Текст книги "Сияние. Прямая речь, интервью, монологи, письма. 1986-1997"

И тогда я собрал свою команду. Это был «Посев».

Мы играли с Кузей Уо (наш басист, который сейчас в Питере живёт). Мы начали, вот, играть. Причём, по идее, мы не были никакие не панки, в общем-то, ничего, мы, скорее, были хиппи. У меня до сих пор любимые все команды – это команды 60-х годов. У меня самые любимые – это Kinks, команды Grateful Dead, Doors и так далее – я считаю, это самый крутняк, МС5 и прочие. А мы, когда просто начали играть, мы не слышали никаких ни UK Subs, ни Exploited, и тем более ни GBH, никаких хардкоров. Просто то, что мы начали играть, это по агрессивности сразу же в разряд панка можно было занести. То есть мы начали принципиально грязно играть, очень жёстко. Просуществовали таким образом два года. Записей не делали практически, только записывали репетиции. А потом просто это всё дело плавно перешло в «Гражданскую Оборону», после некоторых смен состава и так далее.

По большому счёту то, к чему я сейчас пришёл, это опять же типа «Посева» нечто. Это некая такая тусовка музыкантов именно своих, которые записываются принципиально дома, которые играют на кухнях под гитару, или дают домашние электрические концерты, или какие-то концерты в подвалах. К сожалению, у нас подвалов в СССР нету, в которых можно играть (смеётся). То есть в них концерты практически не устраиваются, кроме Киева, Москвы и Сибири, где мы играем, больше городов нету, в которых можно нормально давать концерты для своих. Да и своих, в общем-то, мало по большому счёту, как оказалось. Вот Кузя Уо, наш басист, он считает, что если всех своих со всей страны как бы уплотнить, то это получится государство типа Люксембург или Монако вот такое. Так оно и есть. Потому что, сколько я езжу по стране, постоянно встречаю всех своих же, постоянно одни и те же лица на всех концертах. По большому счёту мы вертимся внутри самих себя, потому что все свои, меняются одни и те же пластинки, слушают более или менее музыку, которая общая для всех. Но это очень мало людей, как ни странно.

(Реплика из зала)

– Вот так мы и сдохнем!

– Так мы и сдохнем, да.

(Реплика из зала)

– Егор, а можно я с тобой поиграю? Пожалуйста (смеются).

(Записка из зала)

– Егор, как ты понимаешь идею анархии?

– Вот, в моём понимании, анархия – это типа китайского понимания гармонии. Это когда каждый человек находится на своём месте. То есть один человек, допустим, должен созидать, другой должен разрушать. То есть если каждый действует по кайфу, по максимальному кайфу внутреннему, тогда не будет всей хуйни, которая вокруг. Не будет комплексов, не будет того, что пошло от Конфуция, от цивилизации европейской. Это то, что Боб Марли понимал через этот растафарай, свою религию. То есть это каждый находится на своём месте. Это – анархия. По большому счёту, это не анархия, а общая гармония большая, где каждый на своём месте. Это не обязательно рай, но это некая община такая. Вот это моё понимание анархии. Я причём вполне конкретно понимаю, вполне, в общем-то, реально, что этого быть не может. Тем не менее я анархист, потому что я считаю, что как раз веровать стоит в то, чего быть не может…

«Сквозь дыру в моей голове»

Вот такая песня. Я в этом году записал летом свой сольник такой, называется «Прыг-скок». У меня группа называется теперь очень скандально. То есть не «Гражданская Оборона», а очень такое скандальное название: группа называется «Опизденевшие». Ни более, ни менее, так. Мы этим летом записали сольник – «Прыг-скок». Я кое-что из него спою.

Но эта, в некотором роде, сейчас песня так не слушается, потому что вся песня исполняется только одними голосами вообще. Это не совсем песня моя. Она отчасти почерпнута из такой, скажем, русской шаманской деревенской поэзии, из какого-то сборника (непонятно, где нашёл), вот фраза «Ходит рыжичек по лесу, ищет рыжичек рыжее себя…» – это заклинание, которое на смерть. То есть это колдуны в деревнях, которые заклинали, скажем, нужно было человека уничтожить или умертвить. Эта песня представляла собой некое заклинание на умерщвление человека, или на несчастья ему. Я некоторые строчки оттуда, так сказать, поимел…

«Про дурачка»

Ещё одна песня «Инструкции по выживанию», она мне ужасно просто нравится. Такая песня очень хорошая. «Всё пройдёт» называется.

