерс отправил пленника обратно в приемную. Там Локкарт и Хикс говорили только о несущественных вещах – они оба знали, что нельзя говорить ничего важного, потому что их могут подслушать. В конце концов им сказали, что они могут быть свободны. В девять часов утра они оказались на дождливых московских улицах. Но где Мура?

Она находилась в Бутырской тюрьме, где всего полтора года назад царь держал Дзержинского и где Дзержинский в свое время держал полковника Бриедиса. Во время допроса дознаватель обвинил Муру в «проанглийской ориентации» и требовал, чтобы она раскрыла «секреты», и предупредил, что ее могут расстрелять⁶. Но он был молод, вежлив, неопытен, и она постепенно начала обретать уверенность. Как она позднее рассказывала в интервью, «они были еще очень не обучены строгости в общении… Я чувствовала, что в любой момент могу взять над ним верх»⁷. Обратите внимание, что в этом воспоминании полвека спустя она не сказала, что ей не были известны никакие секреты. Подразумевалось, что как раз были, но она не разглашала их.

В отличие от Локкарта и Хикса, которые вскоре должны были вернуться домой, она не могла претендовать на дипломатический иммунитет. Но если она все это время действительно работала на ЧК, разве ее не освободили бы сейчас? Этого не произошло, что говорит о том, что Мура все-таки не сотрудничала с тайной полицией большевиков. После допроса она очутилась вместе с пятьюдесятью двумя другими женщинами в зарешеченной грязной комнате, слишком маленькой и для двадцати человек. «Тюрьма… опускает тебя до реальности. Ты видишь людей обнаженными, все их страхи, все их настоящие реакции и эмоции», – вспоминала она. Очевидно, свои страхи и эмоции она держала в себе. Из еды заключенные получали только картофельный суп, к тому же очень мало. Спали на полу. Но несмотря на все, Мура смогла это вынести: «В тюрьме было невесело, но я должна сказать, что в целом это замечательная школа жизни». Через несколько дней тюремщики перевели ее в одиночную камеру, куда каждую ночь к ней приходила крыса. Мура утверждала, что ей нравилась ее компания, и уверяла, что никогда не отчаивалась. А позднее она говорила: «Каждый должен на короткое время побывать в тюрьме».

Таковы были воспоминания Муры фон Бенкендорф пятьдесят лет спустя. То, что она обладала необыкновенным самообладанием и стойко переносила физические трудности, несомненно, показала вся ее дальнейшая жизнь. Тем не менее есть свидетельства того, что этот опыт был для нее гораздо более травмирующим, чем она признавалась. Она очень беспокоилась о Локкарте, которого не видела с тех пор, как ЧК вытащила ее из квартиры. Получив карандаш и бумагу, она нацарапала из камеры письмо своему другу на свободе: «Как ты думаешь, можно ли узнать в Министерстве иностранных дел, арестован ли Локкарт?» А на следующий день, ничего не услышав и, возможно, решив, что ее скоро отпустят, она написала: «Малыш… Я должна узнать, в безопасности ты или нет. Пожалуйста, подожди в квартире или оставь сообщение»⁸. Не забывайте, что Мура в это время была беременна.

Локкарт действительно вернулся в Хлебный переулок, 19, вместе с Хиксом. Вечером в день своего освобождения он связался с голландским консулом Уильямом Якобом Удендайком и узнал подробности гибели Кроми. На следующий день он встретился с Девиттом Клинтоном Пулом. Должно быть, им уже было ясно, что их заговор потерпел полное поражение. Его предали, но кто? Латышей они еще не подозревали. Пул считал предателем Рейли, но Локкарт отвергал это обвинение, как и все серьезные ученые впоследствии. Локкарт все больше беспокоился о Муре: хотя он знал, где она находится, ему не было известно, когда она выйдет на свободу.

