Текст книги "Когда я стану молодым. Новый русский эпос"

Жрица любви
декабрь 1982 года

Изабелла Черпыкова вовсе не была красавицей,

хотя и носила гордое имя испанских королев.

Невысокая, плотная, довольно страшненькая на вид,

Изабелла Егоровна приехала из глубин Якутии,

второй год проживала в женском общежитии,

знаниями не блистала – так, серая мышка.

Наверное, именно поэтому её самовыдвижение

на собрании комсомольской организации факультета

произвело в ту осень эффект разорвавшейся бомбы.

Впрочем, бомба была довольно слабенькая,

поскольку в комсомольские чины никто не рвался,

общественной работы бывшая школота избегала,

решив прожить пять лет по принципу «лишь бы не я».

Степанов распирожился, вспомнил школьное прошлое,

его радостно избрали к Изабелле в заместители —

весельчака Степанова приметили ещё в "колхозе",

как именовалась тогда осенняя уборка урожая,

на которую выезжали в село всем коллективом.

Через много лет Степанов понял, что тогда случилось.

С годами приходит к нам странное чувство жалости,

людские ошибки, слабости и пороки теряют остроту,

человек научается прощать и сопереживать —

ну что с того, что суждения наши порой так нелепы?

Девушка-якутка впервые попала в большой мир,

начиталась умных книжек, поверила в чудеса,

вышла к людям с доверчиво раскрытой душой.

Что с того, если Изабелла Черпыкова захотела любви?

В тот вечер они собрались в одной из комнат общежития,

куда пришло два десятка студентов обоего пола,

Черпыкова потребовала включить песню Джо Дассена,

чтобы потом, волнуясь, завести разговор о любви.

Она читала какие-то стихи, преисполненные пафоса,

Степанов умирал от стыда, мусоля ткань занавески,

старшие ребята поддакивали раскрасневшейся якутке,

перемигивались девчонки, крутя пальцами у виска —

было невыносимо душно, хотелось скорее уйти.

Конечно, Изабеллу спровоцировали на скандальчик,

сделали из неё посмещище, "жрицу свободной любви",

было что ещё потом, грязненькое и вульгарное,

такое, что Степанову сразу же захотелось забыть.

Не было в этом ничего смешного или ужасного,

но Степанов зачем-то подпевал, подхихикивал.

Через месяц Изабелла угодила в психбольницу,

где диагностировали у неё тяжкий нервный срыв,

Степанов стал комсоргом факультета – ненадолго.

Жизнь часто подбрасывает нам «бумеранги».

В разгаре девяностых случилось Степанову

приехать на машиностроительный завод в Нерюнгри,

к тому времени национальное самосознание якутов

выросло будто на дрожжах – никшни, русский!

В автобусе Степанову никто не соизволил отвечать,

а директор завода поведал горькую историю про то,

как приходится ему брать на завод только нацкадры,

которые ничего не умеют и не хотят работать.

Смотрел Степанов на всё это дивное безобразие

из окна гостиницы "Холбон", и думал о том,

что всё неправильное в мире всегда наказуемо —

посмеялись, сломали жизнь, сподличали в юности,

а потом позволили обиженным сесть себе на холку.

А с газетного листа улыбалась ему некая Черпыкова,

может статься, именно она, та самая Изабелла,

растолстевшая до неузнаваемости "жрица любви",

надменная чиновница из местной администрации,

занимавшаяся в Нерюнгри бартером угля на продукты.

И что-то подсказывало загрустившему Степанову…

Семья моей прабабушки Ксении Дмитриевны Зориной. Снято в конце 20-х годов у дома в Зеленьково Бельского уезда. Сама она сидит слева, Справа сидит Глеб Ильич Зорин, между супругами – его сын Коля от первого брака. Коля проживёт недолго.

