Текст книги "Дьявол против кардинала"

Глава 3. Утраты

Отец Жозеф умирал. Уже второй день он недвижно лежал на железной кровати и ничего не ел. По его обычно смуглому лицу разлилась нехорошая бледность, нос заострился. Ришелье вызвал из Парижа лучших докторов к себе в Рюэй, пообещав им любые деньги, если они отгонят смерть от одра больного, но та вцепилась в свою добычу железной хваткой. Правда, еще не все ниточки, привязывающие отца Жозефа к жизни, были оборваны: временами в его почти потухших глазах читался какой-то невысказанный, мучивший его вопрос. О чем он думал? Что его терзало? Если бы можно было найти ответ!

Отец Жозеф Трамбле долгие годы был Ришелье наставником, советчиком и другом. Он не боялся ступить на шаткие мостки, протянуть руку утопающему. Но он умел и свалить колосса ловким ударом по глиняным ногам. За глаза его даже называли серым кардиналом: хотя серая ряса никогда не заслоняла собой красную сутану, к мнению капуцина прислушивались и король, и его главный министр. Кардинал не предпринимал важных шагов, не посоветовавшись с монахом; в трудные минуты он всегда был рядом, а в еще более трудные Ришелье посылал его вести переговоры, завоевывать доверие нужных людей. Именно отец Жозеф сумел привлечь на сторону Франции Бернгарда Саксен-Веймарского – талантливого полководца, сражавшегося в свое время бок о бок со шведским королем. Теперь он осаждал Брейзах.

Брейзах! Ключ к Эльзасу! Несомненно, именно об этом думает сейчас отец Жозеф! Осада началась еще весной, а нынче уже декабрь. Если Бернгард возьмет Брейзах, то мы станем хозяевами в верховьях Рейна, перекрыв австрийцам путь в Италию и отрезав испанцев от Фландрии. А если нет…

Ришелье разволновался. Отец Жозеф по-прежнему был недвижим, одеяло облегало его исхудавшее тело, точно саван, и только веки слегка подергивались – он еще жил.

Ришелье тихонько вышел из его комнаты в соседнюю, нарочно притворив дверь неплотно. Немного подождал, потом стал ходить, стуча каблуками, словно к нему в кабинет кто-то вошел, громко говорить на разные голоса – и вдруг ворвался обратно, потрясая бумагой, зажатой в кулаке:

– Отец Жозеф! Отец Жозеф! Брейзах наш!

Глаза умирающего медленно раскрылись. Губы дрогнули, приняв подобие улыбки. Выражение просветления, тихой радости так и осталось на его лице, когда жизнь его покинула. Ришелье стоял на коленях у изголовья, сотрясаясь от глухих рыданий.

Через два дня Бернгард Саксен-Веймарский взял Брейзах.

Герцогиня де Шеврез жестоко страдала от безденежья. Она была должна всем своим знакомым, включая английского короля, и теперь все больше сидела дома, не решаясь показываться в свете. Придворные злословили на ее счет, прикидывая, к кому она пойдет в содержанки. Когда подобные разговоры доходили до герцогини, она плакала от бессильной ярости. Ну уж нет, этого от нее не дождутся! Она не продает свою любовь! Ее кузине в Ла-Рошели пришлось есть вареные ремни и ракушки; если надо, Мари последует ее примеру, но не уронит своей чести.

Драгоценности, которые она выписала себе из Франции, давно уже были заложены и перезаложены. Отчаявшись, Мари попросила денег у мужа, но тот отказал. Кредиторы становились все настойчивее и несговорчивее: эти ростовщики, словно шакалы, держатся в стороне, когда зверь еще силен, но нападают всей стаей, едва почуяв, что их жертва ослабла и что ей неоткуда ждать помощи.

