Текст книги "Распутин. Воспоминания дипломатов"

Гвардейские части, в которых организаторы успели подготовить себе единомышленников: Павловский полк в казармах на Марсовом поле, Преображенский полк в казармах у Зимнего Дворца, Измайловский полк в казармах у Обводного канала, гвардейские казаки в казармах за Александро-Невской Лаврой, наконец, эскадрон гусарского императорского полка, входящий в состав гарнизона Царского Села.

Все происходившее в казармах почти тотчас стало известно «охранке». Белецкому поручено было произвести расследование в связи со следствием, которое он продолжал по делу Распутина; главным его сотрудником в розысках является жандармский полковник Невдалов, начальник охраны особы императора, недавно заменивший генерала Спиридовича.

Суббота, 6 января 1917 г.

Об убийстве Распутина продолжают циркулировать самые противоречивые, самые фантастические версии. Тайна тем более непроницаема, что с первого же часа императрица лично поручила вести следствие Белецкому, бывшему директору департамента полиции, знаменитому Белецкому, теперь сенатору; он тотчас приступил к делу с начальником «охранки» жандармским генералом Глобачевым и его ловким помощником, полковником Кирпичниковым. Требуя, чтобы все полномочия «охранки» были сосредоточены в руках Белецкого для ведения следствия, царица энергично повторяла: «Я доверяю ему одному, я поверю лишь тому, что мне скажет он один…».

Из двух различных источников, из коих один очень интимный, я получил в итоге сведения, дающие мне возможность восстановить главные фазы убийства. Меня уверяют, что эти подробности совпадают с фактами, установленными в настоящее время полицейским следствием.

Драма произошла в ночь с 29 на 30 декабря во дворце князя Юсупова, на Мойке № 94.

До тех пор у Феликса Юсупова были с Распутиным лишь весьма неопределенные отношения. Чтоб заманить его к себе в дом, он прибег к довольно неэлегантной уловке; 28 декабря он отправился к «старцу» и сказал ему:

– Моя жена, прибывшая вчера из Крыма, безумно хочет с тобой познакомиться. И она хотела бы видеть тебя совершенно интимно, чтоб спокойно поговорить с тобой. Не хочешь ли прийти завтра ко мне домой выпить чашку чаю? Ты приходи попозже, так в половине двенадцатого, потому что у нас будет обедать моя теща, но к этому времени она уже уедет.

Мысль завязать сношения с очень красивой княгиней Иреной, дочерью в. к. Александра Михайловича и племянницей императора, сейчас же раззадорила Распутина, и он обещал прийти. Впрочем, вопреки уверению Юсупова, княгиня Ирена еще в Крыму.

На следующий день, 29 декабря, около 11 час. вечера, все заговорщики собрались во дворце Юсупова в одном из салонов верхнего этажа, где был сервирован ужин. Князя Феликса окружали в. к. Дмитрий, депутат Пуришкевич, капитан Сухотин и польский медик доктор Станислав Лазоверт, прикомандированный к одной из крупных военных санитарных организаций. Что бы ни рассказывали, никакой оргии в этот вечер во дворце Юсупова не было; на собрании не было ни одной женщины: ни княгини Р., ни г-жи Д., ни графини П., ни танцовщицы Коралли.

В четверть двенадцатого князь Феликс отправился в автомобиле к Распутину, который живет на Гороховой № 69, приблизительно километрах в двух от Мойки.

Юсупов ощупью поднялся по лестнице к Распутину, так как свет в доме был уже погашен, а ночь была темная. В этом мраке он плохо ориентировался. В тот момент, когда он звонит, он боится, что ошибся дверью, может быть, этажом. Тогда он мысленно произносит: «если я ошибусь, значит, судьба против меня и Распутин должен жить».

Он звонит, Распутин сам открывает ему дверь; за ним следует его верная служанка Дуня.

– Я за тобой, отец, как было условлено. Моя машина внизу.

