Текст книги "Сияние. Прямая речь, интервью, монологи, письма. 1986-1997"

1990

Летов:
Нас хотят сделать частью попса

Д. Сидоренков (далее – Д.С.): – Егор, есть ли у тебя какие-то песни, о которых тебе не хотелось бы вспоминать?

Е.: Да трудно даже сказать – видимо, нет всё-таки. Ну, если и есть, то самые ранние, которые даже, может быть, и не записаны – годов 82–83-го. Но и то я о них сейчас вспоминаю очень хорошо, потому что это курьёз: то есть я бы очень хотел, чтобы они, по возможности, были записаны. Мы в 1989 году осуществили запись «ПОСЕВ 1982–1985» – это как раз те самые детские песни, которые мы никуда не включали.

Д. С.: Согласен ли ты с бытующим мнением, что ГО – это Егор и плюс кто угодно?

Е.: Видимо, да, потому что группа называется не то что по лидеру, а по той идее, которую она выражает. Если мыслить по сути, глобально, то ГО, или вот наша тусовка, наш Панк-клуб (имеется в виду Всесибирский Панк-клуб, организованный при участии Егора Летова в 1988 году. – Прим. авт.), представляет собой одно детище. Это ЯНКА, группа АНАРХИЯ, это АРМИЯ ВЛАСОВА, это группа КОММУНИЗМ. Довольно много команд. У них может быть одна ритм-секция, один гитарист, или состав может между собой меняться. Музыканты, в общем, одни и те же. Так, гитарист Янки играет в ИНСТРУКЦИИ ПО ВЫЖИВАНИЮ одновременно. Дело не в этом. Просто каждая группа, которая называет себя группой, представляет некоего лидера, чьи песни она поёт и чьи идеи она выражает.

Д.С.: В интервью для «Урлайта» ты назвал «Armageddon Pops» лучшим вашим альбомом. С течением времени что-нибудь изменилось?

Е.: Изменилось. Лучший альбом у нас – это «Русское поле экспериментов».

Д. С.: Как раз вопрос по поводу этого альбома: в чём состоит суть твоих сольных проектов, так как в них в принципе отражены старые записи, но в новых аранжировках?

Е.: Что ты понимаешь под «сольными проектами»? «Русское поле экспериментов» – это электрический альбом, а не акустический. Тот акустический вариант, который ходит в Ленинграде, это вообще не альбом, это бутлег. Когда я был очень болен, я записал его у Фирсова (Сергей Фирсов – звукорежиссёр студии звукозаписи Ленинградского рок-клуба. – Прим. авт.). У меня тогда насморк был… Так что это была курьёзная запись. А о сольных проектах трудно говорить – это не сборники, просто у ГО есть две ипостаси: одна электрическая, а другая акустическая. Электрическая – это полное самовыражение, именно то, что мы доводим как идею до конца; а акустическая – это то, что приходится играть, потому что нет других возможностей. То, что играется на кухнях, – вот это акустика. И поэтому я специально записал впоследствии акустический альбом – в прошлом году, в декабре, – потому что понял, что это некая не то что данность, а просто необходимая часть того, что мы делаем.

Д. С.: И последний вопрос. Как ты думаешь, в каком направлении будет развиваться ГО, скажем, лет через 10? Чем ты вообще будешь заниматься?

Е.: Сразу хочу сказать, что никак не планирую жизнь вообще. А судя по тому, что с нами происходит, с нашим именем сейчас – то, что нас крутят по радио без нашего ведома, судя по тому попсу, в который мы погружаемся, в котором нас буквально просто топят, видимо, мы перестанем давать концертные выступления. Либо будем давать их очень и очень редко. Это раз. Во-вторых. Последние записи мы не тиражируем. Мы записали осенью альбом, судя по всему, возможно, что даже самый главный. В него вошли последние песни Селиванова, нашего гитариста, который погиб, мои, Янки и Кузи Уо. Так вот, этот альбом мы решили не тиражировать вообще. (Речь идёт о цикле «Хроника пикирующего бомбардировщика»).

По сути, весь наш андеграунд стал одной из частей массовой культуры, одной из граней официоза. А то, чем я сейчас занимаюсь, это… не знаю, как сказать, может быть, оккультные дела. Это можно по-разному называть – мистикой или нет; просто то, чем я сейчас занимаюсь, это скорее в области религии лежит, именно в области оккультных или первобытных религий. Этим летом – я просто жду весны и лета – я уезжаю в леса, и, возможно, даже… возможно, что я не буду больше заниматься рок-музыкой вообще.

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Джа Егор, урождённый Игорь Фёдорович Летов (род. 10.09.64 в г. Омске), младший брат известного джазового саксофониста Сергея Летова (ТРИ О, АТОНАЛЬНЫЙ СИНДРОМ, ДК и др.), основатель группы ПОСЕВ (1982 г.), переименованной в 1985-м в ГРАЖДАНСКУЮ ОБОРОНУ. Не считая многочисленных бутлегов, сольных проектов Егора и других членов группы, ГО записано 17 альбомов; последние из них – «Война», «Здорово и вечно», «Armageddon Pops», «Русское поле экспериментов» и «Хроника пикирующего бомбардировщика» (все – 1989 года).

Дмитрий Сидоренков, газета «Иванов»,

20 февраля 1990 года, Ленинград

Разговор Андрея Барышникова с Егором Летовым для ростовского самиздат-журнала «Ура-Бум-Бум»

А.: Егор, почему раньше всё было по жизни, а теперь всё по политике?

Е.: Вопрос неверный, сейчас, наоборот, всё по жизни, а раньше было по политике.

А.: А «Эх, дороги», допустим, и вообще всё подряд?

Е.: Постой, ты про меня, что ли? Про моё?

А.: Ну не про моё же – про моё я сам всё знаю.

Е.: Я тебе полностью отвечу. Я считаю, что у меня ни одной песни про политику нет. По сути, то, что раньше было – «Лёд под ногами майора», «Майор» и далее, – это, определённым образом, не то чтобы закодированная система образов или символов. Песня про майора – песня ни про какого не майора, а про некую структуру бытия. Совдеп – не совдеп – неважно. Таким образом, я считаю, что у меня ни одной песни про политику нет. И «Как закалялась сталь» – это не про Сталина и не про сталь…

А.: Ну а хотя бы «Сапогом своим»…

Е.: Это вообще не про политику.

А.: Да?

Е.: Да.

А.: Политика – это то, что тянет государство назад… Ладно, не буду тебя своими выходками… А «Всё идёт по плану»?

Е.: «Всё идёт по плану» – вообще не о политике. Нет, я хочу объяснить тебе. «Всё идёт по плану» возникло как поток. У меня, понимаешь, песни рождаются в особом таком состоянии… То есть как бы не я пою. Возникает определённый стимул, который я, не тормозя, переношу в музыку. В результате песня лежит за гранью одного или другого смысла. Понимаешь?

А.: За гранью смысла? Да, конечно, понимаю…

1990 год

От себя добавлю: мы были довольно близко знакомы с ныне покойным Андреем Барышниковым. Я бывал у него в Ростове-на-Дону в 1988 году, возил туда на гастроли зеленоградских музыкантов во главе с мало кому ещё тогда известной певицей Инной Желанной. Андрей тогда это выступление и организовывал. Впоследствии мы неоднократно встречались на разных концертах и фестивалях, столичных и региональных, он был их частым гостем. Весёлый и неунывающий авантюрист, человек непростой судьбы, Барышников легко сходился с людьми и умел с ними дружить. Приведённый выше небольшой разговор – это даже не интервью, а фрагмент таких дружеских посиделок, традиционно для того времени сопровождавшихся разговорами обо всём на свете.

Концерт Егора Летова в Киеве (24 августа 1990), известный под названием «Праздник кончился»

– Ну что ж… Вот я и снова в Киеве. Приезжаю несколько лет подряд. Сразу могу сказать, что Киев – мой любимый город. Впервые приезжаю как бы вот, в некотором роде, сам по себе, не как лидер «Гражданской Обороны». Потому что мы как группа, видимо… ну, не то что распались, но больше мы в зале играть не будем… Я даже подстригся по этому поводу.

То есть вокруг нас просто, вокруг… ну, всего рока (того, что у нас было в СССР), вокруг всего Праздника, который был, возникло столько вроде бы… Ну… Я не знаю даже, как это назвать, цензурно назвать невозможно… Это просто была такая хуйня, что я решил просто это всё, в общем-то, забросить до известной степени, либо играть только для своих в маленьких залах, как вот в настоящий момент: либо в акустике, либо где-то на кухнях, либо ещё где-то. И записываться дома. Ну как мы, в общем-то, до этого и делали/работали. В общем-то, такая ситуация.

Сегодня концертик будет такой, в некотором роде, спокойный, именно как бы для своих. Если там будут какие-нибудь вопросы, можно там задавать, или, там, записки писать. Так что у нас такое как бы состояние… Спокойное и весёлое…

Звучит песня «Like a Rolling Stone»

Этим летом… Я не знаю, может быть, это потому, что у нас группа такая или музыка такая, или, у нас, по большому счёту, религия такая, но у нас, так или иначе, кто-то помирает. Этим летом у нас умер ещё один мой соратник (из группы «Адольф Гитлер», который со мной долгое время играл, автор песни «Эй, брат любер») – Женя Лищенко. Это вот памяти его песня такая.

«Отряд не заметил потери бойца»

Старая песня такая, грустная.

«Хороший автобус»

В этом году мы записали новый альбом. Ну, это, возможно, последний альбом именно как «Гражданской Обороны» будет. Называется «Инструкция по выживанию». Я уже говорил во время концерта электрического, когда мы приезжали, что группа распалась, к сожалению. Ромыч занимается… ну, всевозможными религиозными делами (Ромыч – лидер группы «Инструкция по выживанию»). Альбом мы записали по некоторой причине, с одной стороны, потому что… Ну, хотелось, чтобы песни, которые «Инструкция по выживанию» играла и сочиняла в 88-м, 89-м году, остались записанными. Потому что у них не осталось ни одной нормальной записи – в студии они не записывались вообще, у них были только несколько зальников, и всё. Поэтому бо́льшая половина концепта – это то, что не осталось в записи в оригинальном исполнении «Инструкции по выживанию» вообще…

«Непрерывный суицид»

У нас очень много всевозможных таких суицидальных тем, нас очень много обвиняют Коля Рок-н-ролл, Свинья и прочие, что мы, так сказать, чуть ли там не провозвестники смерти. Ну, в некотором роде, это, с одной стороны, так оно и есть, потому что… Ну у меня такая теория существует по поводу того, чем мы занимаемся, и по поводу того, чем вообще, так сказать, ну как бы, если так взять – некий «миф о роке». Мне кажется, что рок – это нечто типа религии самоуничтожения. То есть человек, который входит в эту систему – скажем, рока, там, или как-то ещё – то есть он входит в некие правила игры, в которой человек за некоторое время жизни, ну, может быть, пять лет (то есть достаточно мало), проживает… ну… лет шестьдесят, как обычный человек, эмоционально. Потому что каждый концерт нормальный (это независимо, человек играет или находится в зале) человек проживает столько эмоций, столько энергии из него выходит, что это неизбежно ведёт к тому, что жизнь будет прожита очень скоро. Это то же самое, что было с Йеном Кёртисом и с Моррисоном.

А во-вторых… Ну, вот у нас, допустим, гитарист группы – Димка Селиванов, который с нами очень долго играл, с собой покончил…

У меня существует такое мнение по поводу тех людей, которые кончают с собой, что это не только не грех, а эти люди, в некотором роде, святые. Потому что тот человек, который кончает с собой, он жертвует самым ценным, что для обычного, скажем, для массового человека самое ценное, то есть жизнь (та жирная жизнь, которая его окружает, так или иначе, и система ценностей, которая его окружает) во имя некой идеи, ну, любой идеи, которую он здесь не нашёл. Это без разницы, какая идея. В этом смысле каждый человек, который ушёл таким образом, видимо, святой.

(Голос из зала)

– Это сила, Егор!

– Да. Это, видимо, сила такая. Я к этим людям отношусь с глубоким почтением и уважением…

«Новая правда»

Бытует мнение, что то, чем мы занимались долгое время (в 87-м году, в 86-м), – это некая политическая деятельность. Это то, за что нас Артём Троицкий грязью поливает до сих пор, – это якобы то, что мы занимаемся политикой в чистом виде. Ну я несколько раз давал интервью и говорил это: по сути, эти политические символы, которые у нас встречались – это, в общем-то, не политика. По большому счёту (на 70 %) – это вообще не политика, это… скажем так… это некие образы или символы, некое отношение к некоему мироустройству (или миропорядку), который существовал и существует всегда; просто в то время было легче и понятнее для всех (для нас, для масс и для всех), это так или иначе трансформировать в некие политические символы. То есть это даже… Это разговор не о том, что наши песни антисоветские или не антисоветские. Это по большому счёту, вот, как я, что в них вложил – это песни антисоциальные, в первую очередь…

«Харакири»

Следующая песня посвящена Димке Селиванову, нашему гитаристу, который покончил с собой в марте прошлого года.

«Вершки и корешки»

(Записка из зала)

– Не кажется ли вам, что некоторые ваши песни носят излишне конъюнктурный характер?

– Я сразу могу сказать, что песни сочиняю как бы по некому принципу, что песня должна… с одной стороны, это то, что я полностью выражаю в ней, вчистую, так сказать, какое-то состояние в данный момент. А во-вторых, песня «должна работать». Чтобы она «работала», нужно, чтобы она была не то что яркая, а, скажем, должна быть с красивой мелодией или ещё как-то. У меня такое отношение. В результате возник такой как бы парадокс, что, с одной стороны, песни нравятся тем, для кого они предназначены, а с другой стороны – песни нравятся гопникам. Вот такая возникла ситуация. То есть на наши концерты собираются именно те, для кого эти песни поются, а половина народа – это гопники, которые постоянно бьют морды на концертах. И ещё собирается некая, самая ненавистная мне, тусовка – это эстетов, под руководством «троицких» всевозможных и так далее. То есть, когда собирается эта тусовка пидориев, которые ходят на все концерты и постоянно слушают какие-то арпеджио, там. Получается то, что у нас публика в зале постоянно делится как бы на три такие части: то есть свои (которых, как обычно, всегда, самое меньшее количество в зале, их вообще единицы), постоянно гопники и постоянно, в общем-то, эстеты.

(Записка из зала)

– Как Вы относитесь к Саше Башлачёву?

– Я считаю, что Башлачёв – это самый вот… ну, я не знаю даже, как выразить, какой эпитет… это самый крутой или честный человек в нашем роке, который был. То, что… Мы с ним встречались в 87 году, и у нас вышла встреча в некотором роде неприятная в то время – (то, что я некоторое время говорил на интервью) – то, что мы с ним разговаривали в 87 году – у меня сначала возникло такое, не то что предубеждение, а чувство, что этот человек крайне устал и внутренне умер. Но вот сейчас я просто понимаю ситуацию, в которой он находится, у меня вот такое чувство, что, в некотором роде, я к ней тоже подхожу, скажем так. То есть то опустошение, в котором он находился в 88 году перед смертью, это тоже наступает во всей ситуации в нашей стране, в нашем роке. Башлачёва считаю, особенно песню «Егоркина былина», которая у него (не потому, что каламбур) – это самая крутая, наверное, песня, которая была в советском роке вообще.

(Записка из зала)

– Егор, Вы собирались свой проект «Коммунизм» воплотить в кинематографе. Как это будет выглядеть?

– Мы собираемся снять фильм, действительно. Фильм будет называться «Сатанизм», судя по всему. Мы уже записали к нему звуковую дорожку. Фильм будет выглядеть, как смесь между собой, скажем, внешне не связанных кадров, которые воплощают реальность, которая вокруг нас. Кадры должны мелькать с такой быстротой, что… то есть, если кто знает, это должно выглядеть в кинематографе, как в музыке, допустим, играет группа Napalm Death. Чтобы человек, который, допустим, это вынес до конца (минут сорок, допустим, чтобы его привязать к креслу или ещё как-то), то есть вышел полностью со съезженной крышей… Я не знаю, удастся это воплотить или нет – у нас нету ни камер, никаких условий для этого, но, возможно, что мы когда-нибудь это сможем сделать.

(Записка из зала)

– Как ты смотришь на урлаков?

– Ну это понятно всё (смеётся). И так ясно… То есть реальность такова, что без этого просто нельзя.

(Записка из зала)

– Егор, твой брат говорил, что возможно ваше сотрудничество. Реально ли?

– Ну мы с ним разговаривали давно, наверное, полгода назад. Он сейчас занимается тем, что… Ну, с одной стороны, он играет музыку абсолютно не ту, которую играем мы. Мы собирались с ним воплотить в плане «Коммунизма» или какого-нибудь ещё авангардного проекта. Наше сотрудничество возможно только в этом. В плане «Гражданской Обороны» это никак, конечно, невозможно. Потому что он подходит к музыке, с одной стороны, как человек джазовый, а с другой стороны – как человек, воспитанный на классике, причём классике и авангарде XX века. И поэтому я не знаю, каким образом это наше сотрудничество удастся. Возможно, что это удастся, причём даже вот у вас, в городе Киеве, потому что Володя (устроитель концерта) собирается устроить концерт, видимо, в сентябре или в октябре, совместно «Три О» и наш. Но не знаю: как «ГО» мы больше, в общем-то, уже не играем. Но, возможно, как «Коммунизм» мы соберёмся и сделаем нечто такое общее. Но это, кроме курьёза, я так думаю, ничего не будет собой являть (смеётся).

Кстати, к вопросу о Башлачёве… Песня, которую я сейчас исполню, она хоть внешне и, в общем-то, не похожа ни на какие башлачёвские вещи, как мне кажется, но она навеяна Башлачёвым. Я когда впервые услышал его «Концерт в Новосибирске» (в 85 году), я после этого пришёл домой, очень долго не спал, часу к третьему ночи такую песню родил:

«Насрать на моё лицо»

Вот ещё песня одна, навеяна Башлачёвым. Я услышал песню его «На фронтах Мировой Поэзии люди честные – все святы» (то есть одна из моих любимых песен у него) и такую песню написал. Это было в Москве…

«Система»

(Записка из зала)

– У нас действительно нет выхода, кроме как схватить автомат и убивать всех подряд или покончить собой?

– Мне кажется, что нет. По-настоящему, если по большому счёту, если… не знаю… не то, что героически выражаться: честно – не честно, но если честно относиться к реальности, то, видимо, так. Но это для каждого, в общем-то, свой выход. Но я в этом смысле экстремист.

(Записка из зала)

– Считаешь ли ты своё творчество мистическим? Смог бы ты согласиться с тем, что Янка – ведьма?

– Вот со вторым вопросом могу точно согласиться совершенно.

То есть если так честно говорить, то я считаю, что я, в общем-то, мистик, по большому счёту. Я верующий человек, причём верующий… как бы сказать… С точки зрения христиан, я не просто грешник, а, так сказать, вообще! Меня просто убить надо, покарать, потому что… я сатанист просто, с точки зрения христианства ортодоксального и прочего дела. Я действительно верующий человек, и вот верю, скажем там… Причём не то что верю, даже в некотором роде, может, и практикую некие магические дела. Потому что у меня некое отношение к тому, что то, что собой являет рок (ну, моё личное отношение к тому, что собой являет рок), – это некое такое магическое действо, в котором устраивается некий такой волшебный Праздник. У меня песни очень многие про это, и намёк на это. То есть когда ты на сцене или когда ты в зале (это по правде, по большому счёту не влияет, потому что сам на концертах «Инструкции по выживанию», там, или «ВВ» – группы, которые мне ужасно нравятся, я и прыгаю и ору) – это некое действие такое, по-настоящему волшебное. А то, что сейчас просто происходит, вся вот эта гамазня вокруг рока, это просто привело к тому, что этот Праздник кончился, и сама идея этого Праздника – она в массе полностью уничтожилась. Поэтому у нас никогда не будет никакого Вудстока уже больше, это совершенно точно можно говорить, вполне определённо. И вообще не будет, не то что Вудстока, а никакого там… даже Подольска там, про который речи не идёт…

А к вопросу, что Янка ведьма там… Она – то же самое. Она практикует некие вещи, скажем, мистические, магические и прочие. Я не знаю, как называть, ведьма – не ведьма, но есть такое…

(Записка из зала)

– Егор, как вы относитесь к БГ сейчас и как относились раньше, лет 10 назад? То есть был ли он для вас послом рок-н-ролла?

– Ну сразу могу сказать, что я к нему, по большому счету, отношусь хорошо, потому что это человек нечто такое создал, во всяком случае, то, чего здесь не было. Почему я его сейчас не уважаю, потому что он не смог достойно закончить, как Башлачёв. Потому что ему нужно было, в принципе… Ну, мне кажется, у меня такая есть идея (то, что мы с Мамоновым расходимся в корне)… я считаю, что для человека любого творческого (без разницы, кто это: рокер, не рокер, любой художник), если он занимается любой творческой деятельностью, рано или поздно у него будет некий выбор: либо идти за край того, что ему дано, типа стать отшельником, либо остаться здесь, но остаться подлецом – остаться крайне циничным мёртвым человеком и заниматься попсой, загребать бабки и так далее, и так далее. То, чем занимается практически большинство команд 1960-х годов, которые до сих пор играют: все Kinks, Grateful Dead и прочие. То есть те, кто не смог перейти эту грань. Потому что у каждого художника, кто честно занимается, кто создал что-то хорошее или настоящее, у него рано или поздно будет этот выбор. А БГ этого не сделал. Вот поэтому у меня к нему, с одной стороны, отношение как к некому художнику, который в своё время сделал очень много, а с другой стороны – как бы некое отношение, с одной стороны сожаление, а с другой стороны… ну, не то что презрение, но некое такое отталкивающее чувство, как к человеку, который предал свою сущность. Скажем так. Потому что он мог, в общем-то, уйти.

Вот если ещё что сказать… Меня коробит то, что… Ну, с одной стороны, понятно то, что он в советскую действительность, или в русскую реальность, или ещё какую, принёс западный рок, переводы текстов Боба Дилана, T-Rex и так далее. Но с другой стороны, он же под этим не подписывается. Вернее, он подписывается под текстами, которые не его. По большому счёту, то, что он делал, – это был популяризатор настоящего западного рока и так далее. То есть он очень хорошо знал английский язык и переводил тексты очень хорошо. Он в этом сознаётся, он это в интервью говорит постоянно, то, что он Патти Смит снимает, и то, что он снимал, там, и Боба Дилана подстрочники, и Моррисона и так далее. Меня вот как бы несколько коробит это всё-таки… потому что, мне кажется, лучше говно, но своё, чем конфетка, но не своя…

Вот такая лихая песня:

«Попс»

У нас очень много этого символа встречается: и у Ромыча, и у Янки, и у меня – «Красный смех». Такая группа «Армия Власова» есть омская… даже не омская, наверное, а уже такая полутюменская, это то, чем занимается Манагер, тоже панки. По большому счету это всё навеяно рассказом Леонида Андреева «Красный смех». Как некий символ. Ну этот рассказ, я считаю, как бы, в своём роде, типа манифеста того, чем мы занимаемся…

Песня Ромыча:

«Красный смех»

Меня постоянно спрашивают в Москве и в Питере… Она почему-то ассоциируется… как песня политическая или ещё что-то. Я расскажу, как её сочинил…

