Текст книги "Волк с Уолл-стрит"

Со времени прибытия в клинику я набрал десять фунтов, моя кожа снова светилась молодостью и здоровьем. Мне было тридцать четыре года, и я пережил невыразимое: наркоманию библейского масштаба, настолько безумную, что должен был бы давным-давно умереть – от передозировки или в автомобильной аварии, разбиться на вертолете или утонуть во время дайвинга… Или погибнуть еще каким-нибудь способом из тысяч возможных.

Но вот он я, жив и здоров. Вечер был красивый и ясный. Дул легкий теплый ветерок. В это время года солнце в шесть вечера стоит достаточно высоко, так что я сумел разглядеть «Гольфстрим» задолго до того, как его колеса коснулись посадочной полосы. Казалось почти невозможным, что внутри сидит моя ненаглядная жена, которую я заставил пройти через семь лет наркотического ада. Я гадал – во что она одета? О чем она сейчас думает? Волнуется ли так же сильно, как и я? Осталась ли она такой же красивой, как в моих воспоминаниях? По-прежнему ли от нее так восхитительно пахнет? Неужели она все еще меня любит? Сможем ли мы вернуть все, что у нас было?

Ответом на эти мои вопросы стала откинувшаяся дверь самолета. Прекрасная Герцогиня появилась в проеме, мерцая густой гривой светлых волос. Выглядела она великолепно. Сделала шаг вперед, а затем встала в свою типичную позу, наклонив голову набок, сложив руки под грудью и с дерзким видом отставив длинную голую ногу в сторону. И уставилась на меня в упор.

На ней был крошечный розовый сарафан без рукавов. Юбка заканчивалась на добрых шесть дюймов выше колен. Все еще не меняя позы, она сжала свои сочные губы и принялась покачивать белокурой головой, словно говоря: «Не могу поверить, что это человек, которого я люблю!» Я сделал шаг вперед, вскинул ладони в воздух и пожал плечами.

Добрых десять секунд мы просто стояли, глядя друг на друга, и тут вдруг она вмиг оттаяла и послала мне два воздушных поцелуя. Потом развела руки, сделала небольшой пируэт, словно пускаясь в танец, и сбежала по трапу с широкой улыбкой на лице. Я бросился к ней, и мы встретились прямо на бетоне летного поля. Она обвила руками мою шею, слегка подпрыгнула и обхватила меня ногами за пояс, а потом поцеловала.

И мы целовались, казалось, целую вечность, не в силах надышаться друг другом. Я кружился на месте, все еще целуя ее, пока мы оба не начали хихикать. Оторвавшись от ее губ, я зарылся носом ей в декольте, обнюхивая ее, будто щенок. Она принялась смеяться и вовсе безудержно. Пахло от нее почти невозможно хорошо.

Потом я отвел лицо на несколько дюймов и уставился прямо в ее невероятно яркие голубые глаза, а затем сказал убийственно серьезным тоном:

– Если мы не займемся любовью сию же секунду, я кончу прямо тут, на асфальт.

В ответ Герцогиня пролепетала своим кукольным голосом:

– Ох, мой бедный малыш! – Малыш? Просто невероятно! – Ты так меня хочешь, что вот-вот лопнешь, да?

Я нетерпеливо кивнул.

Герцогиня продолжала:

– И посмотри только, какой ты стал молодой и красивый, когда набрал несколько фунтов и перестал быть зеленого цвета. Какая жалость, что именно в эти выходные я должна преподать тебе урок. – Она пожала плечами. – Никакого секса до самого Четвертого июля!

Что такое?!

– В каком это смысле?

Назидательным тоном:

– Ты меня слышал, котенок. Ты был очень плохим мальчиком, так что теперь тебе придется расплачиваться. Сначала докажи, что ты исправился, и только тогда я подпущу тебя к себе. А пока можно только целоваться.

– Да ладно тебе, чокнутая! – я схватил ее за руку и потащил к лимузину. – Я не могу ждать до четвертого июля! Ты мне нужна сейчас – прямо сию секунду! Я хочу заняться любовью в лимузине.

– Нет, нет и нет, – сказала Герцогиня, несколько нарочито качая головой. – В эти выходные – только поцелуи. Посмотрим, как ты будешь себя вести следующие два дня, а в воскресенье я, может быть, подумаю над тем, чтобы зайти чуть дальше.

