Текст книги "Крепость Серого Льда"

Ничего в ответ – ни малейшего признака узнавания. Исс уронил мешочек с водой и медом куда-то далеко вниз. Великая печаль овладела им. Конец приближается, и это хорошо, что Скованный угасает медленно, день за днем. Это уменьшает опасность. Только круглый дурак мог бы забыть, кто лежит здесь, и лишь еще более безнадежный глупец попытался бы прекратить эту жизнь иными средствами.

Исс, склонившись, поцеловал Скованного в голову. Восемнадцать лет – а теперь между ними все кончено.

С тяжелым сердцем покинул он железную келью, закрыл дверь и задвинул засов.

Он ждет, ждет. Какая это обыденная и страшная вещь – ждать, как это опустошает душу. Но ждать он должен – и он потихоньку, маленькими порциями, впускает воздух в легкие и выпускает обратно, слушая, как удаляются шаги Приносящего Свет.

Он знает, что слабеет, и порой это наполняет его таким отчаянием, что он молит тьму взять его к себе. Разве мало он настрадался? Разве не пора сдаться и сказать: «Жить слишком больно, позволь мне покончить с этим»?

«Нет, не пора, – отвечает голос изнутри, удивляя его своим пылом. – Не пора, Приносящий Свет». И он ждет, накапливая силу. Иногда сырость в камере так сгущается, что на него проливается дождь. Тогда он раскрывает губы и ловит влагу распухшим языком.

Еще не пора.

41
УХОД

После ночных подземных толчков собаки никак не могли успокоиться и выводили Собачьего Вождя из терпения. Они не стали есть конскую печенку, которую он утром нарезал для них, и рвались со сворок, когда он вывел их погулять.

Глупые твари. Подумаешь, важность – земля дрожит! Уж не думают ли они, что в круглом доме на привязи безопаснее, чем здесь, под открытым небом? И почему до сих пор не придумано кнута для собак – он бы им показал, видят боги!

– Это там, за липовой рощей, – сказал Хэмми Фаа, показывавший дорогу. – Скоро увидишь.

Он потолстел, Хэмми. Вайло заметил, что некоторые люди с годами оправдывают свои имена. С Моло Бином происходило то же самое. Сначала голова у него была как голова, потом лоб стал выпячиваться, подбородок тоже, а между ними образовалась вогнутость. Ни дать ни взять боб, то есть Бин. А «Хэмми» значит «окорочок». Что же ждет его самого? Решив, что беспокоиться об этом не стоит, Вайло дал собакам пинка.

День был хорош, несмотря на ночное землетрясение. Пушистые облака не сулили непогоды. Бледное солнце поднималось над горизонтом, дул легкий ветерок. Голые ветки лип щелкали, раскачиваясь. Деревья насадили слишком тесно, и они отвоевывали друг у друга пространство. Срубить бы их все, да и делу конец. Липа – черноградское дерево. Покойников там укладывают в долбленые липовые колоды. Может, вырубить рощу и послать им в подарок? От мыслей о Черном Граде голову, как всегда, сдавило. Семнадцать его внуков убиты, а Черный Град до сих пор не расплатился за это. Вайло каждое утро открывал глаза в мире, где Черный Град еще не уплатил свой долг.

Тяжело дыша, он рванул собачьи поводки. Есть вещи, о которых нельзя думать, сохраняя при этом здравый смысл.

Хэмми Фаа тем временем остановился у той диковины, которую хотел показать вождю. В середине рощи помещался колодец, обратившийся теперь в нечто невиданное. Его кирпичная шахта вылезла из земли, как пробка из бутылки.

Собачьего Вождя прохватило холодом. «Мы клан Бладд, избранный Каменными Богами для защиты их рубежей».

– Это случилось ночью, – сказал Хэмми, глядя на каменный цилиндр. – Из-за тряски.

Собаки, и без того напуганные, не хотели подходить близко. Вайло под вопросительным взглядом Хэмми молодецки крякнул.

– Да, воды отсюда уже не наберешь. Может, пустить кирпичи на новый нужник? Лишним он точно не будет.

