Текст книги "Когда я стану молодым. Новый русский эпос"

Остров Сокровищ
Зима 1991-го

Златозубый дядя Толя Олейников – тот ещё чудила.

В кабинет к начальству он всегда заходит не спеша,

исполняя этакую «цыганочку» с выходом из-за печки,

лучезарно таращится и бессмысленно лыбится,

потом медленно опускается на обшарпанный стул,

картинно отклячив кургузенький медвежий зад,

надрывно вздыхает фальцетом: – Эх, молодёжь!

«Молодёжью», надо полагать, он считает Степанова,

который по возрасту младше дяди Толи ровно вдвое,

но имеет должность начальника отдела снабжения,

а Олейников всего лишь начальник складского хозяйства.

Конечно, в своей епархии дядя Толя царь и бог,

но в «конторе» вес имеет совсем незначительный,

оттого и ёрничает, юродствуя, косит под дурачка,

за которого его поначалу принимают очень многие.

В первые месяцы трудовой деятельности на заводе

Олейников прославился в отделе своим «десятым мая».

Рассказывали, что как-то раз в пылу одной перепалки

пригрозил дядя Толя оппонентам этой странной датой,

придёт, мол, десятое число, тогда все попляшете, суки.

Оппоненты кинулись к Степанову – а что будет десятого?

Степанов, сделав умное лицо, сохранил интригу,

но не преминул полюбопытничать у бывшего прораба,

что такого-этакого совершит дядя Толя десятого мая?

– Да просто ляпнул от балды, чтоб сидели и боялись! —

удовлетворённо хихикает деятельный дядя Толя. —

Забегали, значит? А то ишь, то нельзя, это не положено…

Эх, молодёжь! Распустились, всё чаи гоняют, еболдосы!

Это смачное словечко так хорошо отражает реальность,

что Степанов будет таскать его за собой всю жизнь,

кого-то им шокируя, а кого-то, наоборот, веселя —

вот такая память остаётся иногда у нас о людях, да…

Так Олейников называет мастера Вовку Савушкина,

Вовка отвечает в хозяйстве за сбор металлолома,

ходит на работу важно, вечно при галстуке и с папкой,

ни хрена не делает, выражается туманно и витиевато,

балуется в своём кабинетике «весёлой травой» —

а кто пойдёт его искать по грязи на металлоплощадку?

Да и вообще, кому он нужен со своим металлоломом?

Металлоломом в те годы брезгуют, дело копеечное,

Вовку и поставили им заниматься только потому,

что на что-то другое он не способен – еболдос!

Положено отгрузить по плану пару вагонов в месяц —

так весёлые хлопцы из погрузбюро сами всё закинут,

останется только оформить – вот житуха-то, а?!

Выпроводив из кабинета развеселившийся народец,

Степанов убеждается, что в приёмной тоже никого нет,

секретаршу свою перед этим он услал в канцелярию —

разговор с дядей Толей предстоит наисекретнейший.

Оба они пришли на Аянский патронный завод недавно,

дел им никто из предшественников не передавал,

поэтому приходится исследовать огромную территорию

в поисках сокрытых в земле «полезных ископаемых».

Завод строили наскоро, бардака хватало с избытком,

складским хозяйством никто толком не заведовал.

В первый же год Степанов наткнулся на сокровища —

кто-то умудрился закопать в обваловке склада капсюлей

строительный вагончик, набитый тринатрийфосфатом,

который вечно искало основное производство завода.

Потом пришёл Олейников, тоже отрыл сдуру кое-что,

обнаружил под землёю какие-то огромные цистерны.

Тогда не так боялись недостач, как боялись «красноты» —

красным цветом в бухгалтерии записывались излишки.

До Брежнева за излишки могли запросто расстрелять,

поскольку означали они нарушение техпроцесса,

то есть продукция выпускалась заведомо бракованная.

Любой кладовщик приходил в ужас, обнаружив излишки,

а иногда попросту прятал их скорее поглубже в землю —

и рад бы сбыть тринатрийфосфат, но кому он нужен…

Действовать Степанову приходится крайне осторожно,

скандал никому не нужен – а ну как узнает Москва?