И в порыве сердечности он по русскому обычаю звонко целует «старца».

Тот, охваченный инстинктивным недоверием, насмешливо восклицает: «Ну, и целуешь же ты меня, милый!.. Надеюсь, это не иудино лобзание… Ну, пойдем… Ступай вперед! Прощай, Дуня…».

Через десять минут, т. е. около полуночи, они вышли из автомобиля у дворца на Мойке.

Юсупов вводит своего гостя в небольшой аппартамент нижнего этажа, выходящий в сад. В. к. Дмитрий, Пуришкевич, капитан Сухотин и доктор Лазоверт ожидают в верхнем этаже, откуда доносится время от времени звук граммофона, исполняющего мотивы танцев.

Юсупов говорит Распутину:

– Моя теща еще наверху с несколькими нашими знакомыми молодыми людьми, но все они собираются уходить. Моя жена при соединится к нам, как только они уйдут… Сядем.

Они усаживаются в большие кресла и беседуют об оккультизме и некромантии.

«Старец» никогда не нуждается в стимуле, чтоб говорить без конца о подобных вещах. К тому же он сегодня вечером в ударе; глаза его сверкают и вид у него очень самодовольный. Чтобы встретить молодую княгиню Ирену во всеоружии всех своих средств обольщения, он надел свой самый лучший костюм, костюм знаменательных дней: на нем широкие бархатные шаровары, запущенные в высокие, новые сапоги, белая шелковая рубаха, украшенная голубой вышивкой, наконец, пояс из черного сатина, расшитый золотом, подарок царицы.

Между креслами, в которых развалились Юсупов и его гость, заранее помещен был круглый стол, на котором расставлены две тарелки пирожных с кремом, бутылка мадеры и поднос с шестью стаканами.

Пирожные, поставленные возле Распутина, были отравлены цианистым калием, доставленным врачем Обуховской больницы, знакомым князя Феликса. Каждый из трех стаканов стоящих возле этих пирожных содержит по три дециграмма цианистого калия, растворенного в нескольких каплях воды; как ни кажется слабой это доза, она однако, огромна, потому что уже доза в четыре пентаграмма смертельна.

Едва началась беседа, Юсупов небрежно наполняет по стакану из каждой серии и берет пирожное с ближайшей к нему тарелки.

– Ты, значит, не пьешь, отец Григорий? – спрашивает он «старца».

– Нет, мне пить не хочется.

Они продолжают оживленную беседу о чудесах спиритизма, колдовства и ворожбы.

Юсупов во второй раз предлагает Распутину выпить вина, съесть пирожное. Новый отказ.

Но так как часы бьют час ночи, Гриша внезапно раздражается и грубо кричит.

– Да что же это жена твоя не идет… Знаешь, я ждать не привык. Никто не позволяет себе заставлять меня ждать, никто… даже сама императрица.

Зная, как вспыльчив Распутин, князь Феликс примирительно бормочет:

– Если через несколько минут Ирены здесь не будет, я пойду за ней.

– Ты хорошо сделаешь; потому что становится здесь скучно.

С развязным видом, но со сдавленной глоткой Юсупов пытается возобновить беседу. Внезапно «старец» выпивает свой стакан. И, щелкнув языком, говорит:

– Марсала у тебя знатная. Я б еще выпил.

Машинально Юсупов наполняет не протянутый Гришкой стакан, а два других стакана с цианистым калием.

Распутин хватает и единым духом выпивает стакан. Юсупов ждет, что жертва свалится в обмороке.

Но яд все не оказывает действия.

Третий стакан. Все никакого действия.

Убийца, обнаруживший до этого момента замечательное хладнокровие и непринужденность, начинает волноваться. Под тем предлогом, что он идет за Иреной, он выходит из салона и поднимается на верхний этаж, чтоб посоветоваться со своими сообщниками.

Совещание продолжается недолго: Пуришкевич энергично высказывается за ускорение развязки.