«Всё пройдёт»

(Записка из зала)

– Что ты думаешь о погибшем Цое?

– Мне очень нравятся его песни ранние. Особенно «Алюминиевые огурцы», вот эти вот, «Я посадил дерево» – мне эти песни просто ужасно нравятся. А в последнее время… Ну, как бы плохо отзываться о мёртвых, но у меня такое ощущение, что… это, с одной стороны, трагично, а с другой стороны, комично – наблюдать, как советский человек, когда оказывается в ситуации известного человека или звезды, начинает из себя играть такого «американина». Понимаете? Начинает такой иметь как бы имидж, как он должен себя вести на Западе… Это, с одной стороны, очень печально, а с другой стороны – как бы в некотором роде и комично. Это то же самое, что касается Гребенщикова и так далее. Просто то, что я это лично лицезрел в Ленинграде или в Москве, всех этих людей, Шевчука того же самого… То, когда эти люди начинали, это было по-настоящему. Это одно. А когда они включились в эту «машинку», которая… московская, там, или питерская, которая занимается нашим роком советским – это просто ужасно. Потому что у нас, по правде, наш попс, организаторский, концертный, московский/питерский – то, чем занимаются центра – это гораздо страшнее и гораздо, в общем-то, говнее, чем западный попс. То есть это то, что Западу вообще не снилось. Если у них это просто бизнес, то у нас это кроме бизнеса ещё, с одной стороны понтяра, с другой стороны эстетика, и так далее, на это дело накручивается. В результате, например, вот в Питере (я вот просто, сколько пожил, допустим, прошлый год), посмотрел, что у них в Рок-клубе творится… это уже даже и не комично. Это то, что наш директор, Сергеич, называет «карибская действительность». Такого плана. В результате, я когда узнал о гибели Цоя, у меня, с одной стороны, какие-то грустные, конечно, были дела, причём грустные по поводу старых дел, которые, в общем-то, давно закончились, старых песен, а с другой стороны, у меня какое-то неожиданно циничное такое отношение ко всему этому. Не знаю даже, почему. Ну то есть это умер не живой человек, в моём понимании, а умер как бы некий символ такой, символ такого попса московского/ленинградского. Я лично лицезрел, как в Москве огромные толпы народу, человек по пятьсот, ходят по улицам с рамками чёрными, со свечками в руках, со знамёнами. Вот такого плана… Я не знаю… это даже и не страшно, и не горько, и не смешно, и не грустно. Ну, я не знаю, просто… Мне просто было крайне не по себе, когда вот это всё видел.

(Записка из зала)

– Нахуй вы распались? Когда ты поёшь один, при всём моём уважении к тебе, действительно ощущается нехватка кого-то ещё: то ли музыки, то ли ещё чего-то. Соединяйтесь. Я считаю, какие бы обстоятельства ни были, надо бороться против всей хуйни.

– Ну я вот… Почему я подстригся и так далее – просто Праздник кончился. Это всё было очень хорошо, когда это всё было в 86-м году, когда все даже на каком-нибудь «Наутилусе», во время песни «Марш, марш, левой…», когда все стояли, руками махали, когда для всех это было как бы одно. Сейчас Праздник кончился. Это в воздухе витает. Это всё. Это конец. То есть мы не распались как люди, мы будем записываться, видимо, под разными названиями, чтобы не было вот этого попса вокруг нас. Это будет, видимо, продолжаться. Возможно, что мы будем ещё играть в каких-нибудь подвалах. Ну, или в таком, как вот этот ДК, для глухих, или как он называется… для слепых, да. Вот в таких ещё местах, это ещё понятно, когда собираются свои. Лучше в зале пускай будет 10 человек своих, чем огромная толпа вот эта, которая, там – московская, питерская – любая ещё. То, что я сейчас играю… Я вообще не хотел ни выступать, ничего, я просто здесь оказался в Киеве, и мне было приятно для своих спеть, может, новые песни, может, кое-что из старого. Ну вот у меня такое как бы к этому отношение.