3 сентября «Известия» напечатали яростный, горький, возможно полный страха, но, по существу, правдивый рассказ о заговоре. В тот же день Дзержинский подписал вместе с Зиновьевым и двумя менее значительными большевистскими деятелями заявление о неповиновении в «Петроградской правде». В нем, в частности, говорилось: «Англо-французские капиталисты через наемных убийц организовали целый ряд террористических покушений на представителей рабочего правительства. Наши родные города кишат англо-французскими шпионами. Мешки с англо-французским золотом используются для подкупа различных негодяев». Не сочтите эти слова за гиперболу – обвинения большевиков были близки к истине. Локкарт должен был предполагать, что ЧК скоро придет за ним. Тем не менее 4 сентября он вернулся к Петерсу: «Когда он меня принял, я сразу набросился на него с заявлениями насчет Муры. <…> [он] посмотрел мне прямо в лицо. „Вы избавили меня от хлопот, – сказал он. – Мои люди ищут вас в течение целого часа. У меня имеется приказ о вашем аресте. Все ваши английские и французские товарищи уже под замком“»⁹. Локкарт снова оказался на Лубянке, и на сей раз у него были веские причины для страха.

* * *

ЧК продолжала задерживать агентов союзников. К ним попали шесть человек де Вертамона, хотя, как мы видели, им не удалось взять в плен самого французского полковника. От Берзина они узнали адрес конспиративной квартиры Ксенофонта Каламатиано, по которому начали выслеживать и американских агентов. По настоянию Девитта Клинтона Пула норвежцы согласились взять американское консульство под свою защиту и подняли над ним флаг своей страны. Это сделало здание неприкосновенным. Большевики по-прежнему соблюдали дипломатические тонкости в отношениях с нейтральными державами: в здание они не вошли, хотя и осадили его. Американское консульство на время стало убежищем для официальных лиц и агентов союзников – конечно, если им удавалось попасть внутрь. Это смогли сделать, в частности, восемь французских чиновников, включая Гренара и Лаверня, однако потом они не смогли оттуда выбраться. Когда генерал Лавернь все же попытался, красногвардейцы, возглавляемые молодой женщиной с двумя револьверами, засунутыми за пояс, преградили ему путь. Лавернь «отступил в сад, красногвардейцы преследовали его до вестибюля консульства, один достал револьвер, угрожая огнем, но другой сдержался»¹⁰.

Несчастный Каламатиано вообще не смог попасть внутрь. В это время он находился в Сибири с миссией по сбору улик. Когда он вернулся в Москву и узнал о случившемся, то тут же бросился к входной двери консульства. Сотрудники ЧК перехватили его и арестовали. Конфисковали даже его трость. Во время обыска Каламатиано то и дело поглядывал на нее: это показалось чекистам подозрительным, и трость внимательно осмотрели. В конце концов обнаружили, что она полая и в ней лежат бумаги, касающиеся передвижения Красной армии. Теперь у них было еще больше улик против конспираторов из числа союзников и еще больше зацепок для дальнейших действий. Каламатиано будут удерживать еще долгое время.

Что касается выслеживания британских агентов, то ЧК вскоре арестовала одну из «девочек» Рейли, Елизавету Оттен, в ее квартире – как раз перед тем, как появилась Мария Фриде с предназначенными для нее документами. Таким образом, чекисты задержали обеих женщин и получили документы, а вскоре арестовали и брата Фриде, Александра. Чуть позже они схватили еще одну «девушку-агента» Рейли, Ольгу Старжевскую. Но ЧК не смогла найти ни самого Сиднея Рейли, ни Джорджа Хилла. 1 сентября «король шпионов» все еще находился в Петрограде. Трагедия Кроми в британском посольстве была свежа в его памяти, но он ничего не знал о событиях в Москве и потому не понимал, что его заговор раскрыт. Он по-прежнему считал, что можно продолжать реализовывать план. Известно, что тогда Рейли составил для Локкарта полный отчет о том, «что, по его мнению, произошло». Это мог быть бы очень интересный документ, но следов его невозможно найти. Если копия и попала в Министерство иностранных дел, кто-то удалил ее или поместил в раздел, закрытый для исследователей¹¹. Под одним из своих псевдонимов Рейли тем же вечером сел в мягкий вагон купе первого класса до столицы. Только по прибытии в Москву на следующее утро он осознал весь масштаб катастрофы, с которой столкнулись заговорщики, потому что увидел в газетах свое имя и адрес одной из конспиративных квартир. Его называли главным заместителем Локкарта в заговоре по свержению правительства. Так как адрес был раскрыт, Рейли тут же скрылся в другом логове – «двух комнатах на окраине города».

