Текст книги "Однажды в Петербурге"

Глава 12
Взросление

– Что это ты приуныл, братец? – весело спросил Арсений, наклонившись над сидящим на стуле братом сзади, чтобы тот увидел его лицо вверх ногами. – Уж не захворал ли?

– Нет, – отозвался Матяша нехотя.

– Точно ли? – продолжал играть старший брат. – А то пошлем за лекарем?

– Я здоров! – отрезал Матвей и встал, чтобы уйти. Бог весть почему в последние дня три присутствие старшего брата ужасно его раздражало. Он и сам удивлялся. И еще Кира… его добрая, солнечная троюродная сестра, с которой было так хорошо играть в маленькие радости и в четыре руки хозяйствовать, в этот приезд отчего-то все время ему мешала. Была какая-то мысль, которую Матвею Безуглову отчаянно хотелось додумать, разгадать, а в присутствии Киры не получалось. И эта идиотская история с побегом куда-то под снегом… Не бегали бы – не повредила бы Кира ногу!

Ну, легка на помине! Еле двигает тяжеленную кадь с мукой: маменька приказала стряпать расстегаи. Куда ж ты, дурочка, с больной-то ногой?! Ну, вот так, вдвоем-то все легче будет. А этот твой хахаль и не поможет никогда, вон, прячется где-то! Матвей до боли закусил губу, осознав, что ядовитым словом «хахаль» обозвал родного брата. Господи, что ж это деется-то? Сколько младший Безуглов себя помнил, он всегда восхищался старшим братом и хотел хоть капельку быть на него похожим, а тут на́ тебе! Да и какая ему, Матвею, разница, с кем крутит амуры его троюродная сестра. Ведь не злит же его ни капельки князь Щенятев, и не сердится братец на Леночку, что та только о нем и вздыхает до сих пор, несмотря на то что через несколько дней его свадьба с Пашей. Но вот здесь-то и начиналась тайна, которую Матяше так хотелось постичь наедине, потому что, не понимая ее до конца, он сердцем чувствовал, что эта тайна необъятна, и робел к ней подступиться, осознать ее.

Эта загадка началась еще с масленичного лабиринта, со случайно подсмотренного Матвеем поцелуя – и именно от этого делалась еще загадочнее. В увиденном было что-то не так. По правде сказать, не так там было все – и измена Арсения невесте, и то, что Кира – сестра, но то-то и оно, что все это казалось мелким по сравнению с… А вот с чем, Матяша и не мог ясно понять. И чувствовал, и понимал – а боялся. Как будто он хотел что-то у кого-то своровать и колебался между греховностью воровства и непреодолимостью этого желания.

– Что это с Матяшей нашим? – продолжал спрашивать Арсений у Леночки, у маменьки, у Киры. Брат услышал и неожиданно сам для себя раздраженно воскликнул:

– Да ничего со мной, уймись наконец! – и выскочил на улицу, чересчур громко хлопнув дверью.

Марья Ермолаевна многозначительно посмотрела вслед.

– Оставь его на время, – в конце концов посоветовала Арсению мама. – Неужто не понимаешь?

Леночка воззрилась на мать вопросительно: а она понимает, что ли?

– Как подменили нашего Матяшу! – пожала плечиками.

Исчезновения Киры никто не заметил.

* * *

Весна была в разгаре. Душистые клейкие почки раскрывались молоденькими листиками, то тут, то там мелькали бледные и хрупкие, словно чахоточные, цветочки, а птицы звонче, чем когда бы то ни было, щебетали свои псалмы. Кира Караваева совершенно не знала, куда ей идти, а потому ковыляла наугад. Ей просто очень нужно было уйти, убежать сейчас подальше из гостеприимного дома Безугловых. Догнать Матяшу? Нет, ни в коем случае – раз ему так хочется побыть одному, она не станет ему мешать. Поехать домой? Пожалуй, тоже не надо: маменька ждет ее только в понедельник, она не готова принять ее раньше.

