Текст книги "12 правил жизни. Противоядие от хаоса"

Разговоры в пути

Последний тип беседы, близкий к слушанию, является формой взаимного исследования. Он требует настоящей взаимности от слушающих и говорящих. Он позволяет всем участникам выражать и выстраивать свои мысли. У беседы-взаимного исследования есть тема, обычно сложная, которая искренне интересует всех участников. Они пытаются решить проблему, вместо того чтобы настаивать на том, что их позиции априори верны. Все исходят из предположения, что должны чему-то научиться. Этот тип беседы составляет активную философию, высочайшую форму мысли и лучшую подготовку для правильной жизни. Люди, вовлеченные в подобную беседу, должны обсуждать мысли, которым они действительно следуют, чтобы структурировать восприятие и направлять свои действия и слова. Они должны быть экзистенциально вовлечены в свою философию, то есть должны ее проживать, а не просто верить в нее или понимать ее. Кроме того, они должны хотя бы временно изменить типичному человеческому предпочтению порядка перед хаосом (и я не имею в виду хаос, характерный для бессмысленного антиобщественного бунта) и выбрать порядок. Другие формы беседы, за исключением слушающего типа, пытаются поддержать некий существующий порядок. Беседа-взаимное исследование, напротив, требует участия людей, которые решили, что неизвестное лучше известного.

Вы уже знаете, что вам известно, и если ваша жизнь несовершенна, того, что вы знаете, недостаточно. Вас по-прежнему пугают болезнь, самообман, несчастье, злоба, предательство, испорченность, боль, ограниченность. Если подвести итог, вы всему этому подвержены, потому что слишком невежественны, чтобы защитить себя. Если бы вы просто знали больше, вы могли бы быть здоровее и честнее. Вы бы меньше страдали. Вы могли бы распознать, противостоять и даже победить злонамеренность и зло. Вы бы не предали друга, не действовали ложно и обманно в бизнесе, политике или любви. Но ваши текущие знания не сделали вас ни совершенным, ни защищенным. Значит, они по определению недостаточны – радикально, фатально недостаточны.

Вы должны принять это, прежде чем общаться философски, вместо того чтобы убеждать, подавлять, доминировать или смешить. Вы должны принять это, прежде чем сможете терпеть разговор, в котором, говоря языком психологии, действует Слово, служащее вечным посредником между порядком и хаосом. Чтобы вести общение такого типа, необходимо уважать личный опыт ваших партнеров по беседе. Вы должны исходить из того, что они пришли к тщательным, обдуманным, искренним заключениям и, возможно, проделали работу, которая оправдывает это предположение. Вы должны поверить, что если они поделились своими выводами с вами, вы сможете избежать, по крайней мере, некоторой боли, которая сопутствует личному приобретению таких знаний, ведь приобретать знания из опыта других людей может быть быстрее и безопаснее. И еще вы должны размышлять, а не разрабатывать стратегии, ведущие к победе. Если вы не справитесь или откажетесь это делать, вы будете просто на автомате повторять то, во что уже и так верите, пытаясь это утвердить и настаивая на правоте своих убеждений. Но если в процессе общения вы размышляете, значит, вы слушаете другого человека и говорите то новое и оригинальное, что может само по себе вырасти из глубины души. Это как если бы вы слушали самого себя во время разговора точно также, как слушаете другого. Вы озвучиваете свою реакцию на информацию, которую передает говорящий. Вы сообщаете, что эта информация для вас сделала – что она в вас зародила, как изменила ваши установки, как заставила обдумывать новые вопросы. Вы сообщаете все это говорящему прямо. И тогда все эти вещи производят на него такой же эффект. Таким образом вы оба движетесь к чему-то более новому, широкому и лучшему. Вы оба меняетесь, позволяя своим старым предпосылкам умереть, сбрасывая старую кожу и обновляясь. В подобной беседе само желание правды со стороны обоих участников по-настоящему слушает и говорит. Вот почему эта беседа такая захватывающая, жизненно важная, интересная и значимая. Это ощущение смысла – сигнал из глубоких, древних частей вашего Бытия. Вы там, где вы должны быть, – одной ногой в порядке, а другой где-то в хаосе и неизвестном. Вы погружены в Дао, следуете великому Жизненному Пути. Там вы достаточно стабильны, чтобы быть в безопасности, и достаточно гибки, чтобы меняться. Там вы позволяете новой информации информировать вас – проникать в вашу стабильность, восстанавливать и улучшать ее структуры, расширять ее сферу. Там составляющие элементы вашего Бытия могут обрести более элегантную форму. Подобная беседа помещает вас в то же пространство, что и прослушивание великой музыки, причем по почти той же самой причине. Подобная беседа помещает вас туда, где души соединяются, и это место реально. Она оставляет вас с мыслями: «Это действительно того стоило. Мы действительно узнали друг друга». Маски сняты, истинные лица обнаружены.

