Текст книги "Три пятнадцать"

Глава девятая
Лиза

Лиза так устала, что «сейчас» превращается в огромное серое болото. «Сейчас» – это Лиза в ходунках наедине с клятой инсультной ногой и ополовиненным лицом. Лиза в своей комнате, она вылавливает картинки из бескрайнего моря памяти, которое плещется внутри нее. Такое ощущение, что инсульт пощадил лишь память. Вот девушки из рождественской телепрограммы. Вот танцовщицы из «Радио-сити», они выстроились в ряд и машут длинными мускулистыми ножками, как ножницами щелкают. Вот Чарли Браун[13]13
  Главный герой комиксов «Орешки» («Peanuts»), созданных Ч.М. Шульцом, и мультфильмов, снятых по их мотивам.


[Закрыть] из мультиков на День благодарения; он изо всех сил бьет по мячу, который Люси уже отвела в сторону. Вот Малыш-каратист[14]14
  «Малыш-каратист» («Парень-каратист», «The Karate Kid») – культовый фильм Джона Эвилдсена, снят в 1984 году.


[Закрыть]; он болтает сломанной ногой, потом вытягивается в струнку – совсем как большая птица! – и другой ногой выбивает врагу зубы.

Нужно затолкнуть эти картинки в инсультную ногу: сила, смелость и грация явно не помешают.

Правая нога ползет вперед, мелко дрожа, а левая точно дразнит ее – скользит легко и непринужденно. Лиза устала и измучена тренировкой в бассейне, но сдаваться не желает. Она снова воскрешает в памяти танцовщиц из шоу-группы «Рокеттс», вскидывающих ножки в канкане, упорного Чарли Брауна, непобедимого Малыша-каратиста и мощным движением вталкивает в свое слабое тело. Но их сила тает на глазах: поток превращается в ручей, ручей – в струйку, и инсультную ногу они заряжают лишь до болезненного стариковского шарканья.

Лиза признает поражение. Делает вдох. Пробует снова – шаг, еще шаг.

Босс смыла с нее хлорку, и теперь тяжелые влажные волосы мочат пижаму. Последний шаг привел к кровати, Лизе страшно хочется лечь и отдохнуть. Она же показала стакан, прямо Боссу в руки сунула, разве нельзя хоть немного отдышаться? Ответ отрицательный, Лиза чувствует его в соленом запахе пота на своем уставшем теле. Соленый воздух. Пляж. Ребенок. Мелисса. В памяти воскресает день второй из списка самых ужасных в ее личной истории. Прошлое ожило и явилось, чтобы сожрать Мози.

Одного стакана не хватит. Босс не догадается. Лиза начинает все с начала: нужно осторожно развернуть ходунки и снова пересечь комнату. Танцовщицы из «Рокеттс». Чарли Браун. Малыш-каратист. Лиза ползет вперед, растворившись в своем прошлом. Рядом с ней малыши. Все, которых она не украла.

Первый малыш попадается в продуктовом Алабамы через два дня после того, как «смерть в колыбели» отняла дочку, а Лиза закопала памятный свой сундучок рядом с ивой. Она хочет украсть фрукты или крекеры, а не ребенка, но в соседнем отделе кричит малыш. Из Лизиной груди тут же начинает бить молоко. Ребенок кричит и кричит, мамаше пора его успокоить. Лиза успокоила бы, но ведь малыш не ее. Нужно взять его, поднести к ноющей груди, убаюкать и скрыться с ним во мраке ночи.

Лиза убегает из продуктового, из города, в который она попала, из штата. Можно же спрятаться от ивы, можно же найти уединенное место, не такое, как дом. Ей нужно туда, где сухой воздух быстро высосет молоко, вытрет слезы, высушит липкий пот. Она отправляется на запад, надеясь, что невадское солнце превратит ее в сухой лист, летящий по дороге.

Лиза прибивается к бродячей цирковой труппе. Там курят отличную травку. Днем Лиза спит без сновидений, а по ночам врет, глядя в хрустальный шар. Лиза чудо как хороша в цыганской одежде, особенно когда предсказывает будущее, которого не видит.

К труппе прибивается бородатая. У нее малыш с толстыми ножками и копной темных волос. К концу первой ночи после отъезда из парка развлечений шпагоглотатель заваливает бородатую. Ребенок спит в гостиной трейлера, его уложили в пустой комод. Лиза смотрит на него в окошко. «О-о-о!» – сквозь бороду стонет бородатая. Она не услышит скрип двери, если Лиза скользнет в гостиную и утащит посапывающий сверток.