Я смотрел очень долго телевизор, и мне было просто… страшно хуёво, не помню почему. Ну у меня почти все песни, в общем-то, рождаются в состоянии очень таком неказистом. Я смотрел телевизор, не помню, какое-то там дерьмо. А после этого я пришёл просто в комнату и сел, и меня до такой степени… у меня пошёл такой поток изнутри, что я взял и стал просто подряд записывать. Она, по правде, была очень длинная первоначально. То есть эта песня, она написана не от имени меня, а от имени некого человека, который не просто устал, а которому крайне, даже, не то что херово… а когда вот человек, просто, бывает, именно, скажем так, русский человек нажрётся страшно (на похоронах или ещё где-то), придёт домой, начинает стучать по столу кулаком и петь просто то, что в голову придёт. Песня именно такая. Песня не «про Ленина» никакого там, никакой не «коммунизм», никакое «КГБ», а именно от имени человека, который приходит домой, начинает просто кулаком по столу стучать, или голову на руки повесит и так далее… А за окном, по большому счёту, идёт некая такая машина, как бульдозер. Потому что всё оканчивается «всё идёт по плану», по большому счёту.

Потому что вокруг этой песни – это то, что я объясняю – столько навешано было, каких-то лозунгов политических, каких-то там философий. Песня совсем, в общем-то, не про то…

«Всё идёт по плану»

Вот вопроса такого не было, просто хочу сказать, раз так хорошо у нас тут… То, почему эстеты нас не воспринимают, или воспринимают нас совсем не так. То, что делала «Гражданская Оборона» – это, в общем-то, не музыка. Я до сих пор на гитаре-то играть не умею. То есть это вообще к музыке отношения никакого не имеет. Просто, в моём понимании, рок или панк (почему то, что мы делаем, близко к панку или почти всегда панком и является, когда мы в зале играем) – это некое действие, некий Праздник такой, в котором должно быть празднично, причём экстремистски празднично, то есть насмерть, тем, кто играет, и тем, кто в зале находится. Вот и всё. Я все песни, которые сочиняю, сочинял именно таким образом…. Можно голос сорвать, можно не тот аккорд взять – это по большому счёту ничего не влияет. Почему мне очень «ВВ» нравится, или там «Инструкция по выживанию» нравится, или та же самая Янка нравится… потому что, по большому счёту, это не имеет отношение к той музыке, к тем King Crimson’ам многочисленным и прочему дерьму, которое из рока вышло.

(Записка из зала)

– Егор, если так можно выразиться, визитная карточка Гр. Об. – «Всё идёт по плану» звучит сейчас на кассетах просто под гитару, среди песен таких групп, как «Любэ», «Мираж» и т. д. Как ты к этому относишься? Тебя ещё не заебало её петь? А как ты относишься ко всем этим прихлопываниям и притопываниям, это не попс?

– Нет, это не попс. В смысле, эти прихлопывания – это вообще нормально. Я не знаю, какой концерт может быть, когда приходит человек в зал, один человек играет, а другой человек слушает сидит. Это до такой степени глупейше, что просто вообще. Я не знаю, моё личное отношение, как сам определяю… Если я прихожу на концерт какой-нибудь группы, которая мне нравится, допустим, J.M.K.E. из Прибалтики. Если она мне нравится, я начинаю прыгать и орать, просто-напросто, потому что эта группа, скажем, хорошая, и у меня высвобождается что-то изнутри. Если она мне не нравится, так я просто с концерта уйду – какой смысл сидеть, группу слушать – это глупейше, просто-напросто. Вот у меня такой знакомый был – Боря Лабковский, это московский такой авангардист. У него такая теория, что, допустим, музыкант получил некую энергию из космоса или ещё откуда-то, переварил её и, скажем там, нецензурно выражаясь, высрал её в какой-то объект, в песне или ещё в какой-то музыке, допустим, Моцарт какой-нибудь; после этого ещё оркестр через себя это перерабатывает, через дирижера, ещё высерает, уже вторичное; потом ещё приходит публика на концерт, и это уже третичное говно жрёт; потом ещё домой приходит и так далее. Я этим не занимаюсь. Я к этому стараюсь отношения не иметь.

