Текст книги "Когда я стану молодым. Новый русский эпос"

Как стать плохим
Зима 1989-го

Ноябрьский ветер развлекается со ставней «фонаря»,

которую плотники забыли закрыть на крыше цеха —

отшвыривает и жахает по раме со всей дури так,

что «вохровка» на проходной хватается за наган.

Степанову двадцать пять, дяде Толе – полтинник.

Дядя Толя был прорабом на стройке, повидал всякое,

не раз ходил под статьёй, жизнь знает не понаслышке.

Дядя Толя Олейников старше Степанова на жизнь.

Они сидят в кабинете и курят – вопрос серьёзный,

спор идёт долгий, из аргументов только злые матюки.

Степанов хоть и молод, но дяде Толе – начальник,

последнее слово за ним – вот это и злит Олейникова:

– Ты, Степанов, мечтаешь со всеми жить в ладу,

не хочешь кляузы писать, не желаешь скандалить,

только зря, пожалеешь – всем хорошим не будешь!

Ты парень неплохой, но протянешь на заводе недолго,

сожрут они тебя, схарчат в момент, а знаешь почему?

Потому что не любишь ты, Степанов, писать докладные!

А в инструкциях каждое слово записано кровью!

Когда бабахнет – виноватым окажешься именно ты!

Потому что побоялся написать начальству правду,

оно правды не любит, оно на тебя вину и повесит…

Дело плохо – строили завод наспех, к юбилею,

поэтому новые склады кислот и нефтепродуктов

сдали в эксплуатацию условно, с доработками,

про необходимость которых все сразу же позабыли.

Нет никому никакого дела, что всё дышит на ладан,

что бетон положили не тот, насосную не достроили —

но только напомнишь главному инженеру об этом,

тот кривит лицо, словно от зубной боли, прочь гонит.

Поэтому сидит Степанов в прокуренном кабинете,

думает, как поступить в такой непростой ситуации.

Тяжесть непомерного риска висит на плечах камнем,

он не спит которую ночь, пытаясь отыскать выход.

Надо бить в колокола, тормошить начальство —

Олейников, тот советует сразу писать в прокуратуру.

Степанов тихонько зондирует заводских особистов —

те в курсе, но сор выносить из избы тоже не хотят.

Пытается действовать через давнего знакомого,

капитана-пожарника Васю родом из Рыбинска —

тот сам в панике, начальники его тоже не слышат.

Они встречаются тайно, в безлюдной складской зоне —

не хочет Васин майор никак вмешиваться в ситуацию.

Степанов идёт за советом к высокому начальству,

которое елейным голосом напоминает ему о том,

что обещанная Степанову квартира может ускользнуть,

потому как надо уметь быть лояльным и благодарным.

О, как они убеждают его – втроём и даже впятером,

какие песни поют, какие сказки рассказывают!

Степанов ненавидит себя, он злится и нервничает,

прекрасно понимая – обманут, выкинут и забудут.

Грозный технический инспектор ЦК профсоюзов,

вечно толкающий пафосные речи на совещаниях,

нежно шепчет Степанову про спаянный коллектив,

про несвоевременность, про финансовые трудности.

А степановский кадр – простой азербайджанец Федя,

он же Фарид, у которого в общаге шестеро детишек,

жалуется на боли в голове, сплёвывает кровь на снег.

В насосной совсем нечем дышать от паров кислоты.

Ничего не спасает – ни пьянки, ни командировки.

Случайный попутчик в купе как-то говорит Степанову:

– Если речь идёт о жизни людей, какие сомнения?

Делай, что должен… А там уж как повезёт, зёма…

Как быть? Молчать? Кричать? Да будь, что будет!

Степанов вынимает чистый лист бумаги, печатает,

потом сам лично регистрирует докладную записку,

сам относит в канцелярию и прячет копию в сейф.

Непосредственный начальник Степанова Колядин,

заместитель директора, черноусый красавец-атлет,

утром смотрит на Степанова с лёгким презрением —

что ж ты, парень, оказался таким перестраховщиком?