Бородатая кончает, а Лиза отворачивается и идет пешком до въезда на главную дорогу. Она влезает в первую же фуру, которая перед ней останавливается.

Дальнобойщики Лизе нравятся. У кого-то есть травка, у каждого – мет. Днем Лиза спит, а ночами плетет байки и отгоняет дальнобойщикам сон. Фары ярко освещают темное шоссе, и, если наглотаться двойных экстази, кажется, что взлетаешь к потолку кабины. Дальнобойщики – парни простые, вернее, не извращенцы. С нее секс и байки, с них дурь и быстрая езда, такой обмен – единственный вид любви, который выносит Лиза.

Времена года сменяют друг друга, Лиза колесит по стране. Все очень просто: на стоянки грузовиков малышей не приносят, поэтому она никого не крадет.

Потом Лиза встречает Бака. Возрастом он ближе к пятидесяти, чем к сорока, и Лиза зовет его Папиком. Бак очень милый, любит держать ее за руку и дважды возит ее через всю страну – из Калифорнии в Вермонт, из Вермонта в Калифорнию. Лиза живет с ним шесть месяцев. Все гладко, пока Бак не вбивает себе с голову, что влюбился. Прямо посреди страны он решает угостить Лизу жирным бифштексом в беконе, и они оказываются в придорожном кафе. За соседним столиком большая семья – мама, папа, Сюзи, Томми и малыш. Лизу так и подмывает вонзить нож в мамашино горло и схватить малыша – ужасно хочется взять его на руки.

Лиза улыбается, говорит, что ей нужно в туалет, а сама, едва убедившись, что Бак не видит, выскальзывает из кафе. Ее красный рюкзак в кабине грузовика, кабина закрыта, и Лиза сбегает без него.

Она несется к шоссе и поднимает вверх большой палец. У Лизы топ с бретелькой через шею, длинные золотисто-каштановые кудри (правда, давно не мытые), а багажа нет – почему бы не остановить и не подвезти ее? Второй же грузовик останавливается. Водитель – лысый белый тип под сорок с усталыми добрыми глазами. Усталый, добрый, но отца из себя не корчит.

– Привет! – улыбается Лиза. – Есть какое добро? Ну, чтобы не уснуть? Кстати, со мной не заскучаешь!

Добро у лысого есть, и грузовик вместе с Лизой растворяется в ночном мраке.

Через два месяца Лиза возвращается в Алабаму – самое близкое к дому место за черт знает сколько месяцев бродяжничества. В одном грязном сарафане она сидит в прачечной, остальные вещи стираются. Входит дерганая мамашка в трико и толстовке. На плече слинг, в нем громко плачет малыш в кофточке и ползунках. Грязного белья у нее целая корзина, под глазами темные круги. Загружая белье в машину, девчонка хлюпает носом и чешется. Малыш хнычет, вот-вот заревет снова, но девчонка не замечает. Может, она его и не любит.

Юную маму зовут Джанелль, она чуть старше Лизы. Пока белье стирается, девушки болтают. Обе любят Бьорк, мотоциклы «Мустанг» и леденцы «Пикси стикс».

– Слушай, не посмотришь за ребенком буквально минутку? Ну и чтобы белье не стащили… У меня срочное дело.

Наконец-то у Лизы на руках ребенок, девочка! Лиза смотрит на малышку, малышка серьезно смотрит на Лизу. Кроха пахнет сигаретами и несвежим молоком, но за этими запахами есть другой – настоящий, детский.

– Хочешь со мной? – спрашивает Лиза. Малышка не возражает. Только Лиза с места не срывается. На ней даже трусов нет, все в стирке. Разве матери сидят в прачечной в одном грязном сарафане? Будь трусы сухими, Лиза давно сбежала бы с малышкой.

Лиза смотрит на ребенка, ребенок смотрит на нее.

– Спасибо! – благодарит вернувшаяся Джанелль. Она больше не дергается: наверняка дорожку занюхала. Чертова наркоша! Лиза жалеет, что не сбежала с ребенком.

Лиза перекладывает белье в сушилку, идет в уборную, склоняется над раковиной и запрещает себе реветь. Вернуть малышку оказалось не легче, чем вырвать себе легкое и отдать. Кому отдать – безмозглой наркоше, которая любит Бьорк, мотоциклы «Мустанг» и леденцы «Пикси стикс».