Мы не распались как люди. То есть мы поддерживаем отношения, мы будем записываться, мы, в общем-то, живём все вместе, как одна коммуна. Просто, если будут такие возможности… Вот, допустим, в Штатах или где-нибудь Европе, у них система подвальчиков человек на сто. Когда приходят туда, допустим, панки или какая-нибудь команда, которая хардкор играет, и там приходят сто человек, но именно тех сто человек, которые придут на эту команду. Допустим, играет какой-нибудь Extreme Noise Terror, Napalm Death или ещё какой там, не знаю, вплоть до какой-нибудь Einstürzende Neubauten. На них придёт человек, который их знает, то есть не придёт левый человек. В результате того, что делается у нас, у нас маленьких залов просто в стране нету, к сожалению. То есть, например, в Киеве нет маленького зала, в Сибири нет маленьких залов… только какие-нибудь холлы, общаги (как вот «Инструкция по выживанию» играла). К сожалению, нет вот этой системы вот этих маленьких залов, в которых могли бы играть эти группы для своих, именно для своих. Поэтому я просто вышел из этой «машинки» попсовой, московской или питерской. В этом смысле для них-то мы распались. Потому что мы там больше не принимаем участия. То есть мы не играем больше на фестивалях, мы не даём больших концертов в тысячных залах. Возможно, что мы будем играть, если будут какие-нибудь панк-клубы, маленькие какие-нибудь подвальчики или чего-нибудь ещё такое, мы с удовольствием бы приехали и выступили, и Янка тоже. Так что по большому счёту мы, может, ещё и будем продолжать.

У меня давно идея… Мы хотим дать зальный «Коммунизм». То есть, ещё у «Коммунизм»-группы не было ни одного зальника. Мы решили его дать в квартире принципиально (то есть этот концертник будет именно квартирный), в которой будет, может, человек 15–20. Причём сделать таким образом, что входных билетов как бы нет, а входной билет – это бутылка водки была бы. В которой, допустим, собрались бы на концерт, зато все свои, и для всех был бы Праздник, по большому счёту. Устроить концерт, который продолжался бы до тех пор, пока все не упадут просто-напросто. Так что это, возможно, где-нибудь сделаем…

(Записка из зала)

– Егор, почему «Иуда будет в раю, Иуда будет со мной…»?

– Я считаю, что Иуда в рай попал. То есть, я считаю, что… Это идея не моя, я никакой там не оригинал. Я считаю (как, допустим, у Борхеса была идея), что то, что сделал Иуда… это человек, который дошёл до состояния… не то что «нуля», а до состояния «настоящего», когда человек воспринимает то, что вокруг него происходит. Это мой личный опыт такой, то, что я лицезрею среди своих знакомых и себя самого: человек в нормальном состоянии ничего не понимает. Человек может чё-то понять только тогда, когда у него на глазах либо что-нибудь случится страшное, либо у него котёнку голову отрубят – то, что постоянно происходит на каждом шагу. Постоянно происходит ужас, по-настоящему. Нужно иметь либо какое-то глобальное сострадание, чтобы это видеть, либо нужно, чтобы человек оказался в условиях экстремальных: чтобы его либо убивали, либо менты руки-ноги поломали, либо на его глазах мать изнасиловали и так далее. А Иуда – это человек, который оказался именно в этом состоянии, когда на его глазах, как в рассказе Леонида Андреева… Человек сделал как бы некую акцию, человек предал Христа из каких-то там побуждений. На его глазах его распяли, и человек покончил с собой. Почему он покончил с собой? То есть человек, который кончает с собой, – это значит, человек теряет… жертвует всем, что у человека есть, переходит через инстинкт самосохранения. Очень трудно с собой покончить, поверьте мне. У меня очень много знакомых, которые это пытаются. Это не каждому дано по большому счёту. Это очень тяжело. Для этого человеку нужно сделать очень большую работу какую-то, духовную по-настоящему. А во-вторых, он должен иметь некую цель, или некую истину, которую он не может найти здесь, которая не от мира сего. То есть это человек, который должен быть в раю, просто-напросто. Он иначе не может быть в раю, то есть не может быть такого, что Иуда не попал в рай через пять минут после смерти Христа, после того как он повесился, просто-напросто. Вот про это, в общем-то, моя песня такая.

