Текст книги "Три пятнадцать"

Бугай мерзко захохотал.

– Мамина кредитка, – повторил он, словно запоминая концовку классного анекдота. Потом его жуткий горящий взгляд упал на меня. Торчков я в школе уже встречала, но тут был не кайф. Таких глаз я не видела никогда. Теперь, когда он повернулся ко мне лицом, я разглядела целую россыпь прыщей с коростами! Похоже, он их давил. Пригвоздив меня взглядом, обращался он по-прежнему к Роджеру: – Да, сынок, беги к гребаному банкомату, а я с твоей подружкой посижу.

Бугай улыбнулся, и его жуткие серые зубы блеснули в тусклом свете торшера за моей спиной. Я сделала шаг назад, но тот все наступал на меня. Еще шаг – и моя спина уперлась в стену. Справа теперь был торшер, слева – подлокотник дивана. Пистолет бы сейчас! Почему, ну почему я оставила его в коробке, коробку в мешочке, а мешочек – в застегнутом на молнию рюкзаке? Пистолет мне нужен сейчас, немедленно! Тут я вспомнила, что ни разу не проверяла, заряжен ли он. Черт, я ведь даже не знала, как проверять!

Бугай потянулся ко мне, и я вздрогнула, но он лишь дернул меня за волосы, чуть ли не по-дружески, словно лошадь за гриву. От его руки пахло горелыми спичками. У меня аж дыхание перехватило.

– Прекратите! – отмахнувшись, пискнула я.

Горящие глаза по-прежнему буравили меня, но обращался он по-прежнему к Роджеру:

– Строптивая штучка, да, сынок? Так ты дерзких любишь? Норовистых?

– Прекратите! – запоздалым эхо повторил за мной Роджер.

Пистолет оттягивал рюкзак, словно гиря. Вытаскивать его долго. Я хотела обмануть громилу, соврать, что деньги у меня в рюкзаке, точнее, в рюкзаке велюровый мешок, в мешке коробка, а в ней деньги. Только воняющая горелыми спичками рука снова приблизилась. Он меня не тронет. Ни за что! Я сильно, что было мочи, шарахнула его рюкзаком, используя тяжесть лежащего на дне пистолета.

Он поймал рюкзак одной ручищей и швырнул Роджеру. Жуткие глаза горели, этот тип не боялся ничего. Он приблизился, и теперь я не видела даже Роджера, но отчаянно надеялась, что он сообразит вытащить пистолет. Бугай заслонил собой все на свете.

«Это наркотики, – думала я. – Такой была Лиза. Такой я не должна стать ни в коем случае».

На миг я словно отрешилась от жуткой сцены и поняла, что все занудные проповеди, которыми меня без конца долбали Босс и Лиза, совершенно правильные и никакая не лажа. Наркотики и впрямь смерть, и мне впрямь нельзя шляться где попало с мальчишками. Хотелось заорать, что я все поняла, суперважный урок усвоила, а теперь, пожалуйста, пусть кто-нибудь придет за мной и скажет: «Ну, Мози, раз ты увидела страшную правду, нам пора домой».

Никто не пришел, а жуткая ручища снова потянулась ко мне. Я поднырнула под нее и бросилась бежать. Увы, не туда – не к входной двери, а в коридор. Впрочем, я была готова бежать куда угодно, лишь бы подальше от этого мужика. «Прекратите! Прекратите!» – вопил Роджер, только где он, я не знала. По-обезьяньи длинная ручища схватила меня за запястья и оторвала от пола. Я пиналась, болтала ногами в воздухе, вопила. Где-то сзади вопил Роджер. Вонючая рука залепила мне нос и рот. Я едва дышала, а укусить мужика боялась.

Наконец Роджер проорал нечто членораздельное:

– Я копов вызову!

Бугай заржал. Он поволок меня в коридор и даже не обернулся. Я беспомощно дрыгала ногами.

– А я тебе шею сверну. Заткнись, сопляк, и радуйся, что я вместо бабла возьму натурой.

Я билась, словно рыба, – что угодно, только бы вырваться! «А если трусы обоссать?» – подумала я и едва не захохотала: это же сюр, полный сюр! Только звериные глаза бугая без обиняков говорили: он и в обоссанных трусах меня изнасилует. К моей заднице прижималось что-то тугое и горячее. Неужели это его член? Я извивалась как бешеная, но громиле это все было как слону дробина. Я задыхалась и кричать не могла. Ладонь скользнула с моего рта вниз, к груди.