Договорились с заводской лабораторией взять пробы,

те пришли в оторопь – в цистернах было чёрти-что,

адская смесь растворителя, кислоты и «солярки»,

рвануть может и не рванёт, но природу изгадит точно.

Не трогать? Но ёмкости нужны в хозяйстве как воздух,

некуда сливать приходящую кислоту и прочую хрень.

Значит, надо как-то нейтрализовать содержимое да слить.

Дядя Толя всю жизнь отработал прорабом на стройке,

он знает точно – всё тайное всегда становится явным,

не найдёшь закопанный «нежданчик» сам – помогут.

Он бродит со стальным щупом по откосам и карьерам,

допрашивает старых работников, гоняет с ними чаи.

Что ни день, то новая находка – закопанный металл,

там и трубы, и кругляк, и швеллеры, и даже рельсы!

Да не по одной и не по две штуки лежат – пачками…

Не завод, а прямо археологический клад какой-то!

Ладно бы с цистернами подземными, там всё ясно —

туда ухари местные сливали то, что девать было некуда.

Но кто металл закапывал, там земли сверху два метра,

это бульдозер с экскаватором работали, не иначе.

Бездонная страна какая-то – одни делают металл,

другие его прячут – да лучше бы крали и продавали!

Потому что теперь непонятно, что делать с найденным,

под каким соусом это всё можно теперь оприходовать.

Хоть инициатива и наказуема, но молчать тоже опасно.

На территории оборонного предприятия свои законы,

сюда доступ закрыт всем – и милиции, и прокурору.

Сор из избы выносится крайне редко, случай не тот.

Нет, самим тут не справиться, нужна «помощь друга»,

утомлённый Степанов звонит своему «консильери».

Есть у него такой человек, дядя Лёша Самсонов,

неприметный дяденька лет за сорок с манерами рыси,

приставленный от отдела труда и заработной платы

следить за всем коммерческим подразделением.

Дядя Лёша готов распутать какую угодно хитрую загадку,

любому жалобщику докажет – это ты заводу должен.

Плотоядно облизывая губы, он слушает Степанова,

потом высказывает вдруг неожиданное мнение:

– Шум поднимать не надо, проблем не оберёшься.

То, что вы отыскали, давно уже сто раз списано,

поэтому дискредитировать руководство нельзя,

надо всё аккуратно выяснить, оценить масштабы,

а случай ввести в оборот со временем подвернётся.

Говорят, скоро разрешат переходить на хозрасчёт,

тогда со многими вопросами на заводе попроще станет.

Разрешат нам коммерцией заниматься, торговать,

вот тогда и надо будет аккуратно всё оформлять…

Совет дельный, они торжественно жмут друг другу руки,

Самсонов ерунды не скажет, он к начальству ближе,

Степанов завидует ему втайне – настоящий экономист,

смотрит далеко вперёд, всё просчитывает, мозгует,

не то что они с Олейниковым – пехота, пушечное мясо.

Сегодня одно таскаешь, завтра другое грузишь,

сплошная текучка, некогда даже головы поднять.

Надо было сразу идти учиться на экономиста по труду,

сидел бы сейчас в чистом костюме, при калькуляторе,

как Пашка Боровлёв – не бит, не клят, умничает…

Степанов вздыхает, закуривает, вынимает лист бумаги,

где карандашом начерчена заводская территория —

дело, между прочим, опасное и даже подсудное,

все бумаги такого рода хранятся в особом отделе.

Степанов наносит на план завода места своих находок,

любуется – чем не карта спрятанных сокровищ? Хэх!

Он прячет карту в сейф, вынимает оттуда банку спирта,

чтобы выдать Олейникову не в качестве премии, нет,

спиртом дядя Толя рассчитается с бригадиром сварщиков,

которые опять делают на складах что-то важное и нужное.

Дядя Толя прячет банку в пакет, делает хитрый пируэт,

исчезая за дверью с неизменным: – Эх, молодёжь!

А время катится себе дальше шальным колесом с горы.

Через полгода Самсонова переведут руководить ЖКХ,

где он скиснет – дело гиблое, разваливающееся.

