Текст книги "Дьявол против кардинала"

Глава 4. Кошки-мышки

Свечи тихо оплывали в канделябрах, отражаясь в черных окнах. Над столом совета повисла гнетущая тишина. Незанятое место королевы-матери зияло, точно дыра от вырванного зуба. Совету и в самом деле предстояло «вырвать больной зуб» – разрешить раз и навсегда больной вопрос о власти, чтобы продолжить заниматься другими делами.

С начала февраля король, взяв с собой обеих королев, уехал в Компьень – тот самый замок, где Мария Медичи когда-то настойчиво упрашивала его ввести в совет Ришелье. Теперь сам Людовик предпринимал аналогичные, но безуспешные попытки. Он даже обратился за содействием к ее личному врачу Вотье, хотя и считал этого человека презренным и никчемным. Королеве-матери предложили подписать документ, в котором она обязалась бы не плести интриг и служить интересам государства в обмен на то, что Ришелье публично поклянется ей в покорности. «Я подпишу все, что угодно, но пусть только прежде отошлют Ришелье», – заявила упрямая флорентийка. Терпению Людовика пришел конец.

На сегодняшний совет она не явилась. По своему обыкновению, король кратко обрисовал положение дел и пригласил присутствующих поделиться своими соображениями. Все взгляды устремились на Ришелье. Кардинал с видимым усилием поднялся с места, машинально погладил ладонью орден Святого Духа, висевший на голубой ленте у него на груди.

– Мне трудно быть судьей в этом деле, поскольку я лицо заинтересованное, – надтреснутым голосом заговорил он. – На мой взгляд, существуют четыре возможных решения занимающего нас вопроса.

Он кашлянул в кулак. Тишина стала такой, что даже ничьего дыхания не было слышно.

– Во-первых, – продолжал кардинал, – все бы уладилось, если бы его высочество герцог Орлеанский согласился вернуться ко двору и занять свое место в совете. Однако маловероятно, что это осуществится, поскольку монсеньор слишком прислушивается к мнению своих фаворитов.

Король побарабанил пальцами по столу. Все невольно посмотрели в его сторону, но потом вновь воззрились на Ришелье.

– Во-вторых, не следует оставлять надежды договориться с ее величеством королевой-матерью, хотя она полна решимости отомстить тем, кого считает своими врагами. Однако, – голос кардинала стал еще глуше, – зная ее величество довольно давно, я смею предположить, что она будет довольна, лишь получив всю власть в свои руки. Но это невозможно, поскольку власть принадлежит королю.

Сидевшие за столом обменялись многозначительными взглядами.

– И наконец, третье, – словно с облегчением произнес Ришелье. – Чтобы покончить с этим нетерпимым положением, мне надлежит удалиться от дел, что я со смирением и предлагаю.

Кардинал сел.

– А четвертое? – вскинулся Людовик. – Вы же сказали, что знаете четыре способа?..

– Прошу меня извинить, ваше величество, я, вероятно, оговорился.

Король понял, что из кардинала больше ничего не вытянешь, и велел высказаться министрам. Те, в большинстве своем ставленники Ришелье, давно догадались о том, что подразумевалось под «четвертым способом». Тщательно подбирая слова, они заявили, что раз уж надо решать «или – или», то покинуть совет должна королева-мать. «Быть по сему», – постановил Людовик. Ришелье склонился перед королевской волей.

Ленивое зимнее солнце еще и не думало вставать, когда к замку была подана карета с королевскими лилиями. Вскоре на крыльце появилась наспех одетая Анна Австрийская с испуганным лицом. Увидев, что в карете сидит король, а не гвардейский офицер, выделенный для ее сопровождения в какой-нибудь монастырь, она несколько успокоилась. Ворота раскрыли, и королевский поезд отправился в Санлис.

Мария Медичи нежилась в постели до десяти утра. Проснувшись, она была удивлена, увидев рядом только горничных и камеристок: ни один из вельмож не дожидался ее пробуждения.

