Электронная библиотека » Джулиан Барнс » » онлайн чтение - страница 12

Текст книги "Love etc"


  • Текст добавлен: 12 ноября 2013, 16:42


Автор книги: Джулиан Барнс


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Шрифт:
- 100% +

17. Немного перца

Анонимно: Тому, кого это касается, налоговый отдел 16-го района.

Этим письмом сообщаю вам о том, что Оливер Рассел, из дома номер 38 по Роуд Дунстан, 16-го района избегает уплаты налогов. Он работает в компании Лавка Зеленщика (главный офис на Риал Роуд, 17) в качестве водителя микроавтобуса и получает зарплату наличными непосредственно от главы компании Мистера Стюарта Хьюза. Фактически Рассел и Мистер Хьюз являются старыми друзьями. Мы имеем основания полагать, что Мистер Рассел недавно получил 150 фунтов наличными от Мистера Хьюза. Мы также имеем основания полагать, что Рассел занимается распространением пиратской видеопродукции, а также распространяет рекламные проспекты индийских ресторанов и другие товары. Вы понимаете, что в сложившихся обстоятельствах я могу подписаться лишь как –

Заинтересованный Представитель Общественности.


Оливер: Доктор Робб очень мила, не правда ли? Если «очень мила» хоть что-то меняет.

Она слушает, хотя мне и не хочется много говорить.

Она говорит, что уверенность в том, что лучше уже никогда не станет – составляющая часть депрессии. Я говорю, что уверенность в том, что лучше уже никогда не станет – вполне нормальное и естественное следствие того, что лучше не становится.

Она спрашивает меня о потере либидо и я стараюсь отвечать галантно.

Нет, я стараюсь ей угодить. Я отвечаю «да» на все ее вопросы. Плохой сон? Да. Рано просыпаетесь? Да. Нету интереса к жизни? Да. Рассеянность? Да. Утрата либидо? Смотри выше. Плохой аппетит? Да. Слезливость? Да.

Она спрашивает, много ли я пью. Не достаточно, чтобы поднять настроение, отвечаю я. Мы говорим о том, о сем. Похоже алкоголь является депрессантом. Но она считает, что я пью недостаточно много, чтобы это было причиной в моем случае. Разве это не угнетает?

Она говорит, что солнечный свет помогает преодолеть депрессию. Я говорю – а жизнь понятие противоположное смерти.

Я понимаю, что я вынуждаю ее говорить как какой-нибудь узколобый бюрократ. Это не входит в мои намерения. Она хороший и располагающий к себе представитель тех, кто гадает на кофейной гуще. На самом деле, если бы не утрата либидо…

Она спрашивает меня о смерти матери. Ну что я могу ответить? В то время мне было шесть. Она умерла, а потом мой отец начал вымещать на мне то, что она умерла. Избивал меня и все такое. Потому что я напоминал ему мою мать.

Да, я могу сплести обычные виньетки далекой страны детства – То, как она целовала меня перед сном, То, как она ерошила мои волосы, Вечернее купание у нас дома, – но какие из них действительно мои, а какие я стянул из циклопедии фальшивых воспоминаний в настоящий момент я не в силах распознать.

Доктор Робб спрашивает меня как она умерла. Я отвечаю, что в больнице. Нет, я ее не видел. Неделю она отводила меня в школу каждое утро и забирала меня из школы, а на следующей неделе ее опустили в землю. Нет, я не видел ее в больнице. Нет, я не видел ее убранной в последний путь, Еще более прекрасной в смерти, чем при жизни.

Я всегда думал, что она умерла от сердечного приступа, от чего-то взрослого и загадочного. Я задавался вопросом «почему» и «зачем» чаще чем «как». А когда, уже позже, я спрашивал о подробностях, мой рыбообразный отец начинал просто подвывать старой песне горя и одиночества. «Она умерла, Оливер», – вот все, что говорил этот старый ублюдок, – «и лучшая часть меня умерла вместе с ней». В этом он был совершенно прав.

Доктор Робб спросила меня, самым деликатным и участливым образом, не будет ли это совершенно невероятной гипотезой, полагать, что моя давно почившая мать наложила на себя руки.

Тучи и правда сгущаются, вам так не кажется?