Водителем лимузина был невысокий белый мужчина лет шестидесяти по имени Боб. Он в своей форменной шоферской кепке стоял у задней двери, ожидая нас.

– Это моя жена, Боб. Она герцогиня, поэтому относись к ней соответственно. Бьюсь об заклад, у вас тут в Атланте не так уж часто бывают аристократы, не так ли?

– О да, сэр, – ответил Боб очень серьезно. – Совсем нечасто.

Я кивнул.

– Так и думал. Но ты все же не бойся ее. На самом деле она очень простая и добрая. Правда, милая?

– Да, добрая, еще какая добрая! А теперь заткнись уже на фиг и лезь в этот чертов лимузин! – прорычала Герцогиня.

Боб застыл в изумлении, очевидно, озадаченный тем, как странно иногда ведут себя герцогини.

– Не обращай внимания, – сказал я ему, – она просто не хочет показаться слишком чопорной. Свои великосветские манеры она приберегает для тех случаев, когда она навещает свою Англию и своих друзей-аристократов. – Я подмигнул. – Ладно, шутки в сторону, Боб. Если я муж герцогини, то, значит, я герцог. Так что ты должен в течение всего уикенда обращаться ко мне согласно этикету – «ваша светлость».

Боб церемонно поклонился.

– Разумеется, ваша светлость.

– Отлично, – сказал я, заталкивая восхитительную аристократическую попу Герцогини на заднее сиденье, и залез следом. Боб захлопнул дверцу, а потом направился к самолету, чтобы забрать ее герцогский багаж.

Я тут же задрал розовый сарафанчик, обнаружил, что на Нэй нет трусиков, и прямо-таки бросился на нее.

– Нэй, я так тебя люблю. Безумно люблю!

Я прижал ее к сиденью и потерся о нее своим стояком. Она умопомрачительно застонала и повела бедрами. Я целовал ее и целовал, но через несколько минут она вытянула руки и оттолкнула меня.

– Стой, дурачок! – хихикнула Герцогиня. – Боб сейчас вернется. Придется тебе подождать, пока мы не доедем до отеля. – Она опустила взгляд и увидела мои джинсы. – О, бедный малыш! – Малыш? Ну почему всегда «малыш»?! – Ты прямо готов взорваться! – Герцогиня поджала губы. – Ладно, дай-ка я тебя поглажу, – и она протянула руку и начала ласкать мой член через ткань штанов.

Я нажал кнопку, которая поднимала перегородку в салоне, и когда перегородка отделила нас от водителя, пробормотал:

– Не могу ждать до отеля! Мы займемся любовью прямо здесь, и плевать на Боба!

– Так и быть! – отозвалась Герцогиня игриво. – Но это лишь из сострадания, так что это не считается. Я по-прежнему не собираюсь спать с тобой, пока ты не докажешь, что стал хорошим мальчиком. Понял?

Я кивнул, состроив жалобные глаза, и мы принялись срывать друг с друга одежду. К тому времени, как Боб вернулся к лимузину, я уже был глубоко внутри Герцогини, и мы стонали как сумасшедшие. Я приложил палец к губам и сказал:

– Тс-с-с!

Она кивнула, и я, протянув руку, нажал на кнопку.

– Боб, дружище, ты здесь?

– Да, ваша светлость.

– Чудно. Нам с ее светлостью нужно обсудить очень срочное дело, так что, пожалуйста, не беспокой нас, пока мы не доберемся до «Хайятта».

Я подмигнул Герцогине и повел бровями в сторону кнопки.

– Закрыть или нет? – прошептал я.

Герцогиня подняла глаза и задумчиво пожевала щеку. Потом пожала плечами.

– Можешь и не закрывать.

– Умница! – одобрил я и уже громче добавил: – Наслаждайся представлением, Боб!

И с этими словами его светлость герцог Бэй-Сайдский и Квинсский занялся любовью со своей женой, прекрасной герцогиней Бэй-Риджской и Бруклинской, с такой страстью, как будто вот-вот должен был наступить конец света.