Так что слушайте себя и тех, с кем вы говорите. Тогда ваша мудрость будет состоять не только из знания, которое уже есть, но и из постоянного поиска знаний, а это высочайшая форма мудрости. Вот почему жрица Дельфийского оракула в Древней Греции так высоко отзывалась о Сократе, который всегда искал правду. Она описывала его как мудрейшего из живущих людей, поскольку он знал, что ничего не знает. Примите как факт, что человек, которого вы слушаете, может знать что-то, чего не знаете вы.

Правило 10
Высказывайтесь точнее

Почему мой ноутбук устарел?

Что вы видите, когда смотрите на компьютер? Если точнее – на свой собственный ноутбук? Вы видите плоскую, тонкую серо-белую коробку. Менее вероятно, что вы видите что-то, на чем можно печатать и на что можно смотреть. В любом случае, даже если второй вариант восприятия тоже имеет место, то, что вы видите, – это едва ли компьютер. По воле случая эта серо-черная коробка является компьютером прямо здесь и прямо сейчас, может быть, даже компьютером дорогим. Но очень скоро она станет настолько не похожей на компьютер, что ее будет сложно даже отдать даром.

Мы все выбросим свои ноутбуки в течение следующих пяти лет, даже если они все еще будут работать идеально, даже если экраны, клавиатуры, мышки, связь с интернетом будут безупречными. Через пятьдесят лет ноутбуки начала XXI столетия будут такими же диковинками, как медные научные инструменты конца XIX века. Последние сейчас кажутся, скорее, тайными атрибутами алхимии, созданными, чтобы измерить феномен, само существование которого мы больше не признаем. Как могут высокотехнологичные машины, каждая из которых обладает большей вычислительной мощностью, чем вся космическая программа «Аполлон», утратить свою ценность за такой короткий временной период? Как могут они так быстро из волнующих, полезных и статусных машин превратиться в сложносочиненные кусочки мусора?

Дело в самой природе нашего восприятия, в зачастую невидимых связях между восприятием и основополагающей сложностью этого мира. Ваш ноутбук – это нота в симфонии текущего бытия, исполняемой оркестром необъятного размера. Это очень малая часть очень большого целого. Основная доля его возможностей находится за пределами твердой оболочки. Он работает только потому, что множество технологий сейчас гармонично играют вместе. Он питается энергосистемой, работа которой невидимым образом зависит от стабильности великого множества сложных физических, биологических, экономических и межличностных систем. Заводы, которые производят его детали, все еще в строю. Операционная система, которая обеспечивает его функциональность, основана именно на этих конкретных деталях, а не на других, которые еще только предстоит создать. Его видеооборудование поддерживает технологию, необходимую творческим людям, которые постят свой контент в Сети. Ваш ноутбук коммуницирует с определенной специфической экосистемой других девайсов и серверов. И, наконец, все это возможно благодаря еще менее очевидному элементу – социальному договору доверия, взаимосвязанному с фундаментально честными политическими и экономическими системами, которые делают реальным существование надежной электрической сети. Эта взаимозависимость части и целого, невидимая в системах, которые работают, ясно видна, когда те не работают. В коррумпированных странах третьего мира системы высшего порядка, которые позволяют работать персональным компьютерам, едва ли вообще существуют. Там линии электропередач, выключатели, розетки и все прочие предметы, которые обозначают существование подобной системы, либо вовсе отсутствуют, либо работают плохо и едва обеспечивают доставку электричества в дома и на предприятия. Это как минимум мешает воспринимать электронные и прочие девайсы, которые питаются электричеством, как отдельные, функциональные единицы, а в худшем случае такое восприятие становится и вовсе невозможным. Отчасти дело в технической недостаточности: системы попросту не работают. Но не последнюю роль тут играет и отсутствие доверия, характерное для систематически коррумпированных обществ. Говоря иными словами, то, что вы воспринимаете как свой компьютер, – это как отдельный листик на дереве в лесу, или, если еще точнее, это как ваши пальцы, легонько пробегающие по этому листику. Можно сорвать с ветки отдельный листик. Краткое время его можно воспринимать как отдельную, автономную сущность, но такое восприятие скорее все запутывает, чем проясняет. Через несколько недель листик рассыплется, растворится. Его бы и вовсе не существовало, если б не дерево. И он не сможет продолжить свое существование без дерева. Вот так наши ноутбуки соотносятся с миром. Столь многое из того, чем они являются, лежит за пределами их границ, что девайсы с экранами, которые мы держим на коленях, могут лишь поддерживать свой компьютероподобный фасад в течение нескольких коротких лет. Почти все, что мы видим и держим, устроено так же, хотя зачастую это не столь очевидно.