Колядину хорошо фрондировать и шутки свои шутить,

говорят, что скоро он уйдёт на новое место работы,

в какую-то большую международную торговую фирму —

Колядин с гордостью показывает всем её проспекты.

Они втроём – Степанов, капитан Вася и дядя Толя —

отныне на родном заводе изгои, стукачи и предатели,

чужие среди своих, над ними хихикают, издеваются.

А насосы в складе кислот между тем дышат на ладан…

Через месяц случается авария, за ней – вторая.

За ликвидацию утечки героям наград не вручают.

Тем, кто нахаркался кровью, дают талоны на молоко.

Приезжает комиссия, начинается разбирательство.

И выходит так, что виноваты Степанов и дядя Толя,

посылавшие людей работать в аварийных условиях,

не сигнализировавшие своевременно руководству —

всё разворачивается так, как предрекал Олейников.

О, чудо! Докладная Степанова куда-то пропадает.

Спасает его зарегистрированная копия из сейфа,

которая снимает все многочисленные вопросы —

зато начальство лишается партбилетов и должностей.

Дядя Толя хвалит Степанова, вышагивает фертом,

страшно улыбаясь оскаленным золотым ртом.

Рассказывают, что зубы свои он потерял в КПЗ —

с таким неуживчивым характером не мудрено.

Главный инженер зовёт Степанова «крючкотвором»,

но при этом величает на «вы» и по имени-отчеству —

и отныне умудрённый суровой жизнью Степанов

пишет докладные и служебные по любому поводу.

Безотказного работягу Фарида вскоре увольняют—

в девяностом из Москвы придёт секретный приказ

избавиться от лиц кавказской национальности,

всех уволят в течение одного дня – так надо.

Степанов возмущается, но его как будто не слышат.

А когда тихо, по-волчьи, приходят лихие девяностые —

бурное, неповторимое, весёлое и страшное время,

то никто никого уже не станет учить, ни жалеть.

Тост за Вологду
Осень 1989-го

Инженер Сидоров, вечный командированный,

совсем не ожидал увидать картину Сальвадора Дали —

ту самую, знаменитую, про сон, гранат и пчелу —

на грязном привокзальном вологодском рынке.

Картину напечатали на обычном настенном ковре,

щедро плеснув странного местечкового колорита.

Нагая женщина раскинулась вызывающе вульгарно,

еле различимый слон ковылял по призрачному морю,

гранат напоминал лангольера из романов Стивена Кинга,

яростные тигры завораживали алчностью и агрессией.

Стоило сие фривольное дерюжное полотно недорого,

тогда, в 80-х, такого ширпотреба было навалом,

чего только не насмотришься – прости, Господи!

Сидоров был в те времена юн и восприимчив ко всему,

часто посещал пропахшие человечьим духом видеосалоны,

тайком покупал в киосках эротические фотокалендарики,

а про искусство Дали вычитал в журнале «Спид-Инфо».

Там, в Вологде, из-за чёртова испанца всё и приключилось.

Вдоволь начитавшись шедевров народного творчества

на стенах общественного туалета при местном вокзале,

Сидоров пристроился было в зале ожидания на скамье,

намереваясь вздремнуть вполглаза перед электричкой,

но сидевший рядом мужчина с «дипломатом» встрепенулся:

– Простите, пожалуйста! Вы тоже здесь проездом, да?

Я видел случайно, как вы рассматривали ковёр на рынке.

Скажите, вам понравилось то, что там изображено?

Сидоров оживился – картина чем-то его зацепила,

она будила воображение, разжигала фантазию,

но написана была явно человеком не совсем здоровым.

Услышав ответ Сидорова, попутчик засмеялся —

какие глупости, ведь это просто пейзаж иного мира,

который дано увидеть воочию далеко не каждому —

и миров таких на самом деле невероятно много.

Тот мир, в котором живёт Сидоров, создан неудачно,

он сер, тускл, замызган и безобразен – сущий ад.

Рая не будет, всё обман, душа умирает вместе с телом.

Однако для желающих что-то изменить есть выход,

всякий может поменять свой мир на другой,

более яркий, более событийный, где всё по-другому,

жизнь в новом мире будет устроена совсем иначе —

но не факт, что она продлится дольше, тут уж как повезёт.

