Текст книги "Крепость Серого Льда"

Райф уронил голову на одеяло и забылся чутким сном.

Проснувшись, он увидел жемчужно-серый, сотканный из сплошного тумана мир. Они с лошадкой очутились словно на вершине горы или на скале посреди океана. Порез на руке болел, и Райф не чувствовал себя отдохнувшим. Во сне с ним происходили всяческие ужасы.

Костер погас, и Райф решил не разжигать его заново. Он напился воды из своего меха и напоил пони из котелка. Сняв с лошадки попону, он растер ей ноги. Одну из ссадин, имевшую нехороший вид, он помазал и забинтовал. Заботы о лошади отвлекали его от виденного во сне – от живого Битти Шенка, расхаживающего с его мечом в сердце.

Снявшись с лагеря, они двинулись в туман. За ночь все приметы спутались, и Райф не знал, в какую сторону идет – не знал даже, рассвело ли уже или нет.

Туман перемещался, как лед на озере, послушный не ветру, а каким-то иным течениям. Он держался еще несколько часов, пока не рассвело по-настоящему, а потом рассеялся за четверть часа. Райф все это время шел пешком, но внезапное прояснение вызвало у него желание сесть на пони. Лошадка отнеслась к этому благосклонно и по доброй воле пустилась рысцой.

Вокруг расстилалась голая, словно лунный лик, местность. Лед сменился каменистой тундрой, где приходилось опасаться трещин и ям. На белесом от туч небе солнца не было и следа. Поздним утром, по прикидке Райфа, они пересекли одну широкую рытвину, немного позже – другую. Когда они выбирались наверх из второй, Райфу вспомнились слова Слышащего: «В Великой Глуши когда-то росли деревья и текли реки, столь широкие и глубокие, что могли бы затопить бесследно целые деревни».

Райф оглянулся. Может быть, здесь когда-то текла река? Развернув пони, он снова спустился вниз, и ему открылись вещи, которых он не замечал прежде: гладко обкатанные камни и волнистая земля на стенах траншеи. Это было русло высохшей реки, и он пересек его дважды, в двух местах. Райф спрыгнул с пони, непонятно отчего взволнованный. Набрав пригоршню гальки, он задумчиво просеял ее сквозь пальцы. Река, которая дважды встретилась ему на пути... Одно ясно: крюк сделало само русло, а не он. Райф не знал больше, в какую сторону едет, но держать направление еще не разучился.

Выгнутая, как лук, река... память, балансирующая на краю разума... серебряная линия на стене пещеры. Образ рухнул в бездну, и перед Райфом мелькнуло лицо Траггиса Крота.

Рисунки на стенах атамановой пещеры. Река, протекающая по сперва зеленой, а потом мертвой земле. Одинокая гора на ее берегу.

Мы ищем...

Все, так долго ускользавшее от Райфа, теперь стало на место. Рыцари-Клятвопреступники искали то же самое, что теперь ищет он: слабое место в земной коре, грозящее уступить первым. Потому-то они и поставили свой форт на самой границе Глуши. Они знали гораздо больше, чем Райф, ведь у них была книга. Райф вновь увидел перед собой ее желтые страницы, раскрытые на изображении остроконечной горы.

В пещере и в книге изображалась одна и та же гора.

Райф, щелкнув языком, подозвал пони и поехал вверх по сухому руслу. Река укажет ему путь.

43
ОТРУБЛЕННАЯ ГОЛОВА

Яго Сэйка хоронили по древним обрядам клана Дхун. Робби получил особое разрешение вождя Молочного Камня на то, чтобы временно преобразить двадцатифутовый кусок речного берега в землю Дхуна. Яму очертили тремя заветными кругами: первый священным порошком самого Яго, второй – порошком из рога дхунского короля, третий – дхунской землей. Обнаженное и обмытое тело воина лежало на траве.

Брим старался поменьше смотреть на него. Яго, бледный при жизни, после смерти вдруг сделался пестрым: внутренняя часть бедер и ягодицы налились краснотой, руки и ступни пожелтели, лицо и грудь приобрели голубовато-меловой цвет. Убившая его рана была очень мала, а теперь, когда Яго лежал на спине, ее и вовсе не стало видно. Один умелый удар ножом под ребра, и Яго не стало.

