Текст книги "Дьявол против кардинала"

Глава 3. Любовь и честь

Утром восьмого мая 1625 года графы Холланд и Карлейль, чрезвычайные послы его величества Карла I, заехали в Лувр за герцогом де Шеврезом и сопроводили его к королю. Карл лишь в конце марта сменил на троне своего покойного отца, Якова I Стюарта, но теперь по английским законам не мог покидать свою страну, разве что во время военных походов. Поэтому герцог де Шеврез по доверенности должен был представлять короля на церемонии его бракосочетания с Генриеттой-Марией.

Людовик XIII ожидал почетных гостей в окружении своей семьи, принцев крови, вельмож и министров. Молодой граф де Суассон мрачно хмурился: рука Генриетты-Марии была обещана ему еще два года назад, когда планы франко-английского брака разладились и принц Уэльский посватался к испанской инфанте. Но теперь все вернулось на круги своя, и интересы Франции возобладали над интересами графа. Правда, Людовик обещал ему брак с Марией де Бурбон, герцогиней де Монпансье, – тоже неплохая партия. Суассон не знал, что Мария Медичи уже прочила богатую герцогиню в жены своему младшему сыну Гастону.

Блистательный герцог де Шеврез, в черном костюме с полосами из бриллиантов и с подвесками, блистающими драгоценными камнями, приветствовал короля и подошел к скромно потупившей глазки Генриетте-Марии в платье из серебряной и золотой парчи с вышитыми жемчугом лилиями. Оба поставили свои подписи под брачным договором и получили благословение кардинала Ларошфуко.

Торжественная тишина сменилась шумом голосов, радостными возгласами: придворные окружили Генриетту. Людовик, Мария Медичи и Анна Австрийская по очереди обняли ее и расцеловали, другие дамы тоже принялись ее тормошить, кавалеры отвешивали учтивые поклоны и говорили комплименты. Девочка улыбалась, что-то отвечала невпопад, но вот она перехватила тяжелый взгляд Суассона – и из глаз ее брызнули слезы.

Граф Карлейль тем временем растерянно озирался, ища Холланда. Но счастливый любовник, воспользовавшись суматохой, уже давно выскользнул из Лувра и поспешил в отель де Шеврез.

В воскресенье одиннадцатого мая собор Парижской Богоматери затянули златотканой и сребротканой материей. Господа из парламента и Счетной палаты, купеческий голова, эшевены и чиновники занимали места по ранжиру. Около одиннадцати прибыли Шеврез, Холланд и Карлейль в карете королевы. Внутри собора пахло воском и мускусом, потрескивали свечи, солнце с трудом пробивалось сквозь цветные витражи. Становилось душно. Стоявшие у стен переминались с ноги на ногу, сидевшие покряхтывали, переговаривались приглушенными голосами. Какой-то толстяк, помещавшийся у самого выхода, украдкой смочил распаренное лицо водой из кропильницы. Англичане уже честили сквозь зубы французское разгильдяйство и легкомысленность, когда около двух часов дня к собору, наконец, подъехали экипажи короля и придворных. Вновь прибывшие выбрались из карет, составилась процессия. Под торжественные звуки органа Людовик повел Генриетту к алтарю, где уже стоял герцог де Шеврез в костюме из черного полотна, с перевязью, усыпанной бриллиантами, и в черной бархатной шапочке с бриллиантовой пряжкой. Привыкнув к новой роли, Генриетта осмелела и бойко поглядывала черными глазками из-под фаты. Начался обряд.

По его завершении новоиспеченная королева Англии и французский король со свитой появились на паперти собора под колокольный звон и приветственные клики толпы, собравшейся поглазеть на процессию, на августейших особ, на разряженных герцогинь, за которыми шли пажи, неся шлейфы длинных платьев. На всех перекрестках разожгли праздничные костры, на Гревской площади палили из пушек.

