Текст книги "Дед (роман нашего времени)"

…После того августовского разговора среди вонючих лилий до самого мая следующего 2010 года, почти год, они успешно наращивали силы и 31 мая на площадь вышли тысячи три разгневанных граждан. 31 мая был несомненно грозный и успешный митинг, милиционеры тащили, били людей нещадно. Получили, конечно, на избиение приказ. Но граждане упирались и стали, чуть ли не впервые, отбивать своих.

Уже на следующий день Старуха вызвала их, её партнеров, к омбудсмену всея Руси, господину Лукину, прямо в офис к нему на улице Мясницкой. В 16 часов. Она сказала, что власть хочет сделать им предложение через посредника Лукина. Они встретились в брюхе массивного здания на Мясницкой улице, ближе к Садовому кольцу, в кабинете «омбудсмена» (русские любят запудривать ближним мозги иностранными словечками). Четверо было с их стороны: Лукин, омбудсмен столицы Музыкантский (бывший префект! Уже одно это ужасно, что может быть хуже, чем бывший полицейский, пустившийся по правам человека) и два их сотрудника.

«Площадь» представляли трое заявителей: Старуха, Дед и Константин. Начал переговоры омбудсмен всея Руси, кругленький хитрован человека, такой себе непотопляшка при любом режиме. Он приземлился в права человека исключительно по причине своей круглости.

– Я только что встречался с президентом, и он поручил мне урегулировать конфликт на площади, – весело сказал Лукин.

– Отлично, – прореагировал Дед. – Нами заинтересовалась высшая власть!

– Мы вас слушаем, – сказал Константин.

– Да. Давно пора начать переговоры, – сказала Старуха. И шамкнула так.

На самом деле гора родила всего-навсего знакомую уже мышь.

– Вы соглашаетесь провести следующий митинг 31 июля на Пушкинской площади, а за это 31 августа вам будет предоставлена ваша желанная площадь. Затем в следующий раз 31 октября вы согласитесь вновь на Пушкинскую площадь, а следующего 31-го идёте на вашу.

– Глупо, – сказал Дед. – Мы не дети и не гастарбайтеры, чтобы нас гоняли с площади на площадь.

– Этот манёвр позволит власти не потерять лицо, – пояснил Лукин.

– Мне Пушкинская площадь всегда была больше по душе, – сказала Старуха мечтательно.

– Я против вашего предложения, – рубанул Дед. – И выдвигаю встречное предложение. Пусть Верховный суд решит судьбу наших митингов, а я уверен, что если власть не станет давить на суд, суд решит дело в нашу пользу. Площадь, на которой мы собираемся, не специально охраняемый объект. Мы имеем право. Через суд власть сохранит лицо. Ещё и сможет подчеркнуть, что подчиняется судебному решению.

– Я поддерживаю предложение коллеги, – сказал Константин.

– Мне вообще-то больше по душе Пушкинская, мы там собирались все годы, старые диссиденты, – вздохнула Старуха и минут на пять погрузилась в публичные воспоминания. Завершила она, впрочем, глубоким вздохом. И резюмировала:

– Я бы согласилась на Пушкинскую, но мы все, заявители, принимаем решения путем консенсуса. Так мы договорились. Поэтому я нехотя вынуждена присоединиться к моим товарищам.

– Жаль, – вздохнул посредник Лукин, – власть настроена решительно. Они не могут уступить.

– Они не уступят, – вмешался бывший префект. – Всё будет очень плохо. – Оба посредника вздохнули и замолчали угрожающе.

– Вы решили под конец нас запугать? – спросил Дед.

– Ну нет, что вы, только информируем. Посоветуйтесь друг с другом. Дня три вам хватит?

Он подвозил Константина в машине до метро.

– Без нас она бы согласилась на Пушкинскую, – сказал Константин. Константин – бывший работник министерства угольной промышленности. Долгое время состоял в КПРФ.

– Слабое звено она у нас, – промычал Дед.

– Она зависит от уполномоченных. Решает с ними правозащитные дела, – защитил Старуху Константин.