Софи: Как только я оказалась со Стюартом один на один, я осуществила свой план. Я спросила могу ли я поговорить с ним. Обычно я так не говорю и это заставило его прислушаться.

Я сказала: «Если с папой что-нибудь случится…»

Он перебил: «С ним ничего не случится».

Я сказала: «Я знаю, я еще маленькая. Но если с папой что-нибудь случится…»

«То что?»

«Ты будешь моим папой?»

Я внимательно следила за ним пока он думал над моими словами. Он не смотрел на меня, поэтому он не видел, что я внимательно за ним наблюдаю. В конце концов он повернулся ко мне, обнял меня и сказал: «Конечно, Софи. Я буду твоим папой».

Теперь мне все совершенно ясно. Стюарт не знает, что он мой отец, потому что мама никогда не говорила ему об этом. Мама не признается в этом ни ему, ни мне. Папа всегда относился ко мне как к своей дочери, но должно быть он что-то подозревает, ведь так? Поэтому он и ходит как не от мира сего.

Получается во всем виновата я.


Стюарт: «А это что за чертовщина?»

Оливер был взвинчен больше чем когда-либо за последнее время. Он махал у меня перед носом письмом так, что было совершенно невозможно рассмотреть, что это такое. Немного погодя он успокоился, или, что более вероятно, устал. Я взглянул на бумагу.

«Это из налоговой инспекции», – сказал я. «Они интересуются, нет ли у тебя каких-то дополнительных источников дохода кроме того, что ты получаешь в Лавке Зеленщика, и еще – не подрабатывал ли ты где-то до того как устроился на работу, в то время, когда тебе выплачивалось пособие по безработице».

«Да черт побери я умею читать», сказал он. «Может ты помнишь, что я переводил Петрарку в то время, пока ты все еще водил обгрызанным пальцем по странице, разбирая сенсационные банальности своего ежедневного гороскопа».

Ну хватит, – подумал я. «Оливер, ты же не уклонялся от уплаты налога? Ты должен понимать, что игра не стоит свеч».

«Ах ты проклятый Иуда». Он уставился на меня, небритый, с красными глазами, так что выглядел он, честно говоря, не очень хорошо. «Это ты донес на меня».

Это было уже слишком. «Иуда донес на Христа», – заметил я.

«Ну и?»

«Ну и?» – я немного подумал, или сделал вид, что думаю. «Может ты и прав. Кто-то на тебя донес. Теперь давай рассуждать трезво. Как ты думаешь, что у них есть на тебя?»

Он заверил меня, что не подрабатывал где-нибудь еще в то время, пока работал на Лавку Зеленщика, потому что, как он сказал, работая у нас, к вечеру чувствуешь себя выжатым как лимон. Но это правда, что раньше он брался за мелкую незадекларированную работу, одновременно получая пособие по безработице: а именно распространял рекламные проспекты и работал на некого таинственного мистера Бига, доставляя на дом видеокассеты.

«Так или иначе, но я тебе об этом уже рассказывал».

«Правда? Не припомню».

«Готов поклясться, что так». Потом он сел и как-то сразу обмяк. «Боже мой, я уже не могу припомнить, что и кому я рассказывал».

Ну, в былые времена это его не волновало. Он всегда был рад рассказывать одну и ту же историю снова и снова. «Давай попробуем спокойно во всем разобраться». «В налоговой инспекции что-то есть на тебя. Но отдать им должное, – на этих словах Оливер застонал, – они заинтересованы лишь в том, чтобы собрать неуплаченные налоги. Их не интересует криминальная сторона дела».

«Просто прекрасно».

«Думаю тебе следует больше беспокоиться о пособии. Если они захотят, то они могут прижать тебя как следует. Хотел бы я знать, слышал ли тот, кто донес на тебя, о горячей линии комитета по выплате пособий. Это было бы скверно».

Оливер снова застонал.

«И думаю нельзя забывать об НДС. Все это нелицензионное видео – это входит в полномочия таможни и управления по акцизам. Они могут начать в этом копаться. У них есть полномочия. Они обожают вламываться в дом в пять утра и отрывать половицы. Будем надеяться, что этот шутник не знает о том, что у них есть горячая линия».

«Проклятый Иуда», – повторил он.

«Что еще? Возможно это кто-то из офиса. Или может кто-то из водителей. Просто подумай, кто это может быть, Оливер. Ты знаешь кого-нибудь, кто тебя ненавидит?» – бодро заключил я.