Празднество продолжилось пиром во дворце архиепископа Парижского. Людовик сидел во главе стола, по правую руку от него расположились Мария Медичи, Анна Австрийская и Гастон, по левую – Генриетта, Шеврез, Карлейль и Холланд. Королю нездоровилось, он был желчен, угрюм и явно тяготился торжествами. Мучаясь от рези в животе, он с отвращением смотрел на яства, которыми был уставлен стол. В лице Марии Медичи читалось торжество: подумать только, она, дочь великого герцога, но не короля, стала матерью короля, двух королев и владетельной герцогини, воссевших на самых высоких тронах во всей Европе! Генриетта и Анна Австрийская были грустны: одна думала о будущем, другая – о прошлом. Герцогиня де Шеврез исхитрилась сесть рядом с Холландом, и теперь они то сталкивались коленями под столом, то как бы нечаянно соприкасались руками. Убедившись, что на них никто не смотрит, Холланд шепнул:

– Милорд получил портрет, и ему не терпится узреть оригинал. Согласитесь, что вместе они были бы великолепной парой.

– Я уверена, что герцог смог бы дать королеве то, чего она лишена, но в высшей степени достойна, – так же шепотом отвечала Мари.

– Вы ведь поможете этому, дорогая? Пусть это станет им даром нашей любви. – Холланд погладил пальцем ее мизинчик.

– Конечно! Я не люблю невинных удовольствий.

Граф бросил на соседку быстрый взгляд, но ее профиль был непроницаем.

Двадцать четвертого мая в Париж въехал поезд герцога Бэкингема, который должен был сопровождать супругу своего короля в страну, где ей отныне предстояло царствовать. Свита герцога не уступала королевской: восемь титулованных аристократов и шесть нетитулованных дворян, двадцать четыре рыцаря, у каждого из которых было по шесть пажей и шесть лакеев. К личным услугам милорда были двадцать йоменов, которых, в свою очередь, обслуживали семьдесят грумов, а также тридцать горничных, два шеф-повара, двадцать пять поварят, четырнадцать служанок, пятьдесят чернорабочих, двадцать четыре пеших слуги и двадцать конных, шесть доезжачих, восемнадцать гонцов – всего восемьсот человек. Людовик проводил заседание совета. Заслышав шум, он подошел к окну и долго с мрачным видом следил за прохождением кортежа по набережной Сены.

– Уж не уехать ли мне из Лувра, чтобы герцогу было где разместиться? – произнес он, ни к кому не обращаясь.

Но таких жертв не потребовалось. Свита кое-как разместилась в городе, а сам Бэкингем остановился все у того же герцога де Шевреза, уже оказывавшего ему гостеприимство. Вечером, в бархатном колете, расшитом бриллиантами, и в берете с белыми перьями, которые были прикреплены солитерами стоимостью в пятьсот тысяч ливров каждый, герцог предстал перед Людовиком, королевой-матерью и Ришелье. Те приняли его довольно радушно. По распоряжению короля Бэкингема приветствовал городской голова и выборные от всех сословий.

В Париже герцог произвел фурор. Дамы наперебой восторгались его изяществом, красотой, безупречным французским языком и великолепием нарядов. Даже госпожа де Рамбуйе устроила концерт в его честь. Принцесса де Конти напропалую с ним флиртовала, пытаясь возбудить ревность в непреклонном Бассомпьере. Балы, карнавалы и праздники, которые с неистощимой фантазией устраивала герцогиня де Шеврез, продолжались неделю подряд. На одном из них Бэкингем поразил весь двор своей невероятной щедростью: он появился в роскошном костюме, к которому на тонких ниточках были пришиты крупные жемчужины. Задетые жесткими юбками дам, жемчужины неизменно отрывались, и, когда сконфуженные красавицы бросались их подбирать, чтобы вернуть владельцу, герцог останавливал их жестом:

– Полно, мадам, оставьте себе на память!

Людовик по-прежнему чувствовал себя неважно и появлялся на увеселениях довольно редко. Заботу о развлечении высокого гостя взяла на себя Анна Австрийская, к радости герцога и к удовольствию Мари и Холланда, которые, казалось, были близки к осуществлению своего плана. Но все-таки герцог вел себя слишком открыто и неосторожно: ни от кого не укрылось, какие пламенные взоры он бросал на розовеющую от смущения королеву. Как-то раз, во время завтрака в узком кругу, он обхватил своей ладонью руку Анны Австрийской, передававшей ему чашку шоколада – своего любимого напитка. Одна из присутствовавших при этом фрейлин ахнула и тотчас прикрылась веером.