Ошарашенный Сидоров сидел на лавке, разинув рот.

Неужели и вправду есть выход изо опостылевшей суеты —

вокзалы, заводы, соседи, стаканы, план по валу —

неужто жизнь может стать другой – сказочной, весёлой?

Вокзальный собеседник протянул Сидорову билет —

невзрачный кусочек картона с красной полоской,

четырьмя цифрами 2021 и короткой надписью:

«ЛЬГОТНЫЙ. Сев ЖД Вологда – ДАЛЕЕ ВЕЗДЕ».

– Берите, юноша, берите! Это подарок, он ваш!

Вологда – место пересадки, в полночь придёт поезд,

садитесь в любой вагон и путешествуйте на здоровье.

Билет действителен до указанного на нём срока! —

проворковал странный гражданин Сидорову и растаял.

Сидоров долго не мог понять, сон ли это был, или явь.

Много раз он порывался бросить всё к чёртовой матери,

добраться до Вологды, пересесть в волшебный поезд,

а там – хоть трава не расти, даёшь новые чудеса!

Но каждый человек вечно связан по рукам и ногам,

то дети растут, то карьера в гору идёт, то вдруг страшно —

что ждёт там, в другом мире, под другими созвездиями?

Нет уж, лучше синица в руках, чем журавль в небе.

Сидоров вздыхал и прятал волшебный билет подальше.

Умер он в 2021-м году, в третью волну ковида —

четыре цифры на билете оказались пророческими.

Остался на память от Сидорова только странный тост:

– Выпьем за Вологду, ребята! – говаривал он за столом,

добавляя всякий раз негромко сам себе под нос:

– Должна же быть у каждого в жизни своя Вологда…

Может, и вправду счастье наше состоит в неведении?

Деревня Зеленьково Бельского уезда Смоленской области, 1926 г.

Клаустрофобия
1990—2005

С давних пор Степанов убедил себя в том,

что он матёрый клаустрофоб, и вот почему.

Что такое курсы гражданской обороны,

нынешняя молодёжь вряд ли поймёт —

тут виноват известный рок-музыкант Егор Летов,

в совковые времена он искал пущей эпатажности,

назвал так свою группу, и суть понятия поменялась.

В суматошном начале развесёлых девяностых

гражданская оборона ещё вовсю процветала,

каждый мужчина примеривал резиновые противогазы,

знал не только дорогу в ближайшее бомбоубежище,

но и своё место в расчёте при наступлении Армагеддона.

Степанов попал на курсы гражданской обороны

по приказу директора своего патронного завода,

считавшего, что молодой и перспективный руководитель,

должен всенепременно проникнуться спецификой ГО,

сдать экзамены и получить очередную «корочку».

«Корочек» у Степанова валяется в столе множество —

на работу с разными газами, со спецсредствами,

лишняя «пайцза» ему совсем даже не помешает,

тем более что на учёбу выделена целая неделя,

на лекциях можно будет наконец-то выспаться вволю.

Степанов каждое утро едет в городской штаб ГО,

слушает разнообразные ужасы, пишет конспекты,

зарисовывает какие-то схемы, а больше спит —

молодая семья, двое детей, хронический недосып,

да ещё и с работы дёргают звонками по вечерам.

Курсы скучные, девах разбитных нет, одни хорьки —

смурные дядьки, инженеры по технике безопасности.

В последний день хитроумный начальник курсов,

полковник в отставке по фамилии Нечипоренко,

назначает экскурсию по объектам гражданской обороны.

Пятница есть пятница, всем на всё везде наплевать,

вахтёр вяло машет группе рукой: «Проходите!»

Тихо матерясь, курсанты чапают по грязным тропам,

ибо Нечипоренко хочет показать им бомбоубежище

на задворках целлюлозно-картонного комбината.

Вот и холм, заросший полынью в рост человека.

Отряд продирается наверх, обозревает вентиляцию,

потом спускается к дверям и проникает внутрь.