Он видел, что Хэмми разочарован – его надежда поразить вождя не оправдалась. Никто из Фаа не умеет владеть своим лицом – за это Вайло, помимо всего прочего, и доверял им. Масгро, отец Хэмми, отъявленный игрок и бабник, был при всем при том прям, как клинок.

– Зрелище, конечно, из ряда вон, Хэмми, отрицать не могу, – сделав над собой усилие, сказал Вайло. – Кто-нибудь еще это видел?

– Я сказал Пенго, и он велел первым делом показать это тебе.

Странно, подумал Вайло, и чувство, непонятное ему самому, побудило его глянуть в сторону Дхунского дома. Они с Хэмми прошли около лиги на восток, и самого круглого дома не стало видно из-за деревьев и небольшого пригорка.

– Пойдем-ка назад, Хэмми. – Вайло спустил собак и скомандовал им: – Домой!

Они понеслись что есть духу, а Хэмми с вождем быстрым шагом пошли за ними. Вайло заметил на поясе Хэмми меч и кинжал. Это хорошо, но жаль, что они не догадались взять лошадей.

Туда они шли под горку, но обратно пришлось подниматься, и Вайло ругался про себя. Его старое сердце билось сильнее, чем следовало, а усталость нельзя было объяснить одним недосыпанием. Он проснулся в полночь вместе со всеми, кто был в доме, а может, и со всем Севером, когда земля заколебалась и круглый дом заходил ходуном. Но он и без землетрясения плохо спал по ночам и успел к этому привыкнуть. Тут дело в другом – в нарастающей день ото дня тревоге. Приезд Ангуса Лока послужил последней каплей, и теперь вождь ни о чем уже не мог думать без волнения.

Поднявшись с Хэмми на пригорок, он увидел, что одно из его опасений сбылось. Рога и высокие конюшенные ворота стояли распахнутые, и за ними собиралось бладдийское войско. Конюхи и мальчишки выводили коней, копья вставлялись в стремена, молоты пристегивались, подводы грузились, панцири защелкивались. Через двор катили бочки, ловили кур, смазывали мечи, прикрепляли тетивы к лукам, накидывали собольи плащи и опускали забрала шлемов. Это зрелище веселило бладдийское сердце, и Вайло знал, что ничему помешать уже не сможет.

Призыв к оружию бладдиец впитывает с молоком матери.

Хэмми выругался, опередив своего вождя.

Пенго Бладд сидел в середине поля на своем сером боевом скакуне, а мальчик, стоя на табурете, застегивал цепи его молота, словно вождю. Завидев отца, Пенго с торжествующим видом приветственно поднял руку.

Он хорошо все обдумал, в этом ему не откажешь. Собачий Вождь, нахмурившись, подошел к Рогам.

Пенго имел наглость не обратить на него внимания, делая вид, будто занят подвеской своего шипастого молота. Воины вокруг, не в пример своему предводителю, держались пристыженно и с готовностью отворачивали коней в сторону, давая дорогу вождю.

– Я вижу, хребет у тебя до сих пор гнется в обе стороны, сын, – тихо сказал Вайло.

Кровь бросилась Пенго в лицо, и он поднял коня на дыбы, чтобы скрыть это.

– Я созвал войско, Собачий Вождь. Ты в свое время сделал бы то же самое.

Тишина распространялась от них, как рябь по пруду. В этот миг Вайло душу мог бы отдать за коня. Обводя взглядом лица, он вел счет и вспоминал имена. Помимо людей Пенго, здесь было много других. Касс Маддан, Ранальд Вейр, трое молодых Граберов, Каудо Соленый, Тру Дангро и так далее, и так далее. Даже кузнец Тини Крода вооружился и сел на коня.

Бессмысленно было спрашивать, как они успели собраться так быстро. Бладдийцы гордятся своим умением выезжать на войну без долгих сборов. Крепость зубов клана выражается в решительных действиях, а не в скрупулезных планах. Пенго, пожалуй, прав: Вайло тридцать лет назад сделал бы то же самое. Время тогда, правда, было другое и терять ему было намного меньше – но Вайло, говоря себе это, был не слишком уверен в собственной правоте. Человеку всегда есть что терять, просто молодые об этом не знают.

– Далеко ли вы собрались? – спросил он.

Пенго, явно сомневаясь в том, что отец отпустит его без борьбы, ответил набычившись:

– На юг, в Визи.