Через три дня они позвонили и сказали, что предложение мэрии не принимают. Но так и оказалось, что слабое звено. Через полтора месяца, в середине июля, нескольким видным оппозиционерам Администрацией Президента был обещан санкционированный митинг, если они подадут соответствующее уведомление на Площадь, если в уведомлении не будет фамилии Деда. Об этом стало известно в Интернете. Блогер «chaotik_good» объяснил нетерпимость власти к Деду так: «Думайте, что хотите, но я уверен, что власть таким нехитрым образом прокололась и показала, кого она боится на самом деле. И в самом деле, без Деда все остальные в жизни не договорятся. Дед – действительно идеальный кандидат на роль вождя объединённой оппозиции». И блогер добавил: «Потому что всех остальных кто-нибудь не потерпит. А Деда, скрипя сердцем и зубами, но вынесут все: и националисты, и либералы, и коммунисты».

Оппозиционеры тогда отказались от предложения стать и штрейкбрехерами и предателями. Но Кремль не унимался. В середине июля уполномоченный Музыкантский, тот, что бывший префект, устроил встречу Старухи с заместителем мэра города Виноградовым. Старуха сообщила Деду по телефону, что она в дороге, что Музыкантский прислал за ней в пансионат свою служебную машину, что ни Деда, ни Константина не пригласили, но она, когда доберётся до кабинета заместителя мэра, потребует их присутствия. Дед поморщился, но вызвал Константина, и они явились на соседнюю с мэрией улицу, сидели там в машине Деда и ждали. Охранники Деда стояли рядом с машиной. Тогда как раз начались большие жары, и температура была +30°.

Ждали они часа два. Уже было понятно, что началась нечестная игра.

– Херня какая-то, Константин! – сказал Дед.

Константин был того же мнения.

– Что-то они там темнят…

Наконец Старуха позвонила:

– Я встретилась с Виноградовым… – Она помолчала. – Сейчас я еду в офис уполномоченного по городу, что на Арбате. Если вы хотите, приезжайте туда, ну, через полчаса.

– Если хотите, приезжайте, – повторил Дед для Константина. И объяснил, в чём дело. Они оба возмутились формулировкой «Если хотите…».

В офисе Музыкантского на Арбате они нашли бледную, обезвоженную Старуху, хватающую воздух ртом. Вид у неё был такой, как будто её вывели из тюремной камеры, где подвергали пыткам. Она сидела за длинным столом с краю, понурая, молчаливая, отводила взгляд. Пассивная и апатичная. Отчасти её состояние можно было объяснить небывалой жарой и долгим путешествием из пансионата в город. Но зачем она поехала? Дед захотел дозу алкоголя, прежде чем он разберётся в ситуации. Ему дали Campari.

В первые же минуты седой верзила Музыкантский взял быка за рога и нагловато сообщил Деду, что митинг 31 июля может быть разрешён, но при одном условии, что фамилии Деда не будет среди заявителей.

– А в чём проблема, почему Деду нельзя, в чём он обвиняется? – спросил, горячась, Константин. Дед вылил весь Campari мерзавца Музыкантского в узкий стакан и сделал большой глоток. Он сидел напротив Старухи. Она закашлялась, как будто сама только что проглотила тёплый Campari.

– Ну вы же сами знаете, – пробормотал Музыкантский. Седые волосы бывшего префекта торчали, как у агрессивного панка, отметил Дед. – Кстати, они хотят, чтобы и вашей фамилии, Константин, не было среди заявителей.

– Костю-то за что? – спросил Дед.

– А не будет на митингах говорить, что у власти у нас в стране воры и убийцы…

– Так ведь он правду говорит, – засмеялся Дед.

– Ну, вот и наговорил.

– Что, с Немцовым не получилось, отказался от роли штрейкбрехера, решили зайти с дамы? – спросил Дед. И кивнул на безмолвную Старуху. – Вы что, её пытали тут?

– Ну и что, что с Немцовым не получилось, у нас целая очередь желающих подать уведомление образовалась! – воскликнул Музыкантский.

Дед констатировал, что бывший префект наглеет по минутам, даже не по часам, но таки по минутам.

– Ну вы и циник! И вы нас шантажируете! – Дед встал. – Я не могу больше находиться в вашем обществе!

Но он не ушёл, потому что нужно было вытащить Старуху из ступора, из-под влияния Музыкантского.

– Оставьте нас одних, либо мы перейдём в другой кабинет, нам нужно посовещаться, – сказал он, обращаясь к Музыкантскому. Тот вышел и закрыл за собой дверь. Старший охранник Деда, Михаил, сообщил позднее, что слышал, как уполномоченный пожаловался по телефону кому-то: «Переговоры идут очень тяжело»…

– Что было у Виноградова? – спросили они оба, и Дед, и Константин. – Что?