ФОТО. Справа сверху стоит моя бабушка Вера Ивановна, дочь от первого мужа Н.И.Моторина (он арестован и выслан), справа – бабушкин брат по отцу Вася, заметна его хромота. Васю убьют партизаны в 1942-м, опасаясь за то, что Вася, работавший у немцев по заданию горкома партии, расскажет про то, что партизаны в оккупацию вытворяли на самом деле…

Тайна рыжей миледи
Драма в четырёх частях с эпилогом

1.

Общежитие института народного хозяйства

в середине восьмидесятых годов прошлого века

считалось в студенческом городке Хабаровска

тем самым настоящим «гнездом разврата»,

про которые так много, обстоятельно и со вкусом

написано в Библии – сущая Гоморра или Содом.

Прописано было в зловещей «общаге номер семь»

восемьсот душ женского пола разного возраста,

а вот мужского пола числилось всего единиц сто,

из которых половина перманентно отсутствовала.

«Зловещая» сказано автором не для красного словца,

виделось нечто мрачное и даже порочное

в самом облике грязной пятиэтажки без балконов,

затаившейся под сенью огромных тополей

в окружении десятка общежитий местного политеха,

переполненных до отказа «королями тестостерона».

Однако строгая мораль в те наивные времена

не позволяла вволю разгуляться промискуитету.

Власть принадлежала лицам старшего поколения,

навек прославившегося пуританскими нравами,

само слово «секс» находилось тогда под запретом,

а половая связь считалась запредельным грехом.

Но древо жизни бурно зеленело, особенно весной,

когда народ справлял нужды по окрестным кустам,

запасшись дешёвым вином и крадеными одеялами.

Степанов жил в седьмом общежитии третий год,

делил комнату с отслужившими армию ребятами,

зарабатывавшими на кусок хлеба самостоятельно.

Чеченец Ширвани вышибал пьяных из ресторана,

Стромыгин охранял по ночам столовую в аэропорту,

Константин из Сочи ремонтировал автомашины,

а Вовка Овсов таксовал, приторговывая водкой.

По вечерам жарили картошку, играли в футбол,

хаживали в гости к знакомым первокурсницам,

ездили с ними на пикники, целовались, то-сё.

Так, дружба и секс без особых обязательств.

У Вовки Овсова с девушками как-то не ладилось.

Происходил Вовка из глухой деревни на Сахалине,

рассказ «Лошадиная фамилия» Чехова не читал,

служил срочную шофёром при штабе округа,

но городским манерам так толком и не выучился.

Он краснел как свёкла, смущался, что-то лепетал,

выдавая при общении с дамами такие ляпы,

что сразу становился мишенью для насмешек.

Учение давалось таксисту Овсову с трудом.

Вовка натурально испытывал физические муки,

конспектируя Маркса, Энгельса и Ленина,

но зато обожал умничать, вставляя в чужую беседу

заумные пассажи неопределённого свойства —

пытался показаться настоящим интеллектуалом.

Хотя Степанову исполнилось всего восемнадцать,

он знал природу и слабости сельского человека,

понимал, как невероятно трудно бедолаге Овсову

вписаться в столь желанный для него светлый мир,

видел воочию Вовкино упорство и трудолюбие —

за год они понемногу сошлись, ходили в столовку,

Вовка подсказывал Степанову житейские лайфхаки,

Степанов растолковывал таксисту политэкономию.

Так и жили до поры и до времени, пока однажды

не поведал Вовка Степанову страшную тайну.

2.

Невеликий секрет, что кое-кто из девчонок в общаге

подрабатывал в те времена проституцией —

посигналит таксист хитрым образом под окнами,

выскакивает девчонка, садится в машину,

где и вступает, суконно говоря, в половую связь.

Таксист курит, клиент отдыхает, деньга капает.

Вовка стал таксовать по ночам не так уж давно,

со временем притёрся, стал своим среди «бомбил»,

испробовал нехитрую схему наживы – и обалдел.

На сигнал прыгнула к нему в салон кудрявая Оксана

из той самой комнаты, где они часто гостевали.

Понятное дело, оба сделали вид, будто незнакомы,

отвёз-привёз, кто его, таксиста, о чём-то спрашивает?