Многие заводские специалисты рванут в город, кто куда —

Пашка Боровлёв станет главой муниципального района,

остальные ударятся в коммерцию, торговать чем попало.

Никому уже не будет дела до производства, до учёта —

Степанов уедет в другой город на «хлебное место»,

станет заниматься мукой, крупами, макаронами.

Все бумаги его останутся валяться в рабочем сейфе.

Дядя Толя Олейников сходит пару раз к начальству,

выхватит фитилей за очередную добрую инициативу,

психанёт, плюнет и уволится – пенсия давно заработана.

А мастер Вовка Савушкин стремительно разбогатеет,

поскольку вскорости заниматься металлолом

станет в России модно и весьма даже выгодно.

Степанов встретит Вовку как-то в аэропорту —

того не узнать, одет с иголочки, пахнет вкусно.

VIP Савушкин будет долго трясти Степанову руку,

заискивающе заглядывать в глаза и благодарить,

бормотать что-то странное про «остров сокровищ»,

про какую-то карту – Вовка вечно нёс косноязычицу,

говорил вычурно, с какими-то сложными намёками,

коллеги всерьёз подозревали его в стихоплётстве.

Пройдёт много лет, и Степанов наконец-то поймёт,

за какую-такую «карту острова сокровищ»

так горячо благодарил его тогда в аэропорту

беспечальный «еболдос» Вовка Савушкин.

Опасайтесь белого тумана
лето 1991-го

Проникнуть на целлюлозно-картонный комбинат

для снабженца Степанова дело несложное —

местная охрана давно знает его в лицо и по имени,

поскольку Степанов вечно мотается туда-сюда

то с кислородными баллонами, то ещё с чем-нибудь.

Охраняют такое серьёзное предприятие абы как,

при желании с ЦКК можно вывезти даже слона,

охранники пребывают в состоянии снулой рыбы.

Было дело, Степанов пару раз завозил пустые ёмкости,

вывозя их назад полными – никому нет никакого дела.

Вообще-то Степанов может проникнуть куда угодно,

он умело «работает» под этакого студента Шурика,

легко пристраивается к утреннему потоку работяг,

чтобы пересечь проходную то в Люберцах, то в Сумах,

а уж как имитирует местный говорок – талантище!

Сегодня он едет на хлорный завод за кислотой.

Надо отдохнуть от бешеной гонки последних дней,

не хочется идти на очередное нудное совещание —

какое счастье, что на свете есть заместители!

Водитель ЗИЛа благостному настроению Степанова рад:

– А я Ельцина вот как тебя видал, слышь, начальник?

Он в прошлом году приезжал к нам на завод,

проверял, как строительство идёт, медальки раздавал,

а когда закончилась у него вся эта бижутерия,

снял часы прямо с руки и Сашке Бодрову подарил:

«Вот, мол, на память тебе, хороший ты парень!»

Степанов криво ухмыляется в ответ водителю —

эту историю про часы он слышал уже раз двести,

в том числе от самого Бодрова, шепнувшего по секрету,

что часы оказались говённые – обычная штамповка.

Степанову не повезло, он тогда летал по стране.

Особисты рассказывали ему про этот визит в лицах,

хотя они люто ненавидели Ельцина и могли приврать —

машина вождя заглохла посреди огромной лужи,

и партийная «мишпуха» дружно толкала чёрную «Волгу»,

устряпывая свои брючки и ботиночки липучей грязью.

Случилось это в том самом восемьдесят восьмом,

когда Ельцина турнули из московского горкома,

он недолго курировал строительство больших заводов,

колесил по всей стране и раздавал часы кому попало,

вызывая ехидное веселье озлобленного рабочего класса.

На закате Горбачёва, в самый разгул перестройки,

народ ненавидел парт-номенклатуру до хруста в зубах,

Степанов в поездках почитывал московские газеты —

за ними отстаивали огромные очереди в киосках,

иногда превращавшиеся в этакие мини-митинги.

Степанов к политике оставался весьма равнодушен,

быстро подрастали дети, работа не давала покоя,

в короткие промежутки между поездками он отдыхал,

выполняя несложные задания вроде нынешнего —

съездить за какой-нибудь очередной мелкой ерундой.