Неплохой выбор, согласился Вайло. От Визи можно наблюдать за войсками Вениса, можно быстро переместиться на восток, к Хаддо и Полу-Бладду, можно ударить по черноградскому гарнизону в Ганмиддише. Пенго скорее всего еще не решил, как именно поступит.

– Я вижу, ты забираешь с собой порядочную долю моих запасов? – сказал Вайло.

– А ты чего хотел бы, чтоб мы с голоду умерли?

«Что до тебя, сынок, я не возражал бы».

– Ты и женщин берешь?

Пенго, набравшись уверенности, пожал плечами.

– У воинов должны быть и другие утехи, помимо еды.

Вайло ухватил сына за сапог и вывернул ему ногу. Пенго привстал в седле, вытаращив глаза от боли и негодования. Вайло нажал снизу вверх, и в колене Пенго что-то хрустнуло.

– Вот что, парень. Бери что хочешь: мужчин, женщин, провизию, но если вздумаешь увезти моих внуков, ты умрешь. – Вайло нажал еще раз. – Понял?

Пенго, сморщившись, ухватился одной рукой за шею коня, другая тянулась к колену. Он стрельнул глазами по сторонам. Люди смотрели под ноги, на луки седел – куда угодно, только не на Пенго Бладда.

– Ты понял, я спрашиваю?

Пенго кивнул.

– Хорошо. – Вайло не отпускал его ногу, но перестал ее выкручивать. – Сейчас Хэмми подойдет вон к той повозке и уведет ребятишек обратно в дом. Так ведь, Хэмми?

– Так, вождь.

– А мы с тобой постоим тут, пока он этого не сделает.

Хэмми управился мигом, но Вайло успел вдоволь насмотреться на своего второго сына, и его нелюбовь к Пенго от этого только возросла. Ну что ж, он добился своего, выставил Пенго в смешном виде – теперь можно и отпустить.

Пенго трясся от ярости. Он двинул бы на Вайло коня, если бы не пятеро собак, кольцом обступивших вождя. Он ограничился тем, что кивнул на круглый дом и сказал:

– Надеюсь, здесь ты и умрешь.

Вайло вдруг очень захотелось уйти, и он крикнул, обращаясь к своему клану:

– Бладд! Да будет долгая и тяжкая жизнь нашей наградой!

Громкое «ура» ответило ему, и войско двинулось. Пенго, пронзив отца взглядом, поспешно поскакал вперед, пока воины не забыли, кто ведет их.

Вайло смотрел, как его кланники едут вдоль Дхунского озера на юг. Повозки перемалывали прибрежную полосу в грязь, давя желтые весенние цветы, которыми он любовался ранним утром. Прошло больше получаса, прежде чем войско Пенго полностью выехало со двора. Всех кур так и не переловили, и они, глупые, квохтали и хлопали крыльями – нет бы воспользоваться случаем и убежать. Собаки с жадностью глядели на них, но Вайло еще не знал, насколько сильно пострадали съестные припасы Дхуна, и думал, что эти куры, пожалуй, понадобятся ему самому.

Убытки и без того велики. Из разбитых бочек вытекает пиво – то-то улитки ночью попируют. Из мешков сыплется зерно, треснувший горшок с маслом валяется на земле. Женщины уже наводили порядок, стараясь не подходить к нему близко и не смотреть на него. Это Нан, должно быть, послала их. Вайло, тяжело вздохнув, оставил собак слизывать масло и пошел в дом.

В просторных голубых сенях его ждали те, кто остался верен ему. Хэмми и Самло Фаа, Одда Бык, Глен Карво и другие. Выстроившись полукругом, они встретили своего вождя безмолвными, выразительными кивками. Почти все они уже пережили расцвет своей воинской славы. «Как и я, – с невеселым юмором подумал Вайло. – Меня оставили командовать армией стариков».

Стало быть, тем, кто помоложе, придется побегать.

– Хэмми, пересчитай по головам всех, кто остался, даже зеленых юнцов и девчонок, и каждому подбери оружие. Тебя, Самло, я прошу объехать пограничные дозоры. Между домом и Быстрой должно быть не меньше двадцати воинов – приведи их всех сюда.