– Слушай, да тут и хватануть-то не за что! – на ходу бросил он Роджеру, будто пожаловался. Будто Роджер мог бы привести что получше.

Я пиналась изо всех сил, целясь в голень. Бесполезно! Сейчас все случится, а я ничего не могу поделать.

Тут послышался голос Роджера:

– Отпусти ее, не то буду стрелять. Спину тебе всю расстреляю.

Бугай замер. Руку он с моей груди не убрал, будто позабыл о ней, и ладонь его жгла мне кожу, как кислота, разъедая одежду. Обернувшись, бугай превратил меня в живой щит. «Зиг» ходуном ходил в руках Роджера, а я завороженно смотрела в дрожащую черную дыру. Дергаться расхотелось.

Пауза казалась бесконечной. Я не сводила глаз с черной дыры, гостиную вместе с остальным миром накрыла жуткая тишина. Тут мужик бросил меня Роджеру, словно невесомую бумажку. Я приземлилась на корточки, поползла прочь от бешеного идиота и снова прижалась спиной к стене между диваном и торшером. Бугай медленно приблизился к Роджеру. В безумном наркоманском лице не было ни капли страха. Пальцы Роджера побелели: он снова и снова жал на спусковой крючок, но снова и снова ничего не получалось. Бугай вырвал у него «Зиг» и отшвырнул к коридору. Теперь гора мяса стояла между нами и пистолетом.

– Говнюк безмозглый, ты же про предохранитель забыл! – процедил бугай и мерзко улыбнулся. – Обожаю малолетних богатеньких дебилов.

Он взмахнул ручищей и шарахнул Роджеру по лицу. Роджер повалился на спину, а я, оправившись от шока, заорала во все горло, потом схватила первое, что попалось под руку. Под руку попался торшер. Сжав его, словно биту, я с диким криком бросилась на бугая и дважды ему врезала, прежде чем он вцепился в торшер и дернул так сильно, что снова оторвал меня от пола. Торшер я выпустила, но вопить не перестала. Тут мимо моего уха что-то просвистело. Роджер успел подняться и швырял в бугая тарелки с журнального столика. Тот пригнулся – и первая тарелка с оглушительным грохотом разбилась о стену. Вторая с мясистым шлепком угодила мужику в предплечье. Роджер тоже кричал, но что именно, я не разобрала. Бугай оглушительно заржал и двинулся ко мне сквозь шквал стаканов. Я хотела отползти, но бугай встал на четвереньки, схватил меня за лодыжку и поволок к себе.

Тут мир взорвался с самым жутким бах! в истории, которое сотрясло воздух и гремело, гремело, гремело. От такого бах! казалось, крышка и миру, и всем нам.

Вошедшая в гостиную женщина подняла с пола «Зиг» и, держа дулом вверх, заставила мир вздрогнуть от его жуткого грохочущего голоса.

Мы все замерли – все, кроме нее. Она терла глаза свободной рукой, сонная, а с раскуроченного выстрелом потолка мелким дождем сыпалась штукатурка.

– Мать твою, Джанелль! – процедил бугай, отпустил мою лодыжку и выпрямился.

У меня сердце едва билось, все волосы и волоски стояли дыбом, а расправивший плечи громила смотрел на женщину чуть ли не с досадой.

Женщина убрала руку от лица, и все вокруг поблекло и перестало существовать. «Ох блин!» – прошептал за моей спиной Роджер. Значит, он тоже заметил.

Это была я, старая, жуткая, страшная я. У тонких редких волос тот же оттенок, что у моих, у облепленного коростой носа та же форма, что у моего. Мои губы кривились в моей же гримасе раздражения. Серая кожа слишком туго обтягивала мои скулы. Это была я.

Застыв с бонгом в поднятой руке, готовый швырнуть его, словно стеклянное копье, Роджер таращился на женщину, и его рука медленно опускалась. Я тоже буравила ее глазами, но она видела лишь мерзкого бугая.