Хорошее утро располагает к расслабленности булок —

осень на Дальнем Востоке дивно, сказочно хороша,

в такие дни хочется просто сидеть у реки или в лесу,

бездумно пялиться на рыжую вязь листвы или на воду,

по-кошачьи греться в последних тёплых лучах солнца.

Степанов вылезает из кабины, разминает затёкшие ноги,

водитель паркует ЗИЛ под трубами хлорного завода —

в кузове машины стоят бутыли в деревянных обрешётках,

куда специально обученные люди в белых комбинезонах

аккуратно зальют химически чистую соляную кислоту.

Хлор идёт на отбеливание целлюлозы, он – штука опасная,

до сих пор ходит в городе душераздирающая история,

как однажды ночью случилась на комбинате авария,

произошла серьёзная утечка хлора – а он тяжелее воздуха,

поэтому многих детей на саночках в садики не довезли.

Степанов не спеша поднимается на пульт хлорного завода,

отдаёт накладные, садится в креслице и терпеливо ждёт.

Тут все как марсиане – белые костюмы, маски на лицах,

непонятно, кто с тобой говорит, мужчина или женщина.

Говорят, стаж тут десять лет, потом гарантированный рак.

Степанов проваливается в полудрёму, и тут начинается —

в коридоре над полом стелится странный белый туман,

Он кричит диспетчерам, диспетчеры что-то мычат в ответ,

машут руками в резиновых перчатках, все вокруг бегают,

белый туман поднимается и густеет прямо на глазах.

Кто-то наконец-то тычет в лицо Степанову защитную маску,

Степанов судорожно напяливает её – хрен там, поздно,

хлор до слёз режет глаза, всаживает в грудь острый кинжал,

Степанов кашляет, хрипит, бредёт, цепляясь за стену —

откуда кровь на руках? А-а-а, носовое кровотечение…

Страх приходит потом, а сначала просто хочется выжить.

Степанов больше не думает ни о чём в этот момент,

организм включает какие-то свои глубинные рефлексы,

Степанов реально ощущает, как на спине растёт шерсть,

во рту отрастают клыки, ноги готовы нести куда угодно.

Однако авария в цехе довольно быстро заканчивается,

диспетчеры привычно побеждают утечку – не впервой,

отпаивают Степанова какой-то медицинской гадостью,

ободряюще хлопают по плечу, бесполые, как марсиане —

а водила мирно спит в кабине: «Во, мля! А что случилось?»

Утро испорчено раз и навсегда – Степанова тошнит,

горло словно содрано наждаком, голоса нет совсем.

Какая работа? Он вылезает на ближайшей остановке,

кое-как добирается домой, долго сидит на скамейке.

«Мама, а почему папа пьяный?» – спрашивает дочь.

Вечером заявляется брат, он заканчивает десятый класс,

танцует какой-то извращённый танец «брейк-данс»,

узнав о беде, оживляется – там, на хлорном заводе,

есть некая субстанция, которой отбеливают «кеды»,

почему бы не попросить баночку для юного модника?

Через неделю Степанов заезжает на хлорный завод,

но теперь подниматься на пульт он совсем не спешит —

везде и всюду ему мерещится знакомый белый туман,

кто-то невидимый преотвратно хихикает ему в спину,

Степанов спотыкается на лестнице – не раз и не два.

Инопланетяне радуются ему, ласково гладят по плечу,

без проблем наливают банку какой-то белой гадости,

брат пребывает в полном восторге, отбеливая шмутки —

но при одном только взгляде на его супермодные кеды

Степанова почему-то начинает тошнить и выворачивать.

Спустя много лет он с дрожью прочтёт в Интернете:

АЦКК в 1997-м году признали банкротом. К 2004 году комбинат окончательно превратился в опасные руины, в которых оставались значительные объемы пролитой ртути. Главным источником экологической опасности является хлорный цех бывшего предприятия, где в технологии приготовления хлора использовалась ртуть. В ходе осмотра здания хлорного цеха обнаружены видимые розливы ртути, отходы производства (угольные аноды, загрязненные ртутью), также обращено внимание на загрязнение строительных конструкций.