Хэмми и его младший, но более крупный брат кивнули. На душе у обоих явно полегчало: они верили, что с Собачьим Вождем не пропадут.

Когда они отправились выполнять его поручения, Вайло послал Одду Быка посмотреть, как укреплен круглый дом, и доложить ему ночью о результатах осмотра. Одда седеет, но еще крепок. Он доводится двоюродным братом Окишу и умеет играть на волынке. Хорошо, что он здесь, под рукой.

– Ты, Глен, пойдешь со мной, – сказал Вайло под конец брату Строма Карво.

Первым делом они отправились к Нан. В притихшем круглом доме звучало гулкое эхо. Факелы догорели, и никто не позаботился заменить их. В коридоре, ведущем на кухню, следы от сапог отпечатались в чём-то липком наподобие меда. Туда понемногу слетались мухи.

Кухни Дхуна, ряд высоких сводчатых комнат, тянулись вдоль западной стены. Эти помещения служили не только для стряпни – там помещались и житницы, и маслобойни, погреба для мяса и пивоварни, загоны для птицы и рыбные садки. Здешние кухни были намного грандиознее, чем в Бладде, и Вайло не знал, где бы здесь попросить чего-нибудь вкусного. Но долго теряться в догадках ему не пришлось: Нан вышла к ним с Гленом и проводила их куда следовало.

Она держалась совершенно спокойно и красиво уложила свою седую, как море, косу.

– Они дождались, когда я ушла ягнят принимать, – почти не теряя спокойствия, сказала она.

Вайло кивнул, хотя она могла бы ничего и не объяснять. В преданности Нан Калдайис он никогда не сомневался. Любопытнее всего то, что она любила их обоих – сначала его жену, потом его. Нан была при Ангарад в день ее смерти, ходила за ней как сестра и вспоминала о старых временах, когда обе они были девушками. В юности Нан была красавица с длинными каштановыми волосами и глазами им под цвет, но Вайло о ней никогда не думал. Только Ангарад заставляла его сердце биться сильнее. Теперь, почти сорок лет спустя, между ними все изменилось. Муж Нан погиб в набеге на Крозер через год после смерти Ангарад, и общее горе помогло им обрести утешение.

В комнате, служившей собственно кухней, кипела уборка. Женщин в распоряжении Нан уже не осталось, и она приспособила для этой работы конюшонка и внуков вождя. Пыль выметалась усердно, но Вайло сомневался, что после этого здесь станет чище, поскольку конюшонок мел в одну сторону, а Кача и Эван – в другую. Вайло захотелось даже взять метлу и показать им, как это делается – ведь в юные годы он вычистил немало дворов и конюшен, – но он подозревал, что чистота здесь не главное. Нан поступала с его внуками точно так же, как он с мужчинами: занимала их делом.

– Ну, Нан, много ли они нам оставили?

– Кое-какую скотину, немного зерна – и угрей, всех до единого, – усмехнулась она.

Вайло хохотнул, и ему впервые за весь день стало немного легче. Внуки с ним, Нан тоже, собаки обжираются во дворе. И рядом Глен Карво с лицом, будто высеченным из камня. Глен похож на своего покойного брата: такой же сильный воин, преданный и серьезный. Вайло каждый день не хватало Строма. Не хватало каждого бладдийца, умершего с тех пор, как он стал вождем.

– Ты думаешь, мы протянем? – спросил Вайло у Нан.

– Протянем. Я позабочусь об этом.

Вайло понял то, о чем она умолчала. Хозяйство Нан брала на себя, не желая, чтобы он забивал себе голову еще и этим.

– Я буду на конюшне, если понадоблюсь, – сказал он, а конюшонку добавил: – Поторопись-ка, парень, если хочешь пойти с нами.

Тот, не веря своему счастью, робко взглянул на Нан. Она кивнула, отпуская его, и велела оставить метлу у стены.

Втроем они зашагали по темнеющим коридорам Дхуна. Хэмми еще не закончил свой подсчет, но Вайло знал, что итог будет неутешительным. Его не оставляло чувство, что он, Глен и конюшонок пробираются по опустевшему кораблю. Но он не мог упрекать кланников, ушедших на юг, – ведь они подчинились не столько Пенго Бладду, сколько зову своих сердец. Они ушли, чтобы сражаться. Все очень просто.

