Текст книги "Дьявол против кардинала"

Гастон махнул на все рукой: в конце концов, ему не нужна была корона, он просто хотел жить в свое удовольствие. Людовик уплатил его долги и дал денег на перестройку замка в Блуа; он даже обещал признать его брак с Маргаритой Лотарингской, если тот будет снова заключен во Франции. Пока «маленькая Анжелика» тосковала в Брюсселе, ее супруг утешался в разлуке с хорошенькой дочкой местного мещанина – Луизон Роже…

Луиза поднялась с подушек, приблизилась к королеве и присела перед ней в реверансе.

– Ваше величество, прошу вас, выслушайте меня, – произнесла она звенящим голосом.

Все разговоры прекратились. Король удивленно обернулся.

– Говорите, дитя мое, – милостиво разрешила Анна.

– Ваше величество, я решилась, и ничто не заставит меня переменить мое решение, – заговорила Луиза, волнуясь. – Я прошу у вас позволения покинуть двор и удалиться в монастырь.

Фрейлины зашептались, прикрываясь веерами; Мари де Отфор обменялась торжествующим взглядом со своей подругой Шемеро. Король был как громом поражен.

– Разумеется, дитя мое, я не смею противиться воле Отца Небесного, раз Он призывает вас служить Ему, – ласково проворковала Анна. Людовик был готов ее убить.

Луиза снова поклонилась и отошла в сторону. Разговоры возобновились, словно ничего и не случилось. Девушка все еще была здесь, но ее уже не замечали, как будто ее и не было.

Людовик, ловко лавируя, приблизился к ней.

– Одумайся, что ты делаешь! – прошипел он.

– Все решено, ваше величество; так будет лучше для всех, – тонким голоском отвечала Луиза.

– Ты не можешь бросить меня. – Людовик встал вполоборота, чтобы никто не видел его лица. – Ты нужна мне, я не смогу без тебя жить!..

Луиза смотрела на него недоверчиво. В ее больших наивных глазах застыл немой вопрос: правду ли он говорит? Но что тогда значит…

– Вы скоро уедете на войну, я все равно не смогу быть с вами, – прошептала она, опустив голову. – А здесь, без вас…

– Хорошо, – сдался Людовик, – поговори с моим духовником, отцом Коссеном. Он даст тебе добрый совет. Но что бы он ни сказал… – Король запнулся. – Дождись моего отъезда…

Он побыл еще несколько минут, затем простился с королевой и ушел.

Ришелье явился к королю с докладом и протянул ему записку, в которой подробно излагал свои планы военных операций. Людовик положил ее на стол, даже не просмотрев. Он сидел в кресле вполоборота, закинув одну ногу на другую и подперев рукой подбородок, лицо его было напряжено, а вторая рука, напротив, бессильно свесилась вдоль туловища. Кардиналу была знакома эта поза.

– Право же, ваше величество, вам не следует принимать все так близко к сердцу, – мягко сказал он.

– Девочка хочет запереть себя в монастыре, – бесцветным голосом отозвался Людовик.

– Не пристало великому королю занимать свои мысли ничтожной девчонкой. – В голосе Ришелье зазвучали металлические нотки.

Людовик резко обернулся к нему и оттопырил нижнюю губу, как избалованный ребенок. Потом лицо его приняло обычное страдальческое выражение, взгляд потух.

– Вы правы, кузен. Займемся делами.

Сквозь цветные витражи часовни струился мягкий, теплый свет. Луиза де Лафайет и отец Коссен вышли из исповедальни. Священник смотрел на девушку ласково и сострадательно.

– Теперь вы все знаете, святой отец, – сказала Луиза, искательно заглядывая ему в глаза. – Скажите же, что мне делать?

Отец Коссен подвел ее к изображению Девы Марии.

– Спросите Ее, – сказал он, – и вы услышите Ее ответ в своем сердце.

Луиза опустилась на колени; священник отошел в сторонку и отвернулся. Через некоторое время девушка присоединилась к нему.