– Не то, – заявляет он, – негодяй от нас уйдет. И так как он наполовину, по крайней мере, отравлен, мы подвергнемся всем последствиям убийства, не получив от него никакой пользы.

– Но у меня нет револьвера, – возражает Юсупов.

– Вот мой револьвер, – отвечает в. к. Дмитрий.

Юсупов опять сходит в нижний этаж, держа револьвер в. к. в левой руке за спиной.

– Моя жена в отчаянии, что заставила тебя ждать, – говорит он; – ее гости только что ушли: она сейчас придет.

Но Распутин едва слушает его; он ходит взад и вперед, отдуваясь и рыгая. Цианистый калий действует.

Юсупов, однако, не решается воспользоваться своим оружием. А если он промахнется… Хрупкий и изнеженный, он боится напасть открыто на коренастого мужика, который мог бы раздавить его одним ударом кулака. Однако нельзя терять больше ни одной минуты. С секунды на секунду Распутин может заметить, что он попал в ловушку, схватить своего противника за горло и спастись, переступив через его труп.

Совершенно овладев собой, Юсупов говорит:

– Так как ты на ногах, пройдем в соседнюю комнату. Я хочу тебе показать очень красивое итальянское распятие эпохи Ренессанса, которое я купил.

– Да, покажи его мне, никогда не мешает посмотреть изображение нашего распятого Спасителя.

Идут в соседнюю комнату.

– Вот, посмотри, на этом столе, – сказал Юсупов. – Не прав да ли, красиво?

В то время, как Распутин склоняется над святым изображением, Юсупов становится слева и почти в упор два раза стреляет ему в бок.

Распутин издает крик:

– Ах!

И всей своей массой падает на пол.

Юсупов наклоняется над телом, щупает пульс, осматривает глаз, подняв веко, и не констатирует никаких признаков жизни. На выстрел сверху быстро сходят сообщники. В. к. Дмитрий заявляет:

– Теперь надо поскорей бросить его в воду… Я пойду за своим автомобилем.

Его спутники поднимаются опять на верхний этаж, чтобы сговориться относительно перевозки трупа. Минут десять спустя Юсупов входит в салон нижнего этажа посмотреть на свою жертву. И в ужасе отступает.

Распутин наполовину поднялся, опираясь на руки. В последнем усилии он выпрямляется, опускает свою тяжелую руку на плечо Юсупова и срывает с него эполет, выдохнув в последнем усилии слова:

– Негодяй! Завтра ты будешь повешен… Потому что я все расскажу императрице.

Юсупов с трудом вырывается, бегом спасается из салона, поднимается на верхний этаж. И бледный, покрытый кровью, прерывающимся голосом, кричит своим сообщникам:

– Он еще жив… Он говорил со мной…

Затем он сваливается в обмороке на диван. Пуришкевич хватает его своими сильными руками, встряхивает, поднимает, берет у него его револьвер и вместе с другими заговорщиками сходит в аппартамент нижнего этажа.

Распутина уже больше нет в салоне. У него хватило энергии открыть двери в сад, и он ползет по снегу.

Пуришкевич посылает ему одну пулю в затылок, другую в спину, и в это время Юсупов, взбешенный, рыча бежит за бронзовым канделябром и наносит им жертве несколько страшных ударов по черепу.

Четверть третьего утра.

В этот момент к садовой калитке подъезжает в автомобиле в. к. Дмитрий.

С помощью надежного слуги заговорщики одевают Распутина в шубу надевают ему даже галоши, чтобы во дворце не оставалось никаких вещественных доказательств, и кладут тело в автомобиль, в который быстро садятся в. к. Дмитрий, доктор Лазоверт и капитан Сухотин.

Затем, под управлением Лазоверта, автомобиль полным ходом несется к Крестовскому.