А по поводу того, что наши песни распространяются среди гопников и так далее, так я уже об этом говорил. Но это не наша вина… Потому что… Ну если сочиняешь песню… В некотором роде, мы постарались последние четыре альбома наших («Армагеддон-попс», «Русское поле экспериментов»…) записать таким образом, чтобы они среди гопников не ходили. Мы писали принципиально гаражно и очень плохо, чтобы они могли ходить среди тех, кто может слушать нетрадиционное грязное звучание. А по поводу ранних записей – ну, так вот вышло, что они сравнительно хорошо получились и что их может слушать какая-то средняя масса населения.

(Записка из зала)

– Ты сказал, что рок – это разрушение. Когда мы тебя слушаем, мы разрушаемся?

– Я не знаю, что человек испытывает, когда слушает. У каждого индивидуально. Я, в общем-то, по большому счёту, пою и сочиняю для таких же, как я. То есть у меня такое чувство. То есть я не думаю про других людей. Но когда я сочиняю, это приведение себя в состояние «нуля», когда уже нет такого понятия, как «живёшь» или «умираешь», а когда уже на грани или за гранью. Это, в принципе, разрушение, по человеческим понятиям, потому что чем дальше этим занимаешься, чем дальше в это идёшь, тем меньше в тебе человеческого остаётся.

(Записка из зала)

– Егор, я тебя очень уважаю, но всё же ответь, пожалуйста, как ты, видя всё это, ещё жив? Я хочу, чтобы ты жил.

– Вот вопрос, насколько ты живой – не живой, по большому счёту от тебя не зависит. Я, например, подхожу к этому так: я делаю, пока я ещё могу что-то сделать. Когда я просто пойму (это, видимо, очень скоро наступит), что мне уже сделать нечего, – я уйду. Но пока я этого не почувствовал… У меня такое чувство, что каждый человек здесь существует для того, чтобы сделать некую маленькую работку. В чём эта работа заключается – это неважно. По большому счёту, человек может стул сколотить, ботинок починить, а может песню написать. Последствия этого бывают неограниченные. Потому что… с твоим неким действием: то, что ты на улице прошёл, или то, что своей жене сказал, или то, что песню написал – последствия этого в веках, то есть это глобально совершенно. Главное, чтобы всё было по большому счёту, если просто выражаясь, по кайфу. Максимально по кайфу. Я, например, стараюсь делать так, чтобы не делать не необходимых действий. То есть делать только то, что не делать не могу. Поэтому большее время дня я хожу обычно, дома когда живу, либо по кладбищам, либо по лесам хожу, благо они рядом у меня с домом, просто ничего не делаю в обычном таком понимании, либо иногда, раз в неделю, там, сочиняю песню или чего-то ещё. В основном просто гуляю. Или куда-нибудь езжу, там, по лесам, по горам. То есть я вот так.

А когда я просто пойму, что сделал всё, что я мог, в этих песнях или в чём-то ещё, это просто, видимо, будет конец, и всё. Как вот кончил Селиванов, там, или там… А это может произойти случайно, может, меня машина собьёт… тут не имеет смысла прогнозировать, как это будет, сам это сделаешь, не сам, хочешь ты жить, не хочешь ты жить… Если так по большому счёту взять, то я, в общем-то, жить не хочу. Просто здесь занимаюсь тем, что… Просто должен это до конца сделать, и всё.

(Записка из зала)

– Егор, расскажи о своей школьной юности и о «Посеве».

– Школа – самое, наверное, страшное, что я в жизни испытал вообще. Я в школу в 8-м, 9-м классе, в 10-м вообще не ходил. Единственное, что как я получил аттестат, потому что я в психушку пошёл и взял бумажку о том, что, скажем, не могу себя в обществе нормально вести. Поэтому меня заставили зачёты сдавать за неделю. И всё. То есть это у меня самый период такой тяжёлый был.

А потом я уехал в Москву. У меня была такая, как бы, безумная идея, я думал, что я найду как бы некую свою общину, как бы некую тусовку именно своих людей, которая там… ну, как бы некий рай. Я поехал в Москву, ездил по стране очень долго, разумеется, ничего этого дела не нашёл. А в 82 году в Москве начались большие неприятности с КГБ. Тогда время было очень тяжёлое. И меня натуральным образом выслали в Омск.