Тайна ела Овсова поедом, распирала и жгла изнутри.

Степанов поверил рассказу таксиста безоговорочно,

он работал вахтёром в общежитии, многое видел,

теперь пазл складывался – ах, Оксана, Оксана,

вылитая миледи-Терехова из «Трёх мушкетёров»…

Всё хи-хи да ха-ха, дескать, идёт в соседнюю общагу,

с земляками пообщаться, выпить-потанцевать, а сама?

Отныне тайна переселилась на язык Степанова.

Он всегда относился к чужому сексу с пониманием,

надо так надо, любовь-морковь и всё такое.

Много раз приходилось ему засыпать под вздохи,

доносящиеся с кровати напротив – се ля ви,

соседи приводили безотказных и смелых девиц,

которых явно возбуждали полусонные зрители.

Но то был секс по согласию, трах не за деньги.

А если за деньги, то что же тогда получалось?

Получалась грязь – хотя здесь тоже как посмотреть.

Вроде бы никто никого не принуждал, дело личное.

Каждый волен жить так, как ему вздумается.

Нет, ничего не укладывалось в голове Степанова.

Чёрт бы с мотивами поведения падшей Оксаны,

каждая шалава расскажет свою слезливую историю,

поплачется о том, как она докатилась до этакого.

Всех их жалко, всех их можно понять – зла судьба.

Образовалась проблема совсем иного свойства —

поведение Оксаны не вписывалось в «облико морале»,

которого придерживались знакомые Степанова,

брезгливо относившиеся к вопросам проституции.

Общение с парией представлялось им немыслимым,

а умолчать об этом Степанов не мог – не простили бы.

Хитрюга Овсов неспроста слил Оксану Степанову,

он умыл руки и при любом разборе выходил чистеньким,

да, знал, но ведь сказал же кому-то, не смолчал.

Ситуация усугублялась ещё и тем обстоятельством,

что Степанова избрали председателем студбытсовета.

Была в те времена такая странная должность,

на которую назначали лояльных ректорату студентов.

Степанову полагалось надзирать за поведением,

наводить порядок в общежитии «железной рукой».

Степанов сколотил студенческий оперативный отряд,

повёл борьбу с царившими бардаком и пьянством.

Ректор счёл курящих дам «социальной опасностью»,

поэтому Степанов ежемесячно писал представления

на отчисление из института особо оголтелых девиц.

Ах, как приятно было Степанову в восемнадцать лет

вознестись так высоко, паря в небе легко и сладко!

Он мог расправиться с любой росчерком пера,

ректор подписывал его докладные, даже не читая —

ах, как власть тогда вскружила Степанову голову…

Впрочем, он редко этим пользовался, хоть и мечтал.

Жизнь неминуемо ставит нас перед выбором.

Получив право судить людей за их слабости,

Степанов хотел быть на сто процентов уверенным

в собственной правоте – а вот никак не получалось!

Не выходило из Степанова правоверного инквизитора,

не мог он найти ужасного в поведении этой Оксаны.

Более того, он даже начал ей симпатизировать!

3.

Но тут, как всегда, в дело вмешалась нечистая сила.

Заехал в общагу выпить пивка некто Генка Якимов,

местный, из Авиагородка, вполне взрослый парень.

Генка на пару со Стромыгиным работал сторожем,

по ночам охранял большую столовую в аэропорту,

где иногда Степанову доводилось вкусно кушать,

причём ночью, на халяву – мечта нищего студента.

Степанов был голоден и зол, а потому не удержался,

рассказал всё Якимову в расчёте на пропитание.

Генка обрадовался приключению – по ночам он скучал,

а спать на стульях в огромном зале было неудобно,

он мог устроить там хоть дискотеку – чем не квадрат?

Генка и предложил Степанову проверить Оксану —

если поведётся, значит, девка совсем пропащая.

Якимов сам попёрся к Оксане, договорился о встрече,

друзья затарились вином и ждали совсем недолго,

Оксана не продинамила, составила им компанию.