А помощи – даже слова утешения – ждать действительно не приходилось. В январе Генриетта с трудом произвела на свет девочку, которая тут же умерла. Ухватившись за предлог, Карл I отправил жену с тещей в провинцию, якобы поправить здоровье на свежем воздухе, а на самом деле – чтобы не дразнить гусей. Королева-католичка никогда не пользовалась любовью «своего» народа, а приезд ее матери, нарочито служившей мессу по римскому обряду, пуритане восприняли как очередное наступление папистов. Герцогиня де Шеврез осталась в Лондоне одна, чувствуя, что самый воздух этого города ей враждебен. Холланд был занят своими делами, Монтегю и Крафт разъезжали по Европе, возможно, даже по дорогам Франции…

Франция! Заветный берег, скрывшийся в тумане! Увидит ли она его снова? И что ее там ждет? От Анны Австрийской больше года нет никаких вестей. Конечно, Лапорт далеко, а вокруг нее шпионы кардинала, но разве нельзя их обмануть?

Кардинал… Да, она писала ему. Едва приехав в Англию, она поспешила вернуть ему долг, чтобы их больше ничто не связывало. Но теперь… Только он мог открыть ей ворота во Францию. Да, она переслала ему письмо Карла Лотарингского. В конце концов, пусть мужчины сами занимаются своей политикой, а ей нужно домой, в Париж, к Шарлотте!

Ришелье выслал ей денег на покрытие долгов – восемнадцать тысяч ливров, и она была вынуждена их принять. Отъезд назначили на тринадцатое июня. Мари простилась с Генриеттой и готовилась к отплытию, как вдруг, уже в Дувре, получила безыменное письмо, предупреждавшее, что во Франции ее ждет ловушка. Герцогиня опустилась на дорожный сундук, сжимая в руке роковую бумагу. Верить или не верить? Говорят, 13-е – несчастливое число…

Мадемуазель де Шемеро даже вскрикнула, когда на полутемной лестнице ей преградила путь мужская фигура.

– Ах, это вы, господин де Сен-Марс, – сказала она, вглядевшись. – Вы меня напугали.

– Рад, что вызвал в вашей душе хоть какое-то чувство.

Девушка, казалось, не расслышала горькой нотки, прозвучавшей в этих словах.

– Позвольте же мне пройти!

– Вы избегаете встреч со мной! Но отчего? – спросил Сен-Марс, боком поднимаясь вперед нее по лестнице.

– Я не избегаю их и не ищу! Я тороплюсь на репетицию балета; я уже и так опаздываю, к тому же нетвердо знаю свою роль…

– Вашу роль! – с пафосом воскликнул молодой человек, снова встав у нее на пути. – Я желаю предложить вам иную, лучшую роль – роль маркизы де Сен-Марс!

Мадемуазель де Шемеро взглянула на него недоверчиво, но с интересом. Сен-Марс был красив, и так думала не только она одна: пышные вьющиеся волосы обрамляли удлиненное лицо с ямочкой на выступающем подбородке; капризная складка губ под крупным нависающим носом придавала ему порой надменное выражение, подчеркнутое прищуром больших глаз с тяжелыми веками. К тому же он богат: в будний день ходит в парчовом колете с воротником из тонких кружев, покрывающим плечи, и расшитых золотом штанах. Здесь, в Сен-Жермене, у него есть свой дом, и еще особняк в Париже, рядом с Лувром, и замок… Маркиза де Сен-Марс! Интересно будет послушать, что станут говорить те, кто называет ее теперь «прекрасной нищенкой»! Он умен, читает наизусть Ариосто и Тассо, его принимают в самых изысканных салонах. Конечно, он не слишком знатен, но это дело наживное. Он в милости у короля и кардинала, не пройдет и года, как он станет герцогом. Вот только… почему он выбрал ее?

Сен-Марс ждал ответа; нужно было что-нибудь сказать – неважно, что.

– Простите, сударь, но в балете я принцесса. – Девушка ловко проскользнула мимо него и убежала.

Пока ее каблучки стучали по паркету, в голове гудела разноголосица мыслей, вызванных неожиданным предложением. Если это шутка, то очень злая! Правда, Сен-Марс уже давно преследует ее своими ухаживаниями, но его мамаша, верно, подобрала ему партию получше. И потом, король наверняка не даст согласия на брак; не разрешил же он Мари де Отфор выйти замуж за Жевра! Хотя тут другое дело; Сен-Марс мужчина, Люинь же был женат… Да полно, вправду ли он хочет на ней жениться? Все знают, что он завсегдатай в доме Марион Делорм на Пляс-Рояль! Впрочем, не свататься же он к ней ездит; она многих принимает, были бы деньги… Может быть, спросить совета у кардинала? Нет, лучше пока ничего ему не говорить…

В приемной она почти столкнулась с Мари де Отфор, которая шла к ней навстречу.