Мадам Уатт: Приехали Софи и Мэри. Стюарт привез их на своей машине. Конечно, я ничего не сказала.

У меня как всегда был лимонный пирог, они его любят. Но Софи не съела ни кусочка. Она сказала, что не хочет есть. Я попросила ее попробовать хоть немного, чтобы порадовать меня. Она ответила, что она слишком толстая.

Я спрашиваю ее: «Где, Софи? Где ты толстая?»

Она отвечает: «Вот здесь». И показывает на свою талию. Я смотрю на ее талию. Мне она не кажется толстой. Мне лишь кажется, что ей не хватает логики.

«Это просто потому, что ты сегодня туже затянула пояс, чем обычно», – говорю я.

Нет, правда.


Оливер: Я прошаркал по дому и предпринял вылазку в нашу спальню, что я делаю не часто. Спальня на последнем этаже и из окон открывается вид на улицу с высоты подъемного крана. Я уже это говорил? Кажется кто-то уже говорил. Кто-то вам обо всем рассказывает, так? Здесь невозможно ничего сохранить в тайне, ни на единую наносекунду. Иуда под каждой подушкой.

Извините, я … как бы там ни было. Я услышал пронзительный, безжалостный визг, раздававшийся где-то по соседству. С толикой везения это мог бы оказаться гигантский, генетически измененный, кровососущий шершень, прилетевший с тем, чтобы нанести мне coup de grace[98]98
  фр. – милосердный удар


[Закрыть]
. Но все оказалось хуже. Coiffeur[99]99
  фр. – парикмахер


[Закрыть]
разделывался с араукарией Миссис Дайр, нет, я присмотрелся – не coiffeur, а boucher[100]100
  фр. – мясник


[Закрыть]
. Циркулярная пила жестоко расправлялась с ее смешными пальцами, благородными руками, а потом и оголенным стволом. Я почувствовал, как мое настроение – то, что от него оставалось – уходит как вода в ванной. «Пусть ее араукария зеленеет будто лавровое деревце», – казалось лишь миг тому назад вознес я эту мольбу.

Может это предзнаменование? Кто знает? В le bon vieux temps[101]101
  фр. – доброе старое время


[Закрыть]
, когда мы весело катались по прошлогоднему снегу, предзнаменование не расставалось с прилагательным и было зловещим. Падающая звезда, прочертившая траекторию на бархате небес, полярная сова, всю ночь сидевшая на ветке треклятого дуба, банальный вой волков на кладбище – не всегда можно было догадаться, что они предвещают, но было чертовски ясно, что это знамения. Теперь падающая звезда – это лишь сигнальная ракета, выпущенная по соседству, полярную сову можно увидеть лишь в клетке, а волку приходится заново учиться выть, прежде чем его выпустят в дикую природу. Предзнаменование беды? В этом царстве, где все измельчало, разбитое зеркало предвещает лишь досадный визит в магазин Джона Льюиса за новым.

Что поделать. Наши знаки и знамения становятся более локальными, а разница между предвестником и тем, что он предвещает, сходит на нет. Вы вступили в собачье дерьмо – это и предостережение, и бедствие одновременно. Автобус сломался, мобильник не работает. Дерево срубили. Возможно это означает только то, что означает. Что поделать.


Софи: Свинья. Жирная свинья.


Джиллиан: Этим утром мы не включали радио. И мы перестали разговаривать с тех пор, как у Элли случился срыв. (Кстати – а что вы об этом думаете? Разве не странно? Откуда такая обида? Мне кажется, мы все были с ней честны и обращались с ней как со взрослой). Так что висит несколько неловкая тишина и когда Элли берет свою кружку, то слышно тихое постукивание, потому что кружка без ручки и кольцо Элли скребется по фарфору. Просто тихое, случайное постукивание, но мои мысли возвращаются к тому, что было много лет назад. Элли не замужем и не помолвлена, и похоже у нее никого нет кроме Стюарта, а их отношения, вроде бы, довольно поверхностные (может быть это ее обижает?), но она носит кольцо на среднем пальце левой руки. Когда-то я тоже так делала, это было как способ держать на расстоянии, не вступать в объяснения, создать себе воображаемого приятеля, охранять свою территорию, когда не можешь выносить даже вида мужчин. И так несколько дней. Или недель. Или месяцев.