Робби заплакал, когда маленький отряд вернулся из набега с его телом. Привезли Яго в фургоне, запряженном двумя мелкими парными лошадьми. Воины в заляпанных речным илом плащах пошатывались от недосыпания. Один чуть не свалился с коня, и его подхватил Дидди До. Брим как раз приехал со своей встречи со Скиннером Дхуном, и Робби расспрашивал его о том, как она прошла. Брим сказал, что Скиннер обещал дать ответ в течение десяти дней, Робби улыбнулся, довольный, и тут за стенами башни поднялся шум.

На дворе уже стемнело. Робби выскочил наружу, Брим следом. В тот вечер Брим понял, что значит видеть смерть на чьем-то лице. Усталый Ранальд Вей, сидя на коне, искал взглядом только одного человека: Робби Дан Дхуна, своего короля и вождя.

Робби, быстро пересчитав вернувшихся, промолвил одно только слово: «Гвоздь?»

Ранальд Вей повесил голову. Самый старший по годам в лагере Робби, он одним из первых, отрекся от Скиннера и объявил себя сторонником Дан Дхуна. В клане он славился как лучший наездник.

«Его убил черноградец».

«А остальных?» – с окаменевшим лицом спросил Робби.

«Орлийский лучник».

В то время никто не понимал, в чем дело, да и теперь, по мнению Брима, полной ясности у них не было. Двое защитников фургона, без отличительных знаков какого-либо клана, умудрились убить трех дхунских воинов. Их приняли за глэйвских купцов и напали на них без должной осторожности. В стычке отряд потерял двух бойцов, а потом и Яго Сэйка, захваченного врасплох. Брим, несколько раз слышавший рассказ Рэнальда Вея, пришел к выводу, что Яго во всем и виноват. Его долгом было выяснить, сколько человек охраняет повозку и каковы они в бою, а уж потом нападать. Вслух этого, однако, никто не говорил. Такой славный воин, как Яго, после смерти достоин почестей, а не порицания.

Его гибель обогатила клан. В фургоне вместе с кучей всякого хлама обнаружились двадцать четыре золотых слитка. Все обитатели башни дивились, глядя на них. Металл Дхуна – медь, добываемая на северных холмах, но медь утратила свою ценность давным-давно, когда ее вытеснила сталь. Золото же ценится – Брим так и не подобрал подходящего определения – на вес золота. Робби велел выгрузить его из фургона и спрятал в тайник, известный ему одному, – Брим не знал, где это.

– Опустите тело, – приказал молочанский ведун. Дхунский оставался в Старом Кругу у Скиннера, и Робби попросил молочанского заменить его.

Робби, Мангус Угорь, Дидди До и Ранальд Вей подняли Яго и перенесли в мелкую, трехфутовой глубины, яму. Здесь полагались бы веревки, но старый обряд не исполнялся уже много десятилетий, и подробности его успели забыться. Ранальд Вей в конце концов просто спрыгнул вниз и поддержал покойника. Он ушел до пояса в грязь, сползающую со стенок, и в эту же грязь опустил Яго.

Яму вырыли на самом берегу, в двадцати шагах от реки, укрепив перемычку между ними россыпью камней. Молочная плескала о камни и просачивалась сквозь них.

К мантии из свиной кожи, выбеленной по обычаю Молочного Камня пемзой и свинцом, ведун из почтения к Дхуну добавил голубой шерстяной воротник и надел на запястья медные браслеты. Когда он взял из сложенного в кучу воинского снаряжения Яго топор-полумесяц, все затихли. Не было в Молочном Камне человека, который не знал бы этого топора.

Ведун, преклонив колени, положил топор на грудь Яго. Брим тем временем разглядывал собравшихся. Сотни молочан и дхунитов стояли на берегу. Весть о том, что Робби на погребении собирается «пустить масло», распространилась быстро. Были вещи, которые в кланах помнили даже без летописей Визи и Колодезя, а погребальный обряд дхунских воинов, бывший в ходу до Речных Войн, почитался на всем Севере. Робби, как полагал Брим, не случайно решил устроить людям такое зрелище.