В спальню тихими шагами вошел отец Сюффрен и замер, скорбно глядя на королеву.

– Что, что случилось? – встревоженно спросила она.

Священник сообщил, что его величество изволил еще рано утром покинуть замок и повелел ей отправляться в Мулен.

– Это обман! – вскричала королева и швырнула на пол подушку. – Меня хотят отправить в Италию! Ни за что! – Она попрочнее уселась на постели. – Не поеду! Пусть хоть вытаскивают меня из кровати нагишом!..

Пока духовник увещевал свою подопечную, маршал д’Эстре с войсками занял город и перекрыл все входы и выходы из него. По приказу короля врач Вотье был арестован и посажен в Бастилию. Подруги Марии Медичи – госпожи д’Эльбёф, Ледигьер и д’Орнано – отправились в изгнание; принцессу де Конти сослали в замок Э. Верный человек предупредил об аресте Бассомпьера, но тот и не подумал бежать. Целую ночь он жег шесть тысяч писем, которые могли скомпрометировать многих знатных дам, а поутру с чистой совестью отправился в Бастилию.

…Разумеется, Мария никуда не уехала из Компьеня. Она писала сыну письма, объясняя свой затянувшийся отъезд кучей предлогов. Ей не хочется в Мулен. Анже? Пусть будет Анже, но только она сейчас больна, и вообще у нее нет денег на дорогу… Она всячески тянула время, зная, что Гастон у себя в Орлеане собирает наемников, чтобы идти на Париж. Кардинал был осведомлен не хуже: несколько королевских полков в конце апреля выступили на Орлеан. Гастон поспешно бежал в Бургундию. Его торжественный въезд в Безансон не удался: если не считать уличных зевак, явившихся поглазеть на королевского брата, его высочеству никого не удалось поразить пышностью своего наряда и свиты. «Да здравствует монсеньор, свободу народу!» – надрывались Пюилоран и Ле-Куанье, однако эти возгласы не были подхвачены, и записываться в армию принца никто не пришел. Гастон поехал дальше – в Лотарингию.

Ришелье сошел вниз, чтобы лично встретить дорогую гостью. На герцогине де Шеврез был «кавалерственный» наряд, вошедший в моду при дворе: темно-синяя атласная юбка колоколом и красный корсаж с рукавами, доходящими до локтя и отороченными пышными кружевами; на груди сверкала драгоценная брошь, которой были заколоты края желтой кружевной косынки; завитки шелковистых волос спадали из-под широкополой синей шляпы с красным пером на накрахмаленный отложной воротник. Ее лукавые глаза смотрели на Ришелье с веселым интересом, словно предвкушая забавное приключение; она даже не подумала попросить благословения, как это было принято.

– Госпожа герцогиня! Я рад приветствовать вас в моем скромном жилище, – учтиво произнес кардинал.

– Скромном? Я бы не сказала! – возразила Мари, обводя взглядом парадную лестницу с коваными перилами, ведущую на второй этаж, и свисающую оттуда тяжелую роскошную люстру со множеством свечей.

Ришелье галантно предложил ей руку и повел наверх.

В тридцать один год Мари выглядела еще очень привлекательно. Она слегка располнела, но это ее не портило; те же мягкие изгибы нежных рук, тот же четко очерченный подбородок, высокий чистый лоб, кожа, не нуждающаяся в румянах. От нее исходил легкий и чарующий аромат. Идя рядом с ней и ощущая прикосновение ее руки, Ришелье испытывал неясное волнение.

Они прошли в галерею, увешанную картинами художников, которым покровительствовал королевский министр.

– А у вас неплохой вкус, господин кардинал! – протянула Мари неопределенным тоном, в котором можно было расслышать и удивление, и насмешку.

Она останавливалась перед каждым полотном, рассматривая аллегории, и надолго задержалась перед портретом королевской четы, изображенной на балконе Лувра.