Умаявшись, добралась до угла очередной линии. О, а кажется, здесь живет какая-то Леночкина товарка – стало быть, у нее и можно позадержаться, пока не придумает, что ей делать дальше. Наглость, конечно, но ей непременно нужно сейчас остаться одной и поразмыслить в тишине о том, почему тетушка Мария Ермолаевна так притихла, как будто и вправду что-то поняла в поведении Матвея, и о том, что она, Кира, понимает, и что будто бы оттого и бежит из дому сломя голову.

По счастью, за домом этой Лениной подруги, ни имени, ни фамилии которой Кира так и не вспомнила, вдалеке замаячила улетающая ввысь колокольня Андреевского собора. Вот куда она сейчас пойдет! Вот с Кем поговорит обо всем!

* * *

К шестому часу вечера во встревоженный дом пришла записка от Матяши, что он остался у гимназического друга Витьки и задержится там, пожалуй, милостью Витькиных родителей, до самого воскресенья, до свадьбы князя Щенятева, на которую зачем-то был приглашен. О причинах просил не спрашивать, мол, вернется – сам все расскажет. На полученный в ответном письме вопрос, не видал ли он Киры, пришел ответ, что не видал и очень раздосадован тем, что она куда-то запропастилась, и что он просит больше ему не писать и до воскресенья, по возможности, вовсе забыть о том, что живет на свете Матвей Григорьевич Безуглов, а ежели ему что будет нужно, он им сам отпишет. Пожав плечами, Мария Ермолаевна отрядила несколько человек дворни на поиски Киры Караваевой, а сама, затеплив в красном углу лампадку, опустилась на колени и стала отчаянно просить за младшего сына. Она-то все понимала.

* * *

Из окна многолюдного собора было видно вечереющее апрельское небо с тихими звездочками, и Кире воображалось, что это добрые очи святых, изображенных здесь на иконах, и, несмотря на то что колени болели от многочасовой молитвы, девушка с новой силой обращалась к серьезной и чуточку грустной Богородице, мудро смотревшей ей прямо в душу. Рыжеволосая богомолица никак не могла понять, что с ней творится. Конечно, она знала, что ее хватятся, подрядятся искать и рано или поздно найдут – не так уж далеко она ушла от дома. Вспомнилось, как она однажды уже потерялась так, давно, на Крещение, по пути из церкви, когда задержалась, чтобы отдать юродивой Ксении свой теплый платок. И как нашлась, вспомнила – и почему-то ужасно ей не хотелось, чтобы в этот раз ее нашел Арсений. Она и сама не понимала отчего, а только чувствовала, что никогда больше не сможет спокойно смотреть ему в глаза и что мысли о нем отзываются в ее душе только болью, а не светом с примесью боли, как раньше. В воскресенье Паша Бельцова станет княгиней Щенятевой – но почему-то Кире чувствовалось, что это только отдалит Арсения, а никак не приблизит, что не может между ними быть ничего, кроме отношений брата и сестры. Так и было, и есть, и должно быть, и пусть и будет во веки веков: родных братьев-сестер у нее не осталось – дай Господь, к осени один прибавится, и дай еще, чтобы остался он долгожителем не в пример остальным восьми, – и за это Бог не обделил троюродными. Так пусть будет: брат Арсений, сестра Леночка, брат Матяша.

На последнем имени почему-то кошки скребанули на душе.

– Господи помилуй! – перекрестилась Кира. – Помилуй раба Твоего Матфея, огради его от всякого зла… и избави от этой напасти, от чего бы ни была она.

И вдруг – то ли ответом на свою молитву, а то ли ищущим объяснений разумом – Кира Караваева вдруг поняла, почувствовала до глубины, отчего была эта напасть, – и тут пришло еще одно, куда более странное: не горестно стало, а светло. Так светло, что и словами не сказать. Так светло, как и на Пасху не всегда бывает. Кира перекрестилась, благодарно пала ниц перед доброй, не строгой, но по-матерински серьезной Богородицей и весело, умиротворенно побрела обратно к Безугловым так быстро, как позволяла не на шутку разболевшаяся от долгого стояния на коленях нога. По пути она встретила отряженных на ее поиски – и совершенно все равно ей вдруг стало, есть среди них Арсений или нет, она даже не обратила на это внимания. Только тихо сказала:

– Простите, что доставила вам хлопоты. Идемте все вместе обратно.