Веселье на сдвинутых стульях затянулось за полночь.

Разморённый котлетами и «Агдамом» Степанов

и так, и эдак присматривался к «тайной развратнице»,

но никакого шарма в ней так и не обнаружил —

обычная симпатичная любительница повеселиться,

такая же голодная студентка, как и сам Степанов.

Правда, скользило в её повадках нечто расчётливое,

этакое взрослое и даже немножко театральное.

Генка с Оксаной в темноте возились и хихикали,

сытый Степанов спал, провалившись в пьяную муть.

Под утро неуёмный Генка разбудил собутыльника —

давай, мол, она согласна, нормальная баба, чего ты?

4.

Похмельный Степанов ехал в общежитие «зайцем» —

не привыкать, пять минут позора, денег-то нет.

Он вжимался горячим лбом в холодное стекло,

убеждая себя, что доказательств больше не требуется,

тварь эта чёртова Оксана, наглая и бессовестная.

Ни минуты не желая физиологической близости,

Степанов искал и находил одни неприятные вещи —

интонации в её голосе, развязность поведения,

некачественный макияж, фальшивость смеха —

он словно убеждал себя в том, что гнусная мерзость

пропитывает рыжеволосую красотку изнутри,

она – исчадие ада, она – порождение скверны…

На душе было мерзопакостно и хотелось выть.

В очередной раз картина мира давала трещину,

выставляя напоказ циничную вульгарность бытия.

Степанов отличался от томных героев Бунина,

стреляться и рыдать он, конечно, не стал,

но почему-то неожиданно сильно разочаровался.

Оценивая потом ситуацию с высоты прожитых лет,

Степанов понимал, что мог тогда поступить иначе —

просто промолчать, затупить, сделать снулое лицо,

мол, не понял сказанного Овсовым, не придал значения.

Совесть осталась бы чистой – всё само раскроется,

Оксана неминуемо где-то проколется, дело времени.

Но Степанов смолоду был люто падок на вкусняшки.

Стань он разоблачителем, авторитет его подымется,

его будут уважать чуточку больше – он праведник!

Информация даёт самое главное – власть, силу,

унижая кого-то, всегда вроде как возвышаешься сам,

хотя на самом деле падаешь – но кто об этом знает?

Нет, шантажировать Оксану он совсем не хотел,

любой контакт с ней воспринимался как зашквар.

Ощущая себя Атосом, карающим коварную миледи,

распираемый гордыней Степанов думал недолго.

Решительности ему всегда было не занимать,

а дурное дело – оно ведь неспроста самое нехитрое.

Тем же вечером он рассказал обо всём «старшакам»,

и как только та помчалась на очередной вызов,

её уже поджидали внизу – и тайное сразу стало явным.

На следующее утро разъярённая Оксана собрала вещи,

обматерила напоследок бывших подружек и пропала,

сгинула в круговороте памяти раз и навсегда.

Разок угрызла Степанова совесть, да вскоре поотстала.

Но с годами он всё чаще вспоминал рыжую «миледи»,

задавая себе один и тот же дурацкий вопрос —

как ему нужно было поступить тогда,

чтобы не мучило странное чувство смутной вины?

ЭПИЛОГ

Генка распределился в Томск, откуда быстро утёк,

вернулся и стал снова сторожить свою столовую.

Видали его давеча – сыт Генка, пьян, и нос в табаке.

Овсов стал благообразен и лунолик, повидал мир,

собрал в Одноклассниках добрую тысячу подписчиц

из числа перезрелых дам, обожающих фотки котиков.

Он так и не избавился от косноязычных пассажей,

за которые сусальная «паства» ныне его боготворит.

Заезжал как-то Степанов взглянуть на «общагу» —

она стоит под тополями, что ей сделается, старушке.

Перемолола тысячи судеб и ждёт новых постояльцев.

Степанова ударило в жар – словно та же тюрьма.

То самое знаменитое общежитие номер семь. 1983 г.