Над Молочной занималось мглистое утро. Солнце еще не поднялось из-за высоких сосен. Ведун призвал сокланников Яго подойти и взять по камню из перемычки. Брим стал в очередь с другими дхунитами. Он снова переоделся в свой старый бурый плащ и выделялся в нем среди большинства, одетого в голубой цвет Дхуна. Когда он нагнулся за камнем, острие его меча ушло в грязь. Все они пришли на погребение при оружии и в доспехах. Брим за неимением панциря или кольчуги надел нагрудник из вареной кожи и толстые рукавицы.

Взяв свой камень, он заметил, что через перемычку уже бежит ручеек. Его предшественники расчистили путь речным водам, и тело в яме понемногу всплывало. Брим попятился. Зажатый в кулаке камень показался ему холодным, как лед. Он не хотел видеть, как всплывает из ямы труп Яго Сэйка, но и глаз отвести не мог.

Дхуниты переступали с ноги на ногу, тихо бряцая доспехами. Ведун, стоя в головах ямы, твердым и страшным голосом перечислял Каменных Богов: Ганнолис, Хаммада, Ион, Лосе, Утред, Обан, Ларранид, Мальвег, Бегатмус.

Небо между тем потемнело, и вдоль реки задул ветер. Ведун снова стал на колени, и помощник подкатил к нему большую черную бадью с маслом. Ведун разлил его по воде, поднимающейся из ямы. Яго покачивался на воде, и масло плескало на его грудь и топор. Обе жидкости пузырились и перемешивались, но ведун твердой рукой продолжал лить масло.

Он хорошо рассчитал: как только из бадьи вылились последние капли, вода в яме сравнялась с уровнем реки. Помощник унес пустой сосуд. На берегу стояла тишина. Тело Яго плавало на поверхности подернутой маслом воды.

Ведун встал, отступил на несколько шагов и вскричал, широко раскинув руки:

– Бегатмус! Темный Брат, Дарующий Смерть! Этот воин умер, служа тебе. Он заслужил место в Каменных Чертогах, и мы велим тебе взять его туда.

Сверкнула непонятно откуда возникшая искра. Масло с тихим гулом воспламенилось, и Бриму стало нечем дышать: ребра его словно подвело к позвоночнику. Яма полыхала белым пламенем, и воздух над ней мерцал, обдавая жаром глаза. Горячий ветер гнал реку от берега, трепал плащи дхунитов и молочан.

Шли минуты, и вода в яме начала закипать. Одна из стенок с мягким шорохом осела. Вода хлынула через перемычку, унося с собой в реку охваченное огнем тело Яго Сэйка.

Лишь тогда Брим отвел глаза. Раздалось жуткое шипение, и облако пара опахнуло его волосы. Брим на миг перестал дышать, захлестнутый запахом горящей плоти. Так, в венце из пламени, дхуниты веками уплывали по Быстрой навстречу своим богам. Иногда яма рушилась, хороня тело под землей – в такие дни говорили, что Бегатмус спит и не слышит.

Все взоры медленно обращались от густой выгоревшей ямы к Робби Дан Дхуну, стоявшему у самой реки. Он был одет по-королевски, в стальной панцирь и меч рыболова. Бронзовый обруч с голубым топазом защищал его горло. Золотые, до плеч, волосы он заплел медной проволокой, свежую, еще не зажившую татуировку на левой скуле окружала легкая краснота.

– Люди, – сказал он тихо, зная, что повышать голос нет нужды. – Готовьтесь. Через час мы выступаем на войну.

Он ушел один к разрушенной башне, и какое-то время никто не осмелился последовать за ним.

Брим стоял не шевелясь, неспособный разобраться в своих чувствах. Сейчас ему, как бывало уже не раз, казалось, что настоящего дхунита из него никогда не выйдет.

– Ты и есть тот парень? – Молочанский ведун смотрел на него с той стороны ямы. На его плаще у колен остались два грязных пятна. – Ты и есть Брим Кормак, я спрашиваю? Тот, что переходит к нам?

Брима точно кипятком ошпарило. Как же он мог забыть, что Робби продал его Молочному Камню? Дурак. Дурак. С чего он взял, что поездка в Старый Круг к Скиннеру Дхуну что-то изменит в его судьбе? Должно быть, все это из-за того, что сегодня он почувствовал себя дхунитом.