Глава 39
Жажда мести

«Моей собаке нужна операция»… «у меня сломалась машина»… «мой босс – скотина, а моя жена – еще хуже»… «от этих пробок хочется просто на стену лезть»… «жизнь не удалась»… и так далее, и тому подобное…

Да, на собраниях анонимных алкоголиков в Саутхэмптоне, Лонг-Айленд, царило ужасное занудство. Я был дома уже неделю и в рамках реабилитации решил замахнуться на программу «девяносто на девяносто», то есть поставил перед собой цель посетить девяносто собраний за девяносто дней. И учитывая, что напряженная до предела Герцогиня следила за мной, как ястреб, у меня не было иного выбора, кроме как продержаться.

Я быстро понял, что это будут очень долгие девяносто дней.

На первой же встрече кто-то спросил, не хочу ли я выступить, и я радостно ответил:

– Выступить перед группой? Конечно, почему нет!

Что может быть лучше?

Проблемы начались сразу же. Мне предложили место за прямоугольным столом в передней части комнаты. Председатель, красивый мужчина лет пятидесяти, сел рядом со мной и сделал несколько кратких объявлений. Затем жестом пригласил меня начать.

Я кивнул и сказал громко и честно:

– Привет, меня зовут Джордан, я алкоголик и наркоман.

Приблизительно три десятка бывших пьяниц уныло ответили в унисон:

– Привет, Джордан, добро пожаловать.

Я улыбнулся, кивнул и уверенно продолжил:

– Я не принимаю ничего уже тридцать семь дней, и я…

Меня моментально прервали.

– Простите, – сказал седой алкаш с паучьей сетью сосудов на сизом носу, – чтобы выступать на этом собрании, нужно провести в трезвости минимум девяносто дней.

Вот старый ублюдок! Эго слова меня просто огорошили. Чувство было такое, словно я вошел в школьный автобус и вдруг заметил, что я голый. Молча сидя на ужасно неудобном деревянном стуле, я глядел на старого пьяницу и ожидал, когда же кто-нибудь снимет меня с крючка.

– Нет-нет. Давайте не будем слишком строгими, – сказал наконец председатель. – Раз уж Джордан здесь, почему бы нам не позволить ему высказаться? Послушать новичка – это всегда глоток свежего воздуха.

Послышалось недовольное бормотание, некоторые презрительно пожимали плечами и качали головами. Вид у них был неприветливый. И даже злобный. Председатель положил руку мне на плечо и заглянул в глаза, показав улыбкой, что все в порядке и можно продолжать.

Я нервно кивнул.

– Так вот, – сказал я недовольным бывшим пьяницам, – я не принимаю ничего уже тридцать семь дней и…

Тут меня снова перебили, но на этот раз – бурными аплодисментами. О-о-о, прекрасно! Волк уже сорвал овацию, а он еще даже не разогрелся! Подождите, сейчас я расскажу вам свою историю, и у вас вообще крышу сорвет!

Постепенно аплодисменты стихли, и я со вновь обретенной уверенностью приступил к делу:

– Всем спасибо. Я очень ценю ваше одобрение. Моим обычным наркотиком был кваалюд, но кокаина я тоже употреблял много. На самом деле…

Меня перебили опять.

– Простите, – сказал зануда с паучьим носом, – это собрание анонимных алкоголиков, а не каких-то наркоманов. Здесь нечего говорить о наркотиках, только об алкоголе.

Все дружно закивали в знак согласия. Вот черт! Что за каменный век? Сейчас же девяностые, как можно быть алкоголиком, но презирать наркотики? Бред какой-то.

Я уже собирался спрыгнуть со стула и отвалить, как вдруг раздался мощный женский голос:

– Да как ты смеешь, Билл! Как ты смеешь затыкать этого мальчика? Он ведь тоже борется за жизнь! Ты отвратителен! Мы все здесь больны, не только он и ты. Так что просто заткнись и занимайся своими делами, а мальчик пусть говорит!

Мальчик? Меня только что назвали мальчиком? Да мне уже почти тридцать пять, черт подери! Я поискал глазами говорившую; это была очень пожилая дама в старомодных круглых очках. Она подмигнула мне. Ну что ж, я подмигнул в ответ.

Сварливый пьяница проскрипел:

– Правила есть правила, старая ведьма!

Я покачал головой. Почему за мной, куда я ни пойду, всегда следует по пятам какой-то бред? Я же не сделал ничего плохого, правда? Я просто хочу вылечиться. Но, получается, опять влез в какой-то скандал.