Маньяк из стройотряда
лето 1984

Огромное общежитие в начале июля стояло пустым.

Горластые студенты разъехались по стройотрядам,

в длинных мрачных коридорах разгуливало эхо,

везде царил разгром, в туалетах шумели водопады.

«Девочка сегодня в баре!» – звучало окрест,

то был самый настоящий хит сезона этого года.

Страной правил очередной полумёртвый генсек,

к похоронах вождей привыкли и посмеивались.

Днём в общежитие работала строительная бригада,

"бойцы" её что-то красили, где-то приколачивали.

Внешнего облика здания это никак не меняло,

внутреннего, впрочем, тоже не особенно.

Неприметная девушка восемнадцати полных лет,

имени и фамилии которой история не сохранила,

отработав в стройбригаде две недели маляром,

как-то решила завернуть по пути домой в сортир.

Темнело, дорога оказалась на удивление длинной,

девице предстояло пройти по коридору до конца,

лампочки в общежитии повсеместно отсутствовали.

Словом, маленькая малярша сильно поспешала.

И надо же так случиться, что за одной из дверей

почудился юной прелестнице какой-то шорох,

потом стук, чей-то невнятный голос или стон —

замирая от ужаса, любопытная распахнула дверь…

Здесь пора наконец объясниться с читателем.

Летом того самого года, о котором идёт речь,

студент Степанов поехал со товарищи строить дома,

этакие «бунгало» блочного типа на две семьи.

Село стояло километров за сто от Хабаровска.

Типичная глухомань с коровниками и тракторами,

жили в строительных вагончиках, питались сами,

наслаждались дикой природой и тупели от жары.

Их невеликий стройотряд состоял из двух бригад.

Юноши укладывали привозной бетон в опалубку,

девушки трудились штукатурами-малярами.

По вечерам пили вино и обжимались под магнитофон.

Две девицы лёгкого поведения скрасили суровый быт,

с визгом пошли по рукам – но стало совсем весело,

когда вдруг началась в отряде повальная «чесотка».

Смех смехом, но болезнь привезли те самые девицы,

пришлось их отселять, потом вывозить на лечение.

Вместе с "заразами" в город поехали их жертвы,

одной из которых оказался "развратник" Степанов.

Между тем накрыло мальчишек не по-детски,

тело зудело до остервенения, да ещё в жару,

меж пальцев то и дело лопались мерзкие пузырьки.

Ах, чёртова Роза, весёлая татарочка, вот натворила!

С великим трудом нашли на окраине больничку,

но поскольку в городе давно бушевала "чесотка",

то запасы серной мази иссякли, кое-как отыскали,

теперь нужно было найти место для натираний.

Хорошо, что родное общежитие стояло пустым,

Степанов с дружком облюбовали по комнате,

раздевались догола, мазали расчёсанные тела,

делали всё, как научили тётки в инфекционке.

А однажды под вечер, когда Степанов голышом

разгуливал по комнате, любуясь отражением заката,

дверь отворилась, и опешившая деваха завизжала:

– А-а-а! Маньяк! Помогите, мамочки, убивают!

Степанов засуетился, путаясь в штанинах джинсов,

выскочил в коридор – девчонки и след простыл.

Зато из беззвучно приоткрывшейся напротив двери

хрюкал от изнеможения голый дружок Володенька:

– Ах-ха! Маньячина! Ой, не могу… Ты! Маньячок!

Так и покатилось за Степановым с тех пор прозвище,

этимологическая причина которого с годами забылась.

Вышло всё, как в старом анекдоте про пальто,

то ли он украл, то ли у него украли —

вот и Степанов привык, благодушно отмахиваясь.

А вот девчонка та, где она, всё ли обошлось с ней?

А то, может, так и осталась от страха старой девой?

Живёт себе Степанов в чьих-то эротических фантазиях,

да ведать о том совсем не ведает. А зря…

Камчатка. Сопка Любви
лето 1985

Первые метры подъёма даются Степанову легко.