Инструменты, препятствия и расширение в мир

Мы предполагаем, что видим предметы и вещи, когда смотрим на мир. Но на самом деле это не так. Наши развитые системы восприятия трансформируют взаимосвязанный, сложный и многоуровневый мир, в котором мы не очень-то обжились, в вещи per se и в полезные вещи (или в их заклятых врагов – вещи, которые мешают). Это необходимое, практичное упрощение мира. Это трансформация почти бесконечной сложности вещей с помощью узкой спецификации нашей цели. Вот как точность заставляет мир разумно себя проявлять. Это далеко не то же самое, что воспринимать предметы.

Представление о том, что сначала мы видим бесполезные сущности, а потом придумываем для них значение, неверно. Мы воспринимаем значение напрямую¹⁶⁰. Мы видим полы, по которым можно ходить, двери, в которые можно войти, стулья, на которых можно сидеть. Вот почему погремушка и пенек попадают в последнюю, общую категорию, хотя объективно у них мало общего. Мы видим камни, потому что можем их кидать, и облака, потому что они могут пролиться на нас дождем, яблоки, потому что это еда, и чужие автомобили, потому что они появляются на пути и мешают нам. Мы видим инструменты и препятствия, а не предметы и вещи. Более того, мы видим инструменты и препятствия на уровне «портативного» анализа, который делает их наиболее полезными (или опасными), учитывая наши потребности, возможности и ограничения восприятия. Мир открывается нам как нечто, что можно использовать, и как нечто, по чему можно перемещаться, а не просто как нечто, что просто существует. Мы видим лица людей, с которыми говорим, потому что нам надо общаться и кооперироваться с ними. Мы не видим их микрокосмические субструктуры, их клетки или субклеточные органеллы, молекулы и атомы, которые составляют эти клетки. Не видим мы и макрокосмос, который их окружает: членов семьи и друзей, которые составляют их непосредственные социальные круги, экономику, в которую они встроены, и экологию, которая всех их включает. Наконец, что не менее важно, мы не видим их сквозь время. Мы видим их в узком, непосредственном, захватывающем сейчас, а не в окружении вчерашних и завтрашних дней, которые могут быть более важной частью этих людей, чем что бы то ни было, что ясно проявляется в текущий момент. И мы должны так видеть, иначе мы будем перегружены.

Когда мы смотрим на мир, мы воспринимаем только то, чего достаточно, чтобы сработали наши планы и действия, чтобы мы с ними справились. И живем мы как раз в этом «достаточно». Это радикальное, функциональное, бессознательное упрощение мира, и практически невозможно не принять его за сам мир как таковой. Но предметы, которые мы видим, не просто есть там, в мире, для нашего простого, прямого восприятия[12]12
  Поэтому, к примеру, нам потребовалось гораздо больше времени, чем мы предполагали, чтобы создать роботов, способных автономно функционировать в мире. Проблема восприятия гораздо более сложна, чем тот вывод, к которому нас подталкивает наш непосредственный и легкий доступ к собственному восприятию. По сути, проблема восприятия настолько сложна, что она почти фатально застопорила ранний прогресс искусственного интеллекта, когда мы обнаружили, что бестелесный абстрактный разум не может решить даже простые проблемы реального мира. Передовые специалисты, такие как Родни Брукс, еще в конце 1980-х – начале 1990-х предположили, что для того, чтобы разобрать мир на отдельные вещи, с каждой из которых можно справиться, необходимы действующие тела. И тогда революция искусственного интеллекта вернула себе уверенность и импульс.