Обо всех подобных происшествиях Ришелье был подробно осведомлен госпожой де Ланнуа из свиты королевы. Разумеется, не бесплатно. Англичанин вел себя чересчур бойко, но кардинал был спокоен за королеву: десять лет назад, когда она только-только прибыла во Францию, его назначили ее духовником, и он знал, что душа Анны чиста, как покрывало Богородицы. Тревожило его другое: Ришелье несколько раз пытался поговорить с герцогом о политике. Кардинал хотел склонить Англию ко вступлению в лигу против Испании, а всем было известно, что за английского короля правит милорд Бэкингем. Кроме того, в январе гугеноты снова взбунтовались; Субиз захватил острова Ре и Олерон, Роган поднял Севенны. Протестанты явно рассчитывали на помощь из Лондона, а новая война была сейчас совсем ни к чему: казна пуста, к тому же в стране свирепствует чума. Однако Бэкингем всячески уклонялся от разговоров на серьезные темы, предпочитая развлечения.

В последний день празднеств Мария Медичи решила преподнести сюрприз: показать во всем блеске свой новый Люксембургский дворец. С наступлением вечера в небо взметнулись столпы искрящихся огней, отражаясь в глади чистого пруда; поднимавшихся по широкой лестнице гостей встречал нежной музыкой оркестр из лучших музыкантов, залы были освещены сотнями канделябров, полы устланы коврами, стены увешаны гобеленами. Наконец грянул бал. Людовик снова не приехал, и Анна Австрийская шла в паре с Бэкингемом. К удивлению присутствующих, после первого танца герцог тотчас пригласил свою даму на второй, и та вновь подала ему руку! Это было неслыханно! Два танца подряд с одним и тем же кавалером, к тому же иностранцем, к тому же… ну, вы понимаете… Все остальные не столько танцевали, сколько смотрели на царственную пару. Анна слегка смутилась, Бэкингем же и бровью не повел и без умолку говорил, что-то рассказывая. Лицо Марии Медичи слегка напряглось, отражая борьбу противоречивых чувств; герцогиня де Шеврез что-то говорила Холланду, прикрывшись веером; Ришелье же выхватил взглядом из толпы незнакомую даму в полумаске, не сводившую горящих глаз с Бэкингема. Лихорадочный румянец пятнами пробивался сквозь белила на ее щеках, а веер она сжимала так, словно это был кинжал.

– Кто эта дама? – негромко спросил Ришелье у церемониймейстера.

– Леди Карлейль, супруга английского посла.

Ловко маневрируя в толпе, кардинал оказался рядом с англичанкой. Заговорил с ней, назвал себя, сказал какой-то комплимент и предложил показать картинную галерею с полотнами Рубенса, которых она наверняка еще не видела. По лицу леди Карлейль пробежала тень досады, ей, разумеется, не было никакого дела до картин, но… Сделав над собой усилие, она подала руку королевскому министру.

В галерее было пустынно. Шаги гулко звучали под высокими сводами. Подведя свою спутницу к первой картине, Ришелье пустился было в пространные объяснения, но, заметив, что его не слушают, резко их оборвал.

– Леди Карлейль, – сказал он проникновенным тоном, – позвольте мне всего на несколько минут завладеть вашим вниманием.

Англичанка удивленно на него посмотрела.

– Я говорю с вами сейчас не как министр его величества и даже не как мужчина, высоко ценящий женскую красоту, а как лицо духовное…

Во взгляде промелькнул интерес. Леди Карлейль пристальнее вгляделась в это лицо, которое было… да, довольно приятным… Разом припомнились все сплетни, которые передавали ей о кардинале и о королеве-матери: говорят, она неравнодушна к этим завораживающим серым глазам…

– Дочь моя, – голос Ришелье стал по-отечески теплым и мягким, – вы совершили тяжкий грех прелюбодеяния, но! – Он жестом предупредил гневные слова, готовые сорваться с уст графини… – Вы искупили его чистосердечным раскаянием. Доверьтесь мне. Закройте свою душу для гнева и отчаяния, ведь вы спасли ее не для того, чтобы погубить. Вы изгнали из своего сердца порочную страсть к человеку, недостойному вас, будьте же тверды, продвигаясь по пути добродетели.