Дома Кира виновато опустилась на колени перед хозяевами:

– Дядюшка Григорий, тетушка Марья, простите меня, Христа ради, за побег. Я сама вернулась, они, – она кивнула на посланцев, – нашли меня уже на обратной дороге. Благодарствую за труды.

Мария Ермолаевна молча подняла Киру с колен, поцеловала троекратно и немедленно отправила отужинать да спать ложиться. И, нарушая просьбу младшего сына, послала Таньку с запиской, что барышня Караваева нашлась и с ней все хорошо. Хозяйка почему-то знала, что Матяша простит ее за такое непослушание.

Глава 13
Подарок от Ксении

Гости стали съезжаться в Матфиевскую церковь еще за полчаса до назначенного времени. В толпе разнаряженных дам слышались шепотки:

– А все ж таки интересно, как невеста покажется. Небось, целый месяц наряд выбирала.

– Не невеста, а невесты: две свадьбы назначено.

– Как так две? Их сиятельство с их благородием.

– Да еще их сиятельство княжна.

– Вот те на! Сестрица с братцем в один день венчаются? А княжна-то с кем?

– Разве не слыхали? С князем Игнатьевым.

– Это с бобылем, охромевшим еще в Северную кампанию? Вот чудеса на свете, право!

– Куда ж ей, эдакой раскрасавице, да со стариком и к тому ж калекой?

– А сердцу-то, милсдарь, не прикажешь. Как у нас на Руси говорят, любовь зла.

– Да какая там любовь! У Нины Павловны-то? К денежкам у ней любовь, да и только.

– А вы не судите, ваше благородие, да не судимы будете, по речению Господа Христа, Спасителя нашего. Всяко диво в этом мире бывает, все Божией рукой устраивается. А ну как и сердце юной красавицы княжны растаяло! Не наше дело то. Чужая душа – потемки.

* * *

– Нет, нет, я не поеду! – восклицала, заламывая руки, Леночка. – Что ты! Чтобы видеть, как князь Роман дает обет… другой?

– Леночка, душа моя, я все понимаю, – обнимал, утешая сестру, Арсений, – однако мы званы, стало быть, нам оказали милость, и не явиться стыдно. К тому же Паша – твоя подруга. Представь себе, что звана на ее свадьбу, а с кем – не важно. Да в конце концов, поставь себя на мое место: это моя бывшая нареченная дает обет другому – но я же почему-то спокоен, да более того, от души рад за нее.

– И то верно. – Леночка отерла слезы.

– Будь сильней, Лена, – шепнул ей отец.

– Верно, папенька, благодарствую. Буду! – решительно топнула ногой Леночка. – Едем!

И быстро, пока сестра не успела передумать, Арсений усадил ее в коляску, подал руку маменьке и сел сам. Кира звана не была – то ли оттого, что Щенятевы знакомы с ней были только шапочно и водились только потому, что водились с Безугловыми, а может, потому, что князь, рассылая приглашения, никак не мог знать, что барышня Караваева в это время окажется в столице. Да, по правде сказать, Кира совсем не огорчалась по этому поводу. Она с улыбкой помахала отъезжающим, перекрестила удаляющуюся коляску и вернулась к домашним делам.

* * *

Минут за десять до назначенного времени показались оба жениха. Первым вошел князь Петр Артемьевич Игнатьев. Его лысую голову украшал роскошный каштановый парик с немыслимым количеством замысловато накрученных буклей, а камзол, шитый золотой нитью, пестрел искусно вышитыми цветами. Хромоту князь весьма изящно скрывал, прихватив с собой как будто бы для солидности внушительных размеров трость, больше смахивавшую на жезл.