Обычно это срабатывало. И жалкая безделушка, которую я подобрала на рынке, обладала почти магическими свойствами, когда хотелось избежать ненужных знакомств. Конечно, я уже забыла обо всем этом. Сейчас я помню только о том, когда это не срабатывало. Когда он не желал уступать и просто шел следом. Не обращал никакого внимания на кольцо, даже если я махала им у него под носом. Не то чтобы он считал, что это фальшивка, или что-то в этом роде, просто не желал признать, что это достаточная причина. Игнорируя полуулыбку, которую ты напускаешь, чтобы сделать вид, что не воспринимаешь его всерьез. Игнорируя любые сигналы, которые ты подаешь. Просто он есть и ждет. Ты и я. Что если мы начнем? Здесь и сейчас. Так или иначе, это то, что подразумевалось. И всякий раз это казалось мне невероятно возбуждающим. Очень сексуальным, даже опасным. Я вела себя спокойно, но внутри меня все горело. Что, как мне кажется, они чувствовали.

Не поймите меня неправильно. Я не из тех женщин, которые любят, чтобы над ними доминировали. Мысль о том, чтобы мужчина ворвался в мою жизнь и начал наводить в ней порядок и распоряжаться мною, не входит в мои фантазии. Лучше я сама буду собой распоряжаться. И мне не нравится грубая сила, я не стала бы ей уступать. Я говорю совсем о другом, о мгновении, когда кто-то появляется и дает понять без всяких слов – есть я, есть ты, о чем еще говорить? Так, словно перед тобой какая-то великая истина и все, что тебе остается сделать, это ответить – да, это так.

Если бы это случилось снова, мне не пришлось бы размахивать грошовой безделушкой с блошиного рынка, но золотым кольцом, которое я ношу каждый день вот уже более десяти лет. И конечно, как это всегда бывает, колокольчики зазвенели бы – осторожно, только на этот раз не колокольчики, а скорее сирена скорой помощи. Но разве нам всем не хочется услышать еще один раз эти простые слова – есть я, есть ты. И чтобы был кто-то, кто ждет, чтобы ты ответила – да, это так. И чтобы все закружилось, полузабытые вещи, которым вдруг не подобрать названия, имеющие отношение к времени и судьбе, к отношениям между мужчиной и женщиной, а глубоко внутри, понемногу нарастая, какая-то внушающая уверенность мелодия, под которую ты надеешься унестись прочь.

Сейчас в студии совсем тихо. Лишь легкие касания кисти и поскрипывает стул. И кольцо Элли мягко постукивает о кружку.


Стюарт: Мне все кажется, что я сейчас приду, а Оливер будет лежать, отвернувшись лицом к стене. Но, как я полагаю, правда об Оливере заключается в том, что даже если он болен, ему известно клише и он делает обратное. Так что он просто лежал лицом ко мне. Он в комнате вроде маленькой мансарды, на последнем этаже, к окну приколота простыня – очевидно они не успели повесить занавески. У кровати лампа с абажуром в виде головы Дональда Дака.

«Привет, Оливер», – сказал я, не вполне уверенный в том, что правильно произношу даже эти два слова. То есть, если кто-то и правда болен, я знаю как себя вести. Да, я знаю, что депрессия – это болезнь и все такое. Как бы то ни было. Теоретически. Так что я полагаю, что он болен, но я не знаю как себя с ним вести. Что раздражает меня и что мне немного неприятно.

«Привет, старина», – сказал он с некоторым сарказмом, на что я не стал обращать внимания. «Нашел для меня необъезженную двухлетку?»

Я что – должен был засмеяться? На этот вопрос нет ответа. Да? Нет? Я работаю над этим? Так что я ничего не сказал. Кстати, я не принес с собой виноград, шоколадку или хороший журнал, с которым уже разделался. Я немного рассказал ему о работе. Что мы выправили помятое крыло. Похоже ему было безразлично.

«Мне надо было жениться на Миссис Дайр», – сказал он.

«Кто такая миссис Дайр?»

«Непостоянная сердцем и шаткая рассудком», или что-то подобное, невнятно пробормотал он. Я не всегда обращаю внимание на то, что он говорит, если он на этом не настаивает. Думаю вы тоже нет.