Он промедлил со своей местью. Он держался за Дхун вместо того, чтобы обрушить гнев богов на головы черноградцев, всех до последнего. Шумно выдохнув, Вайло заметил, что они идут через королевское крыло. Он не любил этих гулких чертогов, давно лишенных мебели и других украшений. Лишь какие-то древние занавеси из синего бархата еще висели на стене, где не было ни окон, ни дверей. Вот главная черта этого места: поблекшая, бесцельная роскошь.

Тем не менее все здесь принадлежит ему, и он должен удержать это, если не хочет сделать посмешищем всю свою жизнь. Он отдал половину своей души за этот дом, и если он его потеряет, утраченная половина уже не вернется к нему.

После ночного землетрясения со стен и потолков осыпалось много пыли. Она тучами вздымалась в воздух, потревоженная их шагами. Вайло тяготила еще одна дума: отчего заколебалась земля? Ему вспомнилось одно лето из его прошлой жизни, когда они с Окишем Быком строили стену. Гуллит за какую-то провинность отправил их обоих к Гамберу Хенчу, чтобы тот на месяц загрузил их работой. Гамбер, хоть и старый уже, оставался лучшим в клане каменщиком и научил их многим полезным вещам. От него Вайло узнал, что стену без раствора нельзя класть быстро: камни должны осесть. И с землей, по которой они ходят, дело обстоит точно так же, говорил Гамбер: она еще не устоялась. С тех пор Вайло при самых легких подземных толчках вспоминал Гамбера Хенча и говорил себе, что бояться нечего. Но то, что произошло прошлой ночью, напоминало не оседание, а нечто обратное ему – и Вайло был неспокоен.

Но что же он мог с этим поделать? Он не Каменный Бог, а всего лишь вождь.

До конюшни он дошел в омраченном настроении, и ему стоило труда скрыть это от своих людей. Впрочем, все по порядку.

– Сколько лошадей осталось в стойлах?

Конюшенный мастер отправился на юг, но один из конюхов, молодой парень, уже переводил оставшихся лошадей поближе к входу.

– Пенго велел вывести всех, – торопливо пояснил он, – да мастер не позволил.

Вайло оценил эту своего рода преданность, хотя мастер и бросил его.

– И сколько же он нам оставил?

– Три дюжины, не считая пони.

О боги.

– Собачий Конь тоже остался, – добавил конюх, увидев лицо вождя.

Еще бы – кому же охота получить копытом промеж ног? Перехватив взгляд конюха, где беспокойство смешивалось с надеждой, Вайло сделал над собой усилие.

– Ты молодчина. Смотри же, ухаживай за ними как следует. И оседлай для Глена его коня.

Парень пошел за конем, а Вайло сказал Глену Карво:

– Поскачешь к Дхунской Стене, где стоит Клафф Сухая Корка со ста восьмьюдесятью людьми. И скажешь, что они нужны нам здесь.

Через четверть часа Глен уехал – единственный человек, кто в тот день отправился из Дхуна на север. Вайло знал, что до его возвращения придется ждать долгих восемь дней.

42
ВЕЛИКАЯ ГЛУШЬ

Промерзшая земля оттаяла на полфута под лучами маленького белого солнца. Оттиски копыт пони тут же наполнялись водой. Черные мухи тучами кружили над тундрой, и есть им, насколько видел Райф, было нечего, кроме него и его лошади.

По его прикидке, он находился сейчас на пустошах к северо-востоку от Черного Града. Унылое место, все в холмах и рытвинах, с растительностью не более живой, чем высохшие кости. Вдоль лосиной тропы – пучки ползучей ивы, колючей травы и горячкина корня. Каждый камень на пути оброс лишайником или солью, а некоторые хрустят под копытами, словно мел.

Ноги у лошади так и не зажили после оползня. Лошадка держалась стойко, но Райф видел, что ступает она не совсем уверенно, и догадывался, что ей больно. Ела она, что попадалось – колючки, траву, иногда щавель и полынь, за ночь прораставшие по краям проталин – и с водой тоже не привередничала. Райф понимал теперь, за что Увечные так ценят своих пони. Клановый конь к этому времени уже показал бы весь свой норов.