Следом, сняв перед входом в церковь белую с золоченой окантовкой треуголку, показался юный князь Щенятев. Его камзол сиял девственной белизной и был весь заткан гербами древнего рода Щенятевых вперемежку с гирляндами цветов. Движения были неспешны и изящны, и легкий кивок головы, которым молодой жених приветствовал собравшихся гостей, подчеркивал изящество пудреного парика, обрамлявшего румяное лицо нежными волнами. Женихи перекрестились на иконостас и заняли свои места. Потянулось долгое ожидание невест, предвкушение их красоты и всегдашняя готовность светских сплетниц к обсуждению их нарядов и каждого их движения и жеста.

Наконец, после, как показалось собравшимся, нескольких часов ожидания, уложившихся на самом деле в десять минут, торжественный звон с колокольни возвестил о приближении экипажей с невестами.

Юные барышни вошли в храм наоборот: первой, сопровождаемая по традиции отцом, бароном Бельцовым, вплыла в храм Прасковья Дмитриевна. И все едва не ахнули на всю церковь, ибо наряд ее был выше всяких похвал. Нежнейшая золотистая парча, обрамленная переплетенными нитями золотой и серебряной канители, с нашитыми в месте их пересечения большими бантами да накидка из меха полярной лисицы в сочетании с длинным шлейфом как от платья, так и от тончайшей фаты вызвали всеобщий восторг. Глаза юного князя, встречающего свою невесту, восторженно засветились.

Далее следовал проход княжны Щенятевой – ее отец давно покоился под тяжелой плитой на здешнем кладбище, а потому, по правилам, князь Роман временно оставил свою невесту, чтобы проводить сестру к венцу. Здесь вышел невольный конфуз, потому как платье Нины было изумительно похоже на наряд ее будущей невестки, за исключением того, что сделано было не из золотой парчи, а из серебряной да накидка была соболиной. Особенные остряки вздумали посчитать шагами длину шлейфа, насчитали, кажется, у Нины полшага недостачи, посудачили на этот счет, списали на ошибку шагавшего да и успокоились. Вскоре их умы заняло совсем другое, куда более потрясающее происшествие.

Едва убеленный сединами настоятель, отец Герасим, набрал в грудь воздуху, чтобы начать отправление Таинства, как князь Роман остановил его властным жестом и сказал, непочтительно повернувшись спиной как к престарелому священнику, так и к Царским вратам:

– Теперь, когда все собрались, перед лицом Господа и всех здесь присутствующих я хотел бы довести до конца намерение, за-мысленное мною еще Великим постом. Хотелось бы заранее попросить великодушно прощения у тех, кому затея моя покажется неуместной, неприличной или недостойной честного имени князя Щенятева.

Он уверенно сделал несколько шагов в глубь храма и неожиданно для всех крепко поймал за руку опешившую и побледневшую Леночку.

– Я также благодарен Господу за то, что план мой удался и та, которую я хотел бы перед Престолом Божиим назвать своей супругой, прибыла сюда сегодня… Елена Григорьевна, – он вывел пойманную им девушку на середину храма и искренне, от сердца, но все равно немного театрально припал перед ней на одно колено, – не откажите в милости! С того дня, как объяснился вам, я люблю вас по-прежнему и чаю утешения моего чувства в ответности его. Да, это было крайне дерзко с моей стороны – устраивать все так, как это сделал я, – но я дерзаю надеяться, что в высокоторжественный день, посреди церкви, пред Господом и множеством людей, вы не откажете мне. В тот памятный день вы дали мне понять, что я могу надеяться на взаимность и лишь два досадных обстоятельства мешают нам соединиться, – глядите же: одно из них благополучно устранено мною, моя сестра выходит замуж и покидает отчий дом, а стало быть, не может служить препятствием соединению нашему.

Только сейчас до Лены Безугловой дошел смысл происходящего. Долг требовал дать князю за такие шутки хорошую пощечину, а потом бежать без оглядки – но сердце, застучавшее так сильно и часто, что только чудом не вырвавшееся наружу, подсказало, что на этот уж раз своего счастья упускать нельзя, пусть и приходит оно вот так, как снег на голову и не совсем прилично.

– А как же… второе обстоятельство? – только и могла проговорить она. – А вдруг и я окажусь… не вполне в себе?