«Так кто такая миссис Дайр?» – повторил я.

«Непостоянная сердцем и шаткая рассудком». И так далее в том же роде. «Она живет в доме номер 55. Ты как-то сказал ей, что у меня СПИД».

Воспоминание, к которому я не возвращался долгие годы, вновь воскресло. «Эта старая склочница? Я думал…» Я чуть не сказал – я думал, что она уже умерла. Только не стоит говорить о смерти тем, кто болен, ведь так? Хотя я не считаю, что Оливер болен. Да, я знаю, я должен, но я не считаю. Как я и сказал.

Разговор еще некоторое время продолжался в том же духе, вряд ли его можно было назвать очень интеллектуальным. Я уже подумал, что с нас обоих достаточно, как вдруг Оливер перевернулся на спину – так укладывают в гроб – и сказал: «Ну так ты выяснил, в чем секрет, старина?»

«Секрет чего?»

Оливер глупо хихикнул. «Секрет настоящего бутерброда с картофельными чипсами, разумеется. Дело в том, мой милый простофиля, что горячие чипсы растапливают масло и оно стекает по рукам».

На это тоже нечего было ответить, разве что заметить, что по моему мнению масляный бутерброд с чипсами – довольно нездоровая пища. Потом он хрюкнул, словно хотел сказать, что на сегодня хватит. «Джиллиан».

«Что Джиллиан?»

"Когда ты был в гостиничном номере, – сказал он, и хотя с тех пор я побывал в сотнях гостиничных номеров, я тут же понял, о каком он говорил.

"Да, – сказал я. Мои мысли вернулись к дверце шкафа, которая никак не желала закрываться.

«Ну и?»

«Я не понимаю о чем ты».

Оливер фыркнул. «Ты решил, что то, что ты увидел из окна своего номера, ты решил, что то, что ты увидел, происходит постоянно, изо дня в день?»

«Я все еще не понимаю о чем ты». Или, точнее, я понимал, но не хотел понимать.

«То, что ты видел, – сказал он, – было разыграно лишь ради твоего блага. Гала-концерт. Всего одно представление. Подумай над этим, старина». И с этими словами он сделал то, чего я никогда раньше не видел – отвернулся лицом к стенке.

Я подумал над этим. И позволю заметить, это было горько. Очень горько.

Что я вам говорил? Доверие приводит к измене. Доверие влечет за собой измену.


Оливер: Вы не находите, что невозможно избежать, de temps en temps[102]102
  фр. – время от времени


[Закрыть]
, этих откровений Терсита[103]103
  Терсит – ахейский воин, отличавшийся неказистой внешностью, насмешник и спорщик. На народном собрании под стенами Трои вступил в спор с Агамемноном и другими ахейскими вождями, за что был жестоко избит Одиссеем. Послегомеровские сказания повествуют о смерти Терсита, убитого Ахиллом за то, что он осквернил тело павшей царицы амазонок Пентесилеи.


[Закрыть]
? Дней, когда вы знаете, что прыщавый дурак говорит правду. Война и распутство. Война и распутство. Не говоря о тщеславии и самообмане. Кстати у меня есть новая загадка – «что бы вы предпочли?» Вы бы предпочли, чтобы вас сгубило то, чего вы о себе не знаете, или то, что вы о себе узнали? У вас, да что там, вся жизнь для того, чтобы обдумать это.

Зрелость – это все[104]104
  Шекспир, Король Лир, акт 5, сцена 2


[Закрыть]
, согласно другому каноническому эксперту. Нам это знакомо: глинистая почва, разгоняющее тучи солнце, выигрышное положение на ветке, медленная концентрация аромата, пробивающийся сквозь кожицу румянец, и вдруг плод созрел настолько, что достаточно пухлой ручки младенца, чтобы пуповина, с которой мы свешиваемся, охотно отделилась от ветки, и мы бы легко, как пушинка, опустились в оказавшийся тут по счастливой случайности стог сена, и лежали бы в нем, созревали, перезревали, совершая священный цикл жизни и смерти.