– Ладно, – сказал я председателю. – Что мне делать дальше?

В конце концов они дали мне высказаться, но со встречи я ушел, мечтая свернуть старому ублюдку шею. А когда пошел на собрание анонимных наркоманов, вышло еще хуже – в комнате было, кроме меня, еще только четверо, причем трое из них явно были под кайфом, а четвертый пока продержался без наркоты еще меньше, чем я.

Я хотел рассказать об этом Герцогине, объяснить ей, что «Анонимные алкоголики» для меня не подходят, но это бы ее страшно напугало.

Наши отношения крепли с каждым днем. Мы больше не ссорились, не ругались, никаких побоев, пощечин и стаканов холодной воды по утрам – ничего. Мы жили нормальной жизнью нормальной семьи – с Чэндлер и Картером и прислугой в количестве двадцати двух человек. На лето мы собрались уехать из Саутхэмптона. Решили, что лучше мне держаться подальше от всего этого дурдома – по крайней мере, пока я не буду уверен, что точно не сорвусь. Герцогиня предупредила всех моих старых друзей: им в нашем доме будут рады, только если они явятся совершенно трезвыми. Алан-Химик получил еще и персональное предупреждение от Бо, и я никогда больше его не видел.

А что же мое ремесло? Честно говоря, без кваалюда и кокаина у меня уже не хватало на него куража – по крайней мере пока. Зато на трезвую голову оказалось легче разобраться с проблемами вроде Стива Мэддена. Мои адвокаты обратились в суд, когда я еще был в реабилитационном центре, и наше со Стивом тайное соглашение было предано огласке. Но меня за эту махинацию не арестовали, и полагаю, и не собирались. В конце концов, наша договоренность формально не была незаконной. А вот тот факт, что она не была опубликована, как раз являлся серьезным нарушением, но за это в большей степени нес ответственность Стив, а не я.

Агент Коулмэн, похоже, растворился в воздухе, и я уже надеялся, что больше никогда о нем не услышу. Так что для того чтобы выйти из дела, оставалось лишь окончательно рассчитаться с Сапожником. Теперь мне было на все это плевать. Даже в самом чудовищном эмоциональном состоянии – перед самым началом реабилитации – меня бесили не деньги сами по себе, а то, что Сапожник пытался кинуть меня на мои акции и оставить их себе. А теперь это было невозможно. В рамках судебного решения он обязан был продать мои акции, чтобы расплатиться со мной, на том и делу конец. Я предоставил все это адвокатам и больше не вникал в дело.

Однажды – я был дома уже больше недели – я вернулся вечером с собрания анонимных алкоголиков и обнаружил Герцогиню в кинозале, том самом, где шесть недель назад я потерял двадцать граммов кокса (который, как призналась мне потом Герцогиня, она собственноручно спустила в унитаз).

Широко улыбаясь, я подошел к ней и начал:

– Привет, милая! Что…

Герцогиня подняла глаза, и я застыл в ужасе. Слезы струились по ее лицу, даже из носа текло.

– Боже мой, милая! – воскликнул я с замиранием сердцем и обнял ее со всей нежностью. – Что такое? Что случилось?

Дрожа всем телом в моих руках, она указала на экран телевизора и проговорила сквозь слезы:

– Скотт Шнейдерман убил человека. Он пытался ограбить своего отца, чтобы купить кокс, и застрелил полицейского. – Она разразилась рыданиями.

Я почувствовал, как по моим щекам тоже потекли слезы.

– О боже, Надин, он ведь был здесь всего месяц назад. Я… я не… – Я попытался найти какие-то подходящие случаю слова, но быстро понял, что никаких слов тут найти нельзя.

Поэтому я промолчал.

Через неделю, в 7:30 вечера пятницы, началось очередное собрание анонимных алкоголиков, на этот раз в польской католической церкви на Мэпл-стрит. Приближался День поминовения, я внутренне готовился к обычному часу пытки. И тут, к моему изумлению, очередной председатель собрания заявил, что в свое дежурство он не потерпит никаких жалоб и нытья:

– Цель «Анонимных алкоголиков» в том, чтобы дать людям веру и надежду, а не изливать жалобы на слишком длинную очередь в супермаркете! – он махнул рукой в сторону овальных часов на стене. – Все, что будет интересно услышать другим, вы успеете сказать за две с половиной минуты. Так что давайте коротко и по делу.