Капитан Сухотин еще накануне обследовал берега. По его указаниям автомобиль останавливается у небольшого моста, ниже которого скорость течения нагромоздила льдины, разделенные полыньями. Там не без труда трое сообщников проносят тяжеловесную жертву к краю проруби и сталкивают в воду. Но материальная трудность операции, густой ночной мрак, пронзительный вой ветра, страх быть захваченными врасплох, нетерпение покончить со всем до крайности напрягают их нервы. И они не замечают, что, сталкивая труп за ноги, они уронили одну галошу, которая затем осталась на льду; нахождение этой галоши три дня спустя и открыло полиции место погружения трупа в воду.

Между тем как на Крестовском острове совершалась эта гробовая работа, произошел инцидент во дворце на Мойке, где князь Феликс и Пуришкевич, оставшись одни, заняты были поспешным уничтожением следов убийства.

Когда Распутин покинул свою квартиру на Гороховой, агент «охранки» Тихомиров, которому обычно поручалась охрана «старца», тотчас стал дежурить у дворца Юсупова. Начало драмы, несомненно, ускользнуло от его внимания.

Но если он не мог слышать первых револьверных выстрелов, ранивших Распутина, он явственно слышал выстрел в саду. Обеспокоенный, он поспешил предупредить полицейского пристава соседнего участка. Когда они оба вернулись, они видели, как автомобиль выехал из ворот дворца Юсупова и понесся с бешеной скоростью к Синему мосту.

Полицейский пристав хочет войти во дворец. Но дворецкий князя принимает его на пороге и говорит ему:

– То, что произошло, вас не касается. В. к. Дмитрий доложит завтра, кому следует. Уходите.

Энергичный пристав проникает в дом. В вестибюле он встречает Пуришкевича, который ему заявляет:

– Мы только что убили человека, позорившего Россию.

– Где труп?

– Этого вы не узнаете. Мы дали клятву сохранить абсолютную тайну обо всем, что произошло.

Пристав поспешно возвращается в участок на Морской и телефонирует полковнику Григорьеву, полицеймейстеру 2-й части. Не прошло получаса, как градоначальник, генерал Балк, командующий отдельным корпусом жандармов, генерал граф Татищев, начальник «охранки» генерал Глобачев, наконец, директор департамента полиции Васильев прибыли в Юсуповский дворец.

Понедельник, 8 января 1917 г.

По высочайшему повелению в. к. Дмитрий сослан в Персию, в Казвин, где он будет состоять при главном штабе одной из действующих армий. Князь Феликс Юсупов выслан в свое имение в Курской губернии. Что касается Пуришкевича, то престиж, которым он пользуется в реакционной партии как один из вождей «черной сотни», привел императора к мысли, что его опасно было бы трогать: он оставлен на свободе; но на следующий день после убийства он выехал на фронт, где за ним следит военная полиция.

Мысль убить Распутина возникла в уме Феликса Юсупова, по-видимому, в середине ноября. В это время он говорил об этом с одним из лидеров кадетской партии, блестящим адвокатом Василием Маклаковым; но в то время он рассчитывал убить «старца» через наемных убийц, а не действовать самому. Адвокат благоразумно отговорил его от такого способа: «Негодяи, которые согласятся убить Распутина за плату, лишь только получат от вас задаток, пойдут предать вас “охранке”. Озадаченный Юсупов спросил: “Неужели нельзя найти надежных людей?”. На что Маклаков остроумно ответил: “Не знаю, я не содержу бюро убийц”».

Только 2 декабря Феликс Юсупов решил окончательно действовать лично.

В этот день он находился в ложе против трибуны на публичном заседании Думы. Пуришкевич только что поднялся на трибуну и громил в страшном обвинительном акте «закулисные силы, позорящие Россию». Когда перед взволнованной аудиторией оратор воскликнул: «Встаньте, господа министры! Поезжайте в Ставку; бросьтесь к ногам государя; имейте мужество сказать ему, что народный гнев растет, и что темный мужик не должен дальше править Россией!». Юсупов трепетал от сильного волнения. Г-жа П, сидевшая возле него, видела, как он побледнел и задрожал.