Тот самый бывший хлорный цех Амурского ЦКК. Впереди прямо и слева виден микрорайон, в котором мы жили. Фото из архива

Фирма, которую наняли для демеркуризации, работу не выполнила, более того, усугубила проблему: вместо обезвреживания грунта сразу демонтировала здание, и теперь объём материала, который подлежит обезвреживанию, увеличился за счёт строймусора, перемешанного с отравленной ртутью землёй.

По оценкам Министерства природных ресурсов Хабаровского края суммарный объем ртутьсодержащих отходов хлорного цеха бывшего ЦКК составляет 36,5 тысяч тонн.

Сима и Семилетовы
1990—1992

Забытые северные города похожи на мёртвые капища.

Каким жестоким богам возвели все эти храмы и площади?

Что за странные существа с мозгами набекрень

построили в прошлом веке страну,

где слово "труд" заменило людям обыкновенную любовь?

Щуплый Санька Семилетов – сварщик от Бога, гений.

А поскольку неверующий и платит взносы ВЛКСМ,

то значит, сто процентов советский человек.

Такой ровный и чистый шов выводит его рука,

что позавидует дорогостоящий буржуйский автомат.

Но прямой шов любой дурак может вам сделать,

а Семилетов мастер по части окружностей и эллипсов,

его конёк – швы в углах, на нестандартной поверхности,

Санька может где угодно безукоризненный круг заварить.

На производстве Саньке как сварному цены нет,

он лезет в любое место и с ходу режет-латает как надо,

не нужно ему никаких чертежей и консилиумов —

а ещё может сварить вам на коленке диво дивное.

Он всегда держит про запас десяток-другой электродов,

сам мёрзнет даже в жару, отогревая пальцы дыханием.

Семилетов никогда не торгуется, всем улыбается —

надо так надо, варит в полночь и в лютый мороз.

За это Саньке-сварщику всегда почёт и уважение,

ордер на трёхкомнатную квартиру в новом микрорайоне —

жена у Саньки кореянка, красива так, что глаз не отвести,

а дети вообще мулатики-квартероны, ангелочки.

Их сосед по площадке начальник отдела Степанов

начинает знакомство с этой удивительной семейкой

ранним зимним утром в своём собственном туалете.

Входит и замирает – на унитазе гадит сиамская кошка.

Сопит, урчит, когтями вцепившись в фанерное «очко»,

глаза огромные, почти человеческие, страдальческие.

Сделав дело, аккуратно спрыгивает и исчезает в ночи.

– Папочка, соседи просили киску до переезда подержать!

Странная семья эти Семилетовы – дети вечно по бабкам,

Санька пропадает на работе, где заказов полным-полно,

жена его Галя, корейская красавица с фарфоровым лицом,

приходит домой молчком и поздно,

с Санькой у них никак не ладится.

Жена Степанова шепчет, что характер Санькин не сахар,

то и дело драки, ревнует сварщик жену не без повода.

В один прекрасный день Галя уходит из дома в чём есть,

оставляя детей разъярённому мужу, а кошку – соседям.

Степанову слабо помнятся перепетии семилетовских драм.

Как-то раз он сам оттаскивает пьяного Саньку с балкона,

вздыхает над детишками, которых забирает ночевать —

мать их завела новую жизнь и носу к детям не кажет.

Зато в доме отныне живёт гладкая сиамская царица Сима,

умнейший зверь на свете, только не разговаривает.

Детям нянька, жене верный слушатель —

Сима натурально пятый член семьи.

Бывших хозяев Сима не любит, при их визитах прячется.

Сима удивительного такта животное, дети её обожают,

этакая кошачья степенная фрекен Бок, она беременна,

и однажды ночью Степанов просыпается от возни.

В ногах у хозяина – самое безопасное место,

куда Сима осторожно стаскивает

своих мокрых и горячих новорождённых котяток.

Погибнет Сима по простоте душевной степановской тёщи,

которая отпустит "кыску" погулять на городскую улицу,

но этого хватит, чтобы подхватить лишай —

придётся грозноглядящую «кысу» срочно усыплять,

а злопамятные внуки будут всё лето рыдать:

«Бабушка, бабушка! Зачем ты нашу Симу убила?!»