– Напротив, – сказал князь Роман совсем по-простому, нежно поправив выбившуюся на лицо золотую прядь Леночкиных волос, – взяв вас в жены, я могу быть уверен, что хоть одна живая душа за меня помолится, ежели Господу угодно будет призвать меня первым.

От такого ответа глаза барышни Безугловой засияли и стали голубее ее перваншевого[30]30
  Перванш – цвет барвинка, голубой с сиреневым отливом, очень популярный в середине XVIII в. оттенок.


[Закрыть] платья. Кровь нестерпимо стучала в висках, и, не думая ни о том положении, в котором она оказывалась, ни о чувствах Паши Бельцовой, ни о том, как все это выглядит со стороны и какой будет иметь тон, прекрасная Елена покорно сделала шаг навстречу князю и благодарно, влюбленно, порывисто приникла губами к его руке, по-прежнему крепко держащей ее руку.

Настоящая любовь, в отличие от похожих на нее несерьезных чувств, редко когда вызывает пересуды и насмешки. Поэтому все взоры испытующе устремились не на князя Щенятева и Леночку, а на застывшую в растерянности перед алтарем баронессу Бельцову. Все ждали от нее потока слез и проклятий, удара бросившего ее перед венцом жениха по голове чем-нибудь тяжелым – не постеснялась бы для такого случая и образ с аналоя стянуть. Но не успела она еще до конца осознать происшедшее, как возле нее так же припал на одно колено бывший ее жених, Арсений Безуглов.

– А вы, ваше благородие, не откажете ли блудному сыну, или, точнее, заблудшему жениху, в милости? Коль скоро нынешний жених ваш поступил столь низко, что дерзнул оставить вас у самого Господнего алтаря, могу ли я у того же алтаря принести вам мое искреннейшее раскаяние в былых моих прегрешениях и униженно просить вас вернуть своему бывшему жениху ваше нежнейшее благорасположение и… – Отвыкнув говорить напыщенно, Арсений растерялся, но быстро взял себя в руки и закончил просто: – Словом, Пашенька, будьте моей женой здесь же и сейчас!

Баронесса Бельцова была явно ошеломлена таким неожиданным и стремительным поворотом событий, поэтому медлила с ответом. Наконец, оглядев Арсения с высоты – он все еще стоял на одном колене, – без слов улыбнулась ему доброй и даже кроткой улыбкой и коротко коснулась губами его лба.

Отец Герасим промокнул лоб платочком, окинул взглядом вновь соединившиеся пары, проговорил себе под нос, как будто боясь запутаться: «Роман и Елена… Арсений и Параскева… Петр и Нина», – и, пожав плечами, как бы слагая с себя ответственность, начал наконец свершение Таинства. Его голос, поначалу тихий, с каждой фразой все нарастал, так что в конце концов положил конец всем перешептываниям.

Стоя под венцом, каждый, впрочем, думал не о величии совершаемого Таинства, а о чем-то своем. Князь Роман всеми фибрами души благодарил Господа за то, что все так ладно устроилось: и Леночка выжила после отравления (сестра уже принесла ему эту сплетню) – Господи, он виноват же, чуть не убил ее своими шуточками! – и добралась сегодня до его свадьбы – небось, колебалась, не хотела ехать смотреть, как ее жених венчается с другой, и что Арсений правильно понял те полунамеки, которые как бы невзначай обронил князь Роман на предсвадебной гулянке с друзьями, выведав у друга, по-старому ли он чувствует в отношении Прасковьи Бельцовой. После того недовольства, которое выразила Лена в своем отказе, – что Нина сплетнями своими поссорила Арсения Безуглова с нареченной невестой – князь Роман считал своим долгом помирить их; и это, с Божьей помощью, устроилось, и ради этого, в сущности, и затевалась вся сегодняшняя свадьба: поняв, что его поступок выглядит для нее позором, у Прасковьи Дмитриевны просто не оставалось другого выбора, как согласиться на предложение бывшего жениха.