На следующий день он отправился к Пуришкевичу. Взяв с него слово сохранить все в абсолютной тайне, он рассказал ему, что с некоторого времени ведет знакомство с Распутиным с целью проникнуть в интриги, которые затеваются при Дворе, и что он не останавливается ни перед какой лестью, чтобы овладеть доверием Распутина; ему это чудесно удалось, потому что он только что узнал от самого «старца», что сторонники царицы готовятся свергнуть Николая II, что цесаревич Алексей будет объявлен императором под регенством матери и что первым актом нового правительства будет предложение мира германской империи. Затем, видя, что его собеседник поражен этим разоблачением, он открыл ему свой проект убить Распутина и заключил: «Я хотел бы иметь возможность рассчитывать на вас, Владимир Митрофанович, чтобы освободить Россию от страшного кошмара, в котором она мечется». Пуришкевич, у которого пылкое сердце и скорая воля, с восторгом согласился. В один момент они составили программу засады и установили для выполнения дату 29 декабря.

23 марта 1917 г.

Вчера вечером гроб Распутина был тайно перенесен из царскосельской часовни в Парголовский лес, в пятнадцати верстах от Петрограда. Там на прогалине несколько солдат под командой саперного офицера соорудили большой костер из сосновых ветвей. Отбив крышку гроба, они палками вытащили труп, так как не решались коснуться его руками вследствие его разложения и не без труда втащили его на костер. Затем все полили керосином и зажгли. Сожжение продолжалось больше шести часов, вплоть до зари. Несмотря на ледяной ветер, на томительную длительность операции, несмотря на клубы едкого зловонного дыма, исходившего от костра, несколько сот мужиков всю ночь толпами стояли вокруг костра, боязливые, неподвижные, с оцепенением растерянности наблюдая святотатственное пламя, медленно пожиравшее мученика «старца», друга царя и царицы, «божьего человека».

Когда пламя сделало свое дело, солдаты собрали пепел и погребли его под снегом.

Джордж Бьюкенен

Мое знакомство с царской семьей началось за 16 лет до моей посольской миссии в Петербурге, когда я был назначен «charge d'affaires» к брату царицы, великому князю Гессенскому. Принцесса Аликс – под этим именем все знали царицу до ее замужества – была тогда красивой девушкой, несколько робкой и сдержанной. У нее было замечательное лицо, принимавшее по временам мрачное и патетическое выражение, которое Коппе воспроизвел на портрете, нарисованном им вскоре после ее замужества. Я вспоминаю, что, увидев впервые гравюру этого портрета, я заметил, что что-то в нем говорит о грядущей трагедии.

Впервые я имел честь быть представленным царю в 1896 г., когда их величества гостили в Дармштадте. Это было во время антракта парадного спектакля в придворном театре, и при обычных обстоятельствах подобное представление не смутило бы меня. Но лорд Салисбери дал мне поручение довольно деликатного свойства, и я боялся, что мне не удастся сказать все необходимое в течение пятиминутного разговора. Во время недавнего посещения императором Бальмораля лорд Салисбери говорил с ним об армянском вопросе, стоявшем тогда очень остро, и царь Николай, собравшийся посетить Париж, обещал сообщить ему через английского посла о результате разговоров, которые он предполагал иметь по этому вопросу с членами французского правительства.

<…>

Осенью следующего года царь и царица провели несколько недель с великим князем и его супругой в Вольфсгартене, и меня несколько раз приглашали туда или в Дармштадтский теннис-клуб, куда царь иногда приходил играть, в то время как царица сидела и наблюдала за играющими. Царь принял меня также и в частной аудиенции, где мы беседовали с ним о самых разнообразных предметах. Он начал с тенниса, перешел на охоту, рассказав об оленях, буйволах и диких кабанах, на которых он недавно охотился в Польше, о том, что самое большое число фазанов, которое он настрелял в один день, – это 1400 штук, что, по его мнению, совершенно достаточно. Когда разговор принял более политический характер, я заметил, что, согласно германской прессе, британское правительство преследует дальновидную макиавеллистскую политику с целью вызвать европейскую войну между тем как, если говорить правду, у него вовсе нет определенной политики и оно не имеет обыкновения заглядывать далеко вперед. Царь засмеялся и сказал, что одним из недостатков парламентского образа правления является то обстоятельство, что политика сегодняшнего правительства может быть совершенно изменена завтрашним. <…>