А во-вторых, я, когда эту песню сочинил, я рассказ Андреева вспоминал. Ну рассказ там такого свойства, что Иуда предал Христа ради того, чтобы весь мир понял, что Христос исключительно есть Спаситель, то есть святой человек, чтобы все удостоверились этому. И он думал, что когда его будут распинать, то будет явлено некое чудо, что все, так сказать, весь мир тут же уверует и всё поймёт. Но Христа распяли, Христос умер, и никто ничего не понял. В этот момент Иуда как бы нечто понял, некую истину глобальную, то, что весь мир недостоин, не то чтобы крупицы какой-то истины Христа, вообще ничего не достоин. И когда он пошёл вниз с этой горы, пошёл по селению, «весь мир свернулся», как там у Андреева сказано, «апельсиновой корочкой у его ног». Я подобное испытал в психушке, когда вот я сидел. Меня накачали какой-то хуйнёй, я подошёл к окну (а у меня там как раз незадолго до этого Костя, такой солдат, покончил с собой), и я в некий момент вдруг неожиданно просто почувствовал, что это всё вокруг, оно по большому счёту это, «как апельсиновая корочка у ног». Потому что если имеешь хоть что-то там по-настоящему такого живого, так это всё вокруг вообще ничего не стоит, этому цена вообще три копейки по большому счёту. Ну я вот потом такую песню написал, когда из психушки вышел, – «Иуда будет со мной»…

«Оптимизм»

Вот песня такая, песня не моя. Песню сочинил некто такой, человек у нас есть, Манагер. У него группа называется «Армия Власова». Песня – она очень, как мне кажется, подходит к состоянию, которое испытывает вообще вся наша страна, или, там, тусовка вот наша, вообще. Песня очень короткая, но очень содержательная, в некотором роде (смеётся). Кроме этого, песня в некотором роде, может быть, даже отчасти написана про состояние, которое испытывают люди вообще, живя в Киеве…

«Спать»

(Записка из зала)

– Егор, а как ты относишься к Фёдору и «Нолю»? Нравится то, чего они делают?

– Мне ужасно нравится у них вот песня… Ой, чёрт, забыл, как она называется… там «Марш…» такой, типа «Маршем по жизни», или как она называется. Вот эта у них очень клёвая. А я их давно очень не слышал вообще, то есть уже, наверное, года два не слышал. А то, что последнее у них слышал, ещё году в 88-м, причём я слышал в Киеве, они здесь играли. Рома Альтер устраивал концерт. Так там какой-то, чуть ли не арт-рок какой-то был, то есть мне не очень понравилось. Вообще, группа-то клёвая, конечно. Вообще ни на что не похоже. Особенно мне этот период у них нравится, сразу после «Драчёвых напильников», такие песни клёвые у них были, песен пять было вообще крутейших, конечно…

(Записка из зала)

– Егор, как ты относишься к фразе Кинчева насчёт того, что «каждый в душе Сид Вишез, а на деле Иосиф Кобзон»?

– Ну чё, хорошая фраза. Так оно почти всегда и есть (смеётся). Особенно в отношении этих пункеров, которые с гребнями ходят в Питере, в Москве. Вообще, по-моему, один в один. Там даже не Иосиф Кобзон, а… (смеётся)

(Записка из зала)

– Конечно, вы много читаете. Чему из книг вы отдаёте предпочтение?

– В каком смысле? Непонятно. У меня вот Достоевский – это мой вообще любимый писатель. Ну, вот, например, Кастанеду люблю, причем даже не как писателя, а вообще. Сэлинджера люблю очень. Много чего люблю. Борхеса люблю.

