Текст книги "Однажды в Петербурге"

Леночка не ответила. Заметив край ее платья, видневшийся из-за портьеры, князь Щенятев догадался, что она там, и подумал, что плачет. Но в том положении, в котором он очутился после ее слов, юный князь был слишком горд, чтобы броситься ей на утешение, поэтому, развернувшись на скрипящих каблуках, он твердой походкой вышел из комнаты.

Глава 4
Страдания юного Вертера, или Еще раз про любовь

Первая любовь, как, впрочем, и любовь вообще, была для Матвея Безуглова загадкой. Перед глазами с младенчества был пример родителей, живших душа в душу и ни разу – во всяком случае, на Матяшиной памяти – не повысивших друг на друга голоса. Крестная с мужем тоже, в его понимании, жили, как полагалось супругам. В памяти еще свежа была история покойного доктора Финницера – и вот здесь начиналась тайна. Жить двадцать лет в ожидании чуда, которого – ты это знаешь – никогда не будет, а потом почитать высшим счастьем смерть, лишь бы она произошла на руках любимой женщины, – все это было непостижимо для ума, принадлежащего юноше, а потому уже начинавшего мыслить рационально. Когда, стоя в церкви, Матвей смотрел на Распятие и размышлял о Крестной Смерти Спасителя как о высочайшем проявлении любви, его сердце тянулось к Тому, Кто принес Себя в жертву за человечество, но вместить, понять это до конца он не мог.

Они с Юлией шли по Невскому проспекту. Было воскресенье, стремительно подошла к концу пятая неделя поста. Еще одна – и Вербное воскресенье. Потом Страстная – и уже Пасха. Солнце ласково пригревало еще прохладный воздух и готово было через день-другой раскрыть тугие нежно-зеленые почки, тут и там усыпавшие деревья. Матяша исподлобья, сверху вниз, смотрел на свою спутницу и продолжал размышлять о природе чувств. Что заставляет его сейчас, вместо того чтобы пить дома чай, музицировать с Леночкой в четыре руки или помогать отцу чистить ружье (после Пасхи Григорий Афанасьевич собирался открывать охотничий сезон), шагать куда глаза глядят об руку с племянницей доктора Финницера, которую он, в сущности, едва знает? Вот она смеется; вот трогательно пожимает плечами в ответ на какой-то его вопрос; вот рассматривает что-то вдалеке, прикрываясь рукой от солнца; без конца требует чего-нибудь сладкого и скоромного, нарочито, но как бы невзначай показывая: у нее-то нет поста! И любезный кавалер будет в Великий пост тратить свои карманные деньги на запрещенную еду. И все это одновременно противно и завораживающе. Хочется накричать на нее и убежать на край света – чтобы потом вернуться и взять ее с собой, потому что там хорошо.

Но когда Матяша начинал размышлять о любви, в сознании вновь и вновь вставали две картины, напрочь выбивавшиеся из только, казалось, сложившейся стройной концепции. Первая – их загадочная городская юродивая. Поговаривают, что она помешалась после кончины мужа. А может, только притворяется безумной, юродствует, чтобы этого мужа отмолить. И то и другое – проявление любви? Странно, страшновато и непонятно.

Второй образ – совсем недавний. В Угличе, этой зимой. Матвей пробирался через лабиринт, сооруженный дядей Александром на Масленицу, и вдруг увидел нечто сбившее бы его с ног, кабы он стоял на них, а не полз через ходы-переходы на карачках. Его брат целовал опешившую, но, кажется, совсем не возражавшую Киру Караваеву. В тот раз Матяша прополз мимо них тихонько, чтобы не помешать и чтобы его не заметили, и через пять минут первым выбрался из лабиринта, но зрелище это крепко запечатлелось в его памяти. И вот тут было совсем непонятно. Кира – их сестра, ну и что, что троюродная, называется же все равно сестрой, а у Арсения есть нареченная невеста, весьма недурная собой, и свадьба не за горами. А главное, Матвей никак не мог понять, что именно сильнее всего мучило его в этом нечаянном впечатлении – измена Арсения Паше или поцелуй с сестрой, а может, свидетельство чужого греха, а значит пусть и невольное, но соучастие в нем… И от того, что юноша никак не мог найти ту нитку, взявшись за которую можно будет распутать весь клубок, это неведомое нечто давило тяжелее, и клубок, как ни потяни, спутывался еще сильней.