Ришелье же смотрел на нее, наслаждаясь этой одной, подвижной и постоянно меняющейся картиной. Ему вдруг пришло в голову, что, в конце концов, ему всего-то сорок шесть лет, а ее муж десятью годами старше, и… Но он опомнился и стряхнул с себя наваждение.

Пройдя через несколько пышно украшенных гостиных, они очутились в небольшом кабинете с массивным бюро, покойными креслами, кушеткой в углу и книжными шкафами вдоль стен.

– Прошу извинить, что принимаю вас здесь, но дело, по которому я позволил себе вас побеспокоить, весьма неотложное и чрезвычайной важности, – деловым тоном сказал кардинал, предлагая герцогине кресло у стола.

Затем он сообщил ей о том, о чем она, скорее всего, уже знала: Гастон, обратившийся за поддержкой к Карлу Лотарингскому, неожиданно пленил сердце его шестнадцатилетней сестры Маргариты; правда, он и сам был ею очарован. Карл обещал ему военную помощь, если он женится на его сестре, – условие, на которое герцог Орлеанский с радостью согласился. Итак, над королевством нависла угроза иностранного вторжения; кроме того, и над головой Анны Австрийской вновь сгустились тучи. Врач Сеналь, присланный из Лотарингии с письмом к ней от госпожи дю Фаржи, был арестован и заключен в Бастилию; в перехваченном письме, которое удалось расшифровать, говорилось о том, что королю вряд ли дожить до августа, а когда Гастон воссядет на троне, он уже сам будет решать, на ком ему жениться. Людовик пришел в ярость и хотел вызвать жену на совет, чтобы зачитать это письмо в ее присутствии, но Ришелье его отговорил: в последнее время королева испытывала по утрам тошноту и частые головокружения, не стоит подвергать ее сильным переживаниям, мало ли что…

– Но что же могу сделать я? – с деланым удивлением подняла брови герцогиня.

– Вы напишете письмо герцогу Лотарингскому, – сказал кардинал, подвигая ей бумагу и открывая чернильницу, – в котором убедите его не оказывать поддержки его высочеству, а также в том, что брак, не одобренный его величеством, окажется недействительным.

– Как, прямо сейчас? – воскликнула Мари, когда Ришелье изящным движением подал ей перо. – Письма к мужчинам требуют вдохновения, я должна все обдумать.

– Я помогу вам, – спокойно сказал кардинал, оставив без внимания ее кокетливый взгляд. – Итак, пишите: «Милостивый государь…»

Герцогиня вздохнула и обмакнула перо в чернила.

Когда письмо было готово, Ришелье сам присыпал его песком, затем наскоро пробежал глазами, сложил, накапал воску со свечи. Мари приложила свою печать.

Кардинал проводил ее до дверей, высказав надежду увидеться с ней при более приятных обстоятельствах. Мари очаровательно улыбнулась ему на прощанье и упорхнула. Когда двери за ней закрылись, Ришелье птицей взлетел по лестнице, хотя еще сегодня утром жаловался своему врачу на прострел в пояснице.

Восемнадцатого июля, около десяти часов вечера, на крыльцо Компьенского замка вышла полная женщина в простом платье и широкополой шляпе с густой вуалью. Ее сопровождали трое мужчин и священник, который объяснил стражнику, преградившему им путь, что это служанка ее величества, направляющаяся в город, чтобы вступить в законный брак втайне от своей госпожи. Стражник понимающе осклабился и пропустил их.

Вся компания вышла за ворота и направилась вниз по улице. За углом их ждала карета. Сев в нее, женщина перекрестилась и сказала: «С Богом!» Карета выехала из города и помчалась по направлению к северной границе. Королева-мать (а это, разумеется, была она) держала путь в крепостцу Капель, где ей обещал дать прибежище молодой маркиз де Вард – сын губернатора, ненавидевший Ришелье.

Мария не знала, что несколькими часами раньше по этой же дороге, беспрестанно пришпоривая коня, проскакал сам губернатор де Вард. Заметив отсутствие его сына при дворе, Людовик заподозрил неладное и велел отцу взять командование крепостью на себя. Понимая, чем грозит промедление, старик отказался от кареты и пустился в путь верхом, прихватив с собой двух офицеров.