– Я решилась, – тихо произнесла она. – Мне только досадно, что мой уход доставит радость моим мучителям.

– Мы должны думать о том, какие наши дела доставят радость Господу, – возразил отец Коссен. – Отрешись от злобы, ненависти и гнева, гони их из своего сердца, пусть в нем останется только любовь.

При слове «любовь» на глаза Луизы навернулись слезы; священник заметил это и погладил ее по голове.

– Твоя любовь чиста и должна такой остаться, – наставительно сказал он. Луиза слегка покраснела. – Нет ничего сильнее такой любви. Дурные помыслы отступают перед ней, как тьма перед светом. Ты кажешься себе слабой, дочь моя, но ты сама не знаешь, насколько ты сильна. Возможно, что благодать, сошедшая на тебя, коснется и того, кого ты любишь, зажжет и в его сердце светоч любви; и тогда и на него снизойдет Господне благословение…

Они молча подошли к выходу из часовни. У кропильницы отец Коссен остановился.

– Пока ты еще здесь, дочь моя, мы должны объединить наши усилия, дабы священный союз короля и королевы укрепился и принес наконец долгожданный плод.

– Я молюсь об этом каждый вечер! – с жаром отвечала Луиза.

Священник улыбнулся.

– Ступайте, дитя мое, и знайте, что вы всегда найдете во мне доброго друга.

Он помолчал.

– Помните, что, если меня посадят в Бастилию, вы должны будете молиться обо мне вдвойне: и как о соседе, и как о сообщнике…

Весна уже давно вступила в свои права. Деревья оделись свежей зеленой листвой; в густых кронах щебетали невидимые птахи. Королева подолгу гуляла по парку Сен-Жермена; фрейлины бегали по сочной зеленой траве, играли в кольца и в мяч. Только Луиза держалась в стороне, стояла одна на высоком берегу реки, глядя в даль. В хорошую погоду там можно было рассмотреть два острых шпиля собора Сен-Дени, Монмартрский холм, Шайо… Если прислушаться, то ветер иногда доносил еле различимый звон колоколов, и тогда у девушки сладко трепетало сердце.

Ей показалось, что ее окликнули. Она вздрогнула, словно очнувшись ото сна, и поспешила в парк. У входа в аллею она неожиданно столкнулась с королем. Оба в растерянности остановились.

Людовик, исхудавший, осунувшийся, с набрякшими веками, молча смотрел на Луизу; в конце концов та залилась краской и опустила глаза.

– Скажи, – резко спросил король, заметно заикаясь, – если бы тебе было здесь хорошо, ты бы осталась?

Луиза не отвечала; ее щеки горели так, что на глаза выступили слезы.

Людовик вдруг порывисто схватил ее за руку:

– Поедем со мной в Версаль! Ты будешь жить там, будешь ждать меня там. Никто не посмеет тебя обидеть!

Луиза в ужасе отшатнулась от него. Побледнев, она испуганно смотрела на короля; если бы он сделал к ней хоть один шаг, она побежала бы прочь, не разбирая дороги.

Людовик сам испугался. Недоуменно смотрел на свою руку, которая посмела коснуться этого ангельского создания, словно не веря, что эта рука принадлежит ему.

– Прости, – просипел он сдавленным голосом.

Луиза поняла, чту творится в его душе. Ей было жаль этого человека и жаль себя, но все же только что пережитый страх не отпускал ее. И еще… Она поняла, что в следующий раз, возможно, и не подумает убегать…

– Вот видите, ваше величество, я должна уйти, – прошептала она еле слышно. – Если хотите, я подожду до вашего отъезда…

Людовик медленно покачал головой. Потом коротко поклонился и, не взглянув ей в глаза, пошел прочь, все ускоряя шаг.

…Девятнадцатого мая 1637 года, на церемонии пробуждения королевы, Луиза де Лафайет официально сложила с себя обязанности фрейлины. Простившись с ее величеством, она подошла к королю. По лицу Людовика текли слезы.