– Что-то ты приуныл… – сказала Юлия, – не пора ли тебе домой?

– Пора, – согласился Матяша, не уловив в ее голосе иронии.

– Эх… молод ты еще за барышнями ухаживать! Зелен! – Фрейлейн Шмайль рассмеялась, и в ее смехе юноше послышались почему-то недобрые нотки. Матвей даже растерялся: он ведь и так полдня гулял с ней безо всякой цели на усталых от стояния на великопостной Литургии ногах, покупал ей всяческие скоромности и старался поддержать беседу. Чего же ей еще не хватает? Вот Кира и на то не претендует, он просто помогал ей по хозяйству, во-первых, чтобы не быть неблагодарным и не висеть на шее у гостеприимных хозяев, а во-вторых, ради игры в маленькие радости, и она это оценила и поняла.

Ой! При чем же тут Кира? Почему он сейчас подумал о ней? Леночка ведь тоже… А вот и нет: Леночка очень его любит, но если бы ей захотелось погулять, она тоже не подумала бы о его усталых ногах, и ей тоже наверняка было бы мало бесцельной прогулки и сладостей. Вот Кира – другое дело!.. Господи помилуй, да что ж опять такое?! Почему даже в прогулку с Юлией, девушкой, в которую он влюблен, – что ж поделаешь, как уж умеет, – неумолимо врываются мысли о чуть нескладной, но искренней и бесхитростной рыжеволосой сестре из Углича и почему от этих мыслей так тепло, а слов почему-то нет? Предположим, она не сестра, а просто очень симпатичная ему девушка – но тогда все равно на чужой каравай рта не разевай… если, конечно, Арсений это всерьез. И вдруг, мурашками по спине, Матвей очень остро понял, что именно было не так в той сцене, которую он видел в лабиринте. Но это осознание было настолько ошеломительно, что…

– Прости, Юлия, ты права, мне пора домой. Давай встретимся завтра после моих гимназических занятий. Ты сможешь? – и, не слушая ответа, нарочито широкими шагами – в сторону моста, через Неву, а там уже близко до дома.

Глава 5
Пасха до Пасхи

– Романчик, что это ты сияешь как медный грош? – поинтересовалась княжна Нина, поворачиваясь от зеркала, перед которым примеряла новое платье. – Твоя Прекрасная Елена приняла столь лестное для нее предложение?

– Нет, – по лицу князя Романа пробежала легкая тень, но уже через полминуты оно вновь озарилось счастливой улыбкой, – она отказала, но если бы ты слышала, в каких выражениях и под каким предлогом! Поверь мне, Нинон, если бы она без лишних возражений согласилась, я не был бы так счастлив, как теперь… Сильным чувствам, как хорошим винам, нужна выдержка.

– Чудак человек! – хмыкнула Нина Щенятева. Потом вдруг принюхалась: – Дай-ка угадаю… Ты пьян!

– Тверёз, как стеклышко!

– Тогда, ей-богу, не пойму… Она отказала, а ты радуешься!

– То-то и оно, что не поймешь! Потому я тебе и не расскажу! А кстати, Лена сказала, что одна из причин отказа – это ты!

– Как это – я?

– А очень просто! Нечего сплетни распускать про Арсения и барышню Караваеву!

– Сплетни, – надулась Нина, – это когда неправда. А ее сиятельство Нина Павловна Щенятева никогда не лжет!

– Зато сует нос не в свои дела, выносит сор из избы и ссорит меж собой хороших людей!