Елена Григорьевна затаила дыхание, боясь спугнуть обрушившееся столь нежданно счастье, и, в силу ограниченности своего ума, никак не могла взять в толк, как так вышло, что князь Щенятев хотел взять в жены Пашу, а берет ее, Леночку, и что́ это за блажь зашла ему в голову и, может, новых неожиданных поступков еще стоит ждать от него, но любящим сердцем все прощала ему уже заранее. И еще не отпускали своей радостью эти его слова: «хоть одна живая душа за меня помолится». Он понял Ксению, всю ее суть и смысл, а ведь никто из его окружения не понимал! И от этого Лена любила князя еще сильнее.

Арсений, если бы это не был Дом Божий и его свадьба, наверное, рассмеялся бы в голос. А ведь как изящно все придумал, хитрец, – комар носа не подточит! И слава Богу, а то сам Арсений, наверное, еще долго не решился бы, а все тянул бы, боясь ответа Паши. А его сиятельство сумел так все повернуть, что вышло к лучшему, и единственное, чего побаивался теперь студент Безуглов, – это реакция Киры. Какое счастье, что ее сейчас нет здесь: это существенно осложнило бы дело. Он любит ее, что греха таить, – сестер ведь тоже любят, только совсем иначе, чем невест и жен. Вот в этом-то все и дело.

Паша не знала что и думать. Происшествие как в заграничном романе, а может, и посильнее того! Фарс какой-то! Но, поймав на себе взгляд Арсения, когда он стоял на коленях, она не могла сомневаться в его искренности. И дело было даже не в том, что ситуация не оставила ей выбора, а в том, что не оставил ей выбора еще тот льдисто-снежный вечер и каток, а все остальное – только глупости и тяжелый сон, который наконец-то закончился.

Нина, стойко вынося тяжесть брачного наряда, предвкушала будущие сплетни с подругами. Она была невозмутимо-спокойна: ее-то не бросили перед венцом! Она положительно не знала, любит ли она своего без пяти минут мужа, но отвращения к нему не испытывала, да и денежки у него водились, да и Романчик так хочет – стало быть, была не была! Благослови Господи!

Престарелый князь Игнатьев, пожалуй, единственный из венчающихся был сосредоточен на произносимых священником молитвах. И еще страшно горд тем, что на склоне лет Всемогущий Бог послал ему такую молодую и красивую супругу.

* * *

– И чего? Переэкзаменовался по Закону Божьему-то? – спрашивал Витька, тыча Матяшу в бок острым локтем – не больно, но неприятно.

– Переэкзаменовался, с Божией помощью, – холодно отвечал Матвей.

– Небось, не обижал накануне умалишенную-то нашу, а? – продолжал хихикать Витька. – Как думаешь, потому и переэкзаменовался благополучно? А?

– Она не умалишенная! – вдруг сказал Матяша твердо и решительно.

– Вот тебе и на! Скажешь, нормальная?

– Нет. Она юродивая.

– Так и я говорю. Юродивая, умалишенная – какая разница?

– А такая. Неужто не читал ты Четьи-Минеи отца нашего Димитрия, митрополита Ростово-Ярославского, прославленного этот год? Не помнишь ли, как сказывает он об Андрее юродивом, видевшем Покров Пресвятой Владычицы нашей? Или о Василии, бывшем в царствование Ивана Четвертого?

– Да читал я эти ваши сказочки! – отмахнулся Витька, слегка растерявшись, впрочем, от Матяшиной решительности и напора. – А только все одно: безумна ваша Ксения, как пить дать! А ты что ж ее защищаешь – может, и сам… того? А? – Гимназист мерзенько расхохотался.

– Может, и «того», – согласился покладисто Матвей, – а только скажу я тебе, что ежели ты будешь Ксению обижать и вот так о ней зубоскалить, то и не друг ты мне вовсе, Витюха, так и знай!

– Подумаешь, – надулся Витька, – друга на какую-то сумасшедшую меняешь… Ну и меняй на здоровье, а только когда припекло, я тебя под свой кров пустил, а не она, понял?