Нужно вернуться в зал, когда трусы высохнут, снова предложить Джанелль помощь и на этот раз украсть малыша. Лиза смотрит в глаза своему отражению. У нее нет колыбели, пеленок, пинеток из «Кидворкс». Лиза вдруг понимает, что есть препятствия серьезнее отсутствия трусов – из зеркала на нее смотрит другая безмозглая наркоша, которая любит Бьорк, мотоциклы «Мустанг» и леденцы «Пикси стикс».

Любому ребенку нужна Босс, а Лиза – та самая Кроха, новорожденная дочь которой среди ночи перестала дышать, беззвучно посинела и умерла, по двум причинам: чертова карма и чертова Мелисса. Из-за того, что Лиза это заслужила.

Тогда в прачечной Джанелль угостила ее парой «Джолли ранчерс». Лизе досталась вишневая, самая любимая и у нее, и у Джанелль.

– Лиза! – испуганно восклицает Босс. – Разве так можно?! Надо отдыхать!

Лиза смаргивает. Танцовщицы из «Рокеттс». Нога ползет вперед.

Босс делает то, что должно Боссу. Она делает то, что нужно детям. Она укладывает Лизу в постель.

Глава десятая
Мози

Дождь лил как из ведра, а Роджер, когда заехал за мной в Супер-Свинарник, остановился на обычном месте, нет чтобы к самому входу подкатить. У него черный легковой универсал, которому в обед десять лет. Его мама целую неделю проторчала в Гугле, пока не выяснила, что за всю мировую историю за рулем «вольво» – именно в сборке того года – не погиб ни один человек. Ясен день, безопасность превыше всего, только в салоне не было даже порта для айпода, и Роджеру пришлось скинуть свой плейлист на сидишку. Я издалека услышала, как надрываются «Кейдж зе элефант»[15]15
  «Cage the Elephant» – рок-группа из Боулинг-Грин, Кентукки. Образована в середине 2006 года.


[Закрыть]. Роджер сидел с обалдевшим видом и не замечал, что я бегу через всю стоянку и мокну. Наконец я распахнула дверцу, но на пассажирском сиденье было столько хлама, что для меня места почти не осталось.

Я швырнула на заднее сиденье гору пледов и садовые перчатки миссис Нотвуд. Под всем этим лежали здоровенные кусачки для проволоки с лезвиями, наподобие клюва Тукана Сэма[16]16
  Персонаж известного рекламного ролика кукурузных хлопьев «Fruit Loops».


[Закрыть], как если бы тот заделался серийным убийцей.

Я захлопнула дверцу, отряхнулась прямо на Роджера и, буравя его свирепым взглядом, подняла кусачки, на которые едва не села, – вконец, типа, обалдел?!

Роджер ни черта не понял.

– Это на случай, если полезем через забор с колючей проволокой, – объяснил он. Игра «Шпионы против Утингов» напрочь вынесла ему мозги – когда отъезжали от Свинарника, Роджер буквально трясся от возбуждения.

Я сунула кусачки под сиденье и закатила глаза. Да, вокруг Утятника забор из рабицы, кое-где мне по грудь, а местами с колючей проволокой наверху, только не будем же мы ползать в траве, разрезая рабицу кусачками! Не ночь как-никак, а три часа дня.

– Мы не ниндзя, – мрачно напомнила я.

– Ей-богу, Моз, от твоего занудства молоко скисает! – засмеялся Роджер.

– По-любому играть в ниндзя не будем. У меня есть план. – Порывшись в рюкзаке, я вытащила учебник, обложенный пакетом из супермаркета. – Зри! Учебник для дополнительных занятий по математике. Патти Утинг забыла его в школе, а мы любезно вернем.

– Надо же, как удачно. Для нас. – Роджер искоса на меня посмотрел и ухмыльнулся: – А где Патти учебник забыла? В твоих джинсах?

– Ага, почти, – усмехнулась я.

Весь сегодняшний день я ходила за Патти по пятам, дожидаясь, когда она отвернется от своего армейского вещмешка. Наконец перед ланчем Патти бросила мешок у свободного столика и побежала в сортир. Стоило расстегнуть молнию вещмешка, по ноздрям ударил спертый запах: кажется, в этом мешке жил медведь. Тот медведь явно любил острый плавленый сыр с перцем. Я схватила первый попавшийся учебник. Сердце стучало, будто его напичкали хлопушками, но я не боялась. Нечто подобное я чувствовала в детстве, когда убегала куда глаза глядят только потому, что обожала бегать.