Степанов с омерзением слушает визг штурвалов,

залезать под землю ему сегодня совсем не хочется.

Внутри всё напоминает кладбищенский склеп,

пространство сужено до невозможности —

как тут можно пережидать войну, чёрт его знает!

В какой-то момент Степанову становится жутко,

нечем дышать, стены давят, скорей бы наверх.

Но полковник наслаждается своим звёздным часом,

сыплет цифрами и разными хитрыми подробностями —

Степанов пристраивается на лавочке в последнем отсеке,

переключает сознание на собственные проблемы,

понимая, что иначе здесь запросто поедет крыша.

А дальше начинается самое странное и удивительное —

процессия вылезает наружу, радостно переругиваясь,

а Степанов не в силах встать, он зевает, как рыба,

голос пропал, ноги не держат, он сидит и тупо смотрит,

как закрывается дверь и проворачивается штурвал.

В голове крутится дурацкий стишок про бойца,

потерю которого отряд так в итоге и не заметил —

в голове воцаряется такой страх, что тянет завыть.

Степанов молит Бога, чтобы не выключили свет,

но всё напрасно – кто-то опускает рубильник.

В желудке прыгает холодная скользкая жаба,

но Степанов нашаривает спички: «Чудо! Огонь!»

Он жадно смотрит на пламя и представляет себе,

как Нечипоренко недосчитается его и скажет:

«О! А этот куда делся? Опять сбежал, что ли?»

В бомбоубежище тихо, словно всё снаружи умерло.

Степанов медленно и осторожно шаркает ногами,

пробираясь со спичкой в пальцах, как индеец Джо —

это воспоминание детства придаёт Степанову сил,

он подбадривает себя громкими злобными матюками.

Чу! Он чувствует тихий шорох за спиной и леденеет.

Крысы? Неведомые чудовища из сказок Гоголя?

Какие тут крысы, кругом железо! А чёрт его разберёт!

Степанов с натугой начинает крутить ржавый штурвал,

молясь, чтобы дверь не заперли ещё и снаружи…

Нет, неправда, он ведь сам слышал на лекциях,

что после ядерной войны люди выйдут из убежищ,

значит, есть способ выйти наверх самостоятельно.

Степанов открывает дверь, идёт ко главному входу,

из последних сил крутит штурвал, срывая кожу ладоней.

– Ну что, выбрался? – группа встречает его за дверью,

Нечипоренко довольно улыбается в густые усы. —

А мог бы и через верхний люк в тамбуре вылезти, а?

Если бы мои лекции слушал, а не спал, как сурок.

Поделом тебе, Степанов, матчасть учить надо!

Степанов не слышит, он жадно распахивает руки,

над головой огромное небо, вокруг зелень кустов,

гудят машины, говорят люди, жужжат насекомые —

как прекрасен этот сочный, шумный и разноцветный мир!

Историю Степанов никому не расскажет – стыдно.

Попав через несколько лет впервые в казематы СИЗО,

он с дрожью будет ждать водворения в «стакан»,

есть такие помещения типа большого шкафа в стене,

куда арестанта закрывают, чтоб не маячил в коридоре.

Его и вправду закроют в «стакане» часа на три —

не по злобе, просто технический момент, уходит этап,

Степановым на посту банально некому заниматься,

СИЗО вовсе не развесёлый отель или общежитие,

оформление иногда занимает полдня – нюансов хватает.

Там, в «стакане», жадно вслушиваясь в гулкую тишину,

ловя незнакомые звуки доселе неизвестного мира,

новоявленный арестант Степанов с радостью поймёт,

что никакой он не клаустрофоб, бояться ему нечего,

обычная паника и щекотание нервов, только и всего.

Неизвестно чему улыбаясь и жмурясь от света,

он будет стоять потом у стола дежурного и увидит жену,

приехавшую на «скорой» спасать какого-то бедолагу.

Они хитро улыбнутся друг другу, будто заговорщики,

дежурный перехватит их взгляды и сурово рявкнет:

– Степанов! Ты чего, совсем охренел уже?

– Это моя жена, товарищ лейтенант, она врач.