Леди Карлейль была поражена. Ее роман с Бэкингемом предстал в совершенно неожиданном свете: не она была брошенной любовницей, а он – отверженным ею обольстителем. Между тем кардинал продолжал:

– Будьте же доброй христианкой: ступив на праведную стезю, не дайте увлечь в пучину порока другую невинную душу.

Графиня снова помрачнела и стиснула веер.

– Более того: в ваших силах предупредить величайшее несчастье человеческого кровопролития.

Новый удивленный взгляд.

– Да, вы всего лишь слабая женщина, но вера укрепляет нас и делает слабых сильными. Доверьтесь мне, и вместе мы сможем противостоять полчищам врагов.

– Что же я должна делать? – Это были первые слова, которые леди Карлейль произнесла с момента их встречи.

– Сущие пустяки: следить за вашим злым гением и, заподозрив некий дурной умысел с его стороны, тотчас извещать меня.

– Поверьте, – поспешно добавил Ришелье, увидев, что графиня отшатнулась, – ваши добрые дела будут щедро вознаграждены. И на том свете, – он возвел глаза к потолку, – и на этом. – Он снял с руки перстень с большим рубином и надел на дрожащий палец леди Карлейль…

Наконец новая королева Англии собралась в дорогу. Людовик лежал в постели и предавался ипохондрии, рядом с ним денно и нощно находился верный старый врач Эроар. Государственный секретарь Бриенн предложил и Анне Австрийской остаться в Париже с больным супругом, что, несомненно, будет верным образом истолковано английскими гостями. Однако Анна не поняла намека и все-таки поехала провожать Генриетту.

Кортежи трех королев выехали из столицы и тремя разными путями (чтобы не разорить города, в которых они останавливались по дороге) направились в Амьен. Это обстоятельство крайне раздражало Бэкингема: вынужденный по этикету сопровождать Генриетту-Марию, он был лишен возможности путешествовать вместе с Анной Австрийской. Тем не менее Ришелье принял предосторожности: Лапорту и другому пажу королевы, Пютанжу, было велено всячески препятствовать встречам ее величества с герцогом наедине.

Губернатором Амьена был Кадене, герцог де Шон. Когда Мари, выбравшись из своей кареты с гербами, увидала его закрученные усы и знаменитую бородку, прозванную его именем – каднетта, – ей показалось, будто время повернуло вспять. Кадене размашистым поклоном приветствовал Анну Австрийскую, справился о том, как она доехала, и сообщил, что прочие путешественники прибыли еще вчера и что королеву-мать растрясло в дороге. Затем он по-братски обнял Мари, отпустив шуточку по поводу ее вновь округлившегося животика. К Анне и Мари радостно бросилась Антуанетта дю Верне. Они снова вместе, и небо такое безоблачное, и Сомма так нежно подмигивает, щурясь под ласковым солнцем, словно говоря: все будет так, как ты захочешь!

В тот же вечер город давал бал в честь высоких гостей. Недостаток пышности и лоска с лихвой возмещался искренним желанием угодить и провинциальной непосредственностью. Веселились до упаду. Шестнадцатилетняя Генриетта козочкой скакала в паре со знаменитым танцором Кадене. Мари тоже не могла отказаться от танцев, хотя Шеврез и Холланд уговаривали ее не переутомляться в «ее положении». Мария Медичи, измученная дорогой, осталась отдыхать в своей комнате, а потому Анна Австрийская тоже чувствовала себя легко и привольно. Правда, ее как никогда смущал пристальный взгляд Бэкингема, который смотрел на нее, словно чего-то ожидая.

– Мы скоро расстанемся, – негромко и печально сказал он, когда в очередной раз повел ее в танце.

– Да, – неопределенно отозвалась Анна, – у всего бывает конец.

В следующей фигуре они развернулись лицом к лицу, и Анна опустила глаза под горящим взглядом герцога.