– Ну где же ты пропадаешь? – воскликнула та. – Сколько можно ждать!

– Представь себе, меня задержал на лестнице господин де Сен-Марс и говорил мне всякие глупости.

– Он просто нахал и невежа! – Мари вспыхнула, и глаза ее гневно загорелись. – Просто непонятно, как он сумел втереться в доверие к королю! Наговаривает ему на меня, несчастный соглядатай, кардиналов прихвостень! Я буду не я, если уже через полгода его не прогонят!

Обе, шурша юбками, скрылись за дверью в зал, где уже шла репетиция.

В сентябре Ришелье постиг новый удар: кардинал де Лавалетт скончался в Лионе от пневмонии. Четыре месяца он держал осаду в цитадели Турина, после того как жители города открыли ворота испанцам, которых привел Томас Савойский. Затем вступил в переговоры и ловко сумел повернуть дело так, чтобы избежать капитуляции, заключил перемирие на два месяца, вывел свои войска из Турина и сохранил для Франции несколько крепостей. Но смерть ему провести не удалось… Сидя на постели, Ришелье раскачивался из стороны в сторону, обхватив голову руками. Если б он мог отдать свою кровь, чтобы спасти жизнь друга! Но поздно, поздно, поздно…

Людовик приехал в Гренобль, чтобы встретиться там с Кристиной. Они не виделись десять лет. Располневшая Кристина теперь поразительно напоминала свою мать: та же надменная поза, то же упрямое выражение лица, та же манера нервно обмахиваться веером, сдувая кудряшки с выпуклого лба. Ришелье не любил и глубоко презирал эту недалекую, самовлюбленную женщину, а теперь к его чувствам примешивалась еще и злость: кардинал де Лавалетт отдал свою жизнь, чтобы эта клуша, тайно вывезенная из Турина под покровом ночи, строила из себя владетельную герцогиню.

Возможно, сходство с матерью бросилось в глаза и Людовику; во всяком случае, он говорил с сестрой сухо и без всякой душевной теплоты. Он предложил взять на себя заботу о воспитании племянника – ее четырехлетнего сына Карла-Эммануила II – и вплоть до его совершеннолетия установить над Савойей французский протекторат. Кристина усмехнулась:

– Протекторат! Уж не готовите ли вы Савойе судьбу Лотарингии?

– Поймите же, – Людовик уже выходил из себя, – вы можете лишиться регентства, а ваш сын – престола. Сила сейчас на стороне братьев вашего мужа, а вы здесь никто, понимаете вы это или нет?! Я предлагаю вам помощь, заботясь о вас как брат!

– Ах, вот как? – Кристина вложила в эти слова всю иронию, на какую только была способна. – Какая трогательная братская любовь!

Людовик вскочил со стула и несколько раз прошелся по комнате. Встретился взглядом с Ришелье, стоявшим у окна: ну как с ней прикажете разговаривать? Кристина продолжала обмахиваться веером, сидя в кресле.

– Да будет вам известно, ваше высочество, что у короля Франции есть собственные государственные соображения, – сдерживаясь изо всех сил, заговорил кардинал. – Ему не нужны враги на границах королевства. Если вы неспособны осознать, что ваш брат заботится и о ваших интересах, ему остается лишь договориться с принцем Томасом и кардиналом Морицем. Франция важнее семейных уз.

– Ну конечно! – Герцогиня вскочила с кресла, словно ее подбросило пружиной. – Кому об этом говорить, как не вам! Ведь это вы разрушили нашу дружную семью!

Ришелье обменялся взглядом с королем: начинается!

– Мой брат слишком доверчив и мягок, – продолжала Кристина, – тогда как ему следовало бы…

– Довольно! – резко перебил ее Людовик. – Предоставьте мне самому решать, что мне делать. Вы не желаете моей опеки?

– Нет!

– В таком случае знайте: я не предлагаю дважды.

Людовик вышел, грозно насупив брови; Ришелье последовал за ним под уничтожающим взглядом герцогини.