– Че за хрень творится в моем гребаном доме? – прокаркала женщина грубым, сиплым голосом. – Че? А? Ты же заставил меня выстрелить. Если шлюха-соседка слышала, мигом копов сюда пригонит. Чак, собери добро и вынеси через черный ход. – Тут она повернулась к нам с Роджером: – А кто…

Она глянула на меня, и ее скрипучий голос застрял в горле. Она смотрела, смотрела и смотрела на меня моими глазами. Она пыталась что-то сказать, но слова тонули в хрипе. Пистолет задрожал в костлявых пальцах, она опустила руки, и дуло уставилось в пол. Из моря хрипа выплыли два слова:

– Джейн Грейс?

– Нет! – чересчур громко и поспешно выпалила я.

– Джейн Грейс, – повторила она. На сей раз это был не вопрос.

– Нет! Нет, я просто девочка.

– Че такое, Джанелль? – поинтересовался жуткий бугай.

Женщина на секунду отвела взгляд.

– Мать твою, Чак, вынеси добро через черный ход. И эту штуку тоже. – Она протянула ему «Зиг» и снова уставилась на меня.

– Ага, ладно. – Он взял пистолет и зашагал по коридору с таким видом, словно попытка изнасилования, стрельба и летящие в голову тарелки были в порядке вещей.

Я сидела на ковре – грудь до сих пор жгло от мерзкого прикосновения – и смотрела на свою мать.

– Ты такая хорошенькая! – прохрипела она. – Куда лучше, чем даже на фотках.

– Я не она! – По-моему, я заревела.

Мы смотрели друг на друга чуть ли не целую вечность. Я ревела, а ее глаза вбирали мою красивую юбку, лицо, волосы. И цвет, и форма этих глаз были как у моих, только белки оттенком напоминали грязный снег, а веки набрякли так, что превратились в мешки. Она двинулась ко мне, но я попятилась, словно от одного ее прикосновения стала бы горсткой пепла.

– Нет, я просто девочка! Я просто девочка! – в отчаянии завопила я.

Моя мать остановилась, судорожно переплела руки и не приблизилась больше ни на шаг. Мертвую тишину нарушал лишь свист моего отрывистого дыхания. Она сделала задумчивое лицо – мое задумчивое лицо! – и явно что-то решала.

– Соседка впрямь копов вызовет. Бегите отсюда, ребята… – Сперва голос моей матери звучал спокойно, словно она обращалась к почтальону, а потом дрогнул. Она чуть не плакала.

На плечо мне легла рука, и я едва из кожи не выпрыгнула. Роджер! Это Роджер помогал мне подняться. Кальян он бросил на пол, и вода с журчанием лилась на ковер.

Та женщина пожирала меня глазами, как будто не могла насытиться, а мы с Роджером пятились, пятились, пятились. Вот он толкнул дверь, и я услышала самый прекрасный звук на свете – карканье сонной вороны. Солнце засияло за нашими спинами и осветило серолицего призрака, который был моей матерью.

Она нас отпустила! Я рыдала, не в силах поверить в такую милость. Она меня отпустила.

Роджер захлопнул дверь, мы бросились к «вольво», шмыгнули в салон и заперлись. У Роджера так дрожали руки, что он не мог попасть ключом в зажигание. Он захохотал, но не весело, а истерично.

– Видела? – спросил он, кивая на упрямый ключ.

Я и так заливала машину слезами, но тут они потекли в сто раз сильнее. Я давилась рыданиями.

– Мози… – Роджер перестал целиться ключом в зажигание. – По-моему, она…

О ней я пока даже думать не могла, а слушать и говорить – тем более. Она – это слишком серьезно, поэтому лучше отложить на потом. Я судорожно всхлипнула и громче Роджера заорала:

– Он щупал мою грудь! – Роджер замолчал и уставился на меня, не представляя, как реагировать. – Я не хотела, но он все равно щупал, а потом еще жаловался: грудь ему моя не угодила!

Пока я могла говорить лишь об этом – о ручище бугая на моем теле, о том, как отвратно все получилось. Щупать меня должен был мой первый бойфренд, еще неизвестный, но очень мне дорогой. Мы должны были сидеть в его машине где-нибудь за «Дейри куин». Холодные от мороженого, наши губы должны были согреваться от бесконечных поцелуев. Я должна была раздумывать, любовь ли это, а его рука должна была медленно ползти от моей талии вверх. Он должен был бояться, что я скажу «нет», но я бы не сказала. Мы с очень дорогим мне парнем должны были сделать друг другу подарок… В общем, я все придумала, а как озвучить, не знала.