– Патти ведь автобусом ездит? Можно заскочить за мороженым, – предложил Роджер. – Раньше чем через полчаса она до дома не доберется.

– Не-а, я понятия не имею, в какой части Утятника живет Патти. Давай сразу туда поедем и проследим, куда она пойдет от автобуса.

– Если приедем раньше, придется расспрашивать других Утингов, где ее искать. Кстати, Утингов или Утингей? Как будет во множественном числе?

– Один Утинг, двое Утингов, тыща Утингов. – отозвалась я. – По-моему, так.

Роджер кивнул и сверкнул глазами.

– Можно стучаться во все двери и заодно расспрашивать про Новин.

– Ты точно свихнулся! Говорят, в прошлом году кто-то из Утингов всадил патрон двадцать второго калибра в задницу Свидетеля Иеговы.

Роджера это явно развеселило.

– Да ладно тебе, Моз, реакция вполне естественная! Хотите свежий номер «Сторожевой башни»?[17]17
  Журнал, основной печатный орган секты «Свидетели Иеговы». Зачастую распространяется бесплатно.


[Закрыть] Ба-бах! Пулька в заднице!

Тут запели «Сноу патрол»[18]18
  из Северной Ирландии и Шотландии. Лауреаты музыкальной премии Ivor Novello Awards.


[Закрыть], и Роджер прибавил звука.

– Очень скрытно, как раз в духе ниндзя! – проорала я, и Роджер сделал еще громче.

Минут через десять мы были за Иммитой, Роджер от души поддал газу и стал во все горло подпевать диску. Голос у него хороший, низкий, даже не верится, что такой достался щупленькому Роджеру. Мы оба приоткрыли окна, и вскоре я тоже запела. Как злиться, если громко и с удовольствием поешь, по машине гуляет свежий ветер, а от него волосы сбиваются в сырую кучу? Подумаешь. Мы ехали искать Новин Утинг, а не на выпускной бал. Для Утятника мой вид – самое то, а Новин знала мою мать примерно в моем нынешнем возрасте.

В то время другая Мози Слоукэм была малюсенькой креветкой, которую Лиза тайком от подруг и учителей таскала на математику и английский. Странно, что та креветка не я. Иначе сейчас я бы сидела на всемирной истории у миссис Блоуд во второй раз, а такое даже врагу не пожелаешь.

Мы свернули на двурядку Никерджек, такую старую, что даже под проливным дождем асфальт был пепельно-серым. Пару миль Никерджек тянулся сквозь лес. Его наверняка облюбовали бы любители пивных вечеринок, если бы не незаконные ловушки и реальный шанс нарваться на пулю даже не в сезон охоты. Утингам эта земля целиком никогда не принадлежала, но они явно на ней охотились, наплевав на сезоны и лицензии. В школе болтали, что они едят даже сбитых машинами животных.

Через пару миль лес с моей стороны сменился огороженным участком, усеянным неопрятными проплешинами. В ближнем ко мне углу ржавел «додж-дарт» без окон, дверей и колес. Он лежал на пузе, причем в самом буквальном смысле. В его салоне прятались от дождя три промокшие козы. Рядом стоял пикап тоже без колес, из водительского окна высовывался тощий козленок и глотал дождевые капли. Чуть дальше начинался целый автопарк ржавых седанов, старых, разномастных, выпотрошенных до остовов, зато битком набитых овцами. Утятник как он есть. Озираясь по сторонам, Роджер убавил скорость и громкость до минимума.

С его стороны лес тоже кончился, сменившись поляной, на которой расположились штук десять трейлеров. Вдали на луг наступали кусты, ладанные сосны и старые раскидистые дубы. Неподалеку от нас стоял многоместный трейлер, вокруг него – машины. Эти еще не раздели и не выпотрошили, хотя у одного «бьюика» задняя дверь держалась на изоленте. Как только «бьюик» сдохнет, Утинги сдерут дверь и поселят в салон цыплят.

Мы остановились через дорогу от первого многоместника.

– Нужно с чего-то начать, – вымолвил Роджер.

Дальше вдоль дороги стояли длинные одноэтажные дома, тоже битком набитые Утингами, а свернув еще дважды, мы увидели бы такие же утыканные трейлерами поляны между лугами и лесочками. Утингов здесь пруд пруди.

