Текст книги "Крепость Серого Льда"

18
БАШНЯ НА БЕРЕГУ МОЛОЧНОЙ

Пятерых дхунских воинов ввели в дом под сильной охраной. Яго Сэйк, чье лицо при луне казалось белым как мел, держал наготове свой страшный топор-полумесяц. Он и Дидди Мунн провели посетителей по открытой аркаде, служившей входом в разрушенную башню Молочного Камня.

Брим удивился, когда увидел, что его брат Робби оставил этим пятерым оружие. Водная сталь блестела за их спинами и поясами, отбрасывая струящиеся блики на голубые панцири. Татуировка на лицах говорила о том, что эти воины – ветераны, прошедшие немало сражений. У одного, в котором Брим узнал знаменитого топорщика Могера Лоя, узор покрывал щеки целиком, не оставляя ни кусочка чистой кожи, и даже на веках были наколки. Все пятеро были белокурыми, как истинные дхуниты – из всех присутствующих один Брим имел темные глаза и волосы.

– Убери свой топор, Яго, – произнес голос Робби Дхуна, наполнив круглый чертог. – Эти люди наши братья и не собираются вступать с нами в бой.

Яго Сэйк по прозвищу Гвоздь молча кивнул. До гибели прежнего вождя они с Могером были товарищами по оружию, но свою преданность Робби Яго ставил выше всякого боевого содружества. Свой трехфутовый топор он засунул за портупею, а не убрал за спину, как было приказано. Другие могли расценить это как непослушание, но Брим-то знал, что Яго поступает так из любви к Робби и стремления его защитить. Если дело дойдет до оружия, Яго первым схватится за свое.

Пятеро воинов не скрывали своего любопытства, вступая в главный зал башни. Она, по преданию, насчитывала когда-то тридцать этажей и превосходила высотой даже башню Ганмиддиша, но не смогла устоять против ветров и морозов, свирепствующих в северных кланах. Она давно уже обрушилась, и от нее осталось только несколько этажей, из которых в целости сохранился лишь самый нижний. Впрочем, и тут сквозь потолок проникал и дождь, и лунный свет. Брим, задирая голову, видел над собой широченные трещины, а в просевшем полу собралось столько воды, что рыбу разводить можно. Десять дней назад, когда они только заняли эту башню, пруд стоял замерзший, но потом начал оттаивать от факелов и человеческого тепла. Пару раз Брим замечал какие-то тени, мелькающие в его глубине, и понять не мог, как сюда могло попасть что-то живое.

Про башню вообще мало что было известно – даже молочане, живущие рядом с ней, почти ничего не знали. Их круглый дом, стоящий всего в лиге к западу, был построен большей частью из ее обломков. Первые поселенцы, придя к ее руинам, назвали эти бледные переливчатые глыбы «молочным камнем». А несколько веков спустя, когда в тени башни вырос первый круглый дом, вождь клана отказался от старого родового имени и тоже стал называться Молочным Камнем.

Сама река Молочная становится белой каждую весну, когда полая вода заливает карьеры с залежами такого же самого камня, расположенные выше по течению. Брим слышал, что теперь эти карьеры заросли так, что найти их способны разве что овчары.

Брим и теперь, прожив несколько месяцев в клане, где молочного камня полным-полно, не перестал любоваться им. Он блестел при свете огня, как жемчуг или белые зубы.

Пятеро воинов прошли через зал к Робби, сидевшему во главе походного стола без плаща и доспехов, в рубашке из тонкой шерсти и полотняном кафтане. Штаны из чертовой кожи заправлены в высокие сапоги, пояс украшен дисками кованой меди. Недавно вымытые волосы заплетены, и к шее еще липнут мокрые прядки. Любой другой в таком наряде мог бы показаться невзрачным, но Робби Дан Дхун выглядел, как настоящий король.

На пришельцев он смотрел со спокойной важностью, положив руки на кожаные подлокотники своего сиденья.

– Могер. Берольд. Харрис. Джорди. Рой, – произнес он приветственно, явно удивив их своей отменной памятью. – Садитесь, прошу вас. Вам нелегко было добраться сюда из Гнаша, ведь речные берега сильно развезло. О ваших лошадях хорошо позаботились?

Могер и его спутники, не ожидавшие столь учтивого приема, переглянулись.

– Да, – проворчал через некоторое время Могер. – Все в порядке. Конюший занялся ими.