Райф чувствовал, что они близятся к краю, к началу Великой Глуши. Ни один кланник не забирался еще так далеко на север – ведь возврата оттуда нет. Райф искал в себе этот страх, то и дело натыкаясь на омертвевшие места своей души. Он по-прежнему боялся многих вещей, но только не Глуши.

Есть кое-что пострашнее, чем пропасть в великой белой пустоте, – и Райф Севранс может назвать это кое-что по имени.

Он растягивал губы, но это не было улыбкой, ведь улыбка не причиняет боли. Высохшая кожа на лице покрылась зимней чешуей, костяшки, порезанные мечом Битти, саднили. Порез, тоже высыхая, заворачивался по краям и напоминал теперь дубовый лист. Он не гноился – клинок, принадлежавший Битти, был, разумеется, чистым.

Битти сражался честно – а Райф?

Ему очень бы хотелось ответить «да», но память изменяла ему. Что пронзило сердце Битти – магия или ловко направленный меч? Пожалуй, ему никогда не решить этой задачи. Никогда он не сможет вернуться назад и вспомнить все досконально. Да и негоже использовать память о Битти, чтобы снять часть вины с себя – не настолько низко он еще пал.

«Скажи это Черному Граду», – произнес резкий голос внутри, и стыд ожег Райфа, несмотря на холод. Сколько дней уже прошло после набега – три, четыре? Вестник на быстром коне, не тратящий много времени на сон, мог уже доскакать до круглого дома, и эта мысль была для Райфа невыносима.

Как это сказал Слышащий? «Наращивай себе плечи, кланник». И Райф наращивал, но, видимо, недостаточно успешно. Стоило ему представить себе лицо Дрея при словах «твой брат стал Увечным», как в сердце вонзался нож. Никаких оправданий на этот раз быть уже не может. Райф Севранс убил своих сокланников, совершив тягчайшее из всех преступлений.

Райф направил пони вверх, на усеянное камнями взгорье. На ходу он почесывал лошадку за ушами. Мухи до крови искусали шею и ей, и ему. Хоть бы ветер поднялся и сдул эту нечисть – Райф желал этого не столько ради себя, сколько ради лошади.

Была середина дня, и вверху простиралось бледное, но ясное небо. С вершины холма Райф увидел перед собой целое море, из которого торчала трава. Верхний слой почвы оттаял, и вода стояла поверх не пропускающей ее мерзлоты. Райф скривился и послал пони вброд.

Он чуть не оставил лошадку на руднике. Расставшись с Мертворожденным и выбравшись из Черной Ямы, он думал только о том, чтобы уйти подальше. Что-то он сознавал, что-то нет. Он знал, к примеру, что вынес с собой наверх меч, лук и Искательницу Кладов. Больше он ни о чем не заботился, но в итоге взял и лошадь, и еды на дорогу – благодаря Фоме.

«Мор Дракка, – окликнул тот его из темноты у озера. – Нельзя уходить во тьму вот так, без всего».

Было в его голосе нечто, остановившее Райфа, полного решимости не останавливаться. Райф и сейчас покрывался гусиной кожей, вспоминая этот голос, который будто вцепился в него.

Глаза чужестранца горели странным огнем, и один глаз кровоточил. Туман уже разошелся, ночь стала ясной, ветер чертил на воде змеиные следы. «Возьми лошадь, – сказал Фома и подвел к Райфу его пони. – Путь на север труден».

Райф ни о чем его не расспрашивал. Могло ли его испугать той полной ужасов ночью, что Фома знает, куда лежит его путь? Только теперь Райф понял, что в этом-то и заключалось самое ужасное. Фома навьючил на пони запас воды, одеяла, огниво, жир для смазки копыт, четверть политого маслом овса и то, что он сберег из собственного провианта за последние две недели. Сыр ватага доела еще во время бури, но Фома снабдил Райфа и сыром. Мед у них вышел на пятый день, но в котомке отыскался кожаный мешочек с медом. Отыскались лепешки на сале, фазаньи яйца и даже жареные каштаны – все, что Увечные слопали первым делом, оставляя на потом сухари и вяленое мясо. Был один человек, который смотрел вперед и знал, что все это понадобится Райфу.