– Правда, что ли, есть на что жаловаться? – только и спросила я.

Роджер меня понял. Точно понял, потому что положил ключ на колени и повернулся ко мне с жутко серьезным лицом. Медленно, очень медленно он протянул руку. Я знала, что он сейчас сделает, и он это сделал. Роджер прижал ладонь к моей груди, к той самой, которую щупал жуткий бугай. А Роджер не щупал, он словно руку на деловой встрече пожимал. Вот его мизинец скользнул под грудь, ладонь накрыла ее чашкой. Я не шевелилась. Роджер вспыхнул до корней волос и задышал неровно.

– Моя первая грудь, – проговорил он. – По-моему, блин, идеальная.

Роджер никогда не говорит «блин», он же баптист, а сейчас сказал, потому что говорил искренне и даже хрипел от избытка чувств. Я улыбнулась, ощущая, что под его рукой становлюсь чище. Роджер будто смыл ту мерзость, в которой измазал меня тот тип, ведь Роджер – мой лучший друг и говорил искренне. Никакой романтики между нами не было. Целовать его и ахать: «Бойфренд! Бойфренд!» – совершено не хотелось. Роджер – мой лучший друг, он лечил мне грудь.

Тут кто-то заколотил кулаком в окно. Роджер растерялся, а я закричала, испугавшись, что это копы или, совсем кошмар, зомби-мама, она же моя жуткая копия, передумала нас отпускать. Впрочем, все оказалось куда страшнее.

Роджер убрал руку с моей груди чересчур медленно, я сидела в машине у дома своей тайной зомби-матери, а в окно свирепо смотрела и колотила в него кулаком… Босс! Босс приехала в Монтгомери. Босс рвала и метала.

Хуже и быть не могло, но я жутко обрадовалась. Я распахнула дверь, едва не опрокинув Босса, и повисла у нее на шее, заревев с двойной силой.

Босс прижала меня к себе и зашипела на Роджера:

– Заводи свою чертову машину и езжай следом. И чтобы без фокусов! Верну тебя отцу с матерью живым и невредимым, а потом придумаю, как убивать. Еще раз замечу твою руку там, где сейчас видела, – легким испугом не отделаешься. Слышь, мистер?

Я уткнулась в грудь Боссу и вдыхала ее сладкий ванильный запах.

– Да, мэм, – проблеял Роджер.

Босс потащила меня в свой «шевроле», стоявший прямо за «вольво». А я и не заметила, как она подъехала. Прижав к крылу машины, она схватила меня за плечи и оглядела с головы до ног. Я тут же почувствовала себя грязной и мятой. От драки с бугаем юбка и футболка перепачкались и перекрутились.

– Что с тобой? – спросила Босс и принялась трясти меня за плечи. – Мози, что с тобой? Тебя кто-то обидел?

Я покачала головой. Босс сильнее сжала мне плечи и заглядывала в глаза, пока я не проговорила:

– Все нормально. Нас отпустили. Меня никто не обидел.

Глаза Босса наполнились слезами. Она раздраженно их вытерла и усадила меня на пассажирское сиденье, словно тряпичную куклу. Хотя почему «словно»? В тот момент я впрямь была куклой, которая могла лишь громко шмыгать носом. Босс подошла к водительской двери, села за руль, «шевроле» отъехал от дома и покатил к шоссе. Я не понимала, почему до сих пор нет копов, и дрожала от страха. Я ведь орала как резаная, громыхнул выстрел, а тот бугай мог сделать со мной все что угодно, потом застрелить нас с Роджером, закопать под полусухой азалией, пустив на удобрения, и никто бы не узнал.

Истерика началась с новой силой. Я ревела белугой до самого шоссе и потом еще несколько миль, пока в жутко саднящих глазах не кончились слезы.

От бешенства у Босса побелели губы, рука на руле тоже побелела, словно она не сжимала его, а душила. Но другая рука, лежащая на моей ноге, была мягкой и нежной. Тонкие пальцы ласково гладили меня и грели сквозь клетчатую юбку.