Я сидел в заднем ряду, по соседству с пожилой дамой, которая довольно хорошо сохранилась для алкоголички. У нее были рыжие волосы и румяные щеки. Я наклонился к ней и прошептал:

– Кто это?

– Джордж. Он тут вроде неофициального лидера.

– Вот как? – удивился я. – У этой группы есть лидер?

– Нет, что вы, – прошептала она, удивленно поглядывая на меня. – Он лидер не только этой группы, а вообще всех групп в Хэмптонс. – Дама заговорщицки огляделась, будто собиралась поделиться со мной сверхсекретной информацией, а потом вполголоса добавила:

– Он хозяин реабилитационной клиники «Сифилд». Вы что, ни разу не видели его по телевизору?

Я отрицательно покачал головой:

– Я не особенно часто смотрю телевизор, хотя его лицо и правда кажется мне смутно знакомым. Он… Господи Боже мой! – Я просто потерял дар речи. Это же был Фред Флинстоун – первобытный человек с огромной головой, который появился на экране телевизора в три часа утра и заставил меня швырнуть бронзового ковбоя прямо ему в лицо!

После окончания встречи я дождался, пока толпа разойдется, а потом подошел к Джорджу и сказал:

– Здрасте, меня зовут Джордан. Я просто хотел вам сказать, что мне очень понравилась сегодняшняя встреча. Просто отлично все прошло.

Он протянул мне ладонь размером с бейсбольную рукавицу. Я покорно пожал ее, надеясь, что он не выдернет мне руку из плеча.

– Спасибо. Вы новенький?

Я кивнул.

– Да, сорок три дня не принимаю.

– Мои поздравления. Срок немалый. Вы должны собою гордиться. – Он остановился, наклонил голову и хорошенько в меня всмотрелся. – Знаете, у вас знакомое лицо. Как, вы сказали, вас зовут?

Начинается! Чертовы журналюги – никуда от них не деться! Фред Флинстоун наверняка видел мою фотографию в газете и теперь будет меня осуждать. Самое время поменять тему.

– Меня зовут Джордан, и я хочу рассказать вам одну смешную историю, Джордж: я как-то сидел у себя дома в Олд-Бруквилле, было три часа утра… – И я подробно рассказал ему про телевизор и бронзовую статуэтку, но он только улыбнулся.

– Вы тоже?! Как и тысячи других!! Компания «Сони» должна бы платить мне по доллару за каждый телевизор, разбитый алкоголиком или наркоманом, увидевшим мою рекламу. – Он еще раз усмехнулся, а затем недоверчиво спросил:

– Вы из Олд-Бруквилла? Чертовски неплохой район. С родителями живете?

– Нет, – улыбнулся я. – У меня самого двое детей. Знаете, та реклама была уж очень…

Он снова прервал меня.

– А сюда на День поминовения приехали?

Боже! Он, кажется, перехватывает инициативу!

– Нет, я здесь живу. Так вот, ваша реклама…

– Живете, вот как? И где же? – опять перебил Фред. В голосе его звучало удивление.

Я безнадежно вздохнул.

– На Мидоу-Лейн.

Он прищурился.

– Вы живете на Мидоу-Лейн? В самом деле?

Я медленно кивнул.

Фред Флинстоун ухмыльнулся. Видимо, картина прояснялась.

– Как, вы сказали, ваша фамилия?

– Я не говорил. Белфорт. Слышали о таком?

– Да, – ответил он, ухмыльнувшись, – слышал. Пару сотен миллионов раз. Вы тот парнишка, который основал… э-э-э… как ее там… «Стрэтман»? Или что-то вроде того…

– «Стрэттон-Окмонт», – сказал я бесцветным голосом.

– Да! Точно. «Стрэттон-Окмонт»! Святый Боже! Вы выглядите лет на восемнадцать! Как такой пацан мог создавать вокруг себя столько шума?

Я пожал плечами.

– Наркота и не такое может, разве нет?

Он кивнул.

– Ну, в общем, вы, засранцы, нагрели меня однажды штук на сто на каких-то долбаных акциях. Я сейчас даже название их вспомнить не смогу.

Вот беда! Сейчас Джордж как прихлопнет меня одной своей огромной лапищей-рукавицей! Я уже собрался предложить ему вернуть деньги – вот только сбегаю домой и достану их из сейфа.