– Виноградов не согласился на ваше присутствие. Они уговаривали меня подать уведомление вместе с другими заявителями, – Старуха говорила очень тихо и всё время вздыхала. Говорила, в сущности, шёпотом.

– Они оказывают на вас давление. Я надеюсь, вы это понимаете?

– Да, – прошептала она.

В этот день она их не сдала. Сказала, что они подадут через два дня уведомление под тремя подписями. Уведомление, впрочем, уже было подписано ею перед отъездом в пансионат.

Вернулся Музыкантский.

– Я должен вас огорчить, – сказал ему Дед. – Мы не можем принять ваше предложение. Если бы не наша дама, я бы вообще с вами не встречался… К тому же вы и ваши хозяева – фантазёры. Требовать от лидера оппозиции, чтобы он отказался от тяжким трудом завоеванной популярности и слился с пейзажем, нырнул в толпу, как такая глупость пришла вам в голову?

– Ну как же, – Музыкантский назвал Старуху по имени-отчеству, – вы же обещали? – он обращался только к ней.

– Увы, я уже подписала уведомление совместно с моими коллегами, ещё неделю назад.

– Ну что, подписали, написали, переписали бы…

– Вы обещали отвезти меня в пансионат… – взмолилась Старуха.

Все покинули офис. Старуха осталась.

– Зачем вы её мучаете? Вытащили из Подмосковья, в такую жару, – спросил Дед Музыкантского в коридоре.

Тот ничего не ответил.

Дней через десять в Интернете появилось обращение Старухи, подписанное ею и почему-то старым бывшим омбудсменом дохлым Ковалёвым, в котором они предлагали активистам, участникам акции на площади, исключить Деда из числа уведомителей. В ответ к Старухе в ЖЖ посыпались негодующие письма. Её клеймили позором во всем русскоязычном Интернете. Ей пришлось отступиться от своего предложения. Чтобы подтвердить своё единство, они вышли 31 июля на площадь вместе. Правда, Старуха быстро ушла, минут через двадцать. Он же продержался на площади на несанкционированном митинге час. Рекордное время.

В середине августа площадь огородили забором под предлогом того, что якобы будут строить под площадью паркинг. Это была ложь, разумеется. Под площадью проходит тоннель Садового кольца, а ниже залегает станция метро.

На 31 августа они подписали опять одно общее уведомление, но вышли на площадь уже не вместе. Стояли в разных углах. А в конце октября Старуха всё-таки переметнулась в лагерь врага. Договорилась за спиной Деда и Константина с властью о митинге на 800 человек. Там, где они хотели. Сама потом рассказала газете «Московский комсомолец», как на заседании Общественной палаты её посадили вместе с одиозным Сурковым, и тот «разрешил» ей митинг.

31 октября на площади состоялись два митинга. Один – старушечий, в «загоне», как презрительно назвал Дед площадку среди заборов, и второй – сторонников двух других заявителей, Деда и Константина. Вот там-то над Дедом поизмывались, таскали вниз головой, роняли на асфальт, «заносили» на власовский митинг Старухи…

«Размышляй дальше, старый, размышляй, – сказал он себе. – Самое время понять, почему Старуха пошла на раскол митинга. Продалась ли власти? Сделала ли это по глупости, по причине ревности к его авторству идеи? По какой причине? По всем сразу?»

«Почему я должен заниматься этой Старухой?» – подумал Дед с досадой. Дед привык воевать с молодыми женщинами, а тут вот образовалась война со старухой.

За дверью послышались голоса, в глазке обозначился водянистый милицейский глаз, замок захрустел, и на пороге появился улыбающийся его охранник Кирилл, у него уже успела загустеть щетина.

– Восемь! Восемь дали! Тот же судья, который осудил вас. За то, что ругался у того же дома, что и вы.

– Один ругался? В одиночестве?

– Да. Вас не упоминали.

– Видимо, мы ругались на разных углах.

Они расхохотались. Во всё ещё открытую дверь камеры протиснулась старший лейтенант с грудью.

– Есть пойдёте?

На ужин были макароны-рожки с блёстками тушёнки. Жизнь налаживалась.

5

Кирилл лежит на соседней койке, едва умещаясь в длину, а Дед думает.