По поводу того, что я упомянул о германской прессе, царь заметил, что ему чрезвычайно интересно читать мнение людей о нем и его правительстве. Затем он спросил меня, как подвигается дело на индийской границе, и, после моего ответа, что там постепенно водворяется порядок, продолжал говорить о наших отношениях в Азии. <…> Он боялся, однако, что английское общественное мнение мало подготовлено к тому, чтоб видеть Англию и Россию соседями, хотя, как он с радостью отмечает, старое предубеждение против его отечества постепенно исчезает. Последнюю часть аудиенции царь провел в рассказах о Клондайке и сибирских рудниках, о своем путешествии по Сибири, о климате и растительности последней.

Когда я прощался с его величеством, я совсем не предвидел, сколько аудиенций я буду иметь у него в дальнейшем и что мне придется говорить с ним таким языком, каким ни один посол не говорил с самодержавным государем. Однако то обстоятельство, что царь и царица лично знали мою жену и меня, было значительным нашим преимуществом, когда мы приехали в Петербург.

На официальных торжествах, за исключением новогоднего приема депутатов, царь редко вступал в разговор с послами. Он только здоровался с ними, а затем переходил от одной группы русских к другой, разговаривая кое-с-кем. Однажды, это было в 1911 г. на обеде в Петергофе в честь сербского короля, я очутился в довольно неловком положении. Я был единственным из приглашенных послов, так как на этом обеде предполагалась моя встреча с принцем Артуром Коннаутским, бывшим в то время с визитом у царской семьи. В последний момент, однако, царь сказал его королевскому высочеству, что обед для него будет неинтересен и что пусть он лучше пойдет на охоту. Этим самым отпадал всякий резон моего присутствия на обеде. После обеда ко мне подошел один из камер-юнкеров и предложил мне стать у стены комнаты, мимо которой должен был пройти его величество, без сомнения желавший поговорить со мной. Я согласился; но его величество прошел, не обратив на меня внимания; тогда мой друг поставил меня на другое место, где я мог бы попасться на глаза царю, но опять неудачно. Так как он хотел повторить этот опыт в третий раз, я заметил, что, если царю угодно поговорить со мной, он пришлет за мной, но я за ним бегать не буду. Только перед самым отъездом царь мимоходом пожал мне руку и пожелал доброй ночи. Он забыл, отправляя принца Артура на охоту, что я приглашен к обеду, и поэтому был несколько изумлен моим присутствием.

Только раз я имел мужество подойти к государю на публичном торжестве и заговорить с ним первым. Это было во время войны, на торжестве спуска на воду боевого крейсера. Его величество стоял один, наблюдая за предварительными приготовлениями, и так как мне нужно было передать ему кое-что частным образом, я подошел к нему и заговорил. Он принял меня очень милостиво и разговаривал со мною до начала церемонии.

Любопытно, что, несмотря на старинный церемониал и традиционный этикет императорского двора, с послами иногда обращались как со слугами, даже настолько, что на собрании послов вскоре по моем прибытии старейшине было поручено войти с представлением по этому поводу. Согласно установившемуся для таких случаев обычаю, посланник, приглашенный на завтрак или обед во дворце, завтракает или обедает за одним столом с государем. Поэтому, получив накануне моей первой аудиенции телефонное сообщение из Царского, что я приглашен к завтраку, я, естественно, предположил, что буду завтракать с царской семьей. Я, однако, ошибся, так как по окончании аудиенции меня посадили за один стол с придворными. Тогда я ничего не сказал, считая, что вновь испеченному посланнику не подходит быть слишком щепетильным.