В конце октября молодой голландский адмирал Мартин Тромп разгромил в Ла-Манше испанский флот. Из семидесяти кораблей уцелели только семь, сумевшие добраться до Дюнкерка. Десятитысячный десант, который должен был высадиться в Пикардии, лежал теперь на дне моря, и кардинал-инфант во Фландрии мог рассчитывать только на свои силы. Но Франция не сумела воспользоваться этим успехом: как всегда, внешние проблемы не удалось решить из-за внутренних. В Нормандии пятый месяц продолжалось восстание босоногих – крестьян, добывавших соль. С началом войны пришлось ввести новые налоги – на соль, напитки, табак, карты, игру. Ришелье поступал так против воли, зная, что добром это не кончится, но иначе не мог. Он обложил налогом и богатых, «новых дворян», вотчинные земли, сдаваемые внаем. И вот теперь приходилось снимать с фронта лучшие части – между прочим, иноземных наемников, на уплату жалованья которым и шли эти чертовы налоги, – чтобы железной рукой усмирять бунтующих крестьян.

Ришелье порой начинал роптать, но тотчас сам этого пугался и вымаливал у Бога прощение. У него было такое чувство, что он лезет на высокую стену по веревочной лестнице и, как только ставит ногу на новую ступеньку, та обрывается.

Людовик, поначалу недолюбливавший Сен-Марса, теперь уже души в нем не чаял и не мог без него обойтись. Молодому маркизу удалось то, что до сих пор не удавалось никому: в Пикардии король принимал участие в пирушках в мужской компании, когда пили круговую, произнося здравицы в честь друг друга. Правда, он быстро от этого устал, однако ему нравилось новое для него чувство бесшабашности и грубоватого задора. Здесь не было «всех этих женщин», капризных, неверных и лукавых; все они друг друга стоят, и мадемуазель де Отфор ничем не лучше герцогини де Шеврез. А мужчины – не подушки, чтобы женщины втыкали в них свои шпильки!

В таком боевом настроении он вернулся в Сен-Жермен, поселившись в Новом замке. Анна Австрийская жила в Старом, целиком поглощенная заботами о сыне, который уже начал ходить и вызывал умиление на женской половине своим милым лепетом. При виде отца, пахнущего кожей и лошадьми и гремящего шпорами, малыш неизменно ударялся в слезы и звал мать. Бедная Анна утешала его, как могла, боясь прогневать мужа. Людовик в раздражении уходил к себе, думая, что такое воспитание до добра не доведет и что надо забрать ребенка от королевы как можно скорее.

В один из таких моментов, когда Людовик глядел туча тучей, а Анна испуганно молчала, Мари де Отфор имела неосторожность сказать какую-то колкость в адрес Сен-Марса. Людовик ничего не ответил, но в тот же день попросил жену освободить мадемуазель де Отфор от обязанностей фрейлины. Анна была на все согласна, лишь бы у нее не отобрали сына. Мари не поверила письму, в котором ей предписывалось немедленно покинуть двор, и подстерегла короля, чтобы услышать приказ лично от него, в тайной надежде, что он не устоит перед ее чарами и передумает. Но Людовик был неумолим.

Сен-Марс стоял у окна и смотрел, как две женщины во дворе садятся в карету. Одна из них обернулась, скользнув взглядом по окнам, словно желала с кем-то проститься. Это была мадемуазель де Шемеро, изгнанная вместе со своей подругой. Анри стиснул в кулаке пряжку от плаща; острие вонзилось в ладонь, но он не чувствовал боли. Кровь тонкой струйкой стекала в рукав, пачкая дорогие кружева…

Через неделю после отъезда Мари де Отфор Сен-Марс выкупил должность главного королевского конюшего. При дворе его теперь называли «господин Главный».