Вот песня Янке посвящается. Одна из моих последних.

«Про мишутку»

(Прерывает песню): Бля, не помню её…

«Лоботомию»?

«Лоботомия»

Это песня посвящена Димке Селиванову, нашему гитаристу, который покончил с собой. Ну вот, как я её сочинил… Я смотрел фильм «Иллюзионист» и просто представил себе, что испытывал Селиванов перед смертью, что он просто сидел и в окно смотрел…

(Записка из зала)

– Смерть Цоя – это случайность или закономерность?

– Я не знаю, что это такое. Я считаю, что вообще ничего в мире случайного не происходит, вообще ничего! Человек сигарету закурил, или жопу почесал – это всё чётко, всё на своих местах, по большому счёту. Поэтому, тем более, что касается смерти… то есть это всё на своих местах. Так что это не значит, что случайность какая-то. Ну пришло время человеку умереть. Он сделал своё – всё, он умер. То есть он написал все песни, какие смог написать, спел всё, что он мог спеть.

(Расшифровка – Д. Сотников, Т. Базаров, сайт «ГрОб-Хроники»)

В феврале 2018 года издательство «Выргород» выпустило CD Егор Летов – «Праздник кончился», концерт в Киеве 24 августа 1990 года. К этому изданию подготовившая его Наталья Чумакова написала сопроводительный текст:

«У этого релиза необычная судьба. Концерт состоялся спонтанно, когда Егор приехал в Киев навестить друзей. Записали его более или менее случайно, на кассетный магнитофон, и люди, которые это делали, не ожидали, что концерт будет таким длинным, поэтому вторую кассету взяли у кого-то из зала, старую и зажёванную. Далее записи с этих кассет разошлись в разных направлениях, и одна из версий дошла до архива ГрОб-Records – с неё я и реставрировала концерт. К сожалению, кто-то постарался добавить туда разные эффекты, отчего сильно пострадала разборчивость звука. И всё же по качеству эта запись была лучше, чем загадочные аудио, которые гуляют в сети.

Тут есть интересный момент: на нашей плёнке запись прерывается посреди концерта – на треке «Красный смех» – и возобновляется только на «Дурачке». На записи из интернета, источник которой определить не удалось, есть и «Красный смех», и ещё несколько треков, которые мы с трудом смогли довести хоть до какого-то ума. При этом на ней нет последнего трека – «Русского поля экспериментов», – который присутствует на нашей записи. Как бы то ни было, чудесным образом удалось восстановить концерт целиком. Несмотря на хромающее качество, он очень интересен – пусть и потому, что здесь Егор долго и пространно отвечает на вопросы, да и сам произносит длинные монологи, что случалось и тогда нечасто, а позже не случалось вовсе. Мы решили оставить всё как есть, даже если Егор забывал слова или просто не допевал песню. С одной стороны, этот концерт документирует чёрный и отчаянный период жизни, о котором Егор, может быть, и сам хотел бы забыть. С другой стороны – так было, а из песни слова не выкинешь.»

Наталья Чумакова, 29 декабря 2017 года

От себя хотелось бы особо отметить место проведения концерта: ДК им. Героя Советского Союза Я.П. Батюка Киевского учебно-производственного предприятия № 1 Украинского общества слепых. Нарочно не придумаешь.

Приятного Аппетита!
Интервью с Егором Летовым

В Цезаре образ Господа заменили зеркалом.

(X.Л. Борхес. «Богословы»)

Костомаров, историк:

Двенадцать лет.

Тринадцать лет.

Пятнадцать лет.

Шестнадцать лет.

Кругом одни кустарники.

(А. Введенский. «Очевидец и Крыса»)

Свобода есть прорыв в этом мире.

Свобода приходит из другого мира, она противоречит

закону этого мира и опрокидывает его.

(Н. Бердяев. «Противоречия Свободы»)

Иисус сказал: Тот, кто познал мир, нашёл

труп, и тот, кто нашёл труп – мир недостоин его.

(Евангелие от Фомы)

– Итак, приступим. Вот для чего тебе это «интервью»?