– Рассказывай! Директорские жёны не такие.

– Честное слово! Век воли не видать! – шутит Степанов.

Душа его поёт и радуется – поистине добрая примета.

У арестантов любой «нежданчик» всегда в масть.

А тут встретить жену в самые первые тюремные часы?

В тот момент, когда ты растерян, распят и растоптан?

Нет, в подлунном мире что-то явно идёт не по плану…

Теперь Степанов точно знает, что всё будет хорошо.

Чего их бояться, этих закрытых помещений?!

Хатанга
лето 1989

Редкий читатель знает, что такое Хатанга.

Может, рыба такая, а может статься, дикий зверь?

А вот и нет. Хатанга – село на Крайнем Севере,

где находится аэропорт, построенный когда-то

в напрасном расчёте на скорое освоение Заполярья —

хотели из Хатанги сделать город, да не вышло.

На закате перестройки, по весне Степанов летит в Москву.

Рейс хоть и с задержками, зато идёт почти из дому —

Комсомольск-на-Амуре – Норильск – Домодедово.

Час езды в автобусе, и вот уже лайнер взлетает,

пассажиры засыпают – а приключения начинаются!

Через три часа полёта командир экипажа обьявляет,

что рейс сядет в Хатанге, поскольку в Норильске буран.

Потом придётся из Хатанги перелетать в Норильск,

чтобы там дозаправиться и взять курс на Москву.

Зал ожидания в Хатанге для ИЛ-62 чересчур маловат,

у Степанова на душе царит полная безмятежность,

он выходит на улицу покурить, щурясь от света —

сияющие сугробы навалены почти в рост человека.

– А магазин тут есть? Пойдём, посмотрим, мужики! —

любопытно глянуть на местное торговое заведение,

Степанов бежит вслед за верзилой в дублёнке,

открывает тяжёлую деревянную дверь и ахает —

в магазине свободно продаётся питьевой спирт.

Они с попутчиком берут консервы на закуску,

бегут обратно и вскоре сидят в каком-то закутке,

культурно употребляя по очереди волшебный напиток.

Происходящее похоже на сказку – указ Горбачёва

долгих пять лет так кошмарил души советских граждан,

что каждый мужчина реагирует на алкоголь одинаково,

как в песенке Винни-Пуха про горшочек мёда —

он если есть, то его сразу нет.

Выпившего Степанова так и тянет сомлеть на секунду.

Когда он открывает глаза, то приходит в тихий ужас —

вокруг них сидят совершенно незнакомые люди

с только что приземлившегося рейса на Ленинград,

а московский рейс пять минут как улетел в Норильск.

Проклиная чёртову Хатангу вместе с её спиртом,

собутыльники бегут к дежурному спасать положение —

у попутчика в самолёте осталась сумка с документами,

Степанову повезло больше, всё свое он носит при себе.

Выбора нет, дежурная штампует билеты, теперь они

пассажиры рейса Хабаровск – Норильск – Ленинград.

Степанов прикидывает, как рванёт из Питера в Москву,

у него на завтра заказан пропуск в министерство,

сосед тоже дёргается, как на иголках – выпили спирта!

Когда борт садится в Норильске, они азартно хохочут,

завидев у аэропорта знакомое туловище ИЛ-62 —

теперь главное успеть переоформить билеты обратно!

Но посадка уже закончена, приходится подналечь,

давненько Степанов так не бегал, попутчик тоже,

едва-едва им удаётся восстановить «статус кво».

Салон смотрит на них, как на вернувшихся с того света.

Оказывается, их долго звали в Хатанге по радио…

Когда смех, шутки и рукоплескания стихают,

собрат по несчастью пересаживается к Степанову,

толкает плечом в плечо и подмигивает: – Вмажем?

И счастливо улыбающийся молодой Степанов

обречённо-бесшабашно кивает в ответ беспутной головой.

Аэропорт Норильск, 80-е годы. Самолеты семейства Ил-62 серийно выпускали в 1966—1995 годах на авиационном заводе в Казани. В 2005-м «Аэрофлот» отказался от Ил-62 – самолёт морально устарел, расходовал много керосина. Фото из архива.  