Ровно в полночь они прибыли в городок и остановились перед крепостью. Подъемный мост был поднят. Часовой на стене потребовал назвать пароль, отказываясь верить губернатору на слово. Выругавшись, тот отправился в церковь, разбудил звонаря и велел бить в набат. Вскоре площадь перед крепостью заполнилась перепуганными спросонья горожанами, а на стене появились солдаты гарнизона. Вышел и де Вард-младший.

– Немедленно открой ворота и впусти меня, слышишь! – гневно закричал отец.

– Простите, батюшка, но надо мной теперь не ваша воля! – дерзко отвечал сын.

Губернатор затрясся от бешенства.

– Солдаты! – закричал он срывающимся голосом. – Я ваш командир, поставленный над вами королем, и, если вы воспротивитесь королевской воле, вас всех повесят!

Солдаты зароптали. Совещались они недолго: вскоре заскрипел ворот, и подъемный мост с лязгом опустился, ворота раскрылись, решетка поднялась. Де Вард проскакал внутрь. Солдаты выстроились во дворе; капитан подошел к губернатору, приветствовал его низким поклоном и сказал, что гарнизон в его распоряжении и ждет его приказаний. Тот приказал закрыть городские ворота и никого не впускать. Мятежный сын упал перед отцом на колени. Не глядя на него, де Вард велел ему уезжать, пообещав донести королю, будто не застал сына в крепости. Маркиз не стал мешкать и поскорее покинул город.

Карета Марии Медичи переправлялась через Уазу, когда на противоположном берегу появился запыленный всадник, размахивавший шляпой. Королева послала узнать, в чем дело. Де Вард-младший виновато сообщил о том, что произошло, и униженно попросил дозволения сопровождать ее величество. Мария сердито нахмурилась: вот она, современная молодежь! Где теперь найдешь такого рыцаря, как герцог д’Эпернон? Но делать было нечего: остаток ночи она провела в ближайшей деревушке, а на следующий день, в объезд Капели, пересекла границу и приехала в Авен, находившийся уже в испанских Нидерландах. Оттуда она отправила двух гонцов: одного в Париж, с письмом к старшему сыну, а другого в Брюссель, с просьбой об убежище.

Получив сообщение от матери, в котором говорилось, что она, доведенная до отчаяния происками кардинала, была вынуждена бежать, опасаясь за свою жизнь, Людовик сухо ответил ей, что эти происки – плод ее воображения. Однако оказалось, что королева еще и подала жалобу в парламент, требуя начать процесс против Ришелье. Она обещала помиловать кардинала и сохранить ему жизнь, но только после того, как ему вынесут приговор. Узнав об этом, Людовик немедленно отправился в парламент, отозвал жалобу матери, объявив ее клеветой, обвинил советников королевы в оскорблении величия и запретил иметь с ними сношения, а также потребовал арестовать все доходы Марии Медичи.

Письмо в Брюссель было воспринято совершенно иначе. Когда изгнавшая сама себя королева прибыла в Монс, ей был оказан триумфальный прием. Городские власти устраивали в ее честь пиры и балы, церковники наперебой приглашали ревнительницу католической веры посетить храмы и монастыри. Впечатлений было столько, что после роскошного празднества в честь Игнатия Лойолы, основателя ордена иезуитов, королева занемогла и слегла в постель. Но уже на следующий день ей пришлось встать на ноги: в город приехала правительница испанских Нидерландов, инфанта Изабелла-Клара-Евгения, приходившаяся французской королеве дальней родственницей. Обе женщины встретились у городских ворот. Старушка-инфанта была в черном монашеском платье; Мария, всего семью годами моложе ее, надела один из своих лучших нарядов. Встреча прошла сердечно: кузины обнялись, прослезились и проследовали во главе пышного кортежа по улицам города под приветственные клики толпы.