Джордж Хилл знал о смерти Кроми, потому что в газетах со 2 сентября появлялись статьи об этом. Сначала он предположил, что ЧК арестовала Рейли вместе со всеми остальными в посольстве в Петрограде. Тем не менее на этом этапе Хилл тоже считал, что заговор может быть продолжен. Сам он скрывался, и ЧК понятия не имела, где именно. Более того, они даже не внесли его имя ни в один опубликованный в газетах список заговорщиков. Поэтому Хилл отправил сообщение недавно освобожденному Локкарту: «Я взял все дела лейтенанта Рейли под свой контроль, и если я смогу достать деньги, то можно будет продолжать… многое еще можно сделать»¹². Но до Локкарта это сообщение так и не дошло: ЧК только что вновь арестовала его. Каким-то образом большевикам не удалось задержать и Хикса, который пробрался в охраняемое здание американского консульства.

К этому времени чекисты пытались арестовать всех, кто мог быть хоть как-то связан с заговором, а также тысячи других людей. Многих из них расстреляли. Началось то, что впоследствии станет известно как красный террор.

* * *

Четырьмя месяцами ранее решительный и безжалостный Феликс Дзержинский так сказал о ЧК – своем творении и инструменте: «Мы представляем собою организованный террор… Мы терроризируем врагов советской власти, чтобы задушить преступления в зародыше»¹³. Но повсюду белые армии продолжали вербовать и готовить контрреволюцию, союзные армии грозно маячили рядом с ними, а их агенты организовывали, подкупали и подстрекали других. Дзержинский думал, что самые важные иностранные агенты находятся в его власти и под его контролем, но теперь Урицкий мертв, а жизнь Ленина висит на волоске. Железный Феликс, хладнокровный и безжалостный, но сильно потрясенный, сидел и размышлял, пока его поезд мчался сквозь черную ночь из Петрограда в Москву. Теперь он точно знал: выборочный террор должен быть дополнен тотальным террором. Только это может спасти завоевания революции. Человек, который жил, чтобы служить другим, который мечтал создать в России земной рай и который видел себя солдатом, ведущим смертельную борьбу за его создание, теперь должен был помочь открыть шлюзы и пустить целое море крови.

И большевики открыли их, когда увидели, что враги осаждают со всех сторон. То, что произошло в России после 30 августа 1918 года, было хуже, чем все предыдущие события, и стало страшным предзнаменованием, решающим шагом в развитии того, что вскоре станет советским тоталитарным режимом. Красногвардейцы и чекисты пронеслись по городам и весям. В Москве и Петрограде пытались задержать всех британских и французских мужчин в возрасте от 15 до 48 лет. Их держали в ужасающих условиях, взяв в заложники на случай англо-французской интервенции. ЧК арестовывала не только иностранцев, не только контрреволюционеров, заговорщиков и им сочувствующих, но и целые категории населения. «Значительное число заложников взять из буржуазии и [бывших армейских] офицеров», – приказал нарком внутренних дел Григорий Петровский. – Малейшее противодействие, малейшее движение среди белогвардейцев должно быть встречено массовыми расстрелами»¹⁴. Мартин Лацис, высокопоставленный чекист, инструктировал своих агентов «не заглядывать в папку с уликами, чтобы узнать, восстал ли обвиняемый против Советов с оружием или словом. Спросите его, к какому классу он принадлежит, каково его происхождение, образование, профессия. Именно эти вопросы определят судьбу обвиняемого»¹⁵. Кульминацией такого подхода несколько недель спустя станет леденящее душу заявление Григория Зиновьева: «Мы должны увести за собой 90 миллионов из 100 миллионов населения Советской России. Что касается остальных… Их нужно уничтожить»¹⁶.