Эту поляну тоже обнесли забором, словно Утин-ги выходят на дорогу и попадают под машины не реже их старых тощих коз. Роджер заглушил мотор, музыка оборвалась, и в открытые окна мы услышали бибиканье. Вряд ли этот звук издавала машина, слишком хриплым и надрывным он казался. Скорее так пятящийся грузовик изобразила бы старая больная обезьяна. Бибиканье было громким – мы оба расслышали его сквозь стук дождя по металлической крыше «вольво».

– Что это? – спросила я. – Кто-то плачет?

Роджер, удивленный не меньше моего, лишь плечами пожал:

– Пойдем узнаем.

– Ливень жуткий! – пожаловалась я, схватила плед с заднего сиденья и, накинув его на голову, стала похожа на первоклассницу, играющую Деву Марию на рождественском утреннике. Роджер натянул капюшон толстовки, и мы вылезли из салона.

Похоже, странное бибиканье доносилось из многоместника, но ворота были в середине забора, футах в пятидесяти дальше по дороге.

Когда мы перебежали через дорогу, заунывное бибиканье стало громче, а когда добрались до ворот – тише. В широкие ворота спокойно вписалась бы машина. Их закрыли, набросив проволочное кольцо на столбик. Роджер промок насквозь, у меня под пледом было посуше, поэтому я прикрыла уголком и его. Роджер дотянулся до кольца, открыл ворота, и мы шмыгнули во владения Утингов.

Вблизи многоместный прицеп оказался белой коробкой, обшитой дешевым сайдингом, и стоял на шестах примерно в футе над землей. К двери вела самодельная деревянная лестница. Крыльца не было, но три продавленные, наполовину сгнившие ступеньки укрывал навес. Мы с Роджером забежали под него, еле уместившись на средней ступеньке.

Бибиканье сводило с ума. Оно раздавалось каждые пять секунд. По разные стороны от лестницы, где нормальные люди сажают цветы, из земли торчали ветроуказатели и вертушки на палочках. Промокшие ветроуказатели понуро висели тряпками, зато почти все вертушки бешено крутились, разбрызгивая дождевые капли.

– Что за черт? Это человек? Внутри дома? Или это ветряки?

Я нервно переступала с ноги на ногу. Сойдя с проселочной дороги, мы оказались на земле Утингов, в их жутких немытых руках.

– Не знаю. – Глаза Роджера блестели из-под капюшона. Можно подумать, он сумасшедший джава, для которого нет участи лучше, чем быть сожранным Утингами. – Говорить буду я, ладно? Враль из меня в тыщу раз лучше.

Я кивнула, хоть и не слишком уверенно. Пожалуй, неделю назад Роджер был бы прав, а сейчас? Я перестала делать тесты на беременность, вовсю дерзила Боссу, преследовала Патти Утинг, шифровалась, крылась, никого не боялась, воровала направо и налево. Вероятно, и врать скоро научусь быстрее, чем Босс проверяет чеки в супермаркетах.

Роджер трижды ударил кулаком в дверь. Дожидаясь, пока нам откроют, я смотрела по сторонам в надежде выяснить, откуда бибиканье. Казалось, бибикают совсем рядом, прямо у меня под ногами, определить точнее мешал дождь, барабанивший по пластиковому навесу. Когда я наконец догадалась глянуть в щель между гнилыми досками ступеней, то увидела глаза. Взвизгнув от ужаса, я соскочила с лестницы прямо под дождь.

– Ты что?! – заорал Роджер и повернулся спиной к двери.

Мне было не до ливня – я заглянула под лестницу.

– Там пес, – объявила я. Бедняга промок насквозь. Шерсть облепила тело, и я видела, какой он тощий.

– Что за порода?

Я пожала плечами – разве тут определишь породу? Голова несчастного пса казалась чересчур большой для его тела, рыжеватую шерсть усеивали белые и черные пятна. Я бы сказала, что это терьер, которого сверху помазали биглем. Бедняга приоткрыл пасть, и я поняла, что заунывный звук издает он. Тощий, ободранный, он смотрел на меня, но будто не видел, и бибикал самому себе. После Зайки я не встречала собак в таком ужасном состоянии.

– Ой, бедняга! – сквозь шум дождя закричал Роджер, глядя в щель под ногами.

Едва я подняла голову, открылась дверь. В дверном проеме стояла женщина Утинг и буравила нас свирепым взглядом. Сколько ей лет, как и всегда с Утингами, было совершенно непонятно, уж слишком потрепала и побила ее жизнь. Волосы патлами болтались вокруг лица, обвисшая грудь чуть не вываливалась из дышащего на ладан топа без бретелей.