Но у большинства из нас все иначе. Мы похожи на мушмулу, которая переходит от неудобоваримой жесткости до темно-коричневой, готовой взорваться спелости всего за час, так что охотники и собиратели, которые впервые оценили этот плод, эти первые сторонники органического питания, эти прото-Стюарты, обычно сидели всю ночь напролет, с гипотетической свечой и сачком для фруктов и ждали подходящего момента. Но кто проследит за тем, кто следит за мушмулой? У нас нет слуги с ночником наготове, и мы безмятежно храпим всю ночь напролет, не взирая на индикатор спелости. Крепкий мужчина средних лет, а мгновение спустя – расплывающаяся развалина.

Соберись, Олли, дорогой, соберись. Твои мысли и правда стали блуждать. Посмотри на оставленный за тобой шлейф озер Окс-Боу. Что говорит прыщавый дурак?

Только это. Печальную правду, которой быстро учится даже смиренный грызун, но у глупого человеческого рода на то, чтобы ее усвоить, уходит почти вся жизнь. Что все человеческие отношения, даже между двумя невинными молоденькими монашками – хотя нет, в особенности между двумя невинными молоденькими монашками – строятся на власти. У кого сейчас больше власти. Или если не сейчас, то у кого потом будет больше власти. А источники власти так стары, так общеизвестны, так жестко детерминистичны, так примитивны, что и называются они очень просто. Деньги, красота, талант, молодость, возраст, любовь, секс, сила, деньги, снова деньги, и снова деньги. Богатый грек, владелец целой флотилии, демонстрирует в уборной своему хихикающему приятелю то, вокруг чего крутится мир: берет у служки блюдце для мелочи и кладет на него свой membrum virile. Чего еще, о вы, искатели мудрости? В конце концов, этого грека звали Аристотель. И готов поспорить, никто не доносил на него по горячей линии в комитет по выплате пособий.

Так какое это имеет отношение к, по правде говоря, не достойной Шекспира, histoire или imbroglio[105]105
  ит. – путаница, недоразумение


[Закрыть]
, в которую, как оказалось, вы впутались? Мои извинения, кстати, если вы считаете, что я должен извиниться. (Должен ли? Разве в каком-то смысле не вы сами впутали себя? Разве в каком-то смысле не вы сами хотели этого?) Просто было время, когда великолепие Джиллиан делало ее объектом всеобщего преклонения, когда безошибочный вкус Оливера – я ограничусь этим – завоевывал ему всеобщее расположение, и когда Стюарт, простите за прямоту, даже за деньги не мог бы заполучить ни того, ни другого. А что теперь? Теперь Стюарт может купить все. Теперь он может водрузить свой колышек на блюдце. Вы находите, что мое Weltanschauung упростилось? Но вы поймете, что жизнь не любит сложностей. По мере того, как идут годы и копятся разочарования, она обнаруживает свои мрачные лаконичные очертания.

Прошу заметить, я не утверждаю, что Стюарт мог бы купить Марию Каллас. Случись ему провыть ей «Я вас помню», я сомневаюсь, что она ответила бы ему – Di quell`amor ch`e palpito.


Стюарт: Вы слышали выражение – «информация стремится быть свободной»? Так говорят компьютерщики. Я приведу вам пример. Очень сложно избавиться от информации, которая хранится в вашем компьютере. То есть, вы можете нажать на делет и думать, что она стерта навсегда, но это не так. Она все еще там, на жестком диске. Она не хочет исчезать и хочет освободиться. В Пентагоне говорят, что надо переписать информацию на жестком диске семь раз, чтобы ее удалить. Но ведь существуют компании, занимающейся поиском данных, которые утверждают, что они могут вернуть данные, которые переписывались не менее двадцати раз.

Тогда как вы можете быть уверенным в том, что уничтожили информацию? Я где-то читал, что правительство Австралии организует отряды здоровенных ребят , вооруженных кувалдами, для того, чтобы они уничтожали их жесткие диски. И обломки должны быть столь малы, что их можно пропустить сквозь что-то вроде сита с очень маленькими отверстиями. Только тогда правительство может успокоиться, что ничего не удастся обнаружить, что информация наконец уничтожена.

Это вам ничего не напоминает? Мне напоминает. Им бы пришлось позвать здоровенных ребят с кувалдами и разбить мое сердце чтобы успокоиться. Вот что им пришлось бы сделать.

Да, я знаю, это сравнение. Но у меня есть основания полагать, что так оно и есть.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации