Текст книги "Крепость Серого Льда"

34
«СЛЕПАЯ СОРОКА»

Кроп проголодался, и ноги у него болели. Он попытался продать свои сапоги, но грудастая тетка, к которой он с этим обратился, только посмеялась над ним.

– Легче сбыть молоко молочнице, чем сыскать покупателя с такой ножищей. Могу дать пару медяков за собаку – ее-то я живо продам пирожнику.

Горожанку – в пирог?! При одной мысли об этом никаких пирогов больше в рот не возьмешь. Но с тех пор миновало уже три дня, и Кроп, думая о пироге, все время сглатывал слюну.

В городе очень трудно добывать еду, вот в чем беда. Если будешь воровать у торговцев на улице, тебя посадят в тюрьму, а на всяческие объедки и без того довольно охотников: они свирепо защищают свои помойки и готовы убить чужака. Даже Горожанке нелегко приходится. Кошки здесь юркие, как белки, и совсем не боятся собак.

Кутаясь в свой взятый из курятника плащ, Кроп без конца бродил вокруг Крепости Масок. Моросил мелкий дождик, и он беспокоился за свои сапоги, и так еле живые. Это на время отвлекло его от крепости, но Кроп сосредоточился и у вторых ворот ни о чем постороннем уже не думал.

Сквозь дождь просвечивало солнце, и крепость окружал странный серебристый свет. В нем Кроп замечал то, что раньше оставалось для него скрытым: например, сторожевой пост в трех ярусах выше ворот. В прошлый раз он подумал, что забранное решеткой отверстие служит для вентиляции, а теперь разглядел, что за решеткой что-то шевелится. Выходит, ворота охраняются не только теми красными плащами, что караулят внизу.

Скверная новость. Время идет, а он так до сих пор и не придумал, как проникнуть в крепость.

Очень уж ревностно ее стерегут, каждую повозку проверяют. Поклажу разгружают до голых досок, мягкие грузы протыкают копьями, каждый бочонок простукивают, каждому, кто хочет войти сам по себе, учиняют допрос. Тот, кто владеет этой крепостью, живет под большим страхом.

Кроп постоял, опираясь на свой березовый посох. Не думал он, что его путь к хозяину будет прегражден так бесповоротно. Не прорваться ли попросту в ворота, когда решетку поднимут, пропуская повозки? Ворота охраняет команда из четырех человек. Один управляет решеткой, значит, за Кропом погонятся только трое. Трое стражников с мечами и копьями. Можно попробовать пробраться мимо них незаметно, но всегда есть опасность, что они поднимут тревогу. А теперь вот оказывается, что ворота охраняют и сверху – значит, тревога поднимется раньше, чем он думал.

Кроп медленно и с толком обдумал это предприятие еще раз, но так ни к чему и не пришел. Горький Боб в этом случае посоветовал бы войти украдкой, не привлекая внимания стражи.

Кроп хмуро двинулся на запад, к острой башне, где томился его хозяин. Улица блестела от дождевых потоков, стекающих с крепостных стен. Горожанка остановилась попить из лужи, и Кроп подождал ее. Когда они отошли от ворот, народу на улице стало меньше. Кроп прошел мимо пустого двора с громадными статуями. Голуби прятались от дождя под каменными доспехами рыцарей. Горожанка хотела было поохотиться, но Кроп отозвал ее.

С ним творилось что-то неладное. Чем ближе он подходил к острой башне, тем сильнее у него теснило в груди. Он приходил сюда каждый день, проведенный в городе, и старался как-то снестись с хозяином.

Башня из бледного камня была такая высокая, что верхушка ее пряталась в дождевых тучах. Она вся дымилась, как мороженое мясо, будто стояла не у подножия горы, а высоко в ее снегах. Кроп вытер ладонь о штаны и протянул к башне руку. Не успев еще коснуться ледяного известняка, он почувствовал, что башня притягивает его к себе, как магнит. Гладкий камень всасывал тепло его тела. Кропу захотелось отдернуть руку, но он переборол себя и плотно прижал ладонь к камню. Пальцы начали медленно белеть. Холод он еще мог бы вынести, а вот тишину – нет.

Солнце опустилось за городские стены, и настали серые сумерки. Пальцы у Кропа онемели. Он нажал на стену еще сильнее – ничего.

Уже убрав руку, он ощутил какое-то слабое, направленное к нему движение.

Приди ко мне... Слова, отозвавшиеся в костях у Кропа, были уже не приказанием, а мольбой. У хозяина почти совсем не стало голоса. Дурак, дубина. Неужто ты так и позволишь ему умереть? Кроп грохнул по башне кулаком. По камню побежала трещина, Горожанка в испуге припала к земле.

Кроп разбил костяшки в кровь, и рука стала пухнуть. Надо подумать. Силой тут ничего не сделаешь. Башню даже и ему не под силу свалить. Таким манером хозяина не спасешь. Как же тогда? Он не Горький Боб с его хитроумными штучками и не Скорбут Пайн, которого все слушались. Он великан и умеет только стены ломать да чинить насосы.

И еще разбивать цепи. «Будь готов, когда я скажу», Кроп заморгал, и в голове у него просветлело. Может быть, в этом городе найдутся люди, которые помогут ему. В уме у Кропа начал складываться план, и он повернулся к башне спиной.

«Я скоро, – мысленно пообещал он хозяину. – Скоро».

Когда он оставил позади гладко отесанные стены Крепости Масок, стало совсем темно. В Венисе ночь наступает быстро, и холод, который она принесла, превратил дождь в мокрый снег. Прохожие на улицах кутались в теплые плащи и шубы. Некоторые покупали у лоточников жареные каштаны или подрумяненные колбасы, но Кроп старался об этом не думать. Торговцы со своими жаровнями сидели на каждом углу, привлекая покупателей теплом и вкусными запахами. Кроп видел, как переходят из рук в руки серебряные монетки. На уличных подмостках представляли лицедеи, и один все время повторял «задница». Свальхаби среди них не было. Свальхаби нипочем бы не стал представлять на улице. Кроп посочувствовал лицедеям, изображавшим женщин. Ночь холодная, а они так легко одеты.

Он понимал, что тянет время, глазея на комедиантов, и упрекал себя за трусость. Что значит его страх по сравнению со страданиями хозяина? Ничего. Сказав себе это, Кроп решительно выпятил челюсть и пошел дальше.

Беда была в том, что он сам не знал, чего ищет. Не всякий кабак или харчевня подошли бы ему. Надо найти правильное место – а как узнаешь, правильное оно или нет? Уж точно не такое, как вот это, напротив подмостков: на людях, которые заходят туда, шубы крыты шелком – значит, они богачи. Ему требовалось заведение поскромнее, где посетители не стоят снаружи с кружками и мальчики с факелами не подогревают им эль.

Кроп шел на север. Горожанка то и дело отбегала от него, учуяв крысу. Кроп блуждал по городу уже несколько дней, но ни разу до сих пор не удалялся от крепости, и эта часть Вениса была ему незнакома. Улицы стали беднее, и все меньше ламп зажигалось в окнах. Колбасы продавались и тут, но срезы показывали, что набиты они сплошным салом. Мужчины бросали кости под сыромятными навесами; женщины, одетые столь же легко, как и лицедеи, ежились в дверях и окликали прохожих.

Кроп разглядывал вывески над тавернами. Молот и наковальня значили, что сюда ходят кузнецы, катушка и ножницы – что портные. Скрещенные мечи указывали, что здесь пьют либо оружейники, либо наемники. Он встречал на пути заведения для свечников, торговцев тканями, золотых дел мастеров, бакалейщиков и лекарей – у этих вывеска была самая затейливая: человек с отрубленной по колено ногой. Наконец ему попалась вывеска, которую он не сразу сумел разгадать: сорока с завязанными глазами.

Помещалась она на особенно тихой и темной улице. Люди, проходившие по ней, высоко поднимали воротники, а головы держали низко. У таверны никто не задерживался. В канаве плавала дохлая кошка с обожженными лапами и хвостом.

В птицах Кроп разбирался неплохо. Мальчишкой он часами наблюдал за ними на дворе, а после хозяин давал ему книги с чудесными картинками, изображавшими разных птиц и животных. Кроп мог назвать любую птицу, знал их оперение, их привычки, их голоса – и знал, что сороки слывут воровками. Ни одну блестящую вещицу не упустят – сразу тащат к себе в гнездо.

Кроп нахмурился, размышляя. Если человеку завязать глаза, он ничего не будет видеть. И если эта сорока на вывеске и правда воровка, то такая, которая никому ничего не расскажет.

Очень довольный тем, что голова у него в кои веки сработала правильно, Кроп подхватил Горожанку и направился к двери. Именно такое место он и искал.

В темном и довольно холодном помещении бодрость стала покидать его, уступая место привычному страху. Как-то здешние люди его встретят? Он съежился и старался не вспоминать, что случилось с ним в прошлый раз, когда он зашел в таверну.

Комнату освещали всего две лампы из китового уса. Огонь в очаге у дальней стены загораживала тяжелая железная решетка. Перегородки делили комнату на укромные закутки. Люди сидели там, сблизив головы, и разговаривали вполголоса. Некоторые из них бросали взгляды на Кропа, но тут же снова возвращались к своим делам. Поняв, что до него здесь никому дела нет, Кроп испытал великое облегчение. Углядев у очага полированный сосновый прилавок, окованный медью, он двинулся туда.

Горожанка вылезла у него из-за пазухи и спрыгнула на пол. Она унюхала в одном из уголков другую собаку и пошла поздороваться с ней.

– Студеная ночка, – заметил стоящий за стойкой человек – крепкий, пузатый и с толстой шеей, походящий на отставного борца. На Кропа он смотрел с интересом, но без страха. – Что тебе подать?

Еще нальет, чего доброго, а платить Кропу нечем. Кроп замотал головой.

– По какому же ты тогда делу?

«Лучше не морочь мне голову понапрасну», – слышалось в этом безобидном как будто вопросе. У Кропа участилось сердцебиение. Не совершил ли он ошибки? Бывший борец скрестил руки, и на них вздулись бугры здоровенных мускулов.

Кроп нагнулся и пошарил за голенищем, отыскивая нужную вещь. Найдя ее, он выпрямился, положил вещь на прилавок и сказал:

– Друг Скорбута Пайна.

Сухожилия на шее у борца дернулись, и он протянул руку к кольцу. Оно, тонюсенькое и легкое, как прядка волос, было сделано из белого металла, более редкого, чем серебро. На внутреннем ободке было что-то написано, но Кроп так и не узнал что. Борец поднес кольцо к лампе и стал читать, шевеля губами.

Потом положил кольцо и толкнул обратно к Кропу.

– Где ты его взял? Только не ври, не поможет.

Кроп, услышав это предостережение, отчаянно затряс головой.

– Я не вру. В алмазном руднике. Скорбут дал. Сказал, сохрани. И покажи, когда надо будет.

– Ладно, успокойся, верзила. Никто тебя лжецом не называл. Рубцы у тебя рудничные, это точно. Поди-ка сюда, Квил, – позвал борец, обращаясь к сидящему в одном из закутков человеку. – Надо, чтобы и ты послушал.

Кроп и без того волновался, как всегда при разговоре с незнакомыми людьми, а при виде этого другого и вовсе запаниковал. Всякому ясно, что с таким в темном переулке лучше не встречаться. Глазки маленькие, рот углами вниз. Его сопровождала невиданной громадности собака, за которой шла Горожанка.

– Квил, вот этот человек – друг Скорбута. Встречался с ним на руднике.

Квил прищурил свои глазенки. От него пахло погребом, воском и собакой. Волосы сальные, одет, можно сказать, в лохмотья, но в ухе золотая серьга, а на пальцах дорогие перстни.

– Покажи ему кольцо, – сказал борец Кропу.

Кроп подтолкнул кольцо к Квилу, а борец рассказал, откуда оно взялось. Осмотрев кольцо с тщательностью и приемами ювелира, Квил спросил:

– Стало быть, слухи верны? Скорбут бежал?

Кроп кивнул.

– Когда?

Это было уже потруднее. Кроп напрягся, вспоминая, какая была погода, когда они вышли из рудника наверх.

– Зимой.

– И ты пошел прямо сюда? – Кроп кивнул. – Скорбут был с тобой? – Кроп покачал головой.

Квил пораздумал и спросил, глядя на кольцо:

– Знаешь, что это? Скорбут снял его с пальца своего мертвого ребенка, Катерины. Он ее Кати звал. Мужик, который изнасиловал ее и убил, не знал, что подписывает смертный приговор всей своей семье и всем друзьям-приятелям. Такой кровавой бани в Транс-Воре еще не видывали – за это Скорбут и угодил в рудники. – Квил снова взял колечко и облокотился на стойку. – Теперь скажи вот что: зачем он тебе его дал?

Кроп, глядя себе под ноги и вертя в руках посох, проговорил:

– Я разбил цепь.

– Цепь Скорбута?

– Нашу. У нас с ним одна была. Десять лет.

Квил с борцом переглянулись.

– Ты хочешь сказать, что пробыл со Скорбутом в рудниках десять лет и что ты устроил ему побег?

– Я помогал. – Кроп не забыл про Хадду. Это она своей песней привела в рудник тьму.

– Подай-ка ему еды и эля, Крепыш, – сказал Квил. – За мой стол.

– Сделаем. – И Крепыш отправился выполнять заказ, явно довольный тем, что дело уладилось.

Квил протянул Кропу руку.

– Я Квилиан Моксли, а собаку звать Большой Мокс. Друзья Скорбута – мои друзья.

Кроп пожал ему руку осторожно, стараясь не слишком давить. Квил не улыбнулся, и вид у него остался все такой же зловещий, но это ничего – главное, чтобы он не хотел зла ему, Кропу.

Они сели за стол Квила и молча стали ждать, когда Крепыш принесет еду. Горожанка и Большой Мокс, обнюхав друг дружку сзади, совершали обход таверны. Крепыш вскоре притащил хлеб, сыр, копченую колбасу и эль. Кроп старался не пялить глаза на еду, но, наверно, все-таки выдал себя, потому что Квил сказал:

– Давай налегай. У нас в «Слепой сороке» без церемоний.

И Кроп налег. Он уже и забыл, что на свете бывает такая замечательная еда. Забыл, как липнет к зубам сыр и как хрустит свежая хлебная корочка. Квил сидел, откинувшись на спинку жесткого стула, и ждал, пока Кроп не закончил. Когда дверь в таверну отворялась, Квил слегка поворачивал голову и смотрел на входящих.

Когда Кроп разделался с последним куском колбасы, он спросил:

– Так чем же я могу тебе помочь?

Кроп надеялся именно на это, как только вспомнил о кольце Скорбута, но теперь, когда дошло до дела, он не находил слов. Не знал, как сказать этому человеку о своем хозяине.

Квил задумчиво потер подбородок, сверкнув золотыми перстнями.

– Можно пристроить тебя вышибалой в таверну или в веселый дом. Ты драчунов разом уймешь, это точно. Но мне сдается, ты хочешь чего-то еще. Я прав?

Кроп с несчастным видом кивнул. Ему начинало казаться, что он собирается просить о чем-то невозможном наподобие летающей свиньи.

– Говори, не стесняйся, – подбодрил его Квил. – Я много чего могу.

Кроп набрал воздуха. Приди ко мне... За все годы своего знакомства с хозяином Кроп не слышал, чтобы тот кого-то о чем-то просил.

– Мне надо в крепость. Надо спасти моего хозяина.

Квил поднял брови, и в его холодных серых глазах зажглось любопытство.

– Это что-то новенькое. Ты говоришь, что тебе надо войти в крепость и освободить твоего хозяина, которого там держат?

Кроп кивнул, радуясь, что Квил так быстро понял его.

– Не знаешь ли, где он сидит, твой хозяин – под Бочонком или под двором?

– Под острой башней, белой такой, – растерянно ответил Кроп.

– Под Костью, значит... Мне говорили, что там есть глубоченное подземелье, а в нем железная камера. Я тому, кто это говорил, ухо оттяпал за вранье – выходит, поторопился.

Кроп кивнул – он понимал, что торопиться не всегда полезно.

– Насчет Кости ничего сделать не смогу – она уж много лет стоит запертая. Но я помогу тебе попасть в крепость.

– А как? – От предвкушения у Кропа гулко заколотилось сердце. Своим умом и широкими возможностями Квил напоминал ему хозяина.

Но Квил ответил так просто, что Кроп даже разочаровался немного.

– Ты просто войдешь туда, вот и все.

35
СКОМОРОХИ

Эффи так привыкла к своей повозке, что ей казалось, будто она всю жизнь провела в ней. Дрегг теперь представлялся ей каким-то сказочным местом – о нем можно мечтать, но доступ туда заказан. Да она и не жалела о нем. Странствия в ожидании людей, которые еще полмесяца назад должны были забрать у них золото, стали и ее, Эффи, жизнью. У нее имелись свои обязанности: чистить и кормить лошадей, подогревать эль, стряпать всю еду, кроме мяса (дичь у них жарил Клевис Рид), убираться в фургоне, лечить разные порезы и болячки, а иногда и золотишников высматривать.

Она догадывалась, что Клевис и Драсс не слишком привыкли иметь дело с детьми: они обращались с ней не так, как взрослые с ребенком. Никто с Эффи не нянчился, не кудахтал над ней, и это ее устраивало во всех отношениях. Теперь она стала для них своей, и они рявкали на нее точно так же, как друг на друга.

Отскребая котелок от нагара, она нашла глазами их обоих. Драсс по нужному делу присел за кустом у самого крутого берега, и она видела только его макушку. Клевис, на четверть лиги к северу, прохаживался дозором вдоль лесной опушки.

Здесь, среди грифельных утесов и огненных сосен западного Ганмиддиша, они провели уже несколько дней, укрываясь от бури. Эта буря доставила Эффи большое удовольствие. Гораздо лучше находиться в самой ее середине, когда у тебя над головой только древесные кроны до тонкий холст, чем в круглом доме, под защитой каменных сводов. Сначала она боялась, но в фургоне, который уже стал для нее домом, было уютно, как в пещере, и страх прошел как-то сам по себе. Там, внутри, с ней ничего случиться не может.

Одна из молний попала в дерево – оно и теперь еще дымилось. Гроза уже два дня как прошла, но земля сильно размокла, и Драсс с Клевисом не спешили отправляться в дорогу. Река после дождя бежала бурным, мутным потоком. Где-то выше по течению подмыло берег: мимо то и дело проплывали глыбы земли и вывороченные с корнем деревья. Драсс и Клевис хмурились, глядя на реку. Она, только она задерживала их в пограничных землях и не давала вернуться домой.

Обо всем этом Эффи узнала вскоре после того, как обнаружила золото. Драсс ничего не хотел ей рассказывать, но Клевис на свой медленный, рассудительный лад заметил, что раз уж она видела золото собственными глазами, то им остается либо убить ее, либо открыть ей правду. Убить ребенка он, Клевис Рид, не позволит – значит, придется ей кое-что рассказать.

Драссу этого совсем не хотелось. Некоторое время он ругался, затейливо и по-новому, а потом взял с Эффи страшную клятву: «Никогда не расскажу про золото никому, ни живому, ни мертвому, даже если меня будут пытать каленым железом, и унесу то, что знаю, с собой в могилу. Клянусь в этом жизнью Дрея и Рейны и душами своих родителей». Он даже руку ей разрезал, чтобы скрепить клятву.

Золото, как оказалось, происходило из черноградской Черной Ямы. Два года назад там начали разрабатывать заново одну из старых жил – на целую лигу под землей, в начале коридора под названием Темная Дева. Взломав кварцевую стену, рабочие стали находить вместе с серебром крупицы желтого металла. Сперва это были только чешуйки, но потом рудничный мастер приказал подорвать стену с помощью воды, и рабочие, придя туда после обвала, подумали, что попали в другой мир. Перед ними открылся целый пласт золота трехфутовой ширины.

Рудничный мастер созвал всех на совет. На руднике без ведома клана завели уже и дробилку, и печь, так что выплавлять золото не представляло труда. Все решили, что клан и об этом знать не должен. С Драссом Ганло рудничные уже имели дело: он тайно возил их серебро на юг, в городские владения. К нему и обратились с тем, чтобы он менял добытое ими золото на товары.

Два года прошло с тех пор, а пласт все еще не истощился. Все клановые рудокопы прикопили себе золотишка. Некоторые тратили его на Юге, но большинство просто держало в тайниках. Они там люди осторожные, сказал Клевис, и на душе у них явно полегчало, когда он и Драсс согласились взять у них с рук лишние слитки.

Драсс и Клевис должны вернуться туда через двенадцать дней, но не похоже, что им это удастся. Городские торговцы, бравшие у них золото в обмен на деньги и разные товары, на условленную встречу не явились. Теперь остается только ждать.

Вода в Волчьей не спадала две недели, а когда она уже собралась было войти в берега, разразилась буря. Ни одна переправа не работает, паромы вытянуты на берег. Банненский Лодочный мост (Эффи с разочарованием узнала, что это всего лишь плоты, связанные вместе и покрытые досками) уже месяц как не спускали на воду. Золотишники при всем желании не могли переправиться в клановые земли.

Все это очень беспокоило мужчин. Клевис настаивал на том, чтобы каждые несколько дней переезжать с места на место: фургон с девятью стоунами золота – лакомый кусочек для всякого злоумышленника.

Вес, названный им, произвел на Эффи сильное впечатление. В прошлом году Анвин Птаха посадила ее на свои мясные весы и объявила, что Эффи весит чуть больше четырех стоунов. Значит, золота в фургоне хватило бы на двух таких, как она. Поэтому, увидев груз целиком, она снова испытала разочарование. Всего-то навсего двадцать четыре слитка толщиной со свечку и наполовину короче. Разве из этого можно сделать двух Эффи Севранс?

В остальных корзинах была серебряная руда, скрытая в больших кусках кварца, сурьма, используемая при плавке, и свинцовые бруски. Это все больше для отвода глаз, сказал Клевис – надо же чем-то прикрыть золото.

Эффи закончила отскребать оставшийся от завтрака котелок и встала. Коленки у нее застыли от стояния на сырой земле и хрустели, как сухие ветки. Драсс, тоже покончивший со своим делом, тыкал в землю палкой и смотрел, прищурившись, то на реку, то на небо. День, по мнению Эффи, выдался хорош: дождь отмыл траву и папоротники, по небу плыли высокие, не сулящие дождя облака. Утки шумно возились в кустах, но только скоморохи отважились войти в воду.

Драсс как будто принял какое-то решение и зашагал к фургону. На ходу он по-особому свистнул, подзывая к себе Клевиса.

Быстро собрав посуду и подстилку, Эффи потащила все к повозке. Гасить ей костер или нет? Едут они или остаются?

Драсс ничего ей не сказал – поди разбери, что он там надумал.

– Лошадей покормила? – только и осведомился он. Она кивнула. Никто не сможет сказать, что Эффи Севранс пренебрегает своими обязанностями.

– А царапина у Дударя на копыте?

– Я ее промыла. – Еще одно разочарование: их парных лошадок, как оказалось, звали не Вор и Разбойник, а просто Плясун и Дударь.

Драсс, так и не сумев уличить Эффи в лентяйстве, надулся. Со своими редкими, прилипшими к голове волосенками он напоминал Эффи толстого капризного младенца. Кожа у него гладкая, щеки румяные – если б не остро глядящие зеленые глаза, он мог бы показаться весельчаком.

– Ничего не видать? – спросил он идущего к ним Клевиса. Тот покачал головой. Его длинный, узкий орлийский плащ каким-то неведомым образом перенимал цвет неба и окружающей местности. Сегодня он сделался сизым, как голубиные перышки. А там, в Черном Граде, увидев его впервые, Эффи могла бы поклясться, что плащ белый.

– Едем, что ли? – сказал Клевис.

– Так ведь грязища. Дождь смыл весь снег без остатка.

– Мы пробыли тут четыре дня. Чересчур долго, к тому же у нас костер горел.

Драсс неохотно кивнул – в вопросах безопасности он всегда полагался на орлийца.

– Ладно, попробуем. Поглядим, какая дорога.

Эффи, слушая разговор мужчин, зачем-то взялась за амулет. Кусочек гранита у нее на груди шевельнулся. Он не то чтобы предостерегал – скорее соглашался с Клевисом. Надо отправляться в дорогу, да поживей. Эффи быстро взглянула на огненные сосны вдоль опушки леса и напомнила себе, что человек намного опытнее ее уже побывал там и не нашел ничего подозрительного. Она тоже ничего такого не заметила и стала думать о другом. Раз они едут, костер надо гасить.

Все трое работали дружно, готовя повозку и запрягая лошадей. Эффи покончила со своими делами, и у нее выдалось несколько свободных минут, пока Драсс закреплял груз, а Клевис раскладывал отсыревшие стрелы для просушки в фургоне. Не отходя далеко, она закидала грязью горячую золу и лошадиные яблоки – просто так, на всякий случай.

Когда повозка наконец тронулась, все утки всполошились и поднялись в воздух. Вот верный знак того, что они пробыли здесь слишком долго: утки привыкли, что повозка стоит на месте, как камень или дерево, и перепугались, когда она вдруг зашевелилась.

По грязной дороге ехалось трудно. Фургон дергался вперед, оседал и снова трогался, когда Драсс щелкал кнутом.

Клевис сел к Драссу на козлы, положив свой лук на колени им обоим. Эффи видела, что его беспокоят стрелы. В дождливую погоду они отсыревают, как их ни укрывай, и просушивать их надо осторожно. Клевис говорил, что даже сырая стрела лучше той, которая покоробилась от сильного жара. Сырая стрела теряет силу, а покривившаяся – меткость, вот и выбирай тут. Лук – иное дело, объяснил Клевис, поскольку хорошо навощен и отлакирован.

Эффи подумала и спросила: «Почему бы тебе тогда и стрелы не навощить?» Клевис смотрел на нее долго, с глубокой думой на длинном лице, а потом сказал: «Знаешь, до этого, кажется, никто еще не додумался».

Эффи, как это ни глупо, стало приятно. Теперь она, вспомнив об этом, тоже расплылась в улыбке и стала мечтать, как она становится то мечником, то молотобойцем, то дровосеком, то каменщиком, то свинаркой, то главной стряпухой – и всюду вносит свой вклад. Эффи Мудрая, Эффи Зоркая, Эффи Лошадница. Она фыркнула вслух, представив, как во всеоружии своей мудрости ходит из одного клана в другой. Может быть, Анвин возьмет ее к себе в помощницы, когда Эффи научит ее, как лучше всего печь лепешки и варить бобы.

Начав хихикать, Эффи уже не могла остановиться. Да Анвин убьет ее, не говоря уж о воине-молотобойце. Придется ей для начала стать Эффи Быстроногой, иначе мудрости ей не нажить.

Пока она держалась за живот, умирая со смеху, амулет у нее на груди подскочил – да так сильно, что она услышала, как он стукнулся о кость.

Она вскочила, но ее опять швырнуло на сиденье от внезапной остановки фургона. Встав снова, она почувствовала, как накренилась повозка: передние колеса ушли глубоко в грязь.

– Клевис! – позвала она. – Клевис!

Он обернулся и посмотрел на нее в щелку.

– Все в порядке, Эффи, мы просто застряли.

– Нет, – сказала она. – Нет.

– Да замолчи ты, – прикрикнул на нее Драсс. – Тут поработать придется. – Он соскочил с козел, а Клевис, пристально посмотрев на Эффи, глубокомысленно кивнул и тоже слез, чтобы помочь Драссу.

Эффи перебралась назад и стала всматриваться в лес. Они отъехали от лагеря всего на несколько лиг. Лес здесь подступал ближе к берегу, а утесы стали ниже и перемежались осыпями. Эффи, как ни старалась, не замечала в лесу никакого движения.

Не в силах больше терпеть, она откинула занавеску и вышла.

Драсс, подбоченясь и качая головой, смотрел на правое переднее колесо, увязшее на добрых полтора фута, но Клевис, как и Эффи, глядел не туда, а на лес. Лук он держал в левой руке, настороженно стиснув его мозолистыми пальцами. В правой руке была стрела, а колчан висел за левым плечом, и хвостовые перья соприкасались с его серебристыми волосами. Тетива не натянута, сообразила выросшая среди лучников Эффи.