Газеты начали печатать имена заложников и расстрелянных. Британский генеральный консул, чудом оставшийся на свободе 7 сентября, отправил в Уайтхолл сводный список: «…покойные министры Хвостов, Белецкий и Щегловитов… пятеро великих князей… несколько важных банкиров, множество генералов и офицеров… 512 расстрелянных до настоящего времени». И это только в Москве, и только в первые несколько дней официально санкционированного террора, который начался 5 сентября. Оценки числа задержанных и убитых в течение оставшейся части 1918 года варьируются в широких пределах – от нескольких человек до десятков тысяч.

Каким бы ни было точное число убитых и посаженных в камеры, практика была шокирующей. Девитт Клинтон Пул, которого большевики не арестовали, потому что все еще надеялись, что Америка будет относиться к ним лучше, чем другие союзники, послал язвительный донос Георгию Чичерину, который сменил Троцкого на посту народного комиссара иностранных дел (Троцкий покинул этот пост, чтобы создать Красную армию, что ему удалось сделать вопреки всем ожиданиям)¹⁷. Дипломаты нейтральных стран также решительно протестовали. В одном необычном случае представители Германии и Австрии даже сопровождали сохранявших нейтралитет, чтобы осудить «во имя гуманности» террор и массовые аресты британских и французских граждан – их врагов в продолжающейся мировой войне¹⁸. Но, конечно, большевики ответили, что не подобает представителям наций, которые послали многие миллионы на смерть в мировом имперском конфликте, обнаруживать угрызения совести. Правительства делали все, чтобы выжить. Красный террор продолжался.

* * *

Спорадические перестрелки происходили днем и ночью. Люди с опаской прислушивались к звукам автомобилей, останавливающихся перед их домами после полуночи, а затем к стуку в дверь. Рано утром в среду, 4 сентября, еще одна из «девочек» Рейли привезла Джорджа Хилла извилистым путем через охваченную террором Москву к «королю шпионов». Двое мужчин обсудили дальнейшие действия. Заговор Локкарта был завершен, и теперь они оба это понимали. Имя Хилла по-прежнему не упоминалось в прессе: от него требовалось просто молчать и не привлекать к себе внимания. Как только Россия согласится на репатриацию британских чиновников, он выйдет из подполья, восстановит свою личность и покинет страну под своим именем и с настоящим паспортом. Сложнее обстояли дела с Рейли: он был прямо замешан в заговоре и оставался одним из самых разыскиваемых людей в стране, поэтому мог выбраться из нее только тайно. Он выбрал северный маршрут: Петроград – Финляндия – Стокгольм – Великобритания. Хилл согласился обеспечить своего друга «паспортами, новой одеждой и, поскольку место, где он остановился, было совершенно непригодным, новым жильем»¹⁹.

События, произошедшие далее, лишь укрепили миф о Рейли. В своей автобиографии он утверждал, что на следующие несколько дней укрылся в московском борделе. Хилл написал, что нашел ему жилье «в советском офисе», что кажется de trop[5]5
  Слишком (фр.). Примеч. ред.


[Закрыть]. Любое из этих мест было бы характерным укрытием для «короля шпионов». Что касается паспорта, в нем значилось имя Георга Бергмана, прибалтийского немца из Риги. Хилл когда-то намеревался использовать его сам. Паспорт давал право на поездку в Петроград в специальном купе, предназначенном для подданных рейха. Поскольку Рейли каким-то образом получил железнодорожный билет, который изначально предназначался для сотрудника немецкого посольства, он покинул Москву с типичным для него размахом – по крайней мере, так он написал об этом в мемуарах²⁰.