– Что ж поделать, коли скука смертная иначе… – вздохнула княжна Щенятева.

– Замуж тебе пора, вот что!

– Раньше Красной горки все одно не получится. Да и за кого прикажешь? Кавалеры все тоже скучные.

– А вот за кого прикажу, за того и пойдешь! – Это было сказано не гневно, а весело, но тем не менее чувствовалось, что Роман Щенятев нисколько не шутит.

Пройдя к себе, юный князь некоторое время, не переодеваясь, посидел в мягком кресле, глядя в окно на светло-серую ото льда гладь Невы. Лед был уже тонким, местами потемнел и вот-вот должен был пойти.

– Лед скоро тронется, – несколько раз повторил сам себе князь Роман. – Раньше Красной горки все одно не получится, а там… непременно!

Вдруг он вспомнил: на Красную горку намечалась свадьба Арсения Безуглова и баронессы Бельцовой. Она сорвалась, но почти все в этой жизни поправимо. От неожиданно созревшего в голове плана князь весело прищелкнул пальцами и стал обдумывать дальнейшую тактику. Как всегда в этой молодой голове, идеи не знали преград и возражений, а потому возникший выход из ситуации выглядел столь прекрасно, что весь тот день у князя было совершенно пасхальное настроение. Как она сказала? «Уверяю вас, я разделяю ваше чувство всем сердцем и более всего на свете желала бы принять ваше предложение». Вот он, настоящий ответ! Стало быть, и она его любит. Но у женского пола ничего никогда не бывает просто, им обязательно надо, чтобы препятствия, трагедии, страсти… Что ж, пусть поиграет немного.

Оставался еще другой вопрос: за кого пристроить Нину? Он за столько лет уже понял, что его сестра вовсе не так страшна, как ее малюют, но почему бы ему – отличному охотнику – не убить двух зайцев одновременно: и невесте сделать приятное, и сестре обеспечить хорошего мужа? Какие есть варианты? Несмотря на то что Нинон хороша собой, как картинка, полчища женихов возле их дома не строятся. Наверное, всех отпугивает ее скверный характер. Есть князь Василий Богомазов – собой недурен, неглуп и богат – чем не вариант? Еще есть этот, как его… Игнатьев, Петр Артемьевич. Тоже, кажется, князь. И тоже образован, и богатствами не уступает самим Щенятевым. Наружностью не вышел? Да то не беда: как говорится, с лица воду не пить. Старше Нинон лет этак на сорок? Так это же вообще отлично: скоро отправится к праотцам, а Нина останется богатенькой вдовой и сможет составить отличную партию. Воистину сегодня чудесный день! День, когда все удается, пускай пока только в мечтах и планах. Князь Роман крикнул слугу с Минеей[19]19
  Минея (от греч. месячный) – богослужебная книга, содержащая тексты молитвословий неподвижного богослужебного круга.


[Закрыть] на текущий месяц, чтобы узнать, какие святые вспоминаются в этот день, и непременно поблагодарить их за помощь. Потом, задумавшись, с чего бы начать приводить свой план в исполнение, спросил у сестры:

– Нинон, я знаю, как тебя развеселить. Сейчас пост, балов не положено, но ты же помнишь, что у меня через три дня день рождения? В этом году попало аккурат на Лазареву субботу, вот и конец посту! Думаю, маленький скромненький вечер можно организовать.

– Я всегда знала, что ты у меня гений! – Нинон звонко чмокнула брата в щеку. – А барышни еще не видели моего нового заграничного платья.

– Ну вот и отлично, заодно увидят! Пашу Бельцову надо не забыть позвать – она прямо лопнет от зависти, увидев твой новый тувалет.

– Ха-ха, это уж точно! Пусть знает, кто у нас первая в столице красавица!.. А твою Прекрасную Елену звать?

– Непременно! И вообще, это мой вечер, так что выбирать гостей и рассылать приглашения предоставь мне.