Чужестранец знал с самого начала, куда отправится Райф.

Райф держал пораненную руку на шее лошади, утешаясь ее живым теплом. Может быть, убийство Райфом своих сокланников входило в расчеты Фомы? Не для того ли чужестранец навел туман на поселок? Положим, что так – что это меняет?

Ничего. Лучше вообще не думать об этом. Фома такой же, как Геритас Кант из Иль-Глэйва: его заботят не сами люди, а то, какое отношение имеют они к его заботливо взлелеянным замыслам. Кант тоже из фагов.

Райф спешился в мелком стоячем море и повел лошадь за собой. Вода захлестывала ему в сапоги. Впереди лежала плоская, ничем не нарушаемая водная гладь – чтобы пересечь ее, требовалось несколько часов. Райф достал лепешку и поделил ее между собой и лошадкой. Она подобрала у него с ладони все до крошки. От воды поднимались, жужжа, новые полчища мух. Лошадь отмахивалась от них хвостом, Райф – рукой. Пальцы ног покалывало от ледяного холода воды.

Что он здесь делает? Только одна часть его души, самая глубокая, знала ответ. Он не мог не убежать с рудника, и дорога на север представлялась единственным выбором. Райф покачал головой, укоряя себя за пустоту этой отговорки. Ложь, даже себе самому, в этих местах требовала слишком больших усилий. Он отправился на север, потому что хотел этого. Он оказался здесь, потому что вся его жизнь с тех пор, как Аш Марка бросила его, вела его к этому мгновению и этому месту.

Он вынул стрелу Слышащего из мешочка, привязанного к зачехленному луку. «Возьми эту стрелу по имени Искательница Кладов, оперенную волосами Древних, возьми и используй так, как надлежит». Она всегда удивляла Райфа своей легкостью и ощущением того, что даже легчайшее движение воздуха способно унести ее на многие лиги. То, что он отобрал ее назад у Мертворожденного, казалось ему неизбежным. Возможно, и то, что Мертворожденный забрал стрелу у него, тоже было неизбежным. Это дало Райфу передышку и возможность приготовиться к тому, что ему надлежало исполнить. Так же обстояло дело и с мечом Клятвопреступника: Райф не был готов взять его в руки до последнего времени.

Меч в тюленьих ножнах висел у него на бедре, и Райф чувствовал, что сейчас тот на своем месте. Прежде он такого чувства не испытывал. Глядя на ярко сверкающий горный хрусталь в эфесе, Райф думал, что же сталось с другим таким же клинком, мечом главы рыцарей. Райф помнил, как почернел и погнулся тот меч, словно его обожгло что-то посильнее кислоты. Он надеялся, что ни у кого не хватит отваги войти в рыцарский форт и присвоить клинок себе. Подобный поступок мог стоить человеку его души.

«Мы ищем, – сказал ему рыцарь. – Ищем город Древних, Крепость Серого Льда».

Райф вернул стрелу в футляр. Слишком много накопилось вещей, не до конца ему понятных. Ответы балансировали на самом краю его разума – стоило мысли сделать движение к ним, и они стремглав падали в пропасть. К ним следовало подкрасться – подкрасться мысленно.

Для того-то боги, должно быть, и придумали сны.

Райф оглянулся через плечо. Он продвинулся в мелком море дальше, чем полагал, потому что уже не видел каменистого взгорья, от которого отошел. След его, разумеется, не был виден под стоячей водой. Вода и небо простирались бесконечно во все стороны сразу.

Райфа пробрало холодом, и он поплотнее закутался в орлийский плащ. Тем Севранс, лучший следопыт и охотник в клане, учил своих детей находить дорогу в степи, в лесу и в горах, учил идти по следу и помечать след, учил наблюдать ветер, мох на деревьях, солнце и звезды. Здесь Райф впервые за пятнадцать лет потерял представление о том, в какой стороне север. Должно быть, впереди, поскольку солнце находится сзади, но понятие «впереди» было здесь слишком широким. Само солнце, казалось, больше не двигалось, а стояло неподвижно, холодное и безжизненное, серебряный диск на серебряном небе. Райф смотрел на него, заслонившись рукой, а оно выжигало на его глазных яблоках радужные круги, которые не проходили даже от усиленного моргания.