Что Рейли делал дальше, никто так и не смог выяснить. Его собственные рассказы разнятся, даже те, которые он официально доложил своему начальству в Лондоне. Где он остановился в Петрограде, тоже неясно, как и то, что он там делал, – как и то, под каким именем он это делал, как долго он там оставался и, наконец, как покинул город. Голландский капитан мог доставить его из Кронштадта в Таллин, откуда было достаточно легко добраться до Стокгольма. Равно это мог быть финский капитан или русский контрабандист. Возможно, Рейли был замаскирован под священника. Маршрут и вовсе мог быть совершенно другим. Во всяком случае, наш авантюрист появился в Швеции примерно 20 октября, составив еще одну дезориентирующую главу для своей биографии, которую никто до сих пор не смог восстановить.

* * *

Нейтральные наблюдатели считали, что Локкарт будет расстрелян. Голландский консул Уильям Удендайк отправился ко Льву Карахану, заместителю наркома иностранных дел Чичерина, вечером того дня, когда британский агент был вновь арестован. Он долго сидел в приемной, ожидая Карахана. «Вы должны что-то сделать, господин Карахан, немедленно, – сказал он, когда наконец увидел его. – Пожалуйста, позвоните [в штаб ЧК]». Карахан позвонил и начал говорить. Затем, по словам Удендайка, он побледнел: «Что?.. Сегодня ночью ничего не предпринимайте. Ждите до завтрашнего утра». Голландский дипломат писал: «Я прибыл как нельзя вовремя. Несомненно, Локкарт был бы расстрелян, если бы меня заставили ждать дольше»²¹. Неделю спустя британский министр все еще предупреждал, что жизнь Локкарта «находится в непосредственной опасности»²².

По словам датского консула, ЧК сохраняла жизнь своему главному пленнику лишь до тех пор, пока он не оговорил бы себя. Они перевели его из Лубянки в Кремль, где держали «в одиночной камере… Ему не разрешают ни читать, ни писать, ни чем-либо себя занять. Большевики всеми средствами стараются сломить его дух, и англичане здесь опасаются, что в том состоянии, в котором он находится, он может разгласить что-нибудь вредное для Англии»²³. Вскоре в еженедельнике ЧК появилось совместное письмо начальника и заместителя начальника Нолинского отделения Вятской губернии: «Почему вы не подвергли… Локкарта самым изощренным пыткам, чтобы выбить показания… пыткам, само описание которых могло бы наполнить контрреволюционеров холодным ужасом?.. Пойман опасный негодяй. Выжмите из него все, что можно, и отправьте его на тот свет»²⁴.

«Это ужасно», – писал чиновник Джордж Клерк из Уайтхолла²⁵. Британское правительство отчаянно пыталось вытащить Локкарта – и чтобы спасти ему жизнь, но также и затем, чтобы не дать ему сказать «ничего, что могло бы повредить Англии». Оно не знало всего, что замышлял Локкарт, но опасалось, что это станет известно. По сообщению Рэнсома, Карл Радек подтвердил: у него достаточно улик против Локкарта, чтобы застрелить его. Американские официальные лица предупреждали: у большевиков есть документы Локкарта и Кроми²⁶; по словам другого американца, среди этих бумаг были «принадлежавшие Кроми списки русских, подлежащих вербовке, и т. д.»²⁷ Министерству иностранных дел казалось, что это лишь вопрос времени, когда Локкарт, столкнувшись с большевиками и получив доказательства своей деятельности, расколется и все расскажет. Возможно, это случится на показательном процессе, транслируемом на весь мир.

Как спасти его и других британских граждан, заключенных в тюрьму, которые, по слухам, страдали и медленно умирали от голода? Сэр Ральф Спенсер Пэджет, посол Великобритании в Копенгагене, думал, что знает ответ: «Было бы целесообразно немедленно арестовать определенное количество видных большевиков в [британских] оккупированных [русских] районах и опубликовать их имена… Я бы предложил опубликовать заявление, в котором говорилось бы, что за каждого убитого мирного гражданина союзников будут расстреляны пятеро главных большевиков». Он рекомендовал развернуть британский аналог Красного террора.