Ришелье недолго радовался успехам своего протеже. В его планы вовсе не входило сделать из Сен-Марса нового Люиня. Однако щенок показал зубы. Когда кардинал при раздаче бенефициев наделил его младшего брата, аббата д’Эффиа, скромным аббатством в глухой провинции, Сен-Марс нажаловался королю, тот рассердился и приказал отдать «малому кардиналу» лучшее аббатство. Ах, вот как! Пешка хочет пройти в ферзи! Хорошо же…

Сен-Марс выехал на Пляс-Рояль, спрыгнул с коня и привязал поводья к кольцу у знакомого дома, в окнах которого горели огни, несмотря на поздний час. Поднялся по деревянной лестнице, улыбнулся изображению святой Екатерины на оконном стекле, расчерченном тонкой решеткой на ромбики и квадратики, мельком глянул на себя в зеркало и очутился в строгой прихожей с двумя окованными железом сундуками в испанском стиле. Сюда доносились голоса, смех, кто-то пел, аккомпанируя себе на лютне.

В каждой из трех гостиных, обитых темно-красным, синим и коричневым шелком с золотым цветочным узором, было полно гостей, большей частью мужчин. На столиках стояли изящные бокалы из цветного стекла, и чувствовалось, что их наполняли уже не раз. Появление Сен-Марса было встречено шумными приветствиями. Ему навстречу вышла сама хозяйка.

– Вот и вы, наконец, – сказала она с легким укором, – я уж думала, что вы сегодня не приедете.

– Марион, я не мог вырваться раньше, – оправдывался Сен-Марс, целуя ее. – Если бы ты знала, какая мука «скучать» вместе с королем, выслушивать его нудные нотации! Ну, пошли, пошли, не будем терять времени…

Лавируя между гостями, останавливаясь, чтобы перекинуться парой слов то с тем, то с другим, они наконец выбрались из шумных и душных гостиных. Дальше шли пять спален, некоторые уже были заняты.

– Ты поможешь мне? – томно произнесла Марион, расшнуровывая платье на груди.

– Да, да, любимая! – нетерпеливо отозвался Анри.

Скоро одежда уже лежала на полу, а неизвестно откуда налетевший сквознячок словно невзначай задул свечу…

Людовик, по обыкновению, проснулся рано. Пламя свечи отражалось в черных окнах, а лакей, принесший кувшин с теплой водой, сонно моргал глазами.

– А где же мой дорогой друг? – недоуменно спросил король, не увидев Сен-Марса в числе придворных, пришедших пожелать ему доброго утра. – Где господин Главный?

– Прикажете его разбудить, сир? – угодливо спросил камер-лакей Ла Шене.

– Как? Он еще спит?

– Господин маркиз только два часа как вернулся из Парижа и лег спать.

Король нахмурился; подошел к окну и побарабанил пальцами по стеклу.

– Не надо будить, – отрывисто сказал он. – Обойдемся без него.

Приемная понемногу опустела.

– Ла Шене! – позвал король.

– Да, сир?

– Интересно знать, что господин де Сен-Марс делает по ночам в Париже?.. Ну, отвечайте же; я вижу по глазам, что вам это известно!

– Говорят, – с нажимом произнес Ла Шене, – что господин Главный посещает там Марион Делорм. Он бывает у нее почти каждый день… то есть ночь, так что сия особа уже считает себя его женой и даже называет себя в шутку госпожой Главной. Господин де Сен-Марс подарил ей…

– Довольно! Ступайте!

Ла Шене вышел. Людовик присел к столу и пододвинул к себе чернильницу. «Дорогой кузен, – перо скрипело по бумаге, разбрызгивая чернила, – если бы вы знали, какие мучения мне доставляет господин де Сен-Марс! Он невыносим, ленив, дерзок в речах, высокомерен! Он настолько большого мнения о себе, что распространяет ложные слухи – в том числе и о вас, а после нагло оправдывается, все отрицая…»

…Ришелье не мог не улыбнуться, читая это письмо, написанное старательно выведенными крупными буквами. В своем ответе королю он призвал его быть снисходительнее, «ибо молодость и мудрость – вещи несовместные», и пообещал прочитать Сен-Марсу хорошую проповедь. В тот же день он вызвал господина Главного к себе в Рюэй. Тот отправился туда, как на пытку.

Ришелье сидел в кресле, слегка покачивая головой; Сен-Марс стоял перед ним, переминаясь с ноги на ногу.

– Вы истинный француз, сударь мой, – сказал кардинал, – они никогда не помнят добра и забывают своих благодетелей.