– Видишь ли, в предыдущих, в разное время даденных интервью много, к сожалению, переврано, недоговорено или попросту глупо наговорено лично мною же или по неразумению издателей. Я вот недавно где-то встретил такую апокалипсическую мысль, что, мол, время сейчас катастрофически ускоряется и сжимается, стремительно приближаясь к некоей абсолютной критической точке. Этот вот процесс разгоняется буквально на глазах – в течение месяца, недели проживается то, на что раньше требовались годы, десятилетия и жизни. Я это сейчас очень чётко ощущаю. В последние резиновые месяцы-годы развеялось немало иллюзий, которые имели место быть в сказанном, написанном и вообще содеянном мною в разное время тому назад. И вот теперь очень хочется, чтобы всё по возможности встало на свои места очередные, исконные и искренние, а также – разрешить вопросы, которые, возможно, у кого-то возникают ко мне. Хотя сразу хочется сказать, что всё, что будет здесь мною сказано, уже содержится в гораздо более глубокой и полной форме в моих стихах и песнях. Имеющий уши слышать – несомненно услышит. А кроме всего прочего, сейчас кругом такая ебанутая ситуация, что, если ты не скажешь сам – неизбежно выскажутся за тебя. И тогда будет уже поздно подавно, или по меньшей мере, трудноисправимо. Тем более, что сейчас происходит такой буйный рост народной мифологии, дрязгов, сплетен… вот.

– Что ты можешь сказать по поводу публикуемой тобой подборки собственных стихов и текстов песен?

– Я крайне против того, чтобы вообще где-либо печатались тексты моих песен. Просто негодую. Песня – это песня, и текст её имеет свою значимость лишь в общем песенном контексте. А это – и энергия исполнителя, и мелодия, и гармония, и ритм, и ещё куча необходимейших компонентов. Я вот не воспринимаю (во всяком случае, в полной мере) песен Высоцкого или Башлачёва на бумаге – это надо слушать. Или петь самому. Иначе ничего НАСТОЯЩЕГО, ничего ЦЕЛОГО не возникает. То, что я здесь публикую – это именно СТИХИ, написанные мною именно для визуального восприятия, для «прочтения глазами», а отнюдь не вслух. «Как в мясной избушке» – хоть и должна звучать (да и звучит в «Хронике Пикирующего Бомбардировщика»), но, на мой взгляд, «работает» и в напечатанном, визуальном варианте. И я ещё раз хочу убедительно и настоятельно попросить редакции зависимых и тем более независимых изданий никогда не печатать, не публиковать тексты моих песен, ибо они написаны не для этого.

– С этого лета ты перестал работать с Янкой. В апреле этого года прекратила своё существование ГО, во всяком случае, её концертный вариант. В чем причина всех этих расставаний?

– Знаешь, если ты делаешь что-то НАСТОЯЩЕЕ, СМЕЛОЕ, ЧЕСТНОЕ и ЯРКОЕ – тебя обязательно попытаются схватить и схавать. И неизбежно схавают, и святыню твою обосрут, если постоянно не сигать за поднимаемую в очередной раз планку, если не сотворять всякий раз, когда на тебя разевают рот, очередной срачи, очередного отчаянного, чудовищного, безобразного, безнадёжного и бессмертного скачка, на переваривание которого массам требуется N-ное время, необходимое для твоего нового шага в новые беспредельности. Это – всегда эпатаж в какой-то степени. Каждый твой шаг, каждое твоё очередное творение должно быть пропитано такой агрессией, таким патологическим чувственным буйством, чтобы оно встало, выперло поперёк глотки по возможности каждому «убеждённому жителю». Так вот, если ты скверно и ежесекундно не гадишь на всех фронтах – тебя неизбежно сделают частью придворного попса, жадной массовой развлекухи – как это случилось с джазом, роком и т. д. и т. п. И все это сейчас происходит с Янкой. Социум её заживо пожирает, и она уже безвозвратно, как мне кажется, упустила время и место для необходимых в подобных случаях заявлений и действий. Теперь она вкупе с моими бывшими согруппниками (вернее – соГрОбниками), судя по всему, находится в противоположном моему делу лагере. Самым досадным образом они позволяют черни создавать, лепить из себя сладкозвучный, угодный ей миф. Приятного аппетита! Понятно, не каждый может позволить себе радость и смелость наплевать в кургузые рожи своим почитателям, особенно если среди оных – Троицкие, Липницкие и Гребенщиковы. Я очень отчётливо ощущаю всё происходящее с Янкой, потому что сам висел на волоске, когда меня чуть не сожрали в 1986–1989-м, когда я терял драгоценное время, ожидая чуда с небес. И всё-таки я выскочил из ловушки. С декабря 1989 по сегодняшний день я совершил ряд крайне важных для меня действий (среди которых, кстати, и роспуск 13.04.90 проекта, именуемого ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНОЙ), и не собираюсь останавливаться. Путь вперёд – это всегда отталкивание, отстранение, отрицание, всегда – отказ, всегда – «Прощевайте!» Я, ничтожный, не хочу и не могу себе позволить быть пойманным в какую-либо ловушку гармонично-чавкающего бытия. Ведь я не оставляю следов на свежем снегу.