* * *

Тем временем Локкарт томился в тюрьме, но уже не на Лубянке (в этом датский информатор был прав), а в номере Кремля, который ранее занимал бывший министр из правительства Керенского, только что расстрелянный. Каким-то образом Мура, все еще узница Бутырки, узнала об этом переводе. Либо она знала, что ни один пленник, доставленный большевиками в Кремль, не вышел живым, либо испытала огромное облегчение, узнав, что ее любовник еще не погиб. В любом случае, ее реакция должна была быть сильной. Некоторые цинично предполагали, что Мура не испытывала глубокой любви к Локкарту, а заманила его в ловушку по приказу ЧК, а затем шпионила за ним. На самом деле новость о том, что он все еще жив, хотя, возможно, и находится в страшной опасности, оказалась для нее настолько ошеломляющей, что у нее случился выкидыш – ужасное событие, учитывая условия, в которых она содержалась. «Это случилось неожиданно, в тюрьме, когда я узнала, что тебя перевели в Кремль»²⁸. Но у нее еще не было возможности рассказать ему об этом.

Переезд в Кремль казался зловещим прецедентом, но на самом деле это был знак того, что момент наибольшей опасности для Локкарта миновал. Новое жилье было гораздо лучше прежнего. Комнаты были небольшие, но чистые; в них не было окон, но они были прилично обставлены; у него была отдельная ванная комната, хотя и без ванны, и слуга, который убирал за ним и готовил еду. Кроме того, пленник мог ежедневно гулять по территории Кремля. Условия были далеки от тех, что можно было найти в Петропавловской крепости в Петрограде, где многие сотрудники британского посольства продолжали испытывать настоящие мучения, или от Бутырки в Москве, где томилась Мура и несколько десятков британских граждан. И конечно, пребывание там не имело никакого отношения к тому, как, по мнению британского правительства, с ним обращались.

По прибытии Локкарт был обескуражен, обнаружив, что будет жить в одном номере с Яном Спрогисом/Шмидхеном, которого он по-прежнему считал своим товарищем по заговору. Об этом он не упомянул в отчете, который подготовил для Министерства иностранных дел, но написал в своих мемуарах: «Мы провели вместе тридцать шесть часов, и я все время боялся произнести слово. Затем его увели, и я никогда не узнал, что с ним сталось»²⁹. Но почти наверняка Спрогису/Шмидхену удалось заставить Локкарта говорить, хотя, вероятно, не настолько, чтобы уличить его самого. Ян Авотин записал, что принес своему «заключенному» другу головку голландского сыра: «Мы встретились у Боровицкой башни Кремля, за воротами которого Спрогис прогуливался с Локкартом». Сомнительно, что пара бывших союзников по заговору гуляла и ела в тишине. Сохранилось интересное свидетельство о прекращении их отношений. В конце месяца, когда Локкарта освободили, Спрогис/Шмидхен тоже обрел свободу. Вернувшись в комнату, которую он делил с Авотиным и Буйкисом, агент ЧК с ликованием показал им «рекомендацию, написанную Локкартом на имя спикера английского парламента с просьбой оказать ему в Англии всяческое содействие и помощь». Бумага была украшена большой круглой печатью английского консульства³⁰.

Любопытно, что, пока Локкарт оставался в заточении, Феликс Дзержинский передал все дела по нему Якову Петерсу. Но поскольку Петерс был чекистом, с которым Локкарт уже был знаком, именно к Петерсу он обращался за новостями о Муре. Еще более любопытно, что Петерс встретил его тревоги с сочувствием. А может быть, это не так уж любопытно: у руководителей ЧК, похоже, была еще одна схема, когда дело касалось Муры и Локкарта, – или, возможно, даже две. Петерс сказал Локкарту, что тот может написать письмо своей возлюбленной.