– Мне бы так хотелось иметь что-нибудь на память о вас, нечто, чем я мог бы обладать, воссоздавая в памяти ваш неземной образ и лелея надежду на встречу, – жарко зашептал он, когда они вновь пошли рука об руку.

– У вас же есть мой портрет, – зарделась Анна.

– Что портрет! – горячо воскликнул Бэкингем. – Бездушная копия недоступного оригинала! Мне бы хотелось иметь вещь, хранящую ваш аромат, касавшуюся вашего тела, которую я бы видел на вас и мог бы… мог…

К счастью для Анны, музыка смолкла, она присела перед своим кавалером и поспешно отошла к фрейлинам, оставив сбитого с толку герцога гадать, уж не рассердил ли он ее чем-нибудь.

Поздно вечером, вернувшись с бала в свои апартаменты, Анна Австрийская с нетерпением дождалась, пока все фрейлины откланяются и удалятся, пожелав ей доброй ночи, выслала служанок и велела камеристке принести шкатулку с драгоценностями.

– Не то, все не то, – бормотала она, перебирая фермуары, браслеты и ожерелья. Вдруг, что-то вспомнив, бросилась к туалетному столику и достала из стоявшего под ним дорожного сундучка маленький ларчик, обитый черным бархатом, раскрыла, и ее озабоченное лицо прояснилось. – Вот то, что нужно!

– Франсуаза! – позвала она камеристку. – Будь добра, отнеси этот ларчик… герцогине де Шеврез, но только так, чтобы тебя никто не заметил. Постой!

Анна присела к столу, набросала торопливую записку и положила под крышку.

– Теперь ступай, но прошу тебя, никому ни слова! Иди же, иди! – Голос королевы задрожал, и на ресницах блеснули слезы.

…На следующий день встали поздно: очень многие от полноты впечатлений не могли заснуть до самого рассвета. Завтрак по времени, обилию и продолжительности напоминал обед, так что, когда все встали из-за стола, солнце уже клонилось к закату.

Дом, в котором разместилась Анна Австрийская, стоял на берегу Соммы. К нему примыкал свежий, тенистый сад, спускавшийся прямо к воде. Вечер был таким тихим и нежным ни один листок не шелохнется, – что оставаться в душных комнатах было просто грешно. Анна со свитой вышла прогуляться.

Войдя в сад, дамы увидели, что снизу по аллее к ним поднимается герцог Бэкингем в сопровождении графа Холланда. Поклонившись и обменявшись положенными учтивостями, англичане попросили позволения присоединиться к прогулке. Герцогиня де Шеврез тотчас взяла под руку Холланда, и они медленно пошли по тропинке, пропустив вперед королеву и герцога. Вся остальная свита принуждена была плестись сзади, так как аллея была слишком узка. Лапорт и Пютанж встревоженно переглянулись, но поделать было ничего нельзя.

Деревья сцепились ветвями над тропинкой, образовав зеленый шатер. Солнце еще не село, но здесь уже было почти темно. Анна и Бэкингем вступили под прохладную сень.

– Мне передали ваш подарок, и я не знаю, как вас благодарить, – нарушил молчание герцог. Анна вздрогнула. – Я прекрасно помню эту ленту с бриллиантовыми подвесками, она украшала ваше платье на приеме в Париже, когда я впервые имел счастье вас видеть. Вы не могли выбрать лучшей вещи, но… правильно ли я вас понял? Ведь лента – залог любви?..

Анна потупилась.

Они уже довольно далеко зашли и скрылись из глаз отставшей свиты. Герцогиня де Шеврез остановилась у входа в аллею и стала расспрашивать Холланда, что это за птица так славно поет – верно, соловей? Граф подробно ей отвечал. Когда он исчерпал свои познания в орнитологии, ему на помощь пришла Антуанетта дю Верне. Лапорт и Пютанж уже сильно нервничали, госпожа де Ланнуа хмурилась, принцесса де Конти усмехалась.

Тем временем Бэкингем остановился и взял Анну за руки. Королева вся затрепетала, у нее сильно забилось сердце.