[Закрыть]. Они существуют в сложных, многомерных взаимоотношениях друг с другом, не как самоочевидно отдельные, ограниченные, независимые предметы. Мы воспринимаем не их самих, а их функциональность, и таким образом делаем их достаточно простыми для достаточного понимания. Вот почему мы должны быть точными в своих целях. Иначе мы утонем в сложности этого мира.

Это верно даже для восприятия нами самих себя, своих собственных личностей. В силу своего восприятия мы предполагаем, что заканчиваемся у поверхности нашей кожи. Но, немного поразмыслив, мы можем понять, что это лишь предварительная граница. Когда меняется привычный для нас контекст, мы, так сказать, расширяем то, что у нас внутри, за пределы кожного покрова. Даже когда мы делаем нечто вроде бы простое, например, берем в руки отвертку, наш мозг автоматически настраивает то, что считает нашим телом, включая в это понятие инструмент¹⁶¹. С помощью окончания отвертки мы можем буквально чувствовать вещи. Когда мы протягиваем руку с отверткой, то автоматически учитываем ее длину. Мы можем исследовать укромные уголки и трещины с помощью этого расширенного окончания и понять, что именно мы изучаем. Более того, мы сразу начинаем относиться к отвертке, которую держим, как к «своей», испытываем в отношении нее собственнические чувства. Мы проделываем то же самое и с гораздо более сложными инструментами, которые используем в гораздо более сложных ситуациях.

Автомобили, которыми мы управляем, мгновенно и автоматически становятся нами. Поэтому, когда прохожий в раздражении бьет кулаком по капоту нашей машины, мы принимаем это на свой счет. Это не всегда разумно. Но если бы мы не расширяли себя с помощью машины, то не могли бы ее вести.

Границы наших «я» также раздвигаются, чтобы включить других людей – членов семьи, любимых, друзей. Мать пожертвует собой ради детей. Являются ли наши отец, сын, жена или муж более или менее неотъемлемой частью нас, чем рука или нога? Отчасти мы можем ответить вопросом на вопрос: а что или кого бы мы скорее согласились потерять? Чем или кем бы мы скорее пожертвовали, чтобы избежать другой потери?

Мы практикуемся в таком постоянном расширении, идентифицируя себя с вымышленными героями книг и фильмов. Их трагедии и триумфы быстро и убедительно становятся нашими. Преспокойно сидя в креслах, мы играем во множество альтернативных реальностей, расширяем себя экспериментальным путем, пробуем многочисленные возможные пути, прежде чем выбрать тот, на который в действительности ступим. Поглощенные вымышленным миром, мы даже можем стать тем, кого «реально» не существует. В мгновение ока в волшебном зале кинотеатра мы превращаемся в фантастических созданий. Мы сидим в темноте перед быстро мерцающими образами и становимся ведьмами, супергероями, пришельцами, вампирами, львами, эльфами или деревянными марионетками. Мы чувствуем все, что чувствуют они, и странным образом счастливы платить за эту привилегию, даже если испытываем печаль, страх и ужас.

Нечто подобное, только еще более экстремальное, происходит, когда мы идентифицируем себя не с героем некой драмы, а с целой группой, участвующей в соревнованиях. Что случается, когда любимая команда выигрывает или проигрывает важную игру со своим заклятым конкурентом? Победный гол мгновенно, в бесспорном унисоне поднимает на ноги целый стадион фанатов, прежде чем они успеют подумать. Как будто их нервные системы напрямую подключены к игре, которая разворачивается прямо перед ними. Фанаты принимают победы и поражения команды на свой счет, носят одежду с изображением своих героев, зачастую отмечают их победы и поражения больше, чем любое событие, которое «действительно» происходит в их собственной повседневной жизни. Эта идентификация проявляет себя глубоко, даже на биохимическом и неврологическом уровне. К примеру, у фанатов, «участвующих» в соревнованиях, то поднимается, то падает уровень тестостерона в соответствии с заместительным опытом побед и поражений, который они переживают¹⁶². Способность идентификации проявляет себя на каждом уровне нашего Бытия.