– Как ты меня нашла? – спросила я, все еще хлюпая носом.

– Утром, когда я собиралась на работу, позвонила Патти. Только не злись на нее, Патти – хорошая подруга. Ничего толковее, чем настучать на вас, и придумать было нельзя, ни одному из троих.

На Патти я не злилась ни капельки, наоборот, расцеловала бы ее в обе щеки. Так хорошо было в Боссовом «шевроле», летящем прочь от Фокс-стрит. Прочь от женщины, которая позвала меня: «Джейн Грейс?» – а потом куда увереннее повторила: «Джейн Грейс». Когда она произнесла два моих имени, внутри что-то отозвалось звоном колокола. Зашевелились старые-престарые воспоминания, от которых никак не удавалось избавиться. Они жили глубоко во мне, а сегодня узнали имя и откликнулись.

Мы неслись по шоссе, в зеркале заднего обзора мелькала машина Роджера, послушно следовавшего за нами. Мы долго молчали. Я думала о том доме, той женщине и жутких серых зубах бугая. У моей страхолюдины-матери зубов явно не хватало. Когда солнце осветило ее полуоткрытый рот, я заметила и ввалившиеся старушечьи губы, и наполовину беззубые десны.

Босс молча гнала машину к Иммите, ее рука грела мне ногу. Больше всего хотелось не думать, а скорее попасть домой, шмыгнуть в Лизину постель и, прижавшись к ней, проспать неделю. Босс пусть сидит рядом и охраняет нас.

Нет, малой кровью не отделаться!

– Что это за люди? – спросила Босс. – Как они живут?

Что тут ответить? Рассказать про мерзкую лапу бугая? Про пожиравшие меня желтые глаза моей матери?

– Нехорошее место. Люди кошмарные, – еле выговорила я.

Босс вздохнула с облегчением: мой ответ ей явно понравился.

– Я знала, что у заботливой мамочки Лиза тебя не стащила бы. То есть я почти не сомневалась. Лиза есть Лиза, от избытка здравомыслия она никогда не страдала. Объясниться она не могла, и порой мне казалось, что мы тебя чего-то лишаем. Что из-за нас страдает достойный человек.

Сердце бешено заколотилось. Судя по разговору, Босс в курсе, что я не Лизина дочь, что настоящая Мози Слоукэм пятнадцать лет пролежала в сундучке под ивой.

– Патти все тебе рассказала? – спросила я, нервно сглотнув.

Босс изогнула бровь.

– Очень сомневаюсь, что все. Патти же твоя ровесница, подросток. Она сказала мне, куда вы поехали. – Босс оторвала руку от моей ноги и ткнула пальцем за спину, на «вольво». – Как же я не подумала, что пацан во всем разберется?! Он же при мне взглянул на Лизины снимки и за одиннадцать секунд разгадал слово «яд». – Босс кивала и раздувала ноздри.

Значит, она в курсе. На языке вертелся жуткий, отвратительный, ужасный вопрос, но задать я его не могла и вместо этого спросила:

– Ты не осуждаешь Лизу за то, что она меня украла?

Босс помотала головой, не сводя глаз с дороги.

– Что было, то было. Я поглядела на это место, я гляжу на тебя, и, думаю, этого хватает, чтоб понять, зачем Лиза это сделала. Долго вы были в том доме?

– Нет, совсем недолго.

Казалось, мы провели в дьявольском логове целую вечность и выбрались из него пятидесятилетними, хотя, в сущности, прошло не больше пяти минут. Единственный по-настоящему важный вопрос я до сих пор не могла задать, но постепенно к нему подбиралась.

– Ты сильно расстроилась из-за того, что сказала Патти?

Босс громко фыркнула:

– «Расстроилась» – это мягко сказано. Я разозлилась, страшно перепугалась, а в Монтгомери не ехала, а гнала как безумная. На сотовый тебе я звонила раз сто.

– Я оставила сотовый Патти, чтобы мы с Роджером могли скидывать эсэмэски и держать ее в курсе.

– Боже милостивый! Вас троих нужно выпороть и посадить под домашний арест лет до тридцати. Может, хоть тогда поумнеете? Впрочем, Патти я выпустила бы в двадцать пять.