– Анна, – выдохнул Бэкингем, – Анна…

Он стал покрывать ее руки поцелуями, потом пылко обнял, поцеловал в висок, в шею… Анна отбивалась и уворачивалась, коротко, с всхлипами дыша.

– Вы с ума сошли… Как вы смеете… Пустите меня!

Она издала робкий вскрик. Каким бы тихим он ни был, но Лапорт услыхал и метнулся в сторону аллеи.

– Мне кажется, это голос королевы!

– Что за глупости, я ничего не слыхала! – раздельно произнесла герцогиня де Шеврез, остановив его ледяным взглядом.

Но тут крик повторился, и теперь его уже расслышали все. Мари нехотя и все так же неторопливо пошла по аллее, но Лапорт обогнал ее и бросился вперед.

– Ваше величество, ваша светлость, где вы? – нарочито громко позвала Антуанетта.

Разбежавшийся Лапорт чуть не наткнулся на королеву с герцогом. Анна была смущена и отворачивалась, оправляя платье, Бэкингем с недовольным видом отряхивал колени. Лапорт в растерянности остановился, но королева шепнула ему: «Ничего, ничего, все в порядке» и пошла к выходу из аллеи. Раздосадованный Бэкингем поплелся сзади.

– В этой аллее так темно, что всюду мерещатся какие-то чудовища, – неестественным голосом сказала королева, когда они вышли обратно к свите. – Мне почудились чьи-то горящие глаза, и я ужасно испугалась. Пожалуй, лучше вернуться.

Коротко простившись с англичанами, королева скоро пошла к дому. Мари, не удержавшись, догнала ее. Она сгорала от любопытства.

– Все мужчины – дерзкие грубияны, – быстро проговорила Анна, не глядя в ее сторону.

О вечернем происшествии в саду немедленно поползли слухи, которые каждый считал своим долгом приукрасить. Мария Медичи, до которой они, разумеется, тоже дошли, решила, что Генриетте уже пора ехать, а кстати, и увезти с собой Бэкингема и Шеврезов, пока дело не дошло до настоящего скандала. Сославшись на то, что плохо переносит дорогу, она отказалась от планов сопровождать дочь в Булонь и попросила Анну не покидать несчастную больную. На сей раз намек был понят.

Три кареты с королевскими гербами подъехали к воротам Амьена. Королева-мать в последний раз обняла Генриетту, пустив слезу. Анна Австрийская коснулась ее щек холодными губами и села обратно в экипаж. Кучер уже взмахнул бичом, поворачивая лошадей, когда вдруг на подножку кареты вскочил герцог Бэкингем. На его лице было написано отчаяние и иступленная страсть, из глаз текли слезы. Он их не вытирал, бормоча как одержимый жаркие признания и клятвы. Анна, бледная как смерть, откинулась на подушки, уставившись в противоположную стенку невидящим взглядом. Когда карета, наконец, покатила по улице и герцог спрыгнул на землю, она опустила веки, из-под которых двумя горячими струйками потекла соленая влага.

– Признайтесь, вы жалеете о том, что вам помешали вчера в саду? – цинично спросила принцесса де Конти, сидевшая рядом с ней.

– Я верна королю, – глухо ответила Анна.

– Но только книзу от пояса, – насмешливо уточнила принцесса.

Однако мучения несчастной королевы на этом не закончились. Корабль Генриетты не мог отплыть из Булони из-за сильного встречного ветра. Через два дня влюбленный герцог снова прискакал в Амьен.

Был уже поздний вечер. Бэкингем сначала отправился к королеве-матери, заявив, что не мог уехать из Франции, не убедившись, что ее здоровью ничто не угрожает. Мария Медичи приняла его довольно тепло и мило с ним поболтала. После этого милорд постучался к Анне Австрийской. Не зная, что ей делать, Анна послала к свекрови за советом. По добродушию (или из коварства?) королева-мать разрешила ей принять нежданного гостя.

Анна уже лежала в постели. Бэкингем с порога бросился к кровати, упал на колени, схватил ее за руку, рыдая, стал целовать простыни. Анна не могла высвободить руки, разлепить запекшихся губ. Со стороны эта сцена напоминала прощание мужа со своей горячо любимой умирающей женой. Госпожа де Ланнуа, поджав губы, придвинула к постели стул:

– Присядьте, милорд, с королевой Франции не говорят, стоя на коленях.