– Это хорошо, – отозвался Робби. – Вот жаровня, грейтесь. Подай нам хлеба и пива, Брим, да скажи Бабушке, кто к нам приехал. Она не поблагодарит нас, если они уедут, не повидавшись с ней.

– Так она здесь, Бабушка? – Могер завертел головой, отыскивая ее.

– Сейчас она у реки. Бабушка почтила нас своим присутствием три месяца назад.

– Мы думали, что ее уже нет в живых, – недоумевал Могер. – Она пропала неизвестно куда вместе со своим мулом, и Скиннер сказал, что она уехала умирать в Руины.

Робби молча приподнял бровь – приезжие сами способны смекнуть, что Скиннер им лгал. Брим поставил на стол хлеб и кувшин черного эля. Там во всю длину была разостлана карта клановых земель, и Робби нетерпеливо кивнул, когда Брим замешкался, не решаясь поставить на нее свой поднос. Брим наполнил пивом рога, и пятеро воинов неохотно сели.

– Стало быть, ты больше не квартируешь в Молочном Доме, – сказал Могер. – Жаль, ведь он у них настоящая крепость.

– Нас стало слишком много, чтобы там помещаться. – Робби взял первый рог себе. – Враэна просила меня остаться, но злоупотреблять ее гостеприимством было бы глупо.

Могер пробурчал что-то в знак согласия. Его широкие плечи свидетельствовали о недюжинной силе, белобрысые волосы щетинились на синем от наколок затылке. Брим заметил, что от него не укрылось, сколько людей у костров начищают доспехи, чинят сбрую и сушат отсыревшую одежду. Могер видел, сколько людей играло в кости у входа в башню, и видит, сколько стоит вдоль стен здесь, в этом чертоге. Брим гордился тем, что их так много. После набега на Бладд дня не проходит без того, чтобы к Робби не явился хотя бы один человек. Его слава растет, и кличка, которой наградил его Скиннер Дхун – Рваный Король, – известна теперь во всех кланах.

– Можешь посчитать, если хозяин тебе так наказывал, Могер, – молвил Робби, вытянув ноги под столом. – Только смотри не ошибись, потому что здесь у нас меньше половины.

Робби лгал, но делал это умело. Странно, что Брим не замечал до сих пор, как ловко его брат умеет обманывать.

Могер побагровел, и человек по имени Берольд сказал, чтобы прикрыть его замешательство:

– Мы привезли тебе послание от Скиннера. Хочешь выслушать его сейчас или предпочтешь остаться с нами наедине?

Робби принял вызов, не дрогнув.

– Мне нечего скрывать от моих соратников. Говори так, чтобы слышали все.

– Мы условились, что говорить будет мой брат, – взглянув на Могера, сказал Берольд.

Брим только теперь заметил, как они похожи, и слова «мой брат» непонятно почему кольнули его.

Могер протянул свой рог, чтобы его наполнили заново, и лишь тогда заговорил:

– Во-первых, Скиннер требует, чтобы ты больше не называл его дядей. Он изучил твою родословную и убедился, что ты не доводишься ему племянником ни по крови, ни по свойству. Стало быть, все твои притязания на родство с ним фальшивы.

Люди в башне, услышав, как оскорбляют их вождя, заволновались. Топорщик Дуглас Огер стал позади Робби, ощерив свои поломанные зубы. По силе и могучему сложению ему не было равных даже среди других топорщиков, и приезжие, когда он подошел к столу, обменялись настороженными взглядами. Дуглас, видя это, потянулся к своему висящему за спиной топору.

Робби успокоил его, тронув за руку, и сказал Могеру:

– Я на тебя не в обиде – ведь слова, которые ты здесь произносишь, не твои. И то, что их произнес Скиннер, меня тоже не удивляет. Он звал меня своим племянником, пока ему было выгодно, а теперь это выгодным быть перестало. Ловко придумано – жаль, что он не проделал того же со своей женой.

Вокруг засмеялись, а Дуглас Огер хрюкнул, будто его душили. Посланцы выслушали шутку касательно своего вождя с непроницаемыми лицами, и только молодой белобровый Джорди Сарсон не сдержал усмешки.

Робби победил их, с уверенностью подумал Брим. Брат все делает правильно: он обезоружил посланцев своей учтивостью, дал понять, что он человек рассудительный, а теперь отказывается признать, что получил оскорбление. Гордость нарастала волной в душе Брима, и знакомое щемящее чувство сопутствовало ей. Как это возможно – гордиться братом и в то же время не желать ему успеха? Это неверность худшего разбора. Он должен стыдиться ее. Брим усилием воли заставил себя не думать об этом и стал еще усерднее подливать гостям эль.