– Ну Романчик, ну ты же опять назовешь толпу скучнейших кавалеров и даже барышень! Весь вечер посплетничать не с кем будет!

– И хорошо: авось разучишься!

Дальнейший разговор не представлялся князю сколько-нибудь разумным или полезным, поэтому Роман Щенятев отошел от сестры и снова задумался. Вздохнул. Да, Леночке будет больно. Но она, как и вся порода Безугловых, сильная. Справится. Часть грандиозного плана будет зависеть и от нее – и дай Господи, чтобы она все сделала правильно! С этим «дай Господи!» в сердце и на уме князь Роман провел весь остаток дня.

Глава 6
Возвращение блудного сына

Для кого на свете столько шири,

Столько муки и такая мощь?

Есть ли столько душ и жизней в мире,

Столько поселений, рек и рощ?

Борис Пастернак

Я не успел еще к Тебе припасть —

А Ты уже раскрыл Свои объятья.

иеромонах Роман (Матюшин)

Вернувшись домой на Страстную и Светлую, Арсений был потрясен наглухо задернутыми шторами и нависшей над домом тишиной. Оно, конечно, понятно: Страстная неделя, Христос на Кресте страждет, но все-таки, при всей набожности Безугловых, это было уже чересчур. Даже Матяша, вместо рукопожатия по-детски кинувшийся на шею, был как-то непривычно тих и задумчив.

Однако вскоре выяснилось, что дело вовсе не в Страстной седмице. В девичьей, под пуховым одеялом и за задернутым пологом, лежала Леночка.

– В Лазареву субботу был праздник у Щенятевых, – объяснила сыну Мария Ермолаевна, – и там князь Роман объявил, что на Красную горку он собирается венчаться ни много ни мало с баронессой Прасковьей Бельцовой. Леночка отказала князю Щенятеву за три дня до того, а после объявления о предстоящей свадьбе впала в жестокую меланхолию и пребывает в ней до сих пор.

Арсений не знал, что и ответить. Князь Роман Щенятев сватался к Лене? Это очень неожиданно: решиться на такой мезальянс наследник древней фамилии и огромного состояния мог только по большой и искренней любви. Леночка отказала? Еще более странно: не это ли имя он слышал от нее вот уж года четыре, если не больше? И самое непонятное: эта скоропалительная помолвка. Все это было настолько ошеломительно и странно, что юноша вконец растерялся. В конце концов проговорил себе под нос:

– Как во французском сентиментальном романе. Причем в плохом, – и поднялся к себе переодеться с дороги.

В комнате все было по-старому: простые однотонные обои, небольшой стол, стул, на стене над жесткой кроватью – выцветшая шпалерка, изображающая Петра Первого, обучающегося в Голландии кораблестроению, в красном углу – большие темные образа. И то ли свет через великопостное – бесцветное – стекло лампадки как-то по-особенному выхватил из полумрака мудрые потемневшие лики, то ли сказалось общее гнетущее настроение, но Арсений вдруг, неожиданно для самого себя, выдохнул:

– Господи, помоги!

Что ж это такое? За те годы, что старший Безуглов учился в Московском университете, было всякое – успехи и неудачи, отличные и плохие оценки, веселые попойки и тяжелые похмелья, поход в дом терпимости и вывод, что больше не хочется, были друзья, считавшие, что в век Просвещения верующим быть негоже, и невеста с насмешливым характером, недалеко от них ушедшая в смысле мироощущения, была и есть любовь – но ни разу за все это время не нашлось и пяти минут, чтобы побыть наедине со своей душой и разобраться, что в ней творится. Юноша с удивлением заметил, что по его лицу текут слезы. Вот ведь как, он с невестой посмеивался над попами и истово верующими людьми, с друзьями нарочно вместо церковных служб ходил гулять по Первопрестольной, а то и в кабак – но все это, как оказалось, был ненастоящий Арсений Григорьевич Безуглов. Друзья разъехались на каникулы, невеста выходит за другого – и есть шанс посмотреть наконец на себя настоящего. А настоящий-то, оказывается, сентиментален, и больше всего на свете любит свой дом и всех, кто в нем, и стоит сейчас на коленях, и сквозь слезы, как заведенный, то ли темной иконе, а то ли пасмурному дню за высоким окном твердит все одно и то же: «Господи, помоги!».