В середине августа они приехали в Брюссель. Столица встретила Марию еще большей роскошью и торжественностью. Перед ратушей установили помост, затянутый алым сукном, и расстелили длинную ковровую дорожку того же цвета. Бургомистры заливались соловьями, прославляя «мать стольких королей и стольких добродетелей, сведенных воедино». Мария сияла от гордости и удовольствия. Ее поселили в бывшем дворце герцогов Брабанта; празднества в ее честь продолжались до конца месяца. «Если вам что-нибудь нужно, кузина, не стесняйтесь, приказывайте», – ласково говорила ей кроткая инфанта Изабелла. Кузина пожелала съездить в Антверпен. Там она остановилась в богато украшенном доме, похожем на дворец, своего давнего знакомого Питера Пауля Рубенса. Хозяин представил ей своего ученика Антониса Ван Дейка, придворного художника эрцгерцогини Изабеллы, который попросил дозволения написать ее портрет. Позируя Ван Дейку, Мария говорила с Рубенсом о политике. Она попросила передать маркизу д’Айтона, представителю Филиппа IV в Брюсселе, что с легкостью соберет армию в две с половиной тысячи всадников и пятнадцать тысяч пехоты; герцоги де Гиз, д’Эпернон и де Бульон преданы ей и готовы отстаивать ее дело. Таким образом, при поддержке непобедимых испанских войск она снова окажется в Париже, и тогда уже испанский король может быть уверен, что внешняя политика Франции, навязанная презренным кардиналом Ришелье, в корне изменится.

Непобедимые испанские войска тем временем собирались в очередную карательную экспедицию в попытке вернуть под власть Мадрида мятежные Соединенные провинции. Испанская флотилия должна была спуститься в устье Шельды, чтобы затем рассечь голландскую территорию надвое и подготовить вторжение с суши. Мария Медичи обошла ряды солдат и благословила их оружие. Возможно, что невезение французской королевы оказалось заразительным: испанцы потерпели сокрушительное поражение от голландцев, которым помогали французские добровольцы с тайного благословения его высокопреосвященства.

Филипп IV получил это неприятное известие вместе с донесением маркиза д’Айтона о том, что королева-мать бежала из Франции и укрылась в его владениях. Эта новость короля тоже не обрадовала. Первый министр Оливарес прямо заявил, что не верит в способность Марии Медичи собрать обещанные ею войска. И даже если она их соберет, им придется платить огромные деньги без особой надежды на успех. Французскому королю это не понравится, и его мать останется сидеть на шее у испанцев. «Что же делать?» – спросил его Филипп. «Пусть едет в Германию, в Ахен», – предложил Оливарес.

Когда бедная инфанта Изабелла узнала о решении своего сюзерена, ей было уже поздно отступать: ее «кузине» в Брюсселе воздавали королевские почести, к тому же эрцгерцогиня обещала финансовую помощь Гастону, который собирал в Лотарингии войска для похода на Париж.

Тяжелая дверь медленно раскрылась, и в нее, пригнувшись, вошла Мари де Шеврез. Анна Австрийская просияла. Подруги обнялись и расцеловались. Сопровождавшая герцогиню монахиня тихо вышла, понимающе улыбаясь.

Королева часто наведывалась в свой любимый Валь-де-Грас и даже оборудовала там себе что-то вроде кабинета, где могла без опаски читать адресованные ей письма и писать родственникам в Испанию и свекрови в Брюссель. Монахини были целиком на ее стороне и всегда готовы оказать услугу: смолчать, где нужно, передать письмо, принять гостя.

Анна и Мари уселись рядом на стульях.

– Ну, как ваше самочувствие? Не пора ли уже расшнуровывать корсет? – игриво спросила Мари.

Анна вздохнула:

– Нет, опять ложные надежды. – Глаза ее наполнились слезами. – Он разведется со мной, отправит в монастырь!