– Премного тебе в этом благодарен. А только не ты, а твои родители; это во-первых, а во-вторых, она и не могла пустить меня под кров свой, ибо кров ее – голубое небо, и все мы под ним ходим без всяких разрешений и приглашений.

– Эк красиво стал говорить, по-книжному! – хмыкнул Витька. Встретил взгляд серых глаз, изменившихся, кажется, очень сильно за прошедшие три дня, и невольно стал наконец серьезным: – Матяша, ты чего? Я не узнаю тебя.

– Можешь не узнавать на здоровье. А только это я, Матвей Безуглов. А что не прежний слюнтяй-мальчишка – так не обессудь, все меняется.

– Эх ты! – только и смог выдавить из себя Витька после долгого молчания. Потом утер рукавом нос и прибавил: – Да ну тебя!.. Ну и катись, раз так, катись на все четыре стороны, а маменьке и папеньке я скажу, чтобы отказали тебя от дома!

– И снова премного благодарен.

Матвей картинно шаркнул ножкой и твердо, уверенной походкой вышел из дома бывшего друга. Теперь, когда он обрел, наконец, решимость, он торопился выполнить завет отца: отыскать Ксению и попросить у нее прощения – не только за камень, но и за другое – за прежнюю свою робость и потакание мальчишкам. Он ради этого не пошел на венчание князя Щенятева: ну кто ему этот князь и что Матяше там делать?

Ну ничего, теперь все по-другому будет. Теперь он никому Ксению в обиду не даст, а, наоборот, будет всегда заступаться. А ежели и камнем кто кинет – заслонит, примет удар на себя. Потому что она такой же человек, как он, Арсений или Леночка, да к тому же Божий человек, святой.

Он шел, чеканя шаг, и бормотал себе под нос, как «ать-два» или молитву: «она ни в чем не виновата…», «она ни в чем не виновата…».

Повернув в линию, ведущую к Смоленскому кладбищу, он сделал еще несколько шагов – и замер в полнейшей растерянности от увиденного.

Ксения лежала растянувшись на траве, как будто греясь на весеннем солнышке. Глаза ее, широко открытые, смотрели в небо, и ровно над тем местом, где она лежала, виднелся голубой его клочок в окружении низко нависших туч. На тонких губах странницы застыла добрая, теплая весенняя улыбка, окоченевшие руки были сложены на груди, как складывают их обычно покойникам. Под ней с какой-то особенной силой распускались цветы и тянулись к солнцу.

Матвей опустился на колени и поцеловал бледный лоб, крепко сложенные руки, зашептал «прости меня… прости, Ксения…», и слезы мощным потоком полились из глаз, застя свет и мешая что-либо разглядеть. Но на душе была почему-то не боль, не отчаяние, а тихая, мудрая радость, и она просто не вмещалась в сердце целиком, поэтому лишка и выходила слезами. Матяша чувствовал, что странница простила его, да и не держала на него зла, как не держала зла ни на обижавших ее мальчишек, ни на холодный город, ни на весь мир. И от этого хлынул новый поток радостных слез – от того, что он так не может и, наверное, не сможет никогда, а она смогла, и небо приняло в объятия своей синевы еще одну святую.

Сколько он так простоял на коленях, совершая радостное омовение, Матвей не знал. Подняв голову, он увидел, что чуть поодаль, как бы не решаясь подойти, стоит девушка. Она тоже посмотрела на него, их взгляды встретились, и он узнал ее. Растрепанная рыжая коса, глаза такие же серые, как у него самого, и по веснушчатым и рябым от оспы щекам тоже текут слезы… Некоторое время – то ли целую вечность, а то ли пару мгновений – Матвей и Кира так и стояли, а потом кинулись навстречу и стали покрывать бесконечными поцелуями щеки, глаза, лоб и губы друг друга. Их слезы смешивались, и совсем не нужны были слова, потому что и так все было ясно, и полноту этой радости немного омрачало лишь то, что столько времени и сердечных сил ушло у них на других, куда-то в стороны. Но больше они не намерены были терять ни секундочки, ни движения сердца во веки веков. Аминь.