На месте стоит, хоть ты тресни, с полубезумной улыбкой сказал себе Райф. То есть оно движется, конечно, но ему об этом знать не дает. Единственной приметой служила теперь лошадиная голова. Все это время, пока он раздумывал, лошадка простояла не шевелясь, и теперь лишь она показывала, в какую сторону они движутся.

– Умница, – сказал Райф, тронув ее вперед. – Вечером получишь за это каштаны.

Он заметил, что становится холоднее. Дыхание впервые за день начало превращаться в пар. Около часа спустя вода стала мутнеть и отражала свет все хуже и хуже. Райф почти бессознательно попробовал ее рукой и чуть не отморозил пальцы. Лизнув их, он ощутил сильный вкус соли.

Он шел дальше, и солнце висело у него за спиной. Решив, что до вечера должно быть недалеко, Райф стал следить за его отражением в море. Диск скользил по замерзающей воде, но она внезапно помутилась, и отражение пропало. Свет угасал. Райф замедлил шаг, но не стал останавливаться. Снова оглядываться через плечо ему почему-то не хотелось, но любопытство возобладало, и он все-таки глянул. Треть неба затянули серые тучи, скрывая солнце, которое то ли склонялось к горизонту, то ли нет.

Райф вернул голову в прежнее положение и увидел, что картина впереди несколько изменилась. Пока он пытался понять, что именно стало другим, под копытами пони хрустнул ледок, которым затягивалась вода. Жесткие стебли травы торчали, скованные им.

– Тихонько теперь, – сказал Райф, не уверенный, что обращается только к лошади.

Внезапно до него дошло, что мухи исчезли – он уже и не помнил, когда их видел в последний раз. Вместо них над водой, вернее надо льдом, поднимался туман. Его струйки окутывали копыта пони и побелевшие от соли сапоги Райфа. Глядя на него, Райф решил идти вперед и не ломать себе голову.

Свет еще держался, и они с лошадкой продвигались быстро – без воды им стало легче идти.

Время шло, и в той четверти неба, где ей быть вовсе не полагалось, появилась молодая луна. Дневной свет все не угасал. Кое-где загорелись звезды, и Райф с облегчением их узнавал. Он скормил пони горсть каштанов, и тут вдруг стемнело окончательно. Чтобы обрести уверенность, Райф поискал на небе созвездие Молота, но на его месте светилось нечто совершенно иное.

Райфа это, можно сказать, не слишком удивило. Он уже некоторое время назад понял, что вошел в Великую Глушь.

Это значило, что обратного пути уже нет. Тем говорил, что из Глуши никто не выходит тем же путем, которым вошел туда. Ты либо находишь другой путь, либо погибаешь, отыскивая его.

У Райфа вырвался сдавленный смех. «Теперь я в руках Древних», – подумал он.

Ночь по-своему оказалась спокойнее дня. В темноте потерять дорогу куда проще и легче положиться на волю случая. Райф уже не заботился о том, в какую сторону смотрит его лошадь, и предоставлял ей брести, куда вздумается. Порой она останавливалась и обнюхивала мерзлую траву. Она даже попробовала ее пожевать, но трава не пришлась ей по вкусу, и лошадка выронила ее изо рта. Потом она, хотя Райф ее не понукал, ускорила шаг, и Райф понял, что она учуяла нечто любопытное.

Это оказался островок в ледяном море, клочок земли шагов сорока в ширину, заросший ползучей ивой. Лошадка, приблизившись к нему, испустила долгий вздох, который Райф истолковал как «здесь, пожалуй, и заночуем».

Островок не защищал ни от холода, ни от ветра, но, к счастью, возвышался над туманом. Ива, растущая там, местами высохла и отлично годилась для костра. От соли хворост вспыхивал разноцветными искрами. Райф вычистил лошадку и насыпал ей на землю овса, прежде чем садиться есть самому. Устроившись на свернутом одеяле, он стал смотреть в огонь.

Битти Шенк был с ним и Дреем в тот день на дороге Бладдов. Они все боялись, но ни один не показывал виду. Теперь кажется, что это было в какой-то другой жизни. Они сами не сознавали тогда своей юности и невинности.