Последние 15 лет он живёт, как «крёстный отец», как большой преступник. Но дело-то в том, что он не «крёстный отец», но оппозиционный политик в стране с деспотическим полицейским режимом, скрывающим полицейский оскал под маской с демократической улыбочкой. Он не собирался становиться большим преступником. Он всего лишь создал в начале 90-х годов политическую партию. С тех пор Деда охраняют. Он живёт, как не приведи Господь никому так жить. Несвободный, как узник. Достаточно сказать, что он никуда не выходит один…

Когда однажды он, рассорившись с собеседником, неожиданно быстро вышел из подвального ресторана на Тверской, где вёл переговоры, и не обнаружил у ресторана автомобиля с охранниками, он самым безумным образом растерялся. (Ещё так неловко случилось, что в машине остались его бушлат и телефон, и ключи от квартиры.) Он стоял на морозной зимней улице в панике, не зная, что же предпринять. Правда, охранники быстро подъехали, они всего лишь свернули за угол за бутербродами. Подъехали и испугались. Он их даже не ругал, так он был удивлён своей паникой и беспомощностью. Больше такого не происходило.

Первый охранник появился у него в сентябре 1996-го. Лёшка-мент, тот самый, что пришёл записываться в партию в форме и с пистолетом в кобуре. Партийцы тогда возгордились, мол, к нам уже «милиционеры идут». На самом деле Лёшка был уникальный тип, единственный в своём роде, исключение, а не правило. Лёшку пришлось взять в охранники после того, как Деда встретили вечером, он, впрочем, был ещё не Дед, седых волос было ничтожное количество. Его тогда ударили сзади трое неизвестных, он упал, и его стали избивать ногами. Убили бы, если бы не внушительная масса прохожих, шедших из метро, они спугнули мерзавцев. На память ему остались навсегда чёрные царапины на глазных яблоках. Каждое утро, когда Дед просыпается, царапины напоминают ему о нападении. Могло начаться отслоение сетчатки, но не началось. Первые дни он ходил в глазной институт к еврейскому профессору со смешной фамилией (что-то вроде Слива или Тыква) ежедневно. Потом – раз в неделю. Отслоения не произошло, у него оказалась отличная крепкая наследственность. А представил его профессору Тыкве отец одного из первых партийцев, Димы Невелёва…

Дед перевернулся в кровати. Где они все теперь, первые партийцы? Он знал их всех поимённо. Прошлым летом Деду прислали на телефон сообщение. «Умер Фауст. Дима Ларионов. Похороны в воскресенье». И адрес крематория. Дед расчувствовался и поехал. Их собралось там десяток, вряд ли больше, старых партийцев. Дешёвый гроб с телом Фауста привезли из СИЗО в Подмосковье в самом задрипанном автомобиле, какой только можно представить, под драным тентом цвета молока с чернилами. По официальной версии Фауст повесился в СИЗО, однако до этого он пробыл несколько дней на свободе, сбежал из подмосковной психбольницы, где проживал не так уж плохо. Но сорвался, бежал, поймали. Трагическая судьба бунтаря в России.

Дед воспитал вначале десятки, потом сотни, потом тысячи непокорных, в сумме десятки тысяч. Вырастил зубы дракона, выкормил волчат. Они везде. Взять дело приморских партизан, нашумевшее на всю Россию. Шестеро молодых людей, доведённых до отчаяния беспределом милиционеров, ушли в леса в Приморском крае и стали нападать на милицию. У них главным был нацбол Андрей Сухорада. Дед помнит его, несовершеннолетнего, худенького, как высокий складной нож, и сестрёнку его помнит, той вообще лет двенадцать было. Первое их появление достойно романа какого-нибудь Гюго «Отверженные» или Достоевского. Дед тогда только вышел из тюрьмы. В один из дней Дед находился в бункере, то есть в штаб-квартире партии на 2-й Фрунзенской. Вдруг туда нагрянул сводный отряд офицеров ФСБ, РУБОПа и ещё чёрт знает кого. Чем конкретно был вызван этот рейд, Дед уже не помнит, но в ту осень партия активизировалась, ободрившись выходом вождя из тюрьмы. Был, к примеру, захвачен вагон пассажирского поезда, идущего в Литву, в знак протеста против введения визового режима для проезда через территорию Литвы в Калининград. В ФСБ, видимо, решили, что пора пугнуть партию.