– Что-нибудь еще? – спросил Робби.

– Да. – Могер беспокойно пошевелился и хлебнул эля, чтобы придать себе мужества. – Скиннер говорит, что твоя мать была шлюхой и что если бы каждый, кто имел ее, объявил себя королем, то короновать пришлось бы добрую половину клановых земель.

Голубовато-серые глаза Робби заледенели.

– Нет, – тихо сказал он схватившемуся за топор Дугласу Огеру. Яго Сэйк подкрадывался к посланцам сзади, почти незаметный из-за своей бледности и светлых мехов у молочно-белых стен. – Нет, – повторил Робби, обращаясь ко всем, кто был в башне. – Не нужно, чтобы наши братья вернулись в Гнаш, полагая, будто мы не способны отличить правду от лжи. Вы все здесь знали мою мать, Маргрет, и уважали ее. Не было на свете женщины более честной и доброй, и смерть свою она встретила с достоинством дхунских королев. Никакие слова обезумевшего от страха человека не смогут этого изменить. Скиннер Дхун в своем отчаянии опускается все ниже и ниже. Неужели он думает, что я, как пес, кинусь в драку по его команде? Что я буду грызться с пеной у рта, стоит ему оскорбить мою мать? Поймите меня правильно, дхуниты. Я не забуду ему этого оскорбления, но других людей в это дело втягивать не стану. Оно будет улажено между мной и Скиннером.

Вокруг закивали, и Яго Сэйк опустил свой топор. Робби опять оказался прав. Только сын способен защитить честь своей матери, как бы близко к сердцу ни приняли оскорбление его соратники. Брим старался ни на кого не смотреть. Никто здесь его не замечал после прихода послов, и сейчас он тоже не хотел привлекать к себе внимания.

Ему Маргрет Кормак, урожденная Дхун, не была матерью. Ее золотые волосы и голубые глаза вместе с королевской кровью достались ее первому и единственному сыну. Робби еще до гибели старого дхунского вождя отказался от родового имени их отца и начал называть себя Дхуном. Брим впервые услышал это новое имя, Робби Дхун, в шестилетнем возрасте, и оно показалось ему не в пример звучнее Рэба Кормака. «А можно и я буду зваться Дхуном, Рэб?» – спросил он брата на оружейном дворе, пока тот вытирал пучком сена свиную кровь со своего меча. «Нет, Брим, – ответил Робби, с прищуром оглядывая лезвие. – Отец у нас с тобой один, но матери разные. Моя была знатной дамой, ведущей свой род от Мойры Плакальщицы, а твоя – крольчатница из Гнаша».

Брим на мгновение ухватился рукой за стол. «Робби не хотел меня оскорбить, – говорил он себе. – Он просто брякнул, не подумав, ведь ему тогда было всего-то шестнадцать лет». Но теперь Бриму самому исполнилось пятнадцать, и он на месте Робби ничего подобного не сказал бы.

Могер заговорил снова, но смысл его слов дошел до Брима не сразу.

– Скиннеру надоело ждать. Он вызывает тебя на бой, и пусть мечи решат раз и навсегда, кому быть вождем.

Услышав о бое, люди заволновались. Крупных дел после нападения на Бладд больше не предпринималось, и всем не терпелось сразиться. Ничего, что у Скиннера Дхуна бойцов намного больше: успех на земле Бладда придал сторонникам Робби смелости и сделал их веру в своего вождя несокрушимой. Брим видел это и видел, что брат ни на миг не утратил своего хладнокровия.

– Братья мои и соратники, – сказал Робби все так же негромко, – я не стану встречаться со Скиннером Дхуном на поле, которое выберет он. Ему, может, и хочется столкнуть одних дхунитов с другими, а мне нет. Разве мы, глядя на наших гостей, не видим в них своих сокланников? Убить их было бы все равно что убить себя. Смерть каждого дхунита означает, что в войне с Бладдом у нас стало одним бойцом меньше. Скажите, чьей кровью хотели бы вы обагрить свои клинки – дхунской или бладдийской?

В башне воцарилась мертвая тишина. Факелы шипели и мигали от вечернего тумана, проникавшего в трещины. Молочная протекала менее чем в тридцати футах от южной стены, и слышно было, как на реке потрескивает лед. Дуглас Огер поднес к губам медный рог с долей священного камня, другие последовали его примеру. Яго Сэйк, склонив голову, стал перечислять Каменных Богов. Робби присоединился к нему, и после имени третьего бога весь чертог уже повторял, как один человек:

– Ион, Лосе, Утред, Обан, Ларранид, Мальвег, Бегатмус. – На глаза воинов наворачивались слезы: Робби сумел напомнить им, что Дхун был вторым и нежно любимым сыном богов.