– Че надо? – завопила она Роджеру в лицо.

Дождь полил еще сильнее: из-за распахнутой двери слышалось, как он стучит по плоской крыше трейлера. Я выпрямилась и встала на нижнюю ступеньку за Роджером. Мой взгляд метался вверх-вниз, от женщины Утинг к псу, который смотрел на нас из-под лестницы. Теперь его бибиканье напоминало смех кукушки Роуд Раннера из мультика «Песенки с приветом». Точнее, Роуд Раннер смеялся бы так, если бы сидел на антидепрессантах.

– Че надо?

Когда она открыла рот, я заметила, что два передних зуба у нее сломаны или сколоты так, что напоминают равнобедренные треугольники. Или клыки.

Роджер ответил, но что именно – я не разобрала: он стоял ко мне спиной, дождь стучал, а бедный пес плакал.

– Она живет чуть дальше по Никерджеку, в зеленом доме, – прокричала леди Утинг. – Раз нужна Патти, зачем вы, говнюки-малолетки, ко мне ломитесь?!

Роджер проорал что-то про учебник.

Я поднялась на вторую ступеньку, вплотную к Роджеру, и спросила:

– Это ваш пес?

Леди Утинг дыхнула прямо на меня. Он жуткого запаха перегара я снова спустилась на нижнюю ступеньку.

– Чей же еще, если под моим крыльцом сидит, а, умница хренова?

– Он весь мокрый, – сказала я. Утинг угрожающе шагнула ко мне. Старые растянутые джинсы едва не сваливались с бесформенных бедер, ноги босые, и длиннющие ногти как у тролля, и под каждым – полумесяц отборной черной грязюки, вроде французского педикюра, бомж-версия.

– Патти тута нет. А ну дуйте с моей лестницы и оставьте моего пса в покое! Ему там нравится.

Пес печально бибикнул, словно уличая хозяйку во лжи.

Роджер раздраженно взглянул на меня через плечо и заорал так громко, что даже я услышала:

– В каком именно зеленом доме живет Патти? Рядом с Новин Утинг?

Едва услышав это имя, женщина отлепила колючий взгляд от меня и вонзила его в Рождера. Ее глаза превратились в щелки, в горле зажурчало, и изо рта вылетел плевок, такой густой и желтый, что я разглядела, как он летит сквозь дождь мимо уха Роджера.

– Дуйте с моей лестницы, говнюки малолетние! – Леди Утинг захлопнула дверь.

– О как, – прошептал Роджер, повернувшись ко мне, он схватил меня за руку и поволок через поляну к воротам.

Бедный пес бибикал нам вслед. Пока мы бежали к воротам, его жалобный голос чуть притих, а когда оказались у машины, то есть, фактически, напротив трейлера, снова зазвучал громче. Мы юркнули в салон и упали на кожаные сиденья, заливая их дождевой водой.

– Нельзя бросать здесь бедного пса! – сказала я.

Роджер уже заводил машину.

– Собаку себе в джинсы не посадишь, – заметил он. – А главное, у той женщины обрез. Я углядел его в прихожей, у нее за спиной. Заметила ее гримасу, когда я сказал про Новин?

– Бедный пес! – вздохнула я. – Не пойдем к другим Утингам, ладно? Давай сразу к Патти, а то меня вырвет!

– А меня, думаешь, нет? – По лицу Роджера не казалось, что его сейчас вырвет. Казалось, он только что покатался на американских горках и очень хочет еще. – Давай проедем до конца Никерджека, вдруг увидим дом Патти. Который зеленый, да? Если Новин у Утингов – нон грата, Патти должна знать почему.

За окнами промелькнул ряд кирпичных домишек, еще одна поляна с домашними животными в машинах, потом длинный одноэтажный дом. Он смотрел на дорогу, лупящаяся краска на стенах еще позволяла опознать его цвет как зеленый. Мы притормозили напротив и стали ждать, когда покажется чертов автобус и высадит Патти.