– Ты вот, я вижу, не очень-то жалуешь граждан. Откуда такая ненависть?

– Это – не только ненависть, это ещё и панический животный УЖАС. И не то чтобы боязнь их, а, скорее, патологическое НЕПРИЯТИЕ. Это даже не Я боюсь и ненавижу – это ЧТО-ТО ВО МНЕ боится и ненавидит. Мне всё время, когда я иду по улице, кажется, что я – не человек, а что-то вроде марсианина, замаскированного, загримированного более или менее удачно под гражданина. И в любой момент эта мимикрия, эта наёбка может раскрыться и тогда – ПИЗДЕЦ! Я давно уже не выхожу из дома без оружия, и всё равно перед ними я – абсолютно беззащитен. Я – ЧУЖОЙ. Природно, изначально чужой. Вечно чужой. И все они знают это, чувствуют, как акулы – кровь. Я всем им чужой, и мне чужды и крайне отвратительны все ихние набрякшие радости и горести, идеалы и пороки, всё, чем они живут и о чём мечтают. Это – мой врождённый инстинкт. Здесь я диверсант, заброшенный на вражескую территорию. Этакий Штирлиц.

– И каково, по-твоему, твоё «секретное задание»?

– Это невозможно даже в малом предположить. Я могу лишь говорить, и то предположительно, – каково это для меня. А оно для меня таково, что всю жизнь с самого детства всё иррациональное, в особенности связанное с исследованиями временных причинно-следственных связей, у меня вызывало и вызывает какое-то тревожное, священное и жуткое, смертельное и притягательное ощущение ПРИЧАСТНОСТИ моей потаённой сущности к неким ИСТИННЫМ для неё, НЕВЫРАЗИМЫМ, НЕОБЪЯТНЫМ и, судя по всему, ВНЕЧЕЛОВЕЧЕСКИМ вещам, системам и реальностям, проникновение в которые оплачивается чудовищными, по человеческим меркам, ценами. Так вот, необходимо решиться обречь себя на безумную, крамольную, смертельную охоту за этим глубинным знанием – ухватить за хвост, за тень, спиздить, в конце концов, это изначальное, невыразимое, единственное знание, которое – суть всего. Всё, что я делаю, – это попытка извлечь из себя его, ибо ощущаю себя его хранителем. Все мои настоящие песни – только об этом. Это и «Русское поле…», и «Мясная избушка», и «Прыг-скок», и «Про дурачка». Это – векторы, указатели. Ничтожные, тщедушные, конечно. Но благодаря им я сподобился ощутить суровый, зловещий и праздничный сквознячок из чуть приотворённой двери, лучик из дверного глазка. Для меня единственно важное из всего, что происходит со мной и вокруг меня, – эта вот «открытая дверь», постоянное ожидающее присутствие ИСТИННОГО, РОДНОГО начала, существующего параллельно всей этой дешёвой бутафории. И творчество – это в некотором роде трамплин ТУДА. И наверное, поэтому человечеством, отчётно или безотчётно, но твёрдо и жестоко искореняются носители, ХРАНИТЕЛИ и, тем более, ВОПЛОТИТЕЛИ этого Имени Имён. Для масс это – инстинкт самосохранения. Это – страх и ненависть перед чужаком, ВРАГОМ их природного, естественного порядка. А впрочем, всё – гораздо сложнее. Всё, что я тут говорю, – это так, модельки, которые я строю и которые работают для меня в настоящий момент. Этакие «картонные зайцы на игровом поле».