Фи, как это глупо! Так подумала бы Паша. Но это не было глупо, и при встрече он непременно так и скажет ей: «Ваше сиятельство, я был ужасно глуп, что шел у вас на поводу и в угоду вам изображал из себя то, чем я не являюсь. Но отныне все будет иначе».

«И даже несмотря на “ваше сиятельство”, ты все равно говоришь так, как будто до сих пор ей жених!» – раздался вдруг у него в душе голос, похожий на Кирин.

«Кира, родная! – возопил мысленный Арсений к этой внутренней Кире, обращаясь к ней почти как к Господу Богу. – Кира, сердце мое! Помоги мне и ты!»

Студент Безуглов рывком поднялся с колен, кинулся к столу и уцепился за перо как за последнюю соломинку.

* * *

– Ясочка моя, поели бы хошь чаво-нибудь! – плакалась Феша. – Ведь, чай, третий денечек-то не кушаете-то ничаво! Господь, я чай, велел нам постовать, а не голодом себя морить.

– И то правда! – улыбнулась барышня. – Налей щец, а я отвар через тряпочку пролью.

– Вот и славненько! – радостно всплеснула руками Феша и убежала накрывать на стол.

Оставшись одна, Кира Караваева задумалась. От любви почему-то совсем не было легко. То есть легко-то было, а не было ни капельки просто. Привязать к себе человека, выбить его из привычной колеи, невольно заставить думать о тебе, гореть – это очень тяжело, потому как то, что горит, рано иди поздно непременно догорит дотла и погаснет, и останется только пепел. А этого ей не хотелось.

Когда было тяжело, Кира привыкла молиться. Вспомнила, как однажды, стоя на коленях в январском снегу, целую ночь молилась о болящей маме. Сейчас было тепло и уют родного дома – стало быть, нужно подольше, и, может, что-нибудь острое под колени подложить – вот и молилась три дня без еды и сна, да даже и не молилась, а просто говорила Богу обо всем, что накопилось, наболело, – об Арсении, чтобы уберег его и сохранил, о любви, от которой не проще, о Трише, которому она невольно сделала очень больно, о баронессе Бельцовой – в таком же положении, что и Тришка, о маме, ожидавшей дитя в таком возрасте, когда это не может обойтись спокойно, и обо всех страждущих в этом огромном мире.

В церкви по случаю Страстной седмицы на середину выдвинули большое Распятие. И было странное чувство – Кира даже испугалась, сочтя его кощунственным, но ничего не могла с собой поделать. Спаситель – Человек, да, и Бог, но и Человек, знающий земную скорбь, – как будто говорил: «Тебе больно – и Мне больно. Ты изнемогаешь от тяжести своих переживаний – Я изнемогаю от гвоздей и тернового венца. Иди ко Мне – тебе станет легче».

* * *

Служба Двенадцати Евангелий[20]20
  В Страстной Четверг вечером принято читать двенадцать отрывков из Евангелия, повествующих о предательстве Иуды, Крестной смерти и погребении Спасителя. Это богослужение называется в народе службой Двенадцати Евангелий.