– Что вы, ваше величество! – беззаботно махнула рукой герцогиня. – Развод – это верная война с Испанией, да и его святейшество не даст своего согласия. Посмотрите на себя: вы еще молоды, красивы, здоровы, а ваш супруг хил и склонен к ипохондрии. Если кто и виноват в том, что у престола до сих пор нет наследника, так только он.

К ее удивлению, эти слова не утешили Анну, а напугали.

– Так это правда! – прошептала она, побледнев.

– Что, что? – испугалась в свою очередь Мари.

– Меня хотят отравить! Моего аптекаря отправили в Испанию, а мне подсунули другого – о, Мари, если бы ты только видела эти хитрые лисьи глазки! Значит, точно: он не станет со мной разводиться – о нет, он для этого слишком благочестив! Меня отравят, и тогда он женится на этой Комбале!

– На ком?! – Изумлению герцогини не было предела.

– На племяннице кардинала, – с ненавистью выдохнула королева.

Мари не удержалась от смеха.

– Помилуйте, это невозможно! – весело воскликнула она. – Такой надутый индюк, как ваш супруг, весь напыщенный от собственного величия, даже в бреду не подумает о женитьбе на той, кто ему не ровня!

– Ах, ты не знаешь кардинала! – горячо перебила ее Анна. – Король совершенно в его власти! У него повсюду шпионы; все подсматривают, подслушивают, доносят – это так гадко, гадко, гадко! – Она снова прижала платок к глазам. – Представь себе, недавно я писала письмо у себя в кабинете, так одна из новых фрейлин, которых ко мне приставили после того ужасного дня, все глаза скосила, заглядывая мне через плечо. А притворялась, будто читает книжку. Хоть бы потрудилась держать ее правильно, а не вверх ногами!

Мари снова рассмеялась.

– Просто кардинал до безумия в вас влюблен! – сказала она, улыбаясь и пожимая Анне руку.

– Ах, оставь ты свои глупости! – досадливо отмахнулась та.

– Это вовсе не глупости, все при дворе об этом говорят! – Мари вскочила со стула и встала против Анны. – Представьте себе: мужчина, немолодой, слабый здоровьем, лишенный возможности удовлетворять свои потребности законным путем, но умный и по-своему не лишенный привлекательности, часто видит женщину, которая способна внушить безумную страсть кому угодно, но при этом совершенно недоступна! Кто он и кто вы! Ему остается лишь надеяться на мимолетный благосклонный взгляд, на благодарную улыбку, на несколько приятных слов, в которых ему будет вольно услышать для себя самые невероятные обещания! Но вы сторонитесь его, избегаете! Что ему остается? Чинить вам козни, чтобы вы волей-неволей заметили его присутствие и даже, находясь в бедственном положении, обратились к нему за помощью!

Анна была в явном замешательстве. Она сильно разволновалась и покусывала конец платка, облокотившись о спинку стула; на щеках ее пылал румянец.

– Пожалуй, ты и права, – обернулась она наконец к Мари, и глаза ее загорелись. – Помнишь ту историю с письмом из Брюсселя? Его могли перехватить только люди Ришелье. Король прислал ко мне Шатонёфа требовать ключ от шифра, я сказала, что ничего не знаю, и что же? Все улеглось, хотя Людовик наверняка не поверил. Значит, это кардинал!..

– Конечно! – поддержала герцогиня. – И теперь он ждет от вас благодарности.

Анна снова нахмурилась. Мари подвинула к ней свой стул, села совсем рядом, зашептала в самое ухо:

– У вашего мужа от любви к вам осталась только ревность. Представьте, что с ним будет, если он застанет своего верного слугу на коленях перед вами…

…Через несколько дней Ришелье беседовал с испанским послом. Под конец аудиенции маркиз де Мирабель, уже поклонившись кардиналу, как бы спохватился и сообщил, что имеет передать ему личную просьбу ее величества. Чрезвычайно нуждаясь в его мудрых советах, королева просит его почаще бывать у нее и заходить на ее половину даже в отсутствие его величества.