Он лезет по стене сопки, нависшей над бухтой,

цепляется руками за выступы скалы, за кустики.

По спине бегут мурашки, по лицу стекает пот.

В какой-то момент вес начинает тянуть его вниз,

он пытается вжаться в тёплый камень, вцепиться —

вокруг никого, снизу хлещет прибой, помогать некому.

Скатиться по откосу – сломаешь голову на камнях.

Подыматься наверх нету сил. Ау, весёлые друзья!

Он видит своё тело со стороны лежащим на камнях,

неподалёку плавает такой же дохлый собачий труп,

ненужный и неэстетичный, злая гримаса природы.

Холод одиночества, безразличный океан за спиной…

О чём ещё он думал тогда в отчаянии? Кого молил?

Степанов запомнил из того приключения одно —

человека спасают только присутствие духа и удача.

А вовсе не связи, не деньги и не слепая вера.

Человек открывает себя один на один с природой.

Сограждане много лет живут в больших городах,

там тоже жизнь не сахар и покой им только снится,

но города неминуемо искажают отражение личности,

социум не даёт полной чистоты эксперимента.

Степанова с малых лет тянуло к северным местам.

Узнав о том, что практику после третьего курса

студенты проходят на Камчатке, он сделал всё,

чтобы оказаться в коротком списке избранных.

Все однокурсники Степанова, жившие в городе,

искали место на практике поближе к тёплому дому,

иногородние тоже пытались наладить контакты,

алчно подыскивая для себя будущее место работы,

и только романтик Степанов мечтал повидать мир.

Он с товарищами заблаговременно навёл мосты,

чтобы в нужный момент всё вышло как надо,

поэтому их и послали в Петропавловск-Камчатский.

Вулканы, океаны, корабли – Степанов с детства

грезил загадочными бригантинами и буканьерами.

Мест для практики было немного, всего-то три.

СРЗ – явно какой-то "селёдочно-развесочный завод",

ЖБФ – однозначно "база флота", но зачем Ж в начале?

ПРКЗ – "ремонтно-корабельный завод", как иначе?

На деле всё вышло совсем не так романтично.

СРЗ оказался судоремонтным заводом "Фреза".

ЖБФ – прозаической жестяно-баночной фабрикой,

а ПРКЗ – Петропавловским рыбоконсервным заводом.

Разделились по два человека на предприятие.

Степанову и Запарацкому свезло – им достался ПРКЗ,

аккуратный заводик на окраине, в бухте Моховой.

Их поселили в чистеньком заводском общежитии,

напротив которого по утрам открывалась пивная точка,

в столовке при заводе кормили рыбным за сущие копейки.

Отчёт по практике Степанов написал всего за неделю.

Каких-то особенных хитростей на заводе не сыскалось.

Из океана приходил проржавевший корабль-колхоз,

стивидор собирал местных "бичей" на выгрузку рыбы,

а вербованные работницы сутками фасовали банки.

Работа в вонючем трюме фантастически адовая,

но платили за неё хорошо, "бичи" не жаловались.

"Безработных интеллигентных людей" бродило много,

бывшие моряки отсидевшие или просто спившиеся —

Степанов жадно искал бесед, слушал чужие рассказы.

Приятель Игорь днём спал, ночи проводил у соседок,

за стеной жили чебоксарские девахи, нанятые на сезон.

Игорь отслужил срочную, жил у зажиточных родителей,

отец обещал устроить сына на нужное местечко —

а вот Степанов не знал, возьмут ли его ещё хоть на курс.

В военкомате Степанова предупредили – всё, хватит!

Осенью готовь котомку с сухарями, Родина ждёт тебя.

Камчатка оказалась него последним глотком свободы,

военная кафедра фактически отреклась от Степанова,

зачем ему сборы, если не сегодня-завтра «заметут»?..

Отстранённый от сборов, Степанов попал как кур в ощип.

Непрошедших сборы к дальнейшей учёбе не допускали.