[Закрыть] никогда еще так не ложилась Арсению на душу, как теперь. Вот странно: чтение, казалось бы, скорбное, отдают на казнь Того, Кто никак не должен страдать и умирать, потому что ни в чем не виноват, – а от этого почему-то не горестно, а становится легче. Как будто Он взял на Себя и эту скорбь, и эту боль, и пригвожденные ко Кресту руки – это раскрытые объятия. И на мысленный вопрос «Куда же Тебе еще и моя боль, Ты и так изнемогаешь» приходил молчаливый ответ в виде этих объятий. И чувствовалось, что от этого Ему не тяжелее, а легче: раз скорбь ушла, стало быть, ее больше нет, она растворилась, растаяла до конца, без остатка. Ну хоть одной болью в этом мире меньше…

Глава 7
Великая Суббота

В Великую Субботу Леночке стало чуть лучше. Во всяком случае, она нашла в себе силы подняться с кровати, одеться и выйти к завтраку. Когда все собрались за большим столом, Мария Ермолаевна вспомнила их старую домашнюю традицию:

– Ну, дети, а теперь пришло время. Прежде чем вы пойдете сегодня на Пасхальную службу, пришло время по-домашнему, в кругу семьи, не постеснявшись, рассказать о том, что наболело и в чем вы, быть может, хотели бы покаяться перед нами или друг перед другом. А впрочем, почему только дети? Ведь и у нас, родителей, есть в чем перед вами повиниться.

Взрослые, как обычно, винились в одном и том же: что за великим множеством забот у них не всегда хватает времени внимательно и сердечно следить за внутренней жизнью своих детей и направлять их в нужное русло. Дети, как и каждый год, выслушали эти речи благосклонно и, как и подобает почтительным чадам, молчаливо. Наконец очередь дошла до Арсения. Ему столько надо было сказать, а мысли у него, всегда имевшего высший балл из ораторского искусства[21]21
  До революции об отметках было принято говорить не «по такому-то предмету», а «из…».


[Закрыть], как назло, путались и никак не желали выстраиваться во что-то хоть мало-мальски связное. Тем не менее он вздохнул и начал уверенно и спокойно, как будто и не каялся вовсе, а просто рассказывал:

– Я перед всеми вами повинен. Повинен прежде всего в том, что не то по глупости, а не то по гордыне не понимал, как я всех вас люблю, считал это пустым сентиментальничаньем, недостойным взрослого мужчины, коим я себя возомнил с тех пор, как стал студентом университета. Кроме того, опять же в безмерной своей гордыне, дерзал отрицать и самое существование Бога и насмешничал над религиозностью людей истинно верующих, почитая их святошами и лицемерами, а то и людьми недалекого ума. Ныне блудный сын готов всецело вернуться к Отцу. А больше и ужаснее всего я виноват перед Кирой и Прасковьей Бельцовой. Но поскольку ни одной из них здесь нет, то об этом разрешите умолчать.

Право слова перешло к Леночке. В силу принадлежности к женскому полу и слабости после болезни ей разрешили не вставать со своего места.

– Я… – начала девушка, сглотнула и замолчала, тяжело дыша. – Вы все, должно быть, думаете, что причиной моей болезни послужило разбитое сердце и что слегла я от сильного потрясения. Так-то оно так, да не совсем так. В тот же день, как я узнала о помолвке князя Щенятева с баронессой Бельцовой… той ночью я… напилась отравы… да… я хотела развязаться с бестолковой моей жизнью, раз я так безрассудно оттолкнула то, что могло бы составить главное ее счастье. И только я одна виновата в том, что князь Щенятев, будучи из какой-то моей своенравной прихоти отвергнут мною, столь скоропалительно обещался иной невесте, вряд ли любя ее и еще менее того рассчитывая на ответные чувства. Одним своим словом я сделала несчастными князя Щенятева, Пашу и, должно быть, родного брата, коли он не забыл еще своей прежней невесты.

Леночка закрыла лицо руками и разрыдалась так, что оба брата одновременно попытались обнять ее и вперемежку, сбиваясь и перебивая друг друга, утешить сестру. Поэтому между ее исповедью и словами Матяши прошло довольно много времени. Наконец младший брат тоже высказал себя:

– У меня переэкзаменовка из Закона Божьего. И сплоховал я на экзамене в тот день, как обидел юродивую Ксению. Может, в этих двух вещах и нет никакой связи, да только я чувствую, что есть.