– Я англичанин, и мне нет дела до ваших обычаев, – огрызнулся Бэкингем, продолжая сыпать клятвами в вечной любви.

Наконец их поток иссяк, не встречая отклика у Анны, которая лежала как неживая. Герцог нехотя вышел из комнаты, провожаемый взглядом нескольких десятков женских глаз, медленно прошел по коридору, потом, как безумный, скатился по лестнице, выбежал во двор, вскочил в седло и ускакал в черную ночь.

Чувствуя, что Людовику непременно донесут о случившемся, Мария Медичи решила сама написать к сыну, чтобы упредить злые языки. Она водрузила на нос очки и взялась за перо. Крупные буквы устилали лист бумаги, складываясь в загибающиеся кверху строчки:

«…Нельзя упрекать женщину за то, что она внушила любовь мужчине, – писала королева, ни разу этой любви не внушившая. – Вы можете быть уверены в том, что Ваша супруга Вам не изменила, да если б и захотела поступить дурно, то не смогла бы, поскольку вокруг было столько людей, смотревших на нее…»

Двадцать второго июня большой трехпалубный корабль наконец отплыл из Булони в Дувр. Слух знатных путешественников услаждали музыканты, игравшие на виолах и лютнях, и актеры, декламировавшие стихи. Герцог де Шеврез не хотел подвергать беременную жену опасностям плавания, но та пустила в ход слезы – главное женское оружие, – и он, как всегда, уступил.

Переезд длился ровно сутки, и вот на горизонте появились расплывчатые очертания английских берегов. Пристань была черна от толпы, пушки салютовали новой королеве. Карл явился лично встречать супругу, и Генриетта успокоилась, увидев, что он довольно мил. Правда, когда ее привезли в Тауэр, она была страшно разочарована: а где же все то богатство и роскошь, о которых ей неутомимо рассказывали Карлейль и Холланд? Но оказалось, что это пристанище временное и ей вскоре будут отведены достойные ее апартаменты во дворце Уайтхолл.

Вечером в этом дворце собрался блестящий английский двор. Все придворные превосходно говорили по-французски, и Генриетта совсем ободрилась. Состоялся грандиозный фейерверк, во время которого в воздух взлетели и повисли там два венца, символизирующие союз Англии и Франции.

Эту ночь Генриетта провела одна в своей постели и увидела мужа только поутру. При свете дня он показался ей совсем другим. Она привыкла, что ее брат Людовик, ровесник английского короля, с раннего утра был тщательно одет и, как правило, уже возвращался с охоты или шел на заседание совета. Карл же был одет чрезвычайно небрежно, как будто только что встал с постели, щеки его были небриты, волосы спутаны. Довольно скоро юная королева смогла убедиться, что свое супружеское ложе он не намерен делить только с ней. Как сестра высоконравственного Людовика XIII она была оскорблена, но как дочь любвеобильного Генриха IV быстро утешилась, заметив, что при дворе много молодых, красивых и обходительных дворян – например граф Джермин, или Монтегю, или Перси.

Герцогиня де Шеврез произвела в Лондоне почти такое же впечатление, как герцог Бэкингем – в Париже. Ей с мужем отвели замок Ричмонд, а также Датский отель в самой столице, однако герцогиню гораздо чаще можно было застать в апартаментах графа Холланда в старом королевском дворце Хэмптон Корт. Дворец располагался на берегу Темзы, и как-то раз в жаркую погоду герцогиня на глазах у всех в одной рубашке купалась в реке! И это несмотря на свое положение (она была на восьмом месяце беременности)! Дамы качали головой, мужчины ее теряли. Кроме того, чета Шеврезов не пропускала ни одного бала, неизменно поражая присутствующих великолепием нарядов. После одного из балов герцогиня и родила в апартаментах Холланда дочь Анну-Марию, восприемником которой стал Джордж де Вильерс, герцог Бэкингем.