– Я уже давно не занимаюсь делами «Стрэттон», но буду чрезвычайно счастлив…

Он меня снова перебил.

– Слушайте, правда, очень приятно с вами побеседовать, но мне нужно срочно ехать домой. Жду важного звонка…

– О, простите. Не хотел вас задерживать. Я приду на следующей неделе; может, тогда поговорим.

– А вы что – тоже куда-нибудь спешите?

– Не особенно… А что?

Он улыбнулся.

– Собирался пригласить вас выпить кофе. Мой дом всего через квартал от вашего.

Я вскинул брови.

– Вы не сердитесь на меня за свои сто штук?

– Что такое сто тысяч баксов для таких двух старых пьянчуг, как мы с вами, не так ли? К тому же мне как раз был нужен был налоговый вычет… – Он улыбнулся, положил руку мне на плечо, и мы направились к двери. – Я ожидал, что вы скоро появитесь. О вас рассказывают совершенно дикие истории. Хорошо, что вы добрались сюда, пока не стало слишком поздно.

Я кивнул в знак согласия, и Джордж добавил:

– Но я вас приглашаю к себе домой только с одним условием.

– С каким же?

– Хочу узнать, правда ли вы потопили свою яхту ради страховки, – и он выжидательно уставился на меня.

– Идемте, расскажу по пути! – улыбнулся я.

Вот так вечером в пятницу я ушел с собрания анонимных алкоголиков вместе с человеком, который окажет мне такую поддержку, – с Джорджем Би.

Джордж жил на Саут-Мейн-стрит, одной из лучших улиц Саутхэмптона. С точки зрения цен на недвижимость она была чуть демократичнее, чем моя Мидоу-Лейн, но все равно самый дешевый дом на Саут-Мейн обошелся бы в три миллиона долларов. Мы уселись друг напротив друга за очень дорогой стол из выбеленного дуба посреди кухни, оформленной во французском сельском стиле.

Я как раз объяснял Джорджу, что планирую убить Денниса Мэйнарда, как только закончу программу «девяносто на девяносто». Я решил, что Джордж самый подходящий человек для подобного признания, после того как он коротко рассказал мне про судебного пристава, который принес ему какую-то повестку. Когда Джордж отказался открыть дверь, пристав выудил молоток и принялся прибивать повестку гвоздями к входной двери из полированного вручную красного дерева. Джордж подошел к двери, дождался, когда пристав занесет руку с молотком, быстро распахнул дверь, дал приставу в глаз и снова захлопнул дверь. Все было проделано так стремительно, что пристав даже не успел увидеть, кто его ударил, и Джорджу так и не предъявили никаких обвинений.

– …И мне просто отвратительно, – говорил я, – что этот ублюдок называет себя профессионалом. Ладно еще, что он посоветовал моей жене не навещать меня, пока я буквально гнил в психушке, – хотя за одно это уже следовало бы переломать ему ноги. Но приглашать ее в кино, чтобы попытаться потом затащить в постель… это уже наверняка достойно смертной казни! – я в ярости тряхнул головой и глубоко вздохнул, радуясь, что наконец могу с кем-то поделиться.

Джордж в целом был согласен с приговором. Да, негодяй заслуживает смерти. Поэтому следующие несколько минут мы посвятили тому, чтобы выбрать наилучший способ казни. Сначала обсудили мою идею отрезать ему яйца при помощи гидравлического болтореза. Но Джордж сказал, что, по его мнению, это будет недостаточно болезненно, потому что засранец потеряет сознание от шока еще раньше, чем его яйца упадут на пол, и к тому же истечет кровью за какие-нибудь секунды. Поэтому мы перешли к различным способам сожжения заживо – Джорджу нравилось, что это очень болезненно, но тут возникала проблема побочного ущерба, потому что в процессе казни может сгореть весь дом целиком. Потом мы обсудили удушение угарным газом, но решили, что это уж очень легкая смерть, а затем слегка поспорили о плюсах и минусах различных ядов, однако это нам показалось слишком старомодным. Может быть, инсценировка ограбления, обернувшегося убийством? Дать какому-нибудь торчку пять баксов, чтобы тот подстерег мерзавца и всадил ему в брюхо ржавый нож? Джордж объяснил, что если рана окажется прямо над печенью, то Мейнард будет умирать медленно и крайне болезненно.