– Враэна говорила, ты тихий, – продолжал, разглядывая его, ведун – маленький, но крепкий, с плотной шапкой черных волос. – Мне думается, я смогу кое-чему тебя научить. Думается, я найду тебе место у моего очага.

– У тебя уже есть ученик.

– Стало быть, язык у тебя все-таки есть? – Ведун поднял густую черную бровь. – Это хорошо.

Брим покраснел.

– И кровь по жилам течет должным образом. Когда твой брат отвоюет Дхун, приходи ко мне. Может быть, твое будущее окажется светлее, чем ты думаешь, – сказал ведун и зашагал к круглому дому.

Брим смотрел ему вслед, и слова ведуна не шли у него из ума.

Люди расходились с берега – надо было собираться в поход. Земля вокруг ямы еще дымилась, и пахло горелым торфом. Брим взглянул на солнце и понял, что ему тоже пора.

У башни уже кипела суета, в середине которой сидел в доспехах и на коне Робби. На спине у него перекрещивались топор и длинный меч. Увидев Брима, он велел ему скорее седлать коня. Бабушка восседала на своем злющем белом муле по левую руку от Робби. Кто-то принес ей шлем с оленьими рогами, который она с довольным видом водрузила себе на голову. Когда Брим тоже сел в седло, она подъехала к нему и сказала:

– Ежевике и той нужны шипы – иначе птицы расклюют ягоды, не дав им созреть.

Брим смотрел на нее во все глаза, думая, что у одного из них с головой точно не все в порядке.

– Всадники! С запада! – крикнул кто-то, сразу насторожив остальных. Брим, радуясь предлогу избавиться от Бабушки, повернул коня в ту сторону вместе с восемью сотнями других дхунитов. Со стороны Молочного дома и Молочной дороги, пролегавшей за ним, скакали двое. Брим узнал громадного рыжего коня Дугласа Огера. Тот отсутствовал уже двадцать дней, и Брим полагал, что его послали в набег, как большого мастера подобных дел.

– Дорогу! – крикнул второй всадник, один из топорщиков Дугласа. – Срочные вести для короля!

Брим взглянул на брата. Робби, не меняя выражения лица, проехал несколько шагов навстречу скачущим.

– Я привез тебе подарочек, Рэб! – объявил Дуглас, резко осадив коня. Вопреки беззаботному тону, он дышал тяжело, и камзол около шеи потемнел от пота. Холка его скакуна закурчавилась от мыла.

– Здравствуй, Дуглас, здравствуй, Гилл, – откликнулся Робби.

Дуглас обвел взглядом войско, собравшееся у подножия разрушенной башни.

– Сдается мне, я поспел в самый раз.

– Что ты привез мне, Дуглас? – помолчав, спросил Робби.

Дуглас, чуть дрогнув лицом, запустил руку в бурый мешок, висящий у него на седле.

– То, что согреет тебе постель, – голову бладдийца.

Он вынул ее, восковую, с запавшими глазами, белыми губами и на удивление блестящими волосами, и швырнул Робби. Тот поймал ее в обе руки и повернул к себе лицом.

– Кто это?

– Гонец, – ответил Дуглас, переглянувшись со своим спутником. – Мы захватили его в дневном переходе от Дхуна на север. Он ехал отозвать Клаффа Сухую Корку от Дхунской Стены.

– Откуда ты знаешь?

Дуглас повел плечами, и топор шевельнулся у него за спиной.

– Разве не я свежевал всю твою добычу, Рэб?

Брим содрогнулся. Они пытали этого бладдийца.

Робби прислонил голову к шее своего коня.

– Стало быть, Собачий Вождь неспокоен.

– Есть отчего. Все воины его бросили и подались на юг.

Дхуниты недоверчиво зашептались, а Робби сказал:

– С чего бы это? Скиннер не успел бы собраться так скоро.

– Они не из-за Скиннера ушли, а из-за венисского войска.

– Гилл? – сказал Робби, глядя на спутника Дугласа. Тот кивнул.

– Так и есть. Армия Вениса идет к нашим границам, и бладдийцы выступили, чтобы встретить их – сперва на Визи, потом на Волчью.

Робби откинул голову и расхохотался.

– Бладдийцы ушли в Визи. В Визи! Теперь можно не сомневаться, что Каменные Боги на нашей стороне.

Мангус Угорь, Гай Морлок и остальные подхватили его смех.

– Жаль мне Скиннера, который явится туда в надежде на легкую добычу, – сказал Дидди До. – Он проклянет нас из могилы!

Его слова, казалось, отрезвили Робби.

– Не будем забывать, что он ведет за собой дхунитов.

Воины согласно закивали, и смех прекратился. «Пошли им весть, – думал Брим, не решаясь высказать это вслух. – Если ты хочешь спасти их жизни, пошли Скиннеру письмо и сознайся, что обманул его и хитростью заставил пойти на Визи». Предполагалось, что Собачий Вождь, узнав об этом, двинет к Визи свое войско, и Робби Дан Дхун получит случай взять приступом оставшийся без должной защиты дом Дхуна. Таков был план, и Скиннер, похоже, проглотил наживку. Гордость не позволяла ему уступить Робби чужой круглый дом, особенно тот, чей девиз гласит: «Мы клан, который создает королей». Теперь сражение у Визи сулило превратиться в кровавую баню.

Робби, конечно, знал об этом. То, что он сказал в башне Могеру Лою, были только слова, пустые слова. Послать гонца на восток ничего не стоит, но Робби не сделает этого.

– Дуглас, – сказал между тем Робби, – умойся, снарядись и займи место во главе дружины.

Дуглас и Гилл отъехали, а Робби, привстав на стременах, обратился к остальным:

– Дхуниты и молочане. Нынче мы выступаем на север, в Дхун. Для одних из нас это дом, для других место, где можно обрести славу. Мы объединены одной целью, и с нами благословение Каменных Богов. Мы Дхун, колыбель клановых королей и славных воинов. Война – наша мать, железо – наш отец, и мир для нас что заноза в боку.

Услышав дхунский девиз, мужчины застучали по земле древками копий.

– Дан Дхун, Дан Дхун, Дан Дхун, – затянул кто-то. Другие поддержали его, и пение сделалось громовым.

Молочанский воевода, взглянув на Робби, отдал приказ своим людям, и они двинулись к Молочной дороге. Робби ждал, предоставляя молочанам честь возглавить поход.

Когда они прошли, он обнажил меч Мабба Кормака и вскричал:

– На север, в Дхун!

Брим, когда время пришло, пустил коня рысью. Он не знал больше, за что сражается, но это не меняло сознания, что сражаться он должен.

44
РЫБНАЯ ЛОВЛЯ

Эффи полагала, что рыбы особым умом не отличаются. И это хорошо, потому что она сама не очень-то умная и перехитрить ее ничего не стоит. Даже свинья на это способна, ведь свиньи смышленые. Джеб Оннакр научил ее одной песенке про свинью, про свинью и бадью. Эффи спела ее Летти Шенк, а она разнесла по всему дому, но побили за это не ее, а Эффи. И теперь зло берет, как вспомнишь, но песня все равно была хорошая.

Эффи, непонятно почему, стало грустно. Она вынула руки из воды и плюхнулась задом на берег. Руки стали цветом, как ветчина, и онемели немного – вода-то холодная. Рыбы все так же плавали в заводи, но Эффи решила, что довольно будет и трех. Всегда ведь можно вернуться и наловить еще.

Вытирая руки о плащ, она встала. Водопад ревел, обдавая ее брызгами. Вокруг лежали целые россыпи красивых камешков, которые вода обточила и сделала круглыми. Эффи давно уже не занималась камнями и немного отвыкла от них. Вот это гранит, хотя он красный и похож на песчаник. Или базальт? То, что она не знает этого точно, огорчило ее. Эффи Севранс, может быть, не на многое годится, но в камнях она всегда разбиралась хорошо.

Руки еще покалывало, и Эффи засунула их под мышки. От брызг она тоже мерзла, но во всем остальном это было хорошее место, и ей не хотелось из него уходить. Маленькая каменистая бухточка в стороне от реки, врезанная глубоко в скалы. Вода, падающая в нее сверху, стекала потом по камням в Волчью. Бухта огорожена со всех четырех сторон – из-за одного этого в ней стоит остаться. Там, наверху, укрытия нет. Если кто-нибудь нападет, ей даже спрятаться негде будет.

Ее привели сюда скоморохи. После того как случилось то, она несколько часов просидела, прижавшись к утесу и не смея пошевелиться. Всадники долго возились с фургоном и уехали, когда уже стемнело. Эффи долго ждала и потом, когда уже услышала, как повозка тронулась с места. Всадники не соблюдали никакой осторожности, но это еще не значило, что и ей можно этого не делать. Батюшка всегда говорил, что лучших охотников отличает от всех остальных умение ждать. Никогда не думай, будто ждешь чего-то, говорил он Эффи. Думай, что ты учишься.

И Эффи училась, сидя в темноте. Она долго ничего не слышала после того, как уехали всадники, а потом до нее донесся вой волка, почуявшего кровь. Этот вой сказал Эффи, что живых людей поблизости нет. Волки в таких вещах не ошибаются.

Хуже всего было лезть наверх. Ноги у нее тряслись, а одна, до щиколотки, вообще отнялась. Взобравшись на утес, Эффи выжала подол своего платья. Летти Шенк говорила, что если оставить на ночь что-то мокрое, на нем вырастет мох, а этого Эффи совсем не хотелось.

Странно, как человек иногда боится каких-то пустяков и не боится другого, по-настоящему страшного. Убитых порубили на части. При появлении Эффи к лесу отбежал волк, унося в зубах человеческую руку. Но она не испугалась. Ее тревожило другое: пропажа фургона. Где же ей укрыться теперь?

Всадники содрали с фургона холст и ребра. Деревянные обручи валялись на дороге, как драконьи кости. Тут же лежали корзины с рудой, пустые куриные клетки, разбитая лампа и низка стрел, которые Клевис развесил в фургоне для просушки. Среди всего этого попадались куски человеческих тел. Эффи сглотнула. Батюшка всю ее жизнь разделывал при ней свою добычу, и она не позволит себе падать в обморок.

От мыслей об отце ей стало легче. Батюшка был охотник. Он взял бы то, что ему нужно, и ушел бы отсюда. «Кровь привлекает хищников, – всегда говорил он, – и двуногих, и четвероногих». Эффи быстро нагрузила одну из корзин тем, что могло оказаться полезным, и бросилась обратно к утесу. О мертвых она не думала. Клевис Рид и Драсс Ганло, которых она знала, перестали существовать. Клевис был слишком большой, чтобы превратиться в такие мелкие кусочки.

Корзину, снабженную длинным ремнем, Эффи повесила за спину, иначе ей бы нипочем не спуститься назад к реке. На этот раз она слезла в другом месте, чуть выше по течению. Отыскав подходящую расщелину, она завернулась в холст от фургона и заснула.

Утром она решила не забираться больше наверх. Здесь, между скалами и рекой, куда лучше. Укромнее. Съестного она, собирая свою корзину, нашла не так много – Клевис стрелял свежую дичь каждый день, – но все-таки разжилась и еще кое-чем. Об ячмень, запасенный для лошадей, она чуть зубы не обломала, но потом сообразила, что его надо намочить. Вкуса в нем от этого не прибавилось, но Эффи завладела приправами Клевиса Рида, где обнаружился занятный красный порошок, делающий вкуснее любое блюдо. От него, правда, жгло язык, но батюшка говорил, что за все хорошее надо расплачиваться.

Днем она прошла немного вверх по реке. Камни были скользкие, и никакой тропы на них не замечалось, но если подождать, то есть поучиться немного, всегда было видно, куда ступать. Вскоре ей стали встречаться деревья, старые, сухие водяные дубы, растущие прямо из скал. Их корни дробили камень, и на серой осыпи, образованной ими, пробивались другие растения, в основном кусты и разные колючки. Это затрудняло дорогу, но все-таки здесь было лучше, чем наверху, где негде спрятаться.

Прошел день, другой, но Эффи так и не ушла далеко. Ячменя осталось мало, и она не думала, что сможет прожить на одних приправах. Деревья стали гуще, и она видела впереди только их и бурлящую реку. Волчья расширилась и перестала быть чем-то целым. Скалистый берег, загибаясь внутрь, уходил в густые заросли кустарника. В полдень Эффи сделала привал, чтобы доесть остатки ячменя. Он пророс – не надо было, пожалуй, замачивать его так усердно.

Эффи ела и смотрела на реку. За эти последние дни она вошла в берега, стала чище и спокойнее, но все равно бежала быстро, а на середине закручивалась воронкой. Решив подождать и поучиться, Эффи стала смотреть, как зимородки ныряют под воду и выскакивают оттуда с рыбой. По реке бегали мухи-водомерки, пара бобров с толстыми хвостами строила плотину на протоке, отделенной каменной стенкой от главного русла.

Потом она увидела скоморохов. Селезень и уточка выплыли откуда-то из-под кустов – а Эффи и не знала, что там есть канавка.

Они поплавали немного по большой воде, и селезень выкидывал разные штуки, чтобы похвастаться перед уточкой. Серая самочка следовала за ним без усилий, правя хвостом, как рулем. Но ей это быстро надоело, и она поплыла обратно за кусты. Эффи ждала, но утки больше не показывались. Судя по солнцу, она сидела тут больше часа и решила пойти дорогой скоморохов.

Дорога оказалась трудной, и колючки изодрали ей всю юбку. Хуже всего было протискиваться под кустами. Она вся промокла – да не так, как под дождем, а будто в реку упала. Громко стуча зубами, она наконец-то выбралась на ту сторону.

Первым делом она услышала, как тревожно трубит селезень, а потом уже – шум воды. Позже она сообразила, что слышала этот шум уже давно, наряду с гулом реки. Маленькую заводь отгораживали от главного русла кусты и скалы. Здесь, у образованного водопадом бассейна, скоморохи устроили свое гнездо.

Лучшего убежища Эффи и придумать не могла. Она разделась до белья и разложила одежду на камнях сушиться. Утки пристально наблюдали за ней, и селезень кинулся на нее, когда она сунулась слишком близко к гнезду. Уточка, наверно, уже отложила яйца.

При мысли о яйцах у Эффи потекли слюнки. Сырые, они должны быть очень вкусны с красным перцем. Впрочем, она уже видела перед собой другой, хотя и не столь соблазнительный, источник пищи.

Рыба. Она падала в пруд сверху, вместе с водой, и сила падения глушила ее на время. Это зрелище приковывало к себе Эффи, как кукольное представление на Дхунской ярмарке. Рыбы плюхались в воду громко, как... как мокрая рыба. Эффи не знала, как они называются, и про себя звала их просто блестючками. Их розовая чешуя отливала серебром. Выловив одну рыбешку и расплющив ее камнем, Эффи увидела внутри множество костей. Она попробовала сперва один кусочек, потом другой, который обильно посыпала красным перцем. У нее потекли слезы, и она решила, что пора развести костер.

Прутьев она могла наломать сколько угодно, но все они были сыроваты. Помогая себе ногой, она набрала охапку наиболее подходящих и снесла их на самое сухое место, какое ей удалось найти. Пыль от водопада долетала даже и до этого плоского камня. Эффи хмурилась, когда капли шлепались на ее дрова, но делать было нечего.

Обшаривая бухту глазами, она искала что-нибудь сухое и трескучее. Райф, как говорил батюшка, мог соорудить костер из чего угодно. Жаль, что его нет здесь сейчас. Его и Дрея.

Ну уж нет. Нет. Жалеть себя она не станет. Трусов и нытиков среди Севрансов никогда не водилось.

Эффи так рассердилась, что даже согрелась немного, и начала зачем-то бегать вокруг пруда. Вот бы Летти Шенк и Флорри Хорн на нее посмотрели. Бегает в одних штанишках, точно она дитя малое, а не девица, которой скоро уж девять исполнится!

Ее беготня вспугнула уток, и они бросились от гнезда в воду. Эффи остановилась. Теперь самое время утащить яйца, сказал тихий голосок у нее внутри. Но нет. Они храбрые воины, и нехорошо было бы так поступить с ними. Разве что когда рыба ей совсем уж опостылеет...

Однако кое-что под тем кустом все-таки привлекло ее внимание. Утки построили гнездо на высокой и сухой галечной насыпи, а от водопада его прикрывал пышный куст. Семь бледно-зеленых яиц лежали на плотной подстилке из прутьев, мха и пуха. Эффи, осторожно сдвинув их все на одну сторону, оторвала солидный кусок гнезда.