Сен-Марс возвел глаза к потолку.

– Я пристроил вас на королевскую службу, чтобы знать обо всем, что говорит и делает король, а не для того, чтобы вы шлялись по куртизанкам! – Тон Ришелье стал почти грубым.

– А я вам не шпион! – запальчиво отвечал Сен-Марс. – Мне не нужна эта придворная должность, я гораздо охотнее стал бы… губернатором Вердена, например!

Ришелье усмехнулся.

– Мое место в армии, а не при дворе! – продолжал Анри. – Я хочу командовать войсками, как отец! Дайте под мое начало армию, и я…

– Ваш покойный отец, – твердо перебил его кардинал, – никогда ни о чем не просил. Это я – слышите? – я просил его взять на себя командование, потому что уважал его таланты. Вы же пока еще ничем себя не проявили. Разве что этим. – Ришелье достал письмо от короля и зачитал его Сен-Марсу. – Одно мое слово – и вас отправят в армию. Но не командующим.

Сен-Марс обозлился.

– Вам угодно знать, что говорит король? – вскипел он. – Извольте! Он говорит, что вы ревнуете его ко мне, и что все прежние его приближенные своей опалой обязаны вам. Он говорит, что вы навязываете ему свои решения, выдавая их за его собственные. Одно мое слово – и…

Анри захлебнулся. Ришелье спокойно смотрел на него.

– Так скажите же это слово, – уронил он. – А мы посмотрим.

Глава 4. Войны принцев

Маленький Людовик Богоданный все еще не был крещен. Его отец предложил стать крестным папе Урбану VIII; тот не ответил ни да, ни нет, но прислал богатые подарки. В январе 1640 года в Париж прибыл папский легат – Джулио Мазарини. Кардинал Ришелье, помнивший его еще со времен Регенсбургского мира, устроил в его честь роскошный прием.

Главный королевский министр успел переговорить с важным гостем и о делах, пристально к нему присматриваясь. Мазарини казался ему умным, проницательным, способным принимать взвешенные решения и добиваться своего. Именно такой помощник был сейчас необходим Ришелье, остро переживавшему утрату отца Жозефа. Надо будет предложить ему перейти на французскую службу, посулив, к примеру, кардинальскую шапку.

Анна Австрийская тоже была на приеме. Она снова ждала ребенка, но об этом пока еще никто не знал, и Анна испытывала почти детскую радость оттого, что у нее есть тайна. Мазарини обратился к ней очень учтиво и сказал несколько комплиментов, безупречно изъясняясь по-испански. При взгляде на этого еще молодого черноволосого мужчину с приятными манерами и жгучими черными глазами – почти ее ровесника, Анна невольно застыдилась того, что располнела после родов, стесняясь недавно появившегося двойного подбородка.

Гастон, как всегда, был окружен свитой своих друзей, одетых по последней моде и посматривавших на всех свысока. Исключением был виконт де Фонтрай – горбун с ярко выраженной гасконской внешностью и гасконским же темпераментом, которого приятели порой даже побаивались за цепкую память и крутой нрав.

– Отойдите в сторонку, господин де Фонтрай, посланник его святейшества не любит уродов, – походя обронил Ришелье, проследовав мимо.

Где-то раздались сдавленные смешки. Фонтрай скрипнул зубами и метнул в спину кардинала взгляд, похожий на кинжал.

Герцогиня де Шеврез так и не вернулась во Францию. Ришелье это уже начало раздражать. С возрастом Мари не остепенилась и осталась все такой же непредсказуемой, лучше было иметь ее на глазах. Людовик, не называвший ее теперь иначе, как Дьяволом, приказал герцогу де Шеврезу отплыть в Англию и привезти свою супругу обратно, пусть даже с оружием в руках. Французский посол Ожье известил об этом герцогиню; та перепугалась и забросала мужа письмами с мольбами и угрозами. Однако Шеврез, которому и самому все порядком надоело, был тверд как камень: получив из казны двенадцать тысяч экю на дорогу, он велел жене встречать его в Дувре пятого мая.