Санька Семилетов оставит после себя страшную загадку.

Под Новый Год он залезет варить стыки в трубопроводе,

мастер побежит за электродами да где-то заморочится —

а когда вспомнят про Семилетова,

то сварной на морозе успеет околеть до звона.

Странно, что знаменитый семилетовский

неприкосновенный запас электродов

так и останется при Саньке нетронутым.

И до сих пор мерещится Степанову

десятиэтажка среди тайги

с балконом на западной стороне,

так похожим в полнолуние

на освещённый мостик парусного корабля,

на котором стоят Семилетовы,

все такие хорошие, но до слёз несуразные —

невесёлый Саня, его фарфоровая Галка, тихие дети.

Урчит и мечется большая кошка Сима

с неистовыми печальными глазами,

явно мечтая спрыгнуть и остаться.

Но – увы…

Анна Петровна против чёрной магии
Лето 1992 года

Из-за неопытности весёлых молодых родителей

дети у Степановых народились друг за дружкой,

что было явно вмешательством высших сил —

в те времена квартиры раздавало государство,

выделявшее гражданам по восемь метров на брата.

Степанову отказали в двухкомнатной квартире,

а на трёхкомнатную ему не хватало состава семьи.

Но едва он успел рассказать об этом горе жене,

как та показала ему справку из консультации:

«Пожалуйте на анализы, многодетный папаша!»

Так и росли вдвоём два смешных человечка,

радуя глаз родителей, родни, соседей и знакомых,

пока не свалилась на плечи Степановых страшная беда —

привезённые на лето к бабушке в Хабаровск сын и дочь

стали вдруг без всякой причины оба сразу заикаться.

Бабушка их по матери, светлой памяти Анна Петровна,

женщина деревенских корней, добрая и энергичная,

кинулась по сведущим людям – что за напасть такая?

Ей присоветовали непременно сходить к гадалке,

поскольку дело явно попахивало какой-то мистикой.

Сам Степанов никаким колдунам и магам не верил —

как-то с похмелья нагадала ему суетливая цыганка,

что помрёт он в сорок пять и не своей смертью.

Степанов ей поначалу не поверил,

но весь свой сорок пятый год просидел дома,

стараясь на всякий случай никуда не шастать.

Но тут было не до смеха – малыши заикались, синели,

бабушка вернулась от гадалки

с наказом немедленно их окрестить.

На дворе был уже девяностый год, но попов не жаловали,

да и те старались пока не светиться – в общем, вышло так,

что крестили Степановы детей тайно и по большому блату.

Тёща Степанова снова помчалась к той же гадалке —

Анна Петровна выросла активной и самоотверженной,

если уж за что бралась, то всегда доводила дело до конца.

Гадалка пребывала не в настроении, долго не принимала,

выглядела весьма нездоровой – мистика дело опасное.

Потом вылила расплавленный воск свечи в воду,

получилась странная фигурка – будто бы дама на лавочке,

гадалка объяснила, что кто-то навёл на детей порчу,

скорее всего, это женщина, вроде даже родственница —

Анна Петровна долго не понимала, кто это мог быть.

Гадалка оказалась стоящая, порчу в итоге сняла,

а сама неожиданно умерла буквально через год —

говорили, что виной тому издержки её профессии,

уж больно много негатива пришлось тётке хватануть —

всё это общение с мёртвыми духами даром не проходит..

Дети избавились от заикания сразу – раз и навсегда,

но бабушка не успокоилась, таскала внука к логопеду,

в результате того избавили ещё и от картавости —

теперь он ведёт передачи на радио и говорит чисто,

чего не скажешь о его благородно грассирующем отце.

Однако история имела неожиданное продолжение.

Спустя много лет Анну Петровну слёзно упросила

зайти ненадолго в больницу умирающая невестка,

бездетная жена мужниного брата Дарья Сергеевна,

каялась в рыданиях, что навела порчу на малышей,

умоляла простить – Анна Петровна, конечно, простила.