Судя по всему, школьный автобус в такую даль не ездил – Патти шла пешком. Дождь по-прежнему лил как из ведра, а Патти брела, низко опустив голову, и мокла. Линялая синяя футболка прилипла к костлявому телу, цветастая юбка обвисла так, что подол едва не волочился по земле. В отличие от девиц из Кэлвери, которые не носят брюки, юбку Патти надела не из религиозных соображений. Впрочем, в Кэлвери даже у участниц группы поддержки наряды лишь на четыре дюйма выше колена. Нет, Патти я видела и в комбинезоне, и в драных штанах, и в джинсовой юбочке, такой короткой, что попа торчала. Как и другие Утинги, Патти носила то, что продают в секонд-хенде на вес, лишь бы по размеру более-менее подходило.

Мы с Роджером чуть не на пол сползли, а Патти прошагала мимо, даже не взглянув в нашу сторону, и скрылась за дверью зеленого дома.

– Только глянь на нее. У меня с ней ничего общего! – сказала я с таким пылом, словно читала молитву.

Роджер меня не слушал.

– Пошли, спросим ее про Новин! – Он до сих пор не угомонился.

Вымокшие, от дождя мы больше не прятались – перебежали через дорогу и взлетели на крыльцо. Чтобы хоть как-то защитить учебник Патти, я прижимала его к груди. Роджер надавил на кнопку звонка, но трели мы не услышали. Минуту спустя Роджер постучал в дверь.

Открыла увядшая седая женщина с мешками под глазами. В зубах она сжимала сигарету и щурилась от дыма. Увидев нас на крыльце, она не удивилась, вообще никак не отреагировала, лишь буравила нас бессмысленным, как у ящерицы, взглядом.

– Че?

Я затравленно посмотрела на Роджера, и он ободряюще кивнул на учебник, прижатый к моей груди.

– Я учусь на одном потоке с вашей… С девушкой, которая здесь живет, – начала я, повыше подняв учебник.

– Вы пришли к Плюше-Патти? – удивленно спросила женщина.

– Да, мэм. Она забыла в школе свой учебник.

Женщина впилась в меня недоуменным взглядом и спросила:

– И че, вы назад ей учебник принесли? – Я кивнула, и она широко распахнула дверь: – Заходите!

Женщина с силой захлопнула за нами дверь, которая заскрипела жутко и обреченно. Роджер с беззастенчивым любопытством озирался по сторонам. Видимо, попали мы в гостиную. Там не было ни дивана, ни телевизора – только кресла, составленные полукругом. У дальней стены стояло кресло с откидной спинкой. В него кучей свалили пледы, и лишь когда куча прошамкала: «Кого еще черти принесли?» – я сообразила, что в пледы запеленали лысого полубеззубого старика. Сверху торчала голова, но хохолок на макушке очень напоминал мятую тряпку.

– Тш-ш-ш, папа! – прошипела женщина. – Это друзья Патти, из школы.

Оба смотрели на нас как на гуманоидов, словно Патти в жизни не приводила домой школьных приятелей. Наверное, впрямь не приводила.

– Патти дома? – спросил Роджер.

Женщина пыхнула в него сизым дымом, словно до сих пор не верила в наше существование, потом, не отворачиваясь от нас, крикнула:

– Патти!

Лишь через минуту из коридора показалась Патти и застыла в дверях, враждебно и недоверчиво нас оглядывая. Она переоделась в сухое – в застиранную рубашку и полосатые брюки от мужской пижамы.

– Что вам надо? – спросила меня она.

– Привет, я Мо…

– Я знаю, кто ты. Что надо?

– Хорош сучку включать! – с неожиданной мягкостью укорила ее женщина. – Твои друзья прикатили в такую даль, книжку тебе привезли. Предложи им выпивку. – Она так и сказала, «выпивку», как будто имела в виду горячительное.

Я держала книгу перед собой, как щит, сжимая ее обеими руками.

– Вот, ты в школе забыла, – сказала я.

– Не-а, не забыла. – Глаза Патти превратились в щелки, как у той женщины в топе без бретелей. У меня так не получится, сколько ни щурься. Патти шагнула ко мне, вглядываясь в книгу сквозь дымный полумрак гостиной, выпятила нижнюю губу и сдвинула брови. Приблизившись еще на шаг, она вырвала учебник у меня из рук. – Где ты его взяла?

Я заморгала, не зная, что ответить. Спасла меня мама Патти, или кем там ей приходилась курящая женщина.

– Кончай ерепениться, Патти! – велела она и спросила меня: – Лимонад будете?