Людовик и Ришелье, проводившие лето в Фонтенбло, исправно получали донесения из Англии от посла Сильера и епископа Мандского, родственника кардинала. Тон писем Сильера был озабоченным. «Бэкингем – наш злейший враг», – писал он открыто. Епископ был удручен другим – «Мне стыдно за бесстыдство госпожи де Шеврез и слабость ее мужа, – сокрушался прелат. – Складывается такое впечатление, что француженки явились насаждать здесь бордели, а не католическую веру».

Заключение английского брака далось Франции нелегко: папа Урбан VIII отказывался дать разрешение на союз католической принцессы с еретиком. Пришлось бросить против него «тяжелую артиллерию» в лице непобедимого Пьера де Берюля. Папа дал свое согласие, но при условии, что Генриетта станет своего рода миссионеркой в стане заблудших овец. Англичане скривились при виде нескольких десятков священников, сопровождавших королеву-«папистку», и вот теперь миссия Генриетты рисковала окончательно провалиться.

Несмотря на всю серьезность положения, Людовик не смог отказать себе в удовольствии ознакомить с содержанием некоторых депеш Анну Австрийскую. После амьенского приключения от королевы осталась бледная тень. Не обманываясь относительно того, что ее ждет, она явилась в Фонтенбло на расправу, и та не замедлила последовать. Поначалу король объяснялся с ней только письменно, требуя в каждом новом послании отказаться от услуг кого-либо из ее приближенных: первыми были отосланы не оправдавшие доверия Лапорт и Пютанж, затем и некоторые другие, присутствовавшие при свидании на берегу Соммы. Осмелев от отчаяния, Анна попросила предъявить ей сразу весь список лиц, которые скомпрометировали себя тем, что находились у нее в услужении. Это несколько отрезвило короля. Он возобновил личные встречи с супругой, хотя по-прежнему был с нею холоден и высокомерен.

– Я полагаю, вам будет любопытно узнать, сударыня, – громко заявил Людовик, когда Анна явилась на его зов, – что ваша дорогая подруга, герцогиня де Шеврез, благополучно разрешилась от бремени и теперь весело проводит время с милордом Бэкингемом.

Анна стояла потупившись, но ни один мускул не дрогнул в ее лице.

– Льщу себя надеждой, – продолжал король с нарастающим раздражением, – что хотя бы теперь вы поняли, что поступили неразумно, не вняв моему совету и не удалив от себя эту женщину, благодаря которой уже и по ту сторону Ла-Манша все уверены в доступности французских дам!

Скулы Анны слегка порозовели. Это не укрылось от взгляда Ришелье, который стоял у стола, делая вид, будто разбирает бумаги.

– Господин кардинал очень удачно прозвал ее Шевреттой: она действительно ведет себя как коза, попавшая в огород!

Анна метнула на Ришелье ненавидящий взгляд.

– Не понимаю, ваше величество, почему я должна все это выслушивать, – произнесла она дрожащим голосом, по-прежнему глядя в пол.

Король смешался. Открыл рот, закрыл, взмахнул рукой, словно пытаясь поймать ускользающую мысль, бросил беспомощный взгляд на кардинала…

– Ступайте, сударыня, – сказал он наконец.

Анна удалилась.

Оправившись после родов, Мари с новыми силами окунулась в море развлечений, главным устроителем которых был сам король. Он и в этом резко отличался от французского «кузена», вообще не видевшего смысла в содержании двора. Один раз герцогиня посетила театр «Глобус», где ставили пьесы некоего Шекспира, прославившегося в позапрошлое царствование, но трагедия на непонятном языке нагнала на нее скуку – ей был больше по душе парижский Театр де Бургонь, где давали фарсы Табарена. В театре она больше не появлялась, зато часто выезжала с королем на охоту – не в амазонке, как другие дамы, а в мужском костюме, ладно обтягивавшем ее стройную фигурку, не испорченную несколькими беременностями. Карл был заметно ею увлечен, пренебрегая молоденькой и неопытной женой. Их часто видели вместе, о чем Сильер и епископ Мандский не преминули известить своего государя. Людовик написал Шеврезу, требуя ускорить возвращение во Францию.