Ришелье поблагодарил посла и простился с ним с такой же приторной улыбкой, что сияла на губах у маркиза. Приглашением он благоразумно не воспользовался.

Как только королева-мать покинула пределы Франции, Людовик написал брату, что разрешает ему жениться на Марии де Гонзаг. Но было поздно: в разлуке чары прекрасной герцогини действовать перестали, и сердце «его податливого высочества», как называл Гастона кардинал, уже было отдано другой. В самом деле, если рассуждать беспристрастно, дочь герцога де Невера мало подходила Гастону: она витала где-то в облаках, зачитывалась романами, мечтала о куртуазной любви, тогда как он предпочитал жизнь земную с ее пирушками и плотскими утехами. Маргарита Лотарингская тоже была еще хрупкой восторженной девушкой, однако стояла ногами на земле, а своего избранника просто боготворила. Мария Медичи одобряла выбор сына, хотя чувства здесь были ни при чем: женившись против воли короля на дочери врага Франции, он отрезал бы себе пути к отступлению и волей-неволей оказался бы в ее лагере – лагере мятежников. Гастон был главным козырем в ее колоде: здоровье бездетного Людовика с каждым годом ухудшалось, и не одна Мария уже примеряла на голову герцога Орлеанского французскую корону.

Тем временем Людовик вовсе не собирался с ней расставаться. Он отправил Ла Форса с войсками занять Седан и укрепил гарнизоны Трех Епископств. Карл де Невер отныне прочно сидел на своем мантуанском троне, с новым герцогом Савойским был заключен союзный договор, так что, по крайней мере, с юга тылы были защищены. Кроме того, еще в январе в Бервальде был подписан союз со шведским королем Густавом-Адольфом, а в конце мая, в Мюнхене, – тайный договор с Баварией против австрийских Габсбургов, хоть это и противоречило условиям Регенсбургского мирного соглашения. Его преосвященству было все равно, что в Баварии католики, а в Швеции – протестанты; интересы Франции стояли выше подобных условностей.

Пятого сентября король произвел Ришелье в герцоги и пэры, а Венецианская республика включила его в число своих аристократов. Кроме того, кардинал стал правителем Бретани, а король разрешил выстроить вокруг его родового замка город Ришелье.

Кардинал принимал поздравления, среди которых вряд ли хоть одно было искренним. Герцог Анри де Монморанси, вместе с ним явившийся в парламент, чтобы принести присягу, тоже поздравил его весьма сухо. После болезни короля в Лионе, когда Ришелье сам был на волосок от гибели, Монморанси стал маршалом, однако рассчитывал на большее: в роду Монморанси было несколько коннетаблей, почему бы и ему не продолжить славную традицию? Ришелье, памятуя об услугах герцога в трудную минуту, неосторожно пообещал ему поддержку, однако король не желал восстанавливать должность коннетабля, отмененную после смерти Ледигьера.

Правда, у Ришелье и без того хватало забот: через своих шпионов он внимательно следил за тем, что затевается в Брюсселе и в Нанси. Сам по себе Карл Лотарингский ничего не представлял, однако за его спиной стоял император Священной Римской империи, к тому же он явно рассчитывал, сделав Гастона своим зятем, поставить его во главе мятежников в самой Франции.

Порохом еще не запахло, но война уже велась – на бумаге. Париж наводнили памфлеты против Ришелье, написанные ядовитым пером Матье де Морга по просьбе Марии Медичи. Свои ответы кардинал публиковал в недавно созданной «Газете» бывшего врача Теофраста Ренодо, другим постоянным корреспондентом которой был сам король. При дворе как никогда процветали подозрительность, наушничество и доносительство; одни ставили на короля и кардинала, другие – на королеву-мать и Гастона. Гизы, бывшие в родстве с Лотарингским домом, вели себя вызывающе; когда в Провансе, доведенном до отчаяния неурожаем и эпидемией чумы, начались беспорядки, губернатор герцог де Гиз не только не принял мер к их подавлению, но, наоборот, всячески их разжигал. В Прованс отправили войска, и герцог бежал в Брюссель. Гизам издавна противостоял клан Конде – Монморанси, и, когда Анри де Монморанси опубликовал обидные стихи против герцога де Шевреза, весь двор затаил дыхание в предвкушении громкого скандала.