Ствол и ксива
лето 1990

Оружие имеет скверный и сложный характер.

Оно, как склочная женщина – будь с ним настороже,

а то сделаешь что-нибудь не так и огребёшь проблем.

Степанов знает про повадки оружия не понаслышке,

он работает на патронном заводе пятый год,

повидал и выслушал всякое, но чтоб такое, да с ним?!

Итак, в каком году – рассчитывай, читающий друг,

а в какой стране, угадать будет довольно просто,

летит Степанов как-то раз получать специальный груз.

Хоть и доперестроечные времена стоят на дворе,

но сопровождать спецгруз положено с оружием,

которое мало того что утяжеляет поклажу ровно на кило,

так ещё и серьёзно отравляет жизнь путешественнику —

в самолёте оружие положено сдавать экипажу,

в месте командирования приносить в оружейку,

а за отсутствием возможности – переться в РОВД.

Вот прилетает командированный со стволом

в какое-нибудь, прости-осспади, Улан-Удэ,

да ещё среди ночи, и начинается сеанс геморроя —

найди, расскажи, покажи предписание, ожидай —

в общем, тёртые ребята обычно возят оружие

на самом дне дорожной сумки да помалкивают.

Степанов летает с килограммовой железякой редко,

обычно за спецгрузом мотаются стрелки-испытатели,

те обожают такие поездки и даже иногда дерутся,

так и мечтая скататься в Ижевск за зелёными ящиками,

в которых умельцы Калашникова прячут свои изделия.

Спецгруз из Москвы может означать всё что угодно.

Может, дадут для доставки опытный образец

какого-нибудь сверхсекретного изобретения.

А может статься, заказчикам срочно приспичило

доставить протоколы испытаний или ещё какую бумажку.

Степанову остаётся только гадать – его не спрашивают.

Июль, жара, столичный асфальт плавится под ногами,

Степанов приезжает на Селезнёвку и там выдыхает —

в спецобщежитии есть кровать в шестиместном номере,

а главное – оружейка для приезжих сотрудников.

Проходит неделя, Степанов терпеливо ждёт команды,

но всё впустую – накладка, спецгруз увезла фельдсвязь,

Степанов может возвращаться не солоно хлебавши.

Теперь новая беда – отпуска, авиабилетов нет,

а тащиться восемь суток поездом в плацкарте нет сил.

Через знакомых каких-то знакомых куплен билет,

и Степанов наконец-то взлетает над родной страной,

впопыхах совершенно забыв про чёртов пистолет.

Как он прошёл досмотр с оружием в сумке – загадка.

Степанов истерически хихикает, ощупывая ПМ, а зря —

командир объявляет о посадке в аэропорту Норильска.

Если в Москве сорок градусов, то в Норильске пурга.

Степанов мечется, он не знает, что делать со стволом,

то ли выносить с собой, то ли оставить на дне сумки.

Предъявишь – скандал. Оставишь – а если сопрут?

И тогда, дрожа от отчаяния и стуча от холода зубами,

Степанов наотрез отказывается покидать самолёт.

А пришедшему на крики командиру экипажа шепчет:

– Не могу, везу спецгруз! Вот оно, предписание!

А в бумажке с гербом чётко написано – командирован.

Летун не пальцем делан и начинает что-то подозревать,

но взор Степанова ясен – такие глаза не могут лгать!

А бумага реально грозная, так и тянет откозырять…

В общем, уроки Остапа Бендера не прошли даром:

«Я писал брату Васе! У меня почтовые квитанции есть!»

Капитан чешет лоб, потом машет рукой – ладно, сиди.

Наутро Степанов сдаёт коварную железяку в охрану,

радуясь тому, что сумел выкрутиться из ситуации.

А вот предписание сдавать не спешит – пригодится.

«Всем руководителям предприятий и служб СССР

надлежит оказывать подателю сего полное содействие…»

Бумага крайне полезная, но есть одна проблема —

чем ближе к столице,

тем меньше к ней почему-то уважения.

Видать, много таких Степановых

колесит по Руси-матушке…