Все высказали то, что хотели, и пришел черед Григория Афанасьевича утешить детей и направить их души в правильное русло ценными советами.

– Что ж, много непростых откровений я услышал. Но, слава Богу, ни одно из них не поставило меня в затруднительное положение. Каждому из вас я знаю, что сказать. Арсений, сын мой, тебе мой отеческий совет – повиниться во всем том, что ты нам здесь высказал, перед отцом Онуфрием и далее делать все точно так, как он скажет. Матяша, дальше скажу тебе, а совет Лене приберегу напоследок. Ты, дорогой мой, должен непременно разыскать юродивую Ксению и покаяться перед ней с глазу на глаз. И впредь не обижай ее и другим запрещай: странница Ксения – Божий человек, обидеть ее – значит навлечь на свою голову большую беду. Благодарение Господу, что обошлось все лишь переэкзаменовкой. Хотя как знать, может быть, Ленина история тоже отголосок этого твоего поступка… как знать… Тебе же, моя прекрасная и бедовая Елена, дам целых два совета, и, надеюсь, оба из них пойдут тебе на пользу. Первое: что бы ни случилось с тобой в жизни и какая бы ни приключилась беда – а поверь мне, есть на свете много всего, что ранит гораздо больнее необдуманного отказа, – никогда не призывай смерть и не ищи ее, а лучше молись покрепче Богу. И второе: да говори ж ты, сударыня, попроще, не по-книжному, а от сердца!

Последнее замечание помогло разрядить обстановку, и завтрак прошел в спокойно-благостном настроении, так подходящем для дня Великой Субботы, когда страшная казнь уже совершена, а Воскресение непременно будет, но до него надо еще немножечко подождать, и оно уже предчувствуется и в ризах священнослужителей, посреди службы вдруг меняющихся со скорбно-черных на празднично-белые, и в напоенном весной воздухе, и в самой весне, которая вот-вот разродится листьями и цветами, но, как и что это будет, как Живой Бог может находиться в гробу, никому и ничему не понятно, и все живое замерло в тишине и ожидании чего-то большого и важного.

– А ведь последний постный завтрак, – вспомнил вдруг Арсений, дожевывая очередную ложку сваренной на воде овсянки.

– И верно, – согласилась Леночка, с похвальным после болезни аппетитом заканчивая свою порцию. Матяша был слишком занят едой, чтобы поддержать беседу, да и мысли его витали в другом месте, в тех областях, о которых даже с родными не вполне прилично говорить вслух.

В Великий Понедельник он потратил битых часа полтора, пытаясь объяснить Юлии Шмайль, зачем нужен пост и что такое Страстная седмица. Слушала она внимательно, но со своей всегдашней чуть рассеянной, чуть снисходительной улыбкой говорила, что все это лишнее и наносное и что каждый верующий в Господа уже спасен Его Кровью и Воскресением, и вот о чем нужно думать в преддверии Пасхи, а не устраивать чрезмерные сантименты вроде Двенадцати Страстных Евангелий или Плача Пресвятой Богородицы[22]22
  Плач Пресвятой Богородицы – канон, читаемый перед Плащаницей Спасителя в Страстную Пятницу и составленный как бы от лица Божией Матери у Гроба Господня.


[Закрыть]. На Евангелиях, в конце концов, удалось сторговаться, Юлия понимала чтение Писания, подходящее к случаю, но считала, что читать его надо бесстрастно, без лишнего пафоса, потому как наши эмоции – это наши, земные чувствования, они могут замутить восприятие, да и зачем делать траур из того, что должно быть радостью, – ведь мы искуплены этой Кровью.