– С удовольствием, – ответил супервежливый Роджер. Примерный мальчик из школы Кэлвери не мог успокоиться – оглядывался по сторонам и чуть ли не пританцовывал на месте – ни дать ни взять антрополог, перебравший «Ред Булла». Он с любопытством смотрел на кучу мусора в одном углу и стопку белья, похоже, грязного, в другом. Для него это были скорее декорации к мелодраматическому фильму о бедных, чем реальность.

Я считала иначе, хотя, сколько себя помню, всю жизнь жила в чистом, аккуратном доме Босса. От Лизы я слышала, что нас с ней заносило в самые разные места. Если бы она не вернулась в Иммиту, мы и сейчас прозябали бы в дыре вроде этой. У Роджера в комнате собственный телефон, мать купила ему самый безопасный «вольво» в истории человечества. Такие дома он действительно видел только в кино.

– Угадай, что мы нашли! – воскликнул Роджер, демонстративно не замечая, что Патти злится.

– Мой учебник, – мрачно отозвалась Патти.

– Нет! То есть да, но еще мы нашли старые альбомы выпускников Перл-ривер. На одной фотке твоя родственница в обнимку с мамой Мози. Там так и написано: «Новин Утинг». Значит, они дружили. Здорово, правда?

Вроде-мама Патти собралась за лимонадом, но, услышав имя Новин, встала как вкопанная. Из кресла с откидной спинкой послышалось журчание – куча пледов со стариком внутри издала тот же звук, что женщина Утинг в топе, только плевка не последовало.

– Новин сюда больше ни ногой, – сказала вроде-мама и вышла из комнаты, оставив нас играть в гляделки со злющей Патти. Я гадала, принесет она лимонад или, упомянув Новин, мы автоматически попали в черный список.

Пледы зашелестели, словно от грязи покрылись коростой, и старик спросил:

– Ты дочь Лизы? Лизы Слоукэм?

Патти раздраженно на него посмотрела. Ее взгляд почти выжег нас из гостиной, а он зачем-то с нами заговорил. Только старик и бровью не повел.

– Ты вроде белая. У тебя и папка белый?

– Да, наверное, – промямлила я, и старик захихикал, почти как Босс, когда читала мне про Бабу-ягу.

– Не уверена, э? Верняк ты Лизы Слоукэм чадо, если так.

Взбешенная, я шагнула к нему, но Роджер крепко сжал мою ладонь. В его глазах горел живейший интерес: надо же, этот ископаемый Утинг с нами разговаривает!

– Так Лиза и Новин были близкими подругами? – спросил Роджер.

– Ага, водой не разольешь! Каждые выходные Новин хвать спальный мешок и бегом к Лизе. Они, дескать, в шалаше на деревьях ночуют. Вдвоем. Конечно, вдвоем, черта с два, и не ночевали они, а ложились под каждого первого.

– Шли бы вы, – вымолвила Патти. – Не то он совсем из берегов выйдет.

Куча пледов неожиданно выпрямилась.

– Закрой варежку, малявка! Нос не дорос старшим указывать. Учись на ошибках Новин. Эта потаскуха для меня – отрезанный ломоть!

Вырваться из этой семейки казалось мне верхом мечтаний, но Патти помрачнела и уставилась на свои босые ноги. Старик явно разнервничался – в уголках рта появилась пена, глаза вылезали из орбит.

– Ну вот, вы его расстроили, – сказала Патти своим ступням. Они были очень чистые, а ногти, к моему удивлению, аккуратно покрыты розовым лаком.

Только старик ее не слушал. Кипя от ярости, он буравил меня горящим взглядом.

– Я-то думал, Лиза ниггера родит, раз Новин заграбастала единственного узкопленочного в штате Миссисипи!

Тут вернулась вроде-мама с пластмассовым кувшином и бумажными стаканчиками, но, глянув на старика, поспешно поставила их на пол.

– Успокойся, папа! – одернула она его и повернулась к нам: – Вам, это… лучше прийти в другой раз.

– Или никогда, – добавила Патти.

Мы с Роджером поспешили к двери.

– Почему ты не полуниггер?! – кричал мне вслед старик. – Твоя мамаша была еще блядовее Новин!

Вроде-мама пошла за нами. Она опасливо глянула на старика, вывела нас на крыльцо и плотно закрыла дверь. На улице так и не прояснилось, зато ливень стих до слабой мороси.

– Простите нас, пожалуйста, – сказала я.

– Не, все нормально. По мне, так Новин жаловаться не на что. Она вышла за парня, который ее обрюхатил, укатила в Билокси и устроилась в стоматкабинет.