Тот не замедлил последовать. Судьбе было угодно свести оскорбленного и оскорбителя на выходе из Лувра. Едва завидев своего обидчика, Шеврез устремился к нему:

– А, вот ты где, жалкий прохвост! Ты мне заплатишь за свой гнусный пасквиль!

Монморанси резко обернулся в его сторону:

– Я вижу, сударь, мне придется научить вас хорошим манерам! И я готов дать вам урок прямо сейчас!

Взвизгнули шпаги, вытащенные из ножен; плащи и шляпы полетели на землю. Шеврез был слишком возбужден; Монморанси действовал четко и хладнокровно. Напористыми выпадами он теснил своего противника и наконец ловким приемом выбил из его руки оружие. Усмехнулся в пшеничные усы, тряхнул роскошной шевелюрой, иронично отсалютовал шпагой. Глаза Шевреза налились кровью, он с ревом бросился на врага, словно разъяренный бык. Монморанси, не ожидавший такого, был сбит с ног; противники покатились по земле; Шеврез выхватил кинжал.

– Господа, господа, немедленно прекратите! – Двое гвардейцев вцепились в Шевреза, пытаясь оторвать его от Монморанси; еще четверо спешили им на помощь. – Указом короля дуэли запрещены!

Врагов наконец разняли; послали за капитаном. Не дожидаясь его прихода, Шеврез, как был, без шляпы, вскочил на коня и ускакал.

– Вы с ума сошли! – Мари ворвалась в кабинет мужа, пылая от гнева. – Прямо в Лувре, среди бела дня! Вы погибели моей хотите?

– При чем тут вы? – огрызнулся Шеврез.

– Дуэли караются смертной казнью! Вы забыли, что сталось с Бутвилем и Ла-Шапелем?

– Что-то мне не верится, что вы боитесь остаться вдовой! – Шеврез вскочил с кресла и встал, набычившись, перед женой. – По мне, так вы только того и ждете! Так не дождетесь же! И не смейте равнять меня с этим мальчишкой Бутвилем! Я свою кровь проливал за короля, и он не станет судить меня за дуэль с жалким прохвостом, тем более что я его не убил! О чем искренне сожалею, – буркнул он, снова садясь.

– Какой болван! – Мари воздела руки к потолку. – Конечно, вас не казнят! Вас сошлют в какую-нибудь глушь, в Прованс! И не надейтесь, что я поеду с вами! – Она круто развернулась на каблуках и ушла.

Все еще клокоча, Мари вернулась к себе, бросилась к столу и схватила перо. Ответ на ее письмо пришел очень быстро: кардинал просил ее не расстраиваться по поводу досадного происшествия и любезно обещал все уладить. В виде наказания Шевреза на две недели выслали в Дампьер.

…В начале зимы Гастон решился на военную вылазку, но потерпел поражение от Ла Форса и вместе с войсками отступил в Люксембург. Людовик с армией подошел к границам Лотарингии и томился от скуки в Меце. Охотиться было нельзя, заняться – решительно нечем. Король проводил дни в постели, предаваясь меланхолии, рисовал шаржи, а потом сжигал рисунки на пламени свечи. Ришелье, оставшийся в Париже, знал, как опасно для Людовика бездействие. Он вновь сделался музой герцогини де Шеврез, вдохновив ее еще на несколько писем к Карлу Лотарингскому. Шестого января Карл и Людовик встретились в Вике и заключили договор о союзе. Сверх того, Карл пообещал всячески препятствовать браку своей сестры с Гастоном Орлеанским.

Герцог кривил душой: он знал, что три дня назад Маргарита с Гастоном обвенчались, после чего принц, вступив в права супруга, уехал к матери в Брюссель.