В этот волнующий момент я услышал, как в прихожей распахнулась дверь и женский голос крикнул:

– Джордж, а чей это «мерседес»?

Голос был добрый и нежный, но с беспощадным бруклинским акцентом («Джо-о-о-ш, чей этт миси́дэ-э-с?»), а мгновение спустя в кухню вошла одна из самых очаровательных женщин, каких я только видел. Совсем крошечная, ростом футов пять, весом фунтов сто. У нее были рыжевато-светлые волосы, медово-карие глаза, точеное маленькое лицо и идеальная ирландская кожа, испещренная веснушками. На вид около пятидесяти, но сохранилась она отменно.

Джордж сказал:

– Аннет, рекомендую, это Джордан. Джордан, познакомься, это Аннет.

Я собирался пожать ей руку, но Аннет вместо этого тепло меня обняла и поцеловала в щеку. От нее пахло чистотой, свежестью и каким-то очень дорогим парфюмом, который я не смог определить. Затем Аннет с улыбкой отстранилась, держа меня за плечи и внимательно разглядывая.

– Ну, одно я могу сказать – ты не из тех бродяг, что Джордж притаскивает домой обычно, – сказала она наконец.

Тут мы все немного посмеялись, а потом Аннет извинилась и принялась за свои обычные хлопоты, а именно – стала делать жизнь Джорджа как можно более комфортной. На столе моментально появился свежий кофе, а также торт, пирожные, пончики и тарелка фруктов. Потом она предложила накормить меня ужином, потому что ей показалось, что я слишком худой, на что я сказал, что ей бы посмотреть на меня сорок три дня назад!

Потягивая кофе, мы продолжали обсуждать способы мести. Аннет тут же включилась в обсуждение.

– Сдается мне, он настоящий засранец (заса-а-анис). По-моему, у тебя есть полное право отрезать ему cojones. Правда же, Гвибби?

Гвибби? Что за странное домашнее прозвище у Джорджа! Мне оно в принципе понравилось, но ему как-то совсем не подходило. Лучше бы «Гризли», подумал я… Или «Голиаф», или «Зевс»…

Гвибби кивнул и сказал:

– Я думаю, он заслуживает медленной и мучительной смерти, поэтому хочу еще поразмышлять об этом сегодня вечером. Можем завершить работу над нашим планом завтра.

Я тоже кивнул.

– Конечно! Он должен гореть в аду.

– А что ты завтра скажешь Джордану, Гвиб? – поинтересовалась Аннет.

Гвиб уклончиво ответил:

– Я же сказал, хочу еще поразмыслить об этом ночью, а спланируем все потом!

Я с улыбкой покачал головой.

– Это уж слишком! Так и знал, что вы надо мной издеваетесь.

Аннет воскликнула:

– Я не издевалась! Я правда думаю, что он заслуживает, чтобы ему отрубили cojones! – в ее голосе звучало негодование. – Джордж постоянно занимается такими случаями, и я еще ни разу не слышала, чтобы жене не давали помочь мужу лечь в клинику. Верно, Гвиб?

Тот пожал могучими плечами.

– Не люблю выносить суждение о методах коллег, но в этом случае, кажется, ему не хватило теплоты. Я уже сотни раз убеждал людей лечиться и знаю, что самое важное – это чтобы человек понимал, что его любят. И что его обязательно поддержат, если он сделает правильный выбор и решит завязать. Я бы никогда не стал рекомендовать жене не видеться с мужем. Никогда.

Он снова пожал огромными плечами:

– Но все хорошо, что хорошо кончается, правда? Ты жив и здоров, и это уже чудо. Хотя я не уверен, что ты до конца очистился.

– В каком смысле? Конечно, очистился! Через несколько часов будет сорок четыре дня, как я ни к чему даже не прикасался. Клянусь.

– Ну-у-у, – протянул Джордж, – ты сорок три дня не пил и не принимал наркотики, но это не значит, что ты по-настоящему очистился. Это разные вещи, правда, Аннет?

Аннет кивнула.

– А ты расскажи ему про Кентона Родса, Джордж!

– Об этом владельце сети универмагов? – удивился я. – А что с ним?