На следующий год, будучи приглашен в Царское для представления его величеству членов только что прибывшей британской делегации, я опять, несмотря на мои попытки отказаться, должен был завтракать с придворными. Так как мои коллеги сговорились со мною не принимать таких приглашений в будущем, я счел момент подходящим для протеста. Поэтому тотчас же после завтрака поговорил с главным церемониймейстером. Я сказал ему, что он поставил меня в очень затруднительное положение. Я являюсь во дворец в качестве официального британского посла, и он отлично знает, что по этикету в подобных случаях не принято приглашать меня завтракать с придворными. Поэтому я выразил надежду, что в будущем такие приглашения повторяться не будут и что он постарается устроить так, чтоб я сейчас же после аудиенции возвращался в Петербург. Граф Гендриков должен был согласиться, что я прав, и в дальнейшем для меня всегда на станции в Царском был готов специальный поезд, которым я и возвращался в город.

До революционного восстания, последовавшего за японской войной, царская семья жила сравнительно уединенно в Царском Селе, выезжая в Петербург только в тех случаях, когда государственные дела или религиозные церемонии требовали их присутствия. Двор также не принимал участия в светской жизни столицы, и пышные балы, которыми славился Зимний дворец, отошли в область преданий. Время от времени, например, во время празднования трехсотлетия дома Романовых, ставились парадные представления в опере. Театр имел тогда замечательный вид: партер представлял сплошную массу блестящих мундиров, а ложи были заполнены изящно одетыми дамами, сияющими драгоценностями.

За все время моей дипломатической службы в Петербурге Зимний дворец был открыт, помимо новогодних приемов и крещенского водосвятия, только один раз. Зимой 1913–1914 г.г. главы посольств и видные члены русского общества были приглашены на представление «Парсифаля» в закрытом театре Эрмитажа, построенном императрицей Екатериной. Это был во всех отношениях прекрасный спектакль, которым могла гордиться сама великая Екатерина. Я не музыкален, и впоследствии императрица Мария и молодые великие княжны упрекали меня в том, что я мирно проспал весь спектакль; но, как я уверял их, я закрыл глаза, чтоб лучше слушать музыку. Однако обед, поданный в Зимнем дворце в одном из антрактов, не оправдал тех ожиданий, которые возлагались на него, по слухам о великолепии подобных празднеств в прошлом. Ни по внешности, ни с гастрономической точки зрения его нельзя сравнить с государственными банкетами в Букингемском дворце.

В уединении Царского императорская семья вела простую домашнюю жизнь, которая исключала для посторонних возможность проникнуть в их счастливый семейный круг. Они мало принимали, и я очень редко имел счастье завтракать или обедать с царской семьей.

Об императрице Марии я могу сказать совершенно другое. Ее величество любила принимать у себя, и хотя после смерти Александра III она не вела широкого образа жизни, она часто оказывала мне честь приглашением запросто к ней на завтрак. Мне пришлось несколько раз обсуждать с ее величеством внутреннее положение, причинявшее ей, по мере продолжения войны, все растущее беспокойство. Она вполне сознавала опасность направления, принятого царем, и не раз рекомендовала умеренность. Если бы ее советы были приняты, Россия, быть может, избегла бы многих страданий. Но судьба решила иначе.

Среди других членов царской семьи первое место занимала великая княгиня Мария Павловна, вдова великого князя Владимира. В своих дворцах в Петербурге и в Царском ее императорское высочество имела свой небольшой собственный Двор. Выражаясь светски, он являлся миниатюрной копией царского Двора, пока последний не был сведен почти на нет благодаря уединенной жизни царской семьи. Гранд-дама в лучшем смысле этого слова, не слишком требовательная в вопросах придворного этикета, великая княгиня была великолепна в роли хозяйки, ведущей придворный прием.