Я покосилась на Босса. Она злилась, но, по-моему, не столько на меня, сколько на нас троих и вообще на то, что так вышло. Поэтому я и решилась задать страшный вопрос, ответа на который ждала и очень боялась.

– Тебе не все равно?

Босс глянула на меня:

– Нет, конечно. В смысле? Что именно?

– Ну, что сказала Патти, – пропищала я. – Что Лиза не моя мама.

Босс нахмурилась, но не ответила. Она газанула и на следующем повороте съехала с шоссе. Впереди замаячила заправка, туда она и повела «шевроле». Роджер свернул за нами, потом остановился и стал ждать. Думаю, он хотел бы выйти и спросить, в чем дело, но слишком боялся Босса. Может, и не зря.

Босс заглушила мотор и повернулась ко мне. Я не сводила глаз со сцепленных замком пальцев.

– Мози! – позвала Босс, потом еще дважды, прежде чем я на нее посмотрела. Взгляд у нее был жутко серьезный и прожигал меня насквозь. – Патти сказала, куда вы поехали и зачем. И все. А мне больше ничего и не требовалось. Я уже знала, кто ты есть. Вернее, кто ты не есть. Я знала, что ребенок, которого родила Лиза, был в сундучке под ивой.

Не может быть… Этого просто не может быть!

– Да, но как? – тихо спросила я. Такого, как Роджер, у Босса нет и не было.

– В ту ночь случилось нечто ужасное и бессмысленное. Смерть в колыбели, вот как это называется. Лиза была очень молода, наверное, перепугалась и с горя приняла неверное решение – похоронила дочку под ивой и сбежала.

Я покачала головой. Хорошо, что я узнала правду о маме и тех косточках, но Босс неправильно меня поняла.

– Нет, не как это случилось, а как ты догадалась?

Глаза Босса затуманились, взгляд смягчился.

– По Лизиному сундучку. Розовое платьице, утка… я не забыла, чье это.

– Но… раз ты в курсе с того самого дня… Почему мне ничего не сказала? – медленно и отупело выговорила я.

– Решила, что тебе лучше не знать. – Босс улыбнулась, но улыбка получилась бледной тенью ее обычной улыбки. Она сердито взглянула на «вольво».

Мне все равно не верилось. Ничего не изменилось, ровным счетом ничего. Босс знала, что я ей не родная, но была такой, как прежде, хотя под конец я вела себя отвратительно. Она была такой же строгой, такой же заботливой, так же со мной разговаривала, так же жарила мне яичницу. Короче, в голове не укладывалось, но я смотрела в ее серьезные глаза и видела Босса, родную, прежнюю. Она оставалась такой и когда я прививала себе клептоманию, и когда устраивала облаву в Утятнике, и когда таскала пистолет в школьном рюкзаке.

Я подалась к Боссу, уткнулась носом ей в колени и в миллионный раз за день заревела.

– Тише, деточка, тише! – приговаривала Босс, гладя меня по голове, совсем как раньше, когда я еще дошкольницей то и дело мучилась кишечным гриппом. – Все будет хорошо.

Лиза украла меня, мерзкий бугай лапал мою грудь, мы с Роджером нашли мою мать, она оказалась ходячим кошмаром, она меня видела и, не дай бог, захочет вернуть, а Босс беременна, ребенок однозначно станет ей дороже меня, в любую минуту может прийти любая беда. До беды один шаг, я поняла это, побывав в бунгало на Фокс-стрит, да и столько настоящих бед уже случилось.

Но Босс такая же, как прежде.

– Все будет хорошо, все обязательно будет хорошо, – повторяла она.

Босс гладила меня по голове, а я не отстранялась. Я прильнула ухом к ее животу, где рос малыш. Ушей у него еще не было – он не слышал меня и не знал. Вдруг я почувствовала, что мы не чужие. Это же здорово, просто замечательно! Тот малыш словно прижимался ко мне изнутри, а Босс прижимала меня к нему снаружи. Мы оба родные ей, по-настоящему родные.

Я прекрасно понимала: это лишь передышка, короткое затишье между недавно закончившимся говнопадом и тысячей следующих. Только я не боялась. Как там говорила Босс? Все будет хорошо? Я верила: пока у Босса есть я, а у меня Босс, что бы ни стряслось завтра, будет по слову ее.