Джордж заговорил:

– На самом деле речь о его идиоте-сыне, наследнике империи. У него дом в Саутхэмптоне, недалеко от твоего.

Аннет перебила:

– Тут вот какая история: у меня раньше был магазин в двух шагах отсюда, на Уиндмилл-Лейн. Назывался «Бутик Стэнли Блэкер». И мы, значит, торговали потрясающими шмотками и отличной обувью от Тони Лама, знаешь, такая…

Джордж, по-видимому, не терпел пустой болтовни даже от собственной жены, поэтому тут же ее оборвал.

– Господь всемогущий, Аннет, какое, черт возьми, это имеет отношение к делу? Никого не волнует, что вы там продавали в твоем проклятом магазине. Это же было девятнадцать лет назад!

Он посмотрел на меня и выразительно закатил глаза. Потом глубоко вздохнул (раздувшись при этом до размера промышленного холодильника) и медленно выдохнул.

– Короче, у Аннет был магазин на Уиндмилл-Лейн, и она каждый день ставила перед ним свой маленький «мерседес». Как-то раз сидит она в магазине, ждет покупателей и вдруг видит через окно, что какой-то другой «мерс» паркуется рядом и вдруг бьет ее машину в зад. Через несколько секунд из этого «мерса» вылезают водитель и какая-то баба и, даже не оставив записки, спокойно уходят.

Аннет посмотрела на меня и, округлив глаза, прошептала:

– Кентон Родс помял мне бампер!

Джордж бросил на нее грозный взгляд и поспешно сказал:

– Да, это был Кентон Родс. В общем, Аннет выходит из магазина и видит, что он не только поцарапал ей машину, но еще и припарковался в неположенном месте, прямо напротив пожарного гидранта. Ну, она вызвала копов, и они ему выписали штраф. Где-то через час он возвращается – видимо, был в ресторане, потому что в стельку пьяный, – подходит к своей тачке, видит квитанцию за «дворником», с наглой улыбкой рвет ее в клочья и бросает эти бумажки на землю.

Аннет не смогла удержаться и вставила:

– Ага, и лицо у этого засранца (заса-а-а-нса) было такое самодовольное, что я не удержалась, выскочила на улицу и говорю: «Послушай-ка, приятель, ты мало того что ударил мою машину и помял мне бампер – ты еще и паркуешься неправильно, и штраф порвал, а теперь еще и мусора тут набросал».

Джордж перебил ее:

– Ну да, а я как раз иду к ней в магазин и еще издалека вижу, что она тычет пальцем в какого-то самодовольного ублюдка и чего-то орет ему, а потом слышу – он назвал ее сукой! Ну или как-то в этом роде. Тут я такой подхожу и говорю ей: «Ну-ка давай иди в свой чертов магазин, Аннет, быстренько!» Аннет заходит внутрь, понимая, что будет дальше. А этот Кентон Родс окатывает меня какой-то грязной руганью, потом залезает в свою тачку, захлопывает дверь, нажимает кнопку, и толстое тонированное стекло со стороны водителя начинает подниматься. А сам тем временем нацепил огромные темные очки от «Порше», знаешь, такие здоровые, в которых человек похож на навозную муху, улыбается нагло и показывает мне средний палец.

Я рассмеялся и покачал головой.

– И что ты сделал?

Джордж виновато покрутил своей бычьей шеей.

– Ну что я сделал? Размахнулся изо всех сил и как грохну кулаком прямо в стекло. Ну, оно разбилось на тысячи кусков, а кулак по инерции въехал Родсу прямо в левый висок, тот сразу вырубился, упал головой на колени своей бабе, а эти очки уродские у него на морде этак наперекосяк висят.

– И тебя арестовали? – я так хохотал, что едва мог говорить.

Джордж покачал головой.

– Ты слушай дальше. Девка эта орет во весь голос: «О боже! О боже! Вы его убили! Убийца! Маньяк!» Потом вылетает из машины и бежит за полицией. Через пару минут этот Кентон Родс приходит в себя, а тут как раз возвращается его подруга и тащит за собой копа. Смотрю, а это мой хороший приятель, Пит Орландо такой. Вот, значит, она подбегает к водительской двери, помогает Родсу выйти из машины и отряхивает с него битое стекло, а потом они начинают орать в два голоса, требуя, чтобы Пит меня арестовал.