Должно быть, это первый случай в истории разорения гнезд, когда похититель взял само гнездо, а не яйца, хихикнув, решила она. Пока она раскладывала сухую растопку в куче топлива, селезень вернулся к гнезду – проверить.

Он беспокойно копошился там, а Эффи старалась вести себя как можно тише. Сегодня она и так заставила уток порядком поволноваться.

Огонь оказалось разжечь не так легко, как она полагала. Огниво Клевиса высекало из кремня яркие искры, но растопка никак не желала заниматься от них. Искры загорались и тут же гасли, а ветер когда помогал, а когда и нет. Лишь с трехсотого, наверно, удара растопка затлела наконец. К этому времени стало темно, и Эффи ободрала себе костяшки на правой руке, в которой держала огниво.

Когда огонь охватил прутья, она пошла за своей одеждой и корзиной. Юбка и плащ так и не высохли толком. После возни с костром Эффи очень устала и не придумала ничего лучшего, чем надеть их на себя и так сушить. Натягивать на себя мокрое было ужасно неприятно, и зубы у нее опять застучали. Но Эффи заставила их перестать и принялась готовить рыбу.

С тех пор прошло десять дней. Каждое утро Эффи, просыпаясь, думала: пожалуй, сегодня я пойду дальше, но потом не трогалась с места. Здесь она чувствовала себя защищенной. Бухта была величиной с молельню, только гораздо мокрее. Здесь была рыба, была вода, а костер не каждый день приходилось разжигать. Одежда на Эффи, правда, никогда не просыхала полностью, и по ночам ей бывало одиноко, но все-таки это было лучше, чем выходить на простор. От одной мысли об этом Эффи бросало в дрожь.

Каждый день она решала, что побудет здесь еще немного. Амулет все это время не подавал признаков жизни, но она знала, что в случае чего он предупредит ее об опасности.

Да и утята должны были вот-вот вылупиться. Утки отъелись, и перья на них лоснились – не одна Эффи кормилась оглушенной рыбой, – и кто-нибудь из них все время сидел на гнезде. Они привыкли к Эффи и поднимали крик, только если она подходила очень уж близко. Она даже разговаривала с ними иногда, но они, конечно, не слушали. Все-таки как-то легче, когда слышишь человеческий голос, хотя бы и свой собственный.

...К пальцам вернулась чувствительность. Эффи вынула руки из-под мышек, думая, что же ей делать дальше. Прутьев, наверно, наломать. Хоть не услада, а сделать надо, как говорил Джеб Оннакр, выгребая навоз из конюшни. А прутья ломать все-таки приятнее, с усмешкой подумала Эффи.

Из-за водопада ей казалось, что дождь идет каждый день. Он красивый, этого у него не отнимешь, но слишком уж много от него шума и сырости. Без него бухта была бы намного лучше. Капли стучали Эффи по спине, пока она ломала ивняк.

Руки Эффи за работой стали приобретать свой обычный цвет. Любопытно знать, на что похоже то, чего ей не видно. Эффи провела пальцами по волосам. Нехорошо быть тщеславной, но все – Райф, Дрей, батюшка и Рейна – говорили, что волосы у нее красивые. Даже Летти Шенк как-то признала, что они ничего, если кому нравятся рыжие, как древесная кора. Глупость, конечно. Кора на деревьях бывает разная, смотря по тому, какое дерево. Летти Шенк в этом ничего не понимает, она и репу-то от сосновой шишки не отличит.

Сейчас Эффи с гримасой ощутила, что волосы у нее как солома и в них набилось много посторонних вещей. Бросив прутья, она пошла к костру и села на подстилку из веток и фургонного холста, которую сделала, чтобы не сидеть на холодном камне. Расчесывая волосы пальцами, как гребнем, она стала выбирать оттуда перья, репьи и засохшую грязь. На это ушло много времени, поскольку волос у Эффи Севранс тоже было много.

Заметив, что костер вот-вот угаснет, Эффи отправилась за топливом. Уже темнело, а она так и не поджарила трех своих рыб. Нагнувшись за тяжелой березовой веткой, она услышала с востока крик. Эффи замерла и прислушалась. Вскоре крик повторился, но теперь как будто с юга. Эффи положила ветку и потрогала амулет. Камень подрагивал, но не сильно.