– Прошу вас, ваше величество, принесите эту жертву и продолжайте исполнять ваш долг, – тихо произнесла Луиза, собрав все свое мужество.

– Ступайте туда, куда зовет вас Бог, человеку не пристало противиться Его воле, – с усилием выговорил король. И добавил, глядя в сторону: – Я мог бы силой королевской власти удержать вас при дворе и запретить всем монастырям в королевстве принимать вас, но я не хотел бы однажды корить себя за то, что лишил вас великого блага.

Луиза пошла к себе. Ее вещи давно были собраны, уместившись в две небольшие дорожные сумки. Девушка подбежала к окошку: во дворе король садился в карету.

– Я больше никогда его не увижу, – прошептала Луиза сквозь слезы…

Часть четвертая
Дьявол

Глава 1. Герцогиня в бегах

Лапорт быстрым шагом шел по улице Больших Августинцев. На углу он почти столкнулся с патрулем из королевских мушкетеров. Два усача преградили ему дорогу.

– Именем короля вы арестованы! – отчеканил капитан.

Лапорт не стал сопротивляться и позволил усадить себя в карету. Он даже не спросил, куда его везут.

Всю дорогу его мозг сверлила мысль: письмо! Эх, не надо было оставлять его при себе! Раз не удалось передать, нужно было сразу спрятать в тайник, а не расхаживать с ним по городу. Но теперь уже ничего не изменишь, остается только молчать, и он будет молчать.

Карета въехала в ворота Бастилии. Лапорта провели к коменданту, тот велел его обыскать. Солдаты принялись ощупывать его куртку; арестованному велели снять сапоги и в одном из них обнаружили письмо.

– Ваше? – спросил комендант.

Лапорт кивнул. Комендант взломал печать.

– Не смейте! – рванулся Лапорт, но было поздно. Комендант пробежал глазами первые строчки и удовлетворенно хмыкнул.

– В камеру его! – приказал он.

– Ну, что я говорил! – торжествующе воскликнул король, помахав письмом. – А вы боялись, что мы ничего не найдем. Вы же не живете в Лувре и не видите того, что вижу я.

– Я всего лишь скромный слуга вашего величества и не могу быть прозорливее вас, сир, – смиренно отвечал Ришелье. – Но все же дерзну заметить, что в письме ее величества к герцогине де Шеврез нет ничего крамольного.

– Эта женщина – дьявол, – резким тоном ответил Людовик. – Я слишком хорошо ее знаю, она наверняка что-нибудь замышляет.

Он бросил письмо на стол.

– Позвольте взглянуть, сир! – попросил Шавиньи.

Бросив украдкой взгляд на Ришелье, он развернул бумагу и стал водить ее над пламенем свечи. Людовик подошел и с любопытством заглянул ему через плечо. Между черными строчками стали проступать рыжие буквы и цифры. Король выхватил письмо и впился в него глазами.

– Шифр! – пробормотал он. – А вы говорите – ничего крамольного.

– Я предполагаю, – сказал Шавиньи, – что МРБ может означать «Мирабель»…

Он осекся под взглядом Ришелье, явно не одобрявшим такого усердия.

– Испанцы! – Людовик помрачнел. – Возьмите это и поезжайте в Шантильи, – велел он канцлеру Сегье, – допросите королеву. А я займусь этим приютом лицемерок, где под маской благочестия творят измену!

В монастыре Валь-де-Грас произвели обыск, но ничего не нашли. Архиепископ Парижский попытался разговорить настоятельницу, но та отказалась отвечать на вопросы. Тем самым она лишь усилила довлевшие над ней подозрения, ведь ее брат был губернатором Безансона, находившегося под властью испанцев. Мать Сент-Этьен заменили сестрой де Поншато, кузиной Ришелье, и увезли в дальний монастырь.

В то же время солдаты проводили обыск в особняке Шеврезов на улице Сен-Тома-дю-Лувр; там нашли целый ворох писем герцогини к королеве, но все они были вполне невинного содержания. Важные бумаги, шифры и печати хранились в надежном тайнике в одной из стен; Лапорт ловко замаскировал отверстие куском раскрашенного гипса – никто и не заметил.