В зависимости от уровня патриотизма наша страна может быть не просто важна для нас. Это и есть мы. Мы можем даже пожертвовать всем своим более маленьким личным «я» в битве, чтобы сохранить неприкосновенность своей страны. На протяжении большей части истории к такой готовности умереть относились как к чему-то восхитительному и отважному, как к части человеческого долга. Парадоксальным образом это следствие не нашей агрессии, а нашей экстремальной коммуникабельности и готовности взаимодействовать. Если мы можем становиться не только собой, но и нашими семьями, командами и странами, нам легко дается взаимодействие, оно опирается на те же глубокие врожденные механизмы, которые руководят нами (и другими созданиями), чтобы мы могли защищать свои собственные тела.

Мир прост, только когда он работает

Очень сложно понять взаимосвязанный хаос реальности, просто глядя на него. Необходимо очень сложное действие, которое требует работы, возможно, половины нашего мозга. В реальном мире все смещается и меняется. Каждая гипотетически самостоятельная вещь состоит из более маленьких гипотетически самостоятельных вещей и одновременно является частью более крупных гипотетически самостоятельных вещей. Границы между уровнями и между самими вещами на этих уровнях объективно не ясны и не самоочевидны. Они должны быть установлены практично и прагматично, и они сохраняют свою пригодность только при очень узких, специфических условиях.

Сознательная иллюзия полного и достаточного восприятия поддерживает себя – например, оказывается достаточной для наших целей, – только когда все идет по плану. При таких обстоятельствах достаточно именно того, что мы видим, и нет необходимости смотреть дальше. Чтобы хорошо вести автомобиль, нам не надо понимать или даже воспринимать его сложное устройство. Скрытые сложности личных автомобилей могут вторгнуться в наше сознание, только когда устройство дает сбой, или когда мы неожиданно сталкиваемся с чем-то (или когда что-то неожиданно сталкивается с нами). Даже в случае простой механической неисправности, не говоря уже о серьезных авариях, такое вторжение всегда воспринимается, по крайней мере поначалу, как нечто тревожное. Это следствие возникшей неопределенности. Машина, как мы ее воспринимаем, это не вещь и не предмет. Это нечто, что переносит нас туда, куда мы хотим попасть. По сути, мы вообще воспринимаем ее, только когда она перестает переносить нас, перестает ездить. Только когда машина внезапно останавливается или попадает в аварию и ее нужно оттолкать на обочину дороги, мы вынуждены постигать и анализировать бесконечное количество частей, от которых зависит «машина как вещь, которая ездит».

Когда машина выходит из строя, мгновенно проявляется наша некомпетентность в знании ее сложного устройства. У этого обстоятельства есть как практические последствия (мы не можем поехать туда, куда собирались), так и психологические: спокойствие духа исчезает вместе с нашим транспортным средством. Как правило, нам приходится обратиться к экспертам, у которых есть гаражи и мастерские, чтобы они восстановили функциональность нашего транспорта, а заодно и простоту нашего восприятия. Получается, что механик выступает для нас в роли психолога. Именно тогда мы можем осознать (хоть и редко это всерьез обдумываем) ошеломительно низкое качество нашего видения и, соответственно, неадекватность нашего понимания. В момент кризиса, когда наша вещь перестает работать, мы обращаемся к тем, чья компетентность намного превосходит нашу, чтобы восстановить совпадение между желаемым и действительным. Это значит, что поломка машины также может заставить нас противостоять неопределенности более широкого социального контекста, который обычно невидим, частью которого являются машина и механик. Преданные своим транспортным средством, мы сталкиваемся с неизвестным. Не пора ли менять автомобиль? Не ошибся ли я, когда его купил? Компетентен ли механик, честен ли он, можно ли на него положиться? Можно ли доверять гаражу, в котором он работает? Иногда нам также приходится размышлять о чем-то худшем, причем более широком и глубоком: может, дороги стали слишком опасными? Может, я стал (или всегда был) некомпетентным? Может, я стал слишком рассеянным и невнимательным? Или слишком старым? Ограниченность восприятия нами вещей и самих себя проявляется, когда из строя выходит то, от чего мы обычно зависим в нашем упрощенном мире. Тогда более сложный мир, который всегда существовал, который был невидим и который так удобно было игнорировать, заявляет о своем присутствии. И огражденный сад, который мы архетипично населяем, обнаруживает своих скрытых, но вечно живых змей.