Посланцы произносили молитву наряду с остальными, и Брим спрашивал себя, многие ли из них вернутся к Скиннеру в Гнаш. Джорди Сарсон уж точно не вернется: вон как он впился глазами в Робби, и в глазах этих светится обожание. Большерукий копейщик Рой Кокс по прозвищу Столб тоже колеблется: он обводит взглядом башню, будто собрался здесь поселиться.

Могер и Берольд тоже вели себя неспокойно, но Брим не думал, что они захотят перейти на другую сторону. Оба они люди чести, и учтивость Робби, равно как и его выспренние слова, вызывает у них подозрение.

Могер первым нарушил молчание, спросив:

– Не хочешь ли и ты передать что-нибудь моему вождю?

Робби задумчиво взялся за свою косу. Он, наверно, прекрасно понимает, как он хорош в это мгновение со своей играющей мускулами рукой и длинными красивыми пальцами, не испорченными боевым топором.

– Мне нечего передать Скиннеру. Человек, натравливающий одного кланника на другого, недостоин моего уважения. Но с его сторонниками я готов говорить и хочу сказать им вот что: мы встретим их здесь, как братьев, забыв все, что было сделано или сказано в прошлом. Присоединяйтесь ко мне, и мы отвоюем назад нашу дхунскую землю.

Могер поспешно кивнул, словно боялся, как бы слова Робби не повлияли на четырех его спутников.

– Красно говоришь, да только я за тебя, Рэб Кормак, сражаться не стану. Если тебе нечего сказать нашему вождю, то и нам тебя слушать незачем. Пошли, ребята. Надо переправиться через Молочную, пока луна еще не зашла. – Могер, склонив голову, простился с Робби и двинулся к выходу. Берольд и остальные последовали за ним, но Робби успел переглянуться с Джорди Сарсоном и Роем Коксом.

Лишь когда все посланцы повернулись к Робби спиной, стало видно, как он разгневан. Брат не любит, когда его называют Рэбом Кормаком – Брим хорошо это знал. Однажды он в кровь избил Джезию Шембла за то, что простофиля-фонарщик позабыл его новое имя и назвал Робби старым. С тех пор никто не осмеливался называть Робби Кормаком, а Рэбом его звал один Дуглас Огер. Но в Гнаше, как следовало из слов Могера, его кличут по-старому.

Брим выскользнул из башни незамеченным. Он не хотел слышать, как его брат будет негодовать из-за того, что его назвали именем, которое дал ему их отец.

Туман уже поднялся выше человеческого роста, и его сырой холод пронизывал Брима насквозь. Съежившись, он направился к реке, где стояла на мшистом берегу палатка Бабушки и горел ее костер. Есть и ночевать в разрушенной башне старуха отказывалась и приходила туда только по зову Робби.

Запах дыма вел Брима через туман. К востоку от Молочного Дома рос густой дикий лес – Гай Морлок говорил, что если поставить там охотничий домик и не навещать его с год, то нипочем свою хижину не найдешь. Пахотные земли и пастбища Молочного Камня простирались на север и запад, а лес, граничащий с кланом Фриз, присягнувшим Бладду, стоял непроходимой стеной на пути врага. Даже здесь, в какой-нибудь лиге от круглого дома, лес старался захватить все что мог. Голые ветви ив и болотных дубов торчали над рекой так грозно, будто деревья и ее хотели забрать себе.

Бабушка, сидя на пне у дымящего костра, разогревала моченый овес в старом шлеме и жевала стебелек руты.

– Робби звал меня? – спросила она вместо приветствия, увидев Брима.

Брим не был уверен, знает ли она, как его зовут. Зубы у Бабушки пожелтели от руты, и пахло от нее противно, как от стоячей воды.

– Робби велел сказать тебе, что из Гнаша приехал Могер и другие воины тоже. Он думал, ты захочешь повидать их, пока они не уехали. Они там, у лошадиного загона. Я провожу тебя к ним, если пожелаешь. – Брим сомневался, правильно ли он поступает – ведь Робби предложил это только из вежливости; но ведь брат, с другой стороны, своего поручения не отменял.

– Могера в младенчестве все колики мучили, – с трудом поднявшись, сказала Бабушка. – До года он был совсем лысый и верещал каждую ночь.