Чекист принес письмо в Бутырку. Мура вскрыла конверт и начала читать. Петерс дал ей ручку и бумагу, и она быстро набросала ответ: «Мой дорогой, дорогой мальчик, я только что получила твое письмо через господина Петерса. Пожалуйста, не беспокойся обо мне, я вполне здорова, и единственное, что меня беспокоит, это ты». На самом деле она вовсе не была «вполне здорова», ведь у нее только что случился выкидыш. Но она не знала, что опасность в целом миновала, и все еще боялась, что ее возлюбленного могут расстрелять в любой момент – как, возможно, и ее саму. Ее внешний вид выдавал ее тревоги: она выглядела ужасно³¹. Она стояла перед Яковом Петерсом после недели или больше, проведенной в ужасной тюрьме, одинокая, несчастная и напуганная – полностью в его власти. И тогда он предложил освободить ее, позволить облегчить положение ее любовника и даже навестить его.

Неужели Яков Петерс и Феликс Дзержинский потребовали от своей беспомощной арестантки «услуги за услугу»? Если когда-либо Мура и согласилась бы на сделку с ЧК, то только в этот момент. Спустя десятилетия она объяснила свое поведение в те годы Уэллсу, который повторил ее слова своему сыну, Энтони Уэсту: «Не сделать того, что нужно, в такой момент – значит отказаться от выживания»³². И Мура выжила. Что же ЧК хотело получить от нее в обмен на жизнь? Поскольку признание Локкарта Петерсу было еще свежо в их памяти (если он действительно его сделал), возможно, они думали, что он продолжает мучиться совестью из-за контрреволюционного заговора и его можно убедить дать показания на открытом процессе против заговорщиков. Мура могла бы его уговорить сделать это. А может быть, они просто думали, что она сможет предоставить общую информацию о своем любовнике и его окружении до и во время его ареста, а может быть, и после освобождения.

Мура написала Локкарту: «Мистер Петерс обещал освободить меня сегодня. Я смогу прислать тебе белье и вещи, и, возможно, он договорится о нашей встрече»³³. Через несколько часов она оказалась на улице, настолько обескураженная неожиданным поворотом ситуации, что сначала пошла не в ту сторону и прошла несколько кварталов, прежде чем осознала, что ошиблась.

Положение Локкарта сразу улучшилось. Мура ходила в тюрьму дважды в день, хотя видела его не каждый раз. Она приносила ему много книг, всевозможные продукты: фрукты, овощи, сыры, сгущенное молоко, а также множество других предметов роскоши, включая «бархатный табак», игральные карты, ручки и бумагу, ножницы, бритву и мыло. Такие предметы в революционной Москве были редкостью и стоили очень дорого. Их можно было купить только на черном рынке, за посещение которого обычных людей в те годы расстреливали. И все же она каждый день писала ему об этих вещах, бесстрашно перечисляя их в письмах, которые проверял Петерс. Это еще раз говорит о том, что Мура достигла какого-то взаимопонимания с властями.

Ее письма к Локкарту того времени мало что раскрывают, кроме ее неистовой любви. Она заботилась о нем, беспокоилась о его здоровье, постоянно спрашивала, что нужно прислать, чтобы облегчить его страдания, снова и снова писала, что любит его. Достаточно двух примеров:

Пятница [13 сентября]: Мой малыш, мой любимый малыш, я наконец-то увидела тебя, и мое сердце обливается кровью при мысли о том, что ты все время один, все время. Малыш, малыш, ты считаешь меня трусихой, потому что я заплакала? Я ничего не могла с собой поделать… мое сердце разрывалось.

Вечер среды [18 сентября]:…Ты – вся моя жизнь. Ты мое счастье, вся радость моего существования. Я хожу, дышу, притворяюсь, что живу, но моя душа, мое сердце все время с тобой.

К их большому разочарованию, Петерс разрешал им побыть вместе только в его присутствии и сопровождении.