А пока Степанов бродил по туманным берегам Авачи,

пил вкуснейшее пиво на свете, вкушал икру и палтус.

Тогда рыба стоила недорого, навагой кормили скот.

Степанов не знал, что будет дальше – и никто не знал.

Оставалось отдаться на волю волн, не строя планов.

В один прекрасный денёк они собрались выпить,

вышли на Озерновскую косу вместе с "узниками СРЗ",

эти Лёша и Вова славились как те ещё весельчаки.

Кто-то надоумил приезжих посмотреть Сопку Любви —

как это так, быть на Камчатке и не повидать такое?

Вблизи Сопка внушала выпившим оторопь и уважение,

вроде бока покаты, а поди-ка подымись – страшно!

Пивом запили водку, захмелели, расхрабрились.

Лёшка Королёв подбил Степанова – слабо, паря?

Степанов заартачился – кому слабо? Лезь, давай!

Степанов полез один – по скале, по нехоженым кустам.

Азартно шептал себе под нос: «Если сейчас залезу,

то всё у меня получится, всё у меня будет хорошо!»

Добрался до середины, а дальше никак не получается.

«Не получается!» Что теперь? Скорее на пузе юзом вниз,

но риска сорваться никак меньше не становится.

Что делать? Жмётся Степанов к скалистой щеке сопки,

дрожит так, что судорогой сводит мышцы тела.

Трясётся и воет: "Господи! Помоги, и я поверю в тебя!"

И тут, словно впрямь по чьей-то команде сверху,

тёплый ветер с Авачи вдавливает Степанова в скалу.

С утроенной силой работают сбитые пальцы рук,

не жалея ногтей, чувствуя треск куртки в плечах.

Полыхает адреналин, Степанову так хочется жить,

что он долго ещё хохочет в истерике,

стоя на четвереньках наверху, в жухлой траве.

Камчатская практика в середине июля заканчивается.

Степанов чувствует себя каким-то другим, новым.

То ли порыв океанского ветра придал ему свежих сил,

то ли он осознал наконец своё одиночество на свете,

а может, время наступало иное, перестроечное…

"В поле свежий ветер, я давно его хотел" – так?

Степанов мчится к начальнику военной кафедры,

врёт на голубом глазу про то, что военком согласен.

Лето, поди проверь! Степанова берут на сборы,

весёлый курсант едет штурмовать сопки Приморья.

Сразу после сборов курсана положено экзаменовать,

а после экзаменов Степанов становится лейтенантом,

и призвать его можно только по ВУСу и с удобствами.

Степанов с некоторых пор перестаёт общаться с друзьями,

не чувствуя в ответ тепла и внутренне ожидая подвоха.

От безделья и доброты напишет каждому по диплому,

а они зло подшутят над ним в ответ – кто-то спьяну

назовётся Степановым, и Степанова чуть не отчислят.

Через пятнадцать лет он встретит Игоря Запарацкого,

они снова повздорят. "Волком живёшь!" – орёт Игорь.

"Лучше уж один, чем с шакалами!" – отвечает Степанов.

Через год бизнесмен Запарацкий пропадёт на рыбалке.

Говорят, неспроста – как раз пойдёт передел его завода.

Доверится Игорь кому-то из "друзей" – и, видимо, зря.

Степанов вспоминает о Камчатке только хорошее.

Пиво, палтус, силуэты кораблей, туман, сырость.

Рассказы проспиртованных портовых «бичей»,

словно сошедших со страниц "Территории" Куваева.

Как мечтал – а не стать ли ему, Степанову, тоже "бичом"?!

Вспомнит ночной "агдам" с чебоксарскими красотками,

воровавшими с завода жареную горбушу.

А ещё – первый увиденный в Доме Рыбака концерт

какого-то удивительного Розенбаума, врача-еврея.

Стоит иногда закрыть глаза в тишине —

так и мерещится она, скала Сопки Любви.

И наполняет крылья упругий тёплый ветер в спину.

«Летать так летать…»

В центре снимка – та самая Сопка Любви. 1985 год.