Она говорила все это, нежно сияя серо-синими глазами, совсем в тон повесневшему небу, и с каждым ее словом Матвей Безуглов все острее ощущал две парадоксально противоположные вещи. Да, и за нее умирал Христос, и для нее воскресал и отверзал рай, и батюшка давеча говорил, что если ты чувствуешь это в другом человеке, то это-то и есть любовь. Но вот тут-то и начиналась вторая, остро противоречащая мысли мудрого и многоопытного отца Онуфрия. Серость и синева ее глаз сливались с небом, голос мелодично ворковал в ушах и сознании юноши, от улыбки, несмотря на общую худобу, то появлялись, то снова пропадали милые ямочки на щеках. И все это цепляло внимание, но никак не сердце, и совсем не будоражило от этого все существо, и не щекотало где-то под ложечкой. И ежели род человеческий уже спасен и всякий верующий в Иисуса Христа попадет после смерти в рай, то можно веровать, сидя на печи, и ничего, что злишься на соседа и мысленно обозвал патлатую Таньку дурой за то, что она продолжает строить куры Арсению. И камень, брошенный в нищую и ни в чем перед ним не виноватую странницу, стало быть, вовсе и не связан с переэкзаменовкой – самое досадное и поразительное – из Закона Божиего. В этой мысли было что-то заманчиво-безответственное, и в сознательном не-видении в Распятии смерти – тоже. Но для Матвея, помаленечку начинавшего ощущать себя не слюнтяем-мальчишкой, а мужчиной, молодым, неопытным и в чем-то глуповатым даже, но мужчиной, это был первый признак того, что что-то во всем этом не так. Слишком уж заманчиво, чтобы быть хорошим. И болото затягивает, и кутежи с попойками вдохновляют, и конфекты сладки, но ежели съесть слишком много, будет противно. И Матяша даже сам не заметил, как с неприятием такой трактовки христианства, какую предлагала вместе с Лютером его верная ученица фрейлейн Юлия Шмайль, перегорала в его душе и последняя искорка того, что он считал первой любовью. Ей-богу, одно с другим было вовсе никак не связано, потому как ежели бы он собрался на ней жениться, он непременно убедил бы ее перейти первым делом в Православие, но то-то и оно, что не собирался. Не потому, что ему всего четырнадцать лет. А потому, что не хочется. Матяша и сам не ожидал, как просто это будет. Он видел отношения между отцом и матерью, знал историю Александра Онуфриевича и Наталии Ивановны и потому с детства привык к тому, что есть на свете любовь и что это величайшая святыня и она должна быть незыблемой и непоколебимой никакими ветрами, и втайне осуждал Арсения за легкомысленный разрыв помолвки – и вот на́ тебе, пожалуйста, так же легко, как вздохнуть, можно было разлюбить. А впрочем, отец Онуфрий не признавал этого слова и всякий раз говорил, что раз былые чувства прошли, стало быть, их и не было, а только мерещились. Что ж, пусть так. И это осознание тоже далось юноше неожиданно легко, без слез, боли и лишнего сентиментальничанья. Он еще раз заглянул прямо в глаза Юлии – и увидел в них ясное спокойствие весеннего неба и еще кое-что, самое неприятное и отталкивающее в ней: восхищенность самой собой. Фрейлейн Шмайль прекрасно понимала, что безмятежная улыбка, ямочки на щеках, нежный голос и якобы невзначай выставленное вперед округлое плечико производят на влюбленного кавалера сильное впечатление, – но как раз поэтому и не производили. Кавалер тогда вспомнил о каком-то якобы неотложном деле, по возможности дружелюбно сказал ей aufwidersehen[23]23
  До свидания (нем.).


[Закрыть], впрочем, потому только, что не знал, как по-немецки сказать «прощай», и ушел, без эмоций и почти без мыслей.

Как раз когда Матяша вспомнил тот день до конца, завтрак был окончен, и, прочитав молитву, семья стала собираться в церковь, чтобы освятить подготовленные по традиции еще в четверг куличи, пасху и нарядные писанки. Их в этом году, впервые за много лет, все трое детей Безугловых разрисовывали вместе. Может, поэтому получилось так хорошо?