Они тогда обыскали бункер, рыскали везде и увели с собою пленных – всех партийцев, находившихся в тот момент в бункере. Пытались увести и его, запугивали. «Вот я сейчас напишу протокол, что ты на меня с этой железной болванкой набросился, а мои товарищи подтвердят, – говорил ему гнусный молоденький опер, похлопывая по ладони действительно железной болванкой, – и уедешь опять туда, откуда освободился… Вождь!» – добавил он с ненавистью. Дед сказал, что пугать его бессмысленно, он пуганый, он свой последний страх на фронте, в Сербии, оставил, близ местечка Еврейскi Гробi под Сараево, где в атаку ходил на пулемёты, а последнюю щепотку страха оставил в тюрьме строгого режима под городом Энгельсом. Что он никуда не пойдёт, он не может оставить бункер, поскольку твёрдо верит, что вы, «подлота» (он так и сказал – «подлота»), воспользуетесь и подбросите нам патроны либо наркоту. Пошушукавшись, они оставили его одного, уводя пленных. Его задержание вызвало бы шум.

Подходили партийцы, приехал его адвокат. Вот тогда и вышли из глубин бункера мальчик и девочка. Андрей, как складной ножик, и белокурая его сестричка. Они спрятались, оказывается, за большим портретом Че Гевары далеко в глубине бункера. Менты ходили мимо них, один мент даже пытался отодрать портрет, взять его «на память», но его отвлекли другие менты. Дети, сбежав из Приморья, проехали всю Россию и явились в бункер. Сколько было тогда будущему приморскому партизану? Он 1987 года, помнил Дед, потому что его интересовал возраст парня. 16 лет было ему тогда, в 2003-м. Действовали партизаны в лесах с февраля по июнь 2010 года. На счету их четыре нападения на милиционеров. СМИ писали потом, что Сухорада всему научился в бункере НБП. Ну да, там, в бункере, Дед устроил партийную школу. Из этого инкубатора много кого вышло. Они себя ещё покажут. Они намотают ваши кишки на штыки…

После ужина им принесли передачу. Точнее – две. Каждому по два куска мыла, по огромному тюбику Colgate – зубной пасты, по полотенцу. Шоколад, апельсины, по два кружка краковской колбасы. Газеты. Дед поморщился при виде такого расточительства.

– Зачем нам четыре куска мыла?

– Ну пацаны же не знают, что мы в одной хате сидим.

Дед открывал газеты, одну за другой, но все они оказались старыми, предновогодними. А чего он ожидал? Русские СМИ ленивы. Они будут праздновать, до самого 15 января ничего не выйдет. Даже если в стране будет переворот. Журналы, присланные вместе с газетами, как и подобает журналам, были неактуальны и набиты всякими глупыми историями. Лёжа на койках, Дед и Кирилл шуршали газетами. Дед лежал на аккуратно, по-солдатски прибранной койке, а сверху набросил на грудь свой бушлат. Кирилл же валялся в одной рубашке и потёртых синих джинсах, несмотря на то, что он был на пару метров ближе к ледяным батареям и, значит, на пару метров дальше от горячих.

– Тебе не холодно, Кирилл?

– Нет, – беззаботно ответил охранник, – да мне всё равно.

«Молодой, – подумал Дед, – кровь его греет, а меня уже ни хрена не греет. Хотя женщины находят, что у тебя, старый, горячие руки. Огненные даже…»

– Вам свет большой убрать? – голос из-за двери.

– Убрать, убрать! – обрадовался Дед. Большой убрали, врубили ночной. Кирилл же, судя по его взгляду, не очень обрадовался, он бы ещё почитал, но Дед был человек строгих старомодных правил. Жил, как в армии или на зоне. Ложился в десять.

– Не вздыхай. А то все вокруг будут думать, что ты уставший и подавленный человек. Зачем тебе такая репутация?

– Да это привычка у меня такая.

– От вредных привычек нужно избавляться.

Некоторое время они лежали молча.

– Ну как тебе тут? – спросил Дед.

– После обезьянника в ОВД просто отлично.

Кирилл имел за плечами тюремный опыт. Меньший, чем у Деда, но свой год в двух тюрьмах он отсидел. Вначале в «Матросской тишине», а потом в тюрьме на Пресне. В тюрьмах Кирилл был «дорожником», днём спал, а ночью переправлял по верёвкам «малявы».

– Детский сад, конечно, тут, – резюмировал Дед, – но тюрьма. Форму не надо терять. Спокойной ночи!

«О чём это он?» – подумал Кирилл, потом догадался, что от тюрьмы лучше не отвыкать. Быть в форме.

– Приятных сновидений!

Дед подумал, что ему нужно попытаться увидеть его девку. И уснул.