Брим не нашел, что на это ответить. Она странная, Бабушка, но знает много такого, чего другие не знают. Чаще всего это истории о том, что творили взрослые кланники в детстве, но иной раз она скажет такое, что призадумаешься. Когда Робби захотел перебраться из круглого дома в башню, она уперлась и наотрез отказалась там поселиться. «Сулльские камни, сулльские кости, – твердила она, качая своей большой головой. – Эти запахи притягивают их, словно мух».

Брим не понял, кого это «их», и спрашивать не стал, но эти слова его обеспокоили. Каждый кланник знает, что земля между Горькими и Медными холмами когда-то принадлежала суллам, но говорить об этом не принято. Тут какая-то тайна. Если суллы в самом деле такие грозные воины, какими слывут, почему же они тогда уступили свою землю кланам. В Визи и Колодезе, где ведутся летописи, должны быть сведения об этом. Когда-нибудь Брим съездит в оба этих клана и все узнает.

Он подал Бабушке руку и повел ее по берегу. Туман ни с того ни с сего стал редеть, и видно было гораздо лучше. Сулльская башня над рекой напоминала сломанный зуб.

Пятеро приезжих собрались вокруг своих лошадей, готовясь к переправе через реку. Лошади волновались и не хотели стоять смирно, пока всадники натирали им бока жиром для защиты от холодной воды. Путникам следовало бы заночевать здесь и дать животным отдохнуть, но Брим понимал, как не терпится Могеру уехать. Он на собственном опыте убедился, какой притягательной силой обладает Робби, и опасается за своих людей.

Могер, затягивавший подпругу, широко заулыбался при виде Бабушки, но по его глазам было видно, как он устал.

– Стало быть, это правда. Ты бросила нас, Бабушка... оставила воевать в одиночку. – Нагнувшись, он поцеловал ее в лоб и добавил с вымученной беззаботностью: – Однако я рад, что ты и твой проклятый мул еще живы.

Бабушка приняла его поцелуй, сложив руки на своей необъятной груди и плотно сжав губы. «Зачем же она пришла, если все равно никаких чувств не проявляет?» – подумал Брим.

– Он использует Скиннера, как ему надо, – промолвила тут она. – Ничего не поделаешь, таков уж он есть.

Могер покосился на своих спутников, проверяя, не слышат ли они этого разговора.

– Как использует?

То, что ни один из них не назвал Робби по имени, говорило о многом.

– Сядет на него да поедет, вот как. Он с детства был хитрый, умел заставить других делать то, что ему надо. В засушливый год он послал Дугласа с его дружиной запрудить Быструю. Сам он весь день упражнялся с топором, а потом пришел и присвоил всю заслугу себе.

– Если не можешь говорить яснее, Бабушка, то уж лучше молчи, – нахмурился Могер. Он поставил ногу в стремя и сел верхом. Остальные сделали то же самое и подъехали к Бабушке.

– Смотри, как бы вам со Скиннером не пришлось за него сражаться, Могер Лой, иначе я вскорости положу вереск на твою могилу.

Брим пожалел, что привел Бабушку сюда. Нашла тоже время каркать – при брате Могера и трех других воинах.

Могер вздохнул так глубоко, что помятый бронзовый панцирь всколыхнулся вместе с его грудью.

– Брат, друзья – на запад, в Гнаш! – Он пришпорил коня, и все пятеро галопом помчались вдоль Молочной.

Брим смотрел на них, пока они не скрылись в тумане. Брат... Второй раз за вечер слышал Брим это слово, и теперь оно снова ранило его в самое сердце. Уже год, как Робби не обращался к нему так.

Брим видел, что Бабушка, по-прежнему стоящая со скрещенными руками, наблюдает за ним. С гневом, удивившим его самого, он сказал:

– Не надо было тебе говорить это Могеру. Он хороший человек.

– Ты хотел бы, чтобы он уехал без предупреждения? – спокойно спросила Бабушка.

Она не поддалась его гневу, но Брим не желал успокаиваться – он сам не знал почему.

– Зачем ты вообще к нам явилась? Почему не осталась со Скиннером в Гнаше?

– Ты знаешь почему, парень. – Ее глаза на морщинистом лице светились чистейшей дхунской голубизной, и лиловые кольца вокруг радужки указывали на густоту чертополохового сока в ее крови. Только у прямых потомков королей бывают такие глаза. – Я еще не знала такого случая, когда Робби не одерживал бы победу.