Но в этот день Мари вместе с Монтегю, Крафтом, герцогом де Лавалеттом и испанским послом Веладой поднялась на борт корабля, отплывавшего из Рочестера. При ней была шкатулка с бриллиантами на десять тысяч экю, которые подарила ей королева Генриетта. Карл I проводил ее до Кентербери.

Погода быстро испортилась. Все небо до самого горизонта застлали грозные черные тучи, и вскоре в них замелькали молнии. Корабль зарывался носом во вздыбившиеся серые валы, порой вода перекатывалась через палубу. Охрипшие, насквозь промокшие матросы убрали паруса, и теперь беспомощное судно немилосердно раскачивало во все стороны.

Мари приказала привязать себя к койке, чтобы не падать и не стукаться о перегородки. Она пыталась молиться, но затверженные с детства слова не шли ей на ум, хотелось кричать: нет, нет, я не хочу умирать, я еще молода! Новая волна ударялась о борт, корабль трещал, все валились с ног, какой-нибудь плохо привязанный сундук с грохотом падал и раскрывал свою пасть, словно и его тоже рвало, как несчастную служанку герцогини. Гром торжествующе прокатывался по небесам, и Мари становилось страшно. «Господи, прости! – шептали ее побелевшие губы. – Нет, нет, нет, я не хочу…»

На третий день шторм утих. Корабль благополучно прибыл в Дюнкерк – владение испанской короны. Измученные путешественники, пошатываясь, сошли на берег.

Городской губернатор осведомился у герцогини, куда она держит путь. А в самом деле, куда? – растерялась Мари. Испанец порекомендовал ей Брюгге – тихий, спокойный город вдали от войны, там можно поправить здоровье и… Брюгге? А что она там станет делать? Тихо проживать деньги Генриетты, отдавая распоряжения по кухне и справляясь о ценах на рынке? Похоронить себя в захолустье, благодарю покорно!.. Оставалось ехать в Брюссель, зная, как не любят там французов.

Узнав, что разминулся с женой, герцог де Шеврез немедленно вернулся обратно, известил обо всем государственного секретаря Шавиньи и лично поехал в Рюэй к Ришелье, чтобы передать ему всю переписку жены. Кардинал оборвал сетования герцога на то, что супруга вечно доставляет ему неприятности, к тому же навязав ему на шею детей, и посоветовал жаловаться английскому королю. Вскоре он получил очередное умоляющее послание от герцогини, уверявшей, что она безвинно страдает от наветов и оговоров. Разумеется, письмо осталось без ответа.

Анна Австрийская тоже получила весточку от бывшей подруги. Громко и отчетливо, чтобы ее слова не прошли мимо ушей тех, кому они предназначались, и были переданы, кому следует, она заявила, что не станет даже раскрывать письма от особы, которая ведет себя подобным образом. «Не знаю, что за фантазия или притворство побудили эту женщину писать ко мне?» – пожала плечами королева, искоса взглянув на свою новую статс-даму, госпожу де Брассак. Та сообщила, что карета уже подана, а дофин одет и готов ехать кататься.

Ришелье принял Сен-Марса в кабинете, за столом, заваленным бумагами.

– Надеюсь, что вас привело ко мне неотложное дело, – сказал он, едва тот вошел. – Во всяком случае, я могу уделить вам (он взглянул на каминные часы) не более восьми минут.

– Мы могли бы поговорить наедине? – спросил Сен-Марс.

Кардинал сделал знак, и секретари вышли из комнаты.

– Ваше преосвященство, вы должны мне помочь, – начал Анри, едва за последним из них закрылась дверь.

Ришелье удивленно приподнял правую бровь.

– Дело в том, что я хочу жениться.

Ришелье откинулся на спинку кресла.

– Вы хотите залучить меня в посаженные отцы?

– Скорее в сваты. Видите ли… Я хочу жениться на мадемуазель де Гонзаг.

Кардиналу стало совсем весело. Он смерил жениха надменным взглядом.

– Не думаю, что принцесса Мантуанская до такой степени забыла о своем происхождении, чтобы унизить себя столь незначительной партией, – отчетливо произнес он, слегка растягивая слова. – Вы, может быть, герцог и пэр? Или, на худой конец, коннетабль? Главный министр?

– Вот именно, я прошу вас помочь мне сделаться герцогом и пэром.