– Те изрядные ушаты говна, которыми в последнее время окатывают тебя и твоё дело гундосые представители абсолютно разных слоёв – от мозговитых умов до вceнепрeменных гопников, тусовщиков и прочей «черни» – объясняются вышесказанным?

– Да не только. Это, конечно, и инстинктивное неприятие чужака, но… насколько я уже поимел опыт, наизловоннейше тебя поливают даже не гегемоны бытия, а бывшие «свои» – те, кто делил с тобой долгое, трудное и весёлое времечко, но в последний момент по тем или иным причинам выскочил из мчащегося поезда. Я вообще считаю – есть люди ТВОРЦЫ, и есть – ПРИЗЕМЛИТЕЛИ – те, которые всё называют, расставляют по полочкам, доводят до некоего унылого общебытового среднеарифметического уровня, этакие «мозговитые умы», как ты выражаешься… Умники, математики, прагматики – миряне, вечно усмехающиеся и позёвывающие. Они никогда не позволяют себе «хуем почесаться», по выражению Манагера. Именно они-то и предпримут всё возможное, чтобы некрепко и основательно «убить пересмешника», приземлить всё сделанное нами. Я постоянно выслушиваю про себя такие мифы и «сказки бабушки Насти», что остаётся только хлопать себя по жопе, хрюкать да приплясывать. Кругом – необъятная, распухшая реальность Юрия Мамлеева. Видишь ли, одним – на всю катушку горевать, ликовать и творить. На всю катушку. А другим – зевать, пердеть, почёсываться да посмеиваться, да и то с оглядочкой. Ничего тут не поделаешь. Я отлично понимаю и отдаю себе трезвый отчёт, что всё мною сделанное в общечеловеческом масштабе абсолютно бесполезно и что всё и вся осталось, по сути, неизменным либо изменилось столь незначительно, что попросту стыдно предпринятых «гримас и прыжков». Не вышло у меня «рок-революции». Никому она, как оказалось, на хуй не нужна, кроме меня самого и кучки таких же, как я, выродков. Вернее, я СДЕЛАЛ «рок-революцию», а её никто (или почти никто) не заметил. И насрать. Тут не это главное. Неважно, что в говне утопят. Просто некоторые вещи имеют место и смысл только в вечности. Я, конечно, ничего не изменил в этом мире, но зато я учинил (или кто-то учинил посредством меня) хорошенькое безобразие, которое можно рассматривать как знак, как пророчество, как прецедент торжества бунта и свободы над твердокаменными законами и чугунными скрижалями ТОТАЛИТАРНОГО БЫТИЯ. В этом смысле я как личность ничего не значу и не стою: я выступил как солдат обезумевшего дерзновенного фронта обиженных, нищих и уродов против уготованной, свыше предназначенной доли. И я очень рад и доволен тем, что успел тут сделать, выпустив изрядное количество весёлых снарядов из своего оголтелого окопчика, затерянного на мировом раскидистом «рок-н-ролльном» фронте. А если снаряды кончатся – я поступлю, как и должен поступить всякий честный солдат, оставшийся с последним патроном или без оного, окружённый наступающим врагом. Это звучит крайне патетически, но я по жизни такой уж вот героический сопляк. Надо добавить, что во всём вышесказанном ничего слезливо-трагического нет, ибо каждый, кто ступает на этот путь, выбирает его добровольно и осознанно (никто силком не гонит), и стало быть, внутренне всегда готов платить за каждый свой разрывной праздничек. Я всю жизнь сидел на чемоданах. Я всегда знал свой выбор.