– Эффи, – сказал он, не глядя на нее, – под колесо надо накидать побольше камешков. Спустись-ка с утеса вниз да набери их. Там, внизу, самый лучший грифель.

– Камней и наверху хватает, – заметил Драсс.

– Вот и займись ими, – спокойно ответил Клевис. – У Эффи свое дело, у тебя свое.

Драсс перевел свои зеленые глаза с Клевиса на Эффи и обратно, приметив то же, что и Эффи: напряженные пальцы Клевиса, его стрелу, его лук.

– Через четверть часа двинемся дальше, – сказал он. – Не отходи далеко, Эффи. Как позовем, сразу беги назад.

Эффи, глядя ему в глаза, кивнула, и он отошел, доставая на ходу свой длинный нож.

– Ступай, Эффи, – сказал Клевис, когда Драсс уже не мог их слышать. – Собирай камешки и следи за скоморохами. Если будешь держать голову низко и сидеть тихо, они приплывут к тебе. Помни же, не высовывайся.

В горле у Эффи стало тесно. Оба они – тот, кого она недолюбливала, и тот, кого она, как сейчас поняла, успела полюбить, хотели ее уберечь. Она молчала, не смея вымолвить ни слова. Клевис Рид – человек другого времени. Его борода, его волосы, его плащ – все это относится к временам Речных Войн.

И Эффи поклонилась ему головой и шеей, как делают орлийские девушки.

Клевис с выражением тихой грусти на лице ответил ей тем же – только он поклонился глубоко, в пояс.

Эффи повернулась к нему спиной. Она подвела бы его, если б не сделала этого, а ей не хотелось его подводить. Она хотела быть достойной Клевиса Рида.

С утеса она спустилась в мгновение ока. Ее ноги и руки работали независимо от нее, нащупывая впадины на откосе. Уже у самой воды, когда пенная волна лизнула ее башмак, Эффи услышала звук, который ни с чем нельзя спутать: топот копыт.

Драсс что-то крикнул, и заржала одна из парных лошадок. Эффи вся обратилась в слух, кляня назойливый шум реки. Глупое тело тряслось, не спрашивая ее позволения, брызги мигом промочили плащ и платье. Слитный гром копыт рассыпался на множество отдельных переступов. Эффи видела мысленным взором то, что происходило наверху: всадники выехали из леса и теперь окружают фургон. Клевис стоит рядом с увязшим колесом, натянув лук, и выбирает цель.

Он спокоен, ведь лучник всегда должен сохранять спокойствие. Стрелы у него отсырели, и ему нельзя спешить с отпуском тетивы. Он выжидает подходящего мгновения. Цвак – и один из всадников падает, а другие придерживают своих коней. Они не ожидали встретить здесь мастера-лучника. Пока до них доходит, что этот старик опасен, Клевис снимает еще одного. Это вызывает гнев главного конника, бледного человека с топором-полумесяцем.

Его холодные глаза следят, как Клевис берет на прицел следующего – и, видя, что внимание старого лучника полностью поглощено, он галопом скачет к нему и срубает ему голову.

Сколько крови, и как она хлещет – сильнее, чем река. Бледный человек с топором усмехается. И он, и его конь обрызганы красным. Но напрасно он опустил свой топор – там, за фургоном, притаился Драсс Ганло с ножом. Бледный топорщик улучил свое мгновение, а Драсс – свое. Бледный поворачивает коня, принимая похвалы своих всадников, и тогда Драсс наносит удар.

Даже отсюда Эффи слышит его клич:

– ЧЕРНЫЙ ГРАД!

Бледный видит опасность в глазах своих людей, но поздно. Нож сквозь ребра и левое легкое вонзается в селезенку. Бледный в изумлении поворачивается назад. Эффи видит теперь, что это дхунит. Драсс смотрит на него и улыбается.

– Мы Черный Град, первый среди кланов. Мы не прячемся, и наше возмездие настигнет вас.

Таковы последние слова Драсса Ганло. И пока дхуниты, накинувшись на него, рубят его на куски, Эффи думает: «Я должна жить, чтобы рассказать о нем моему клану».

И она сидит тихо, притаившись за камнями. Река холодна, но по ней проносятся скоморохи, и Эффи становится тепло.