Сухой, отрывистый смех Ришелье был похож на собачий лай. Кардинал еще улыбался, но его взгляд уже приобрел стальной оттенок, а в глубине души закипало бешенство. Какая наглость! Мальчишка, сопляк!

– Чем же вы заслужили столь высокий титул? Не думаете ли вы…

– Еще ничем, – взгляд Сен-Марса был твердым, а вид решительным, – поскольку не имею возможности это сделать. Мне не нужна милостыня. Король не отпускает меня на войну, а мое место в армии. Там я смогу показать, на что способен. Я прошу вас поговорить с королем и дать под мое командование войска. Аррас осаждают уже второй месяц, а я бы мог…

– Господин де Шатильон гораздо больше вашего смыслит в осадах, – осадил его Ришелье.

Он все еще кипел. Но к нему уже вернулась способность спокойно размышлять, и он продолжал ровным тоном:

– Что ж, поезжайте в Аррас. Я, пожалуй, передам под ваше командование легкую кавалерию. Ваши восемь минут истекли, – добавил он, когда Сен-Марс попытался что-то возразить.

…Отъезд фаворита поверг короля в глубокую меланхолию. И хотя Сен-Марс писал ему дважды в день, уверяя, что совершенно здоров и ни в чем не нуждается, Людовик томился, мучаясь тревогой за него. Даже охота не могла его развлечь.

– Война – самая большая мука для государей, – говорил он уныло венецианскому послу, идя с ним к карете после охоты. – Невозможно победить без опасности, кровопролития; потери и неудачи неизбежны. Победы и поражения равно приводят к истреблению народов, к разорению страны, а я желаю своему народу только покоя…

Посол согласно кивал головой, придав своему лицу скорбное выражение.

– И потом – сколько денег, Боже мой, сколько денег! – Людовик всплеснул руками. – Мой отец в год не тратил столько, сколько я трачу в месяц!

Возле кареты ждал Гастон. Король, найдя в лице посла благодарного слушателя, предложил ему поехать с ними. Венецианец с радостью принял приглашение.

– Ваше величество, вероятно, беспокоится о господине де Сен-Марсе, – осторожно начал он, когда экипаж выбрался на твердую дорогу.

Людовик молча кивнул: в горле у него застрял комок, и он не мог говорить.

– Разумеется, господин де Сен-Марс храбр, отважен и неукротим в бою, – продолжал посол, – однако его рассудительность и осмотрительность, удивительные в столь молодом человеке, позволяют не опасаться того, что он станет бездумно подставлять себя под пули. Это задатки замечательного дипломата и государственного мужа.

Гастон откинулся на подушки кареты, и его лицо скрылось в тени. Лицо же Людовика, напротив, как будто просветлело изнутри. Он, не перебивая, слушал посла с тихой довольной улыбкой, а на прощание тепло поблагодарил за приятную компанию.

Тем же вечером венецианец отправился во дворец, где «совершенно случайно» встретился с кардиналом. Ришелье выразил ему свою благодарность за оказанную услугу, посетовав, что поддерживать короля в хорошем настроении – самая трудная его задача, ведь его величество расстраивается по любому пустяку.

Среди гасконских кадетов царило оживление: все, кто не стоял в караулах, куда-то бежали, делясь по пути друг с другом некой ошеломляющей новостью.

– Да что у вас случилось? – крикнул один часовой из новичков.

– Сирано приехал! – отвечал на бегу гасконец.

Он протолкался сквозь плотную толпу, окружавшую невысокого худощавого человека в широкополой шляпе с длинным пером и с непомерно большим носом, занимавшим, казалось, все лицо.

– Савиньен! Дай же тебя обнять!

– Ладно, ладно, ребята! – отбивался Сирано, уже нетвердо стоящий на ногах от дружеских объятий и тумаков по спине и плечам. – Вы меня растерзаете, так что испанцам ничего не достанется!

Вокруг засмеялись.

– Да где же ты был? – не отставал гасконец, бывший, верно, его приятелем.

– Валялся в постели с дырой от мушкетной пули в боку, – отвечал Савиньен. – Я так спешил, боялся, что вы возьмете Аррас без меня, а вы, оказывается, все еще здесь!