Его самого в восемь вечера привезли на допрос во дворец кардинала. Увидев, что против него нет никаких улик, Лапорт повеселел. Он отказался в чем бы то ни было признаться и не стал писать к королеве. Пробившись с ним до часу ночи, Ришелье и Сегье махнули рукой и велели отвезти его обратно в Бастилию.

Анна Австрийская не находила себе места от тревоги и тоски. Вчера король приказал ей немедленно выехать в Шантильи и ждать там его дальнейших распоряжений. Перед отъездом она передала Лапорту письмо, которое надлежало переслать в Брюссель Мирабелю, и теперь ее терзало нехорошее предчувствие. Она потеряла аппетит и во всю ночь не сомкнула глаз.

На церемонии утреннего пробуждения королева едва сдерживалась, чтобы не расплакаться. Во время туалета ей замазали белилами глубокие тени под глазами и нарумянили щеки. Мари де Отфор уговорила ее выйти немного прогуляться.

Был погожий августовский день. Светлые башни замка нарядно смотрелись на фоне ярко-голубого неба. Зеленые гребни леса убегали за горизонт. Но Анна смотрела не туда, а на запертые ворота, за которыми расхаживали часовые.

Они с Мари де Отфор стояли на мостике через ров и бросали в воду крошки хлеба. Мари забавлялась, глядя, как они исчезают в широкой пасти усатого карпа, подоспевшего к угощению раньше своих сородичей. К ним подошел принц де Марсильяк.

– Господин де Марсильяк, хотите бросить? – Мари протянула ему корку.

– Вы здесь, не в Туре? – перебила ее королева.

– Я собирался ехать, когда узнал о том, что вас выслали сюда, – отвечал молодой человек. – Я подумал, что мне лучше остаться подле вас. Смогу ли я быть вам полезен?

– Сможете! – Анна вцепилась руками в парапет, почувствовав, как учащенно забилось ее сердце. – Вы смелый человек, принц, и я знаю, что могу вам доверять.

Марсильяк поклонился.

– Вы должны нас похитить!

Марсильяк невольно оглянулся на часовых у ворот. Анна пошла к замку, увлекая обоих спутников за собой.

– Вы должны похитить нас обеих и отвезти в Брюссель, – снова заговорила она, когда они отошли на безопасное расстояние и остановились. Мари тихо ахнула.

– Можете на меня рассчитывать, ваше величество, – твердо произнес принц. – Однако… все это требует времени. Нужно найти верных людей, подготовить лошадей, карету…

– Умоляю, поторопитесь!

Анна посмотрела на него так, что у Марсильяка захолонуло сердце. Она подхватила подол платья и быстро ушла.

При виде посетителя королева побледнела, у нее похолодели руки. Дородный, невысокий господин с достоинством поклонился и устремил на нее проницательный взгляд карих глаз в ларчике одряблевших век, ловко скрывавших насмешку и иронию.

– Что вам угодно, господин Сегье? – пролепетала Анна.

– Его величество прислал меня к вам за разъяснениями по поводу этого письма, изъятого у вашего слуги, господина де Лапорта. – Канцлер достал бумагу из сафьянового портфеля.

– Какое письмо, я ничего не знаю, – Анна едва шевелила губами, чувствуя, как у нее темнеет в глазах.

– Вот это письмо, сударыня. Писано вашим почерком, и с вашей же подписью. Не угодно ли взглянуть?

Он сделал шаг вперед. Анна посмотрела невидящим взглядом на протянутую ей бумагу и вдруг проворно выхватила ее и спрятала за корсаж.

Канцлер этого не ожидал, однако ничуть не смутился. Они были одни.

– Верните бумагу, – сказал он негромко, наступая на королеву.

– Вы не посмеете. – Анна пятилась назад, прикрывая рукой вырез платья.

– Бумагу! – рявкнул Сегье и протянул к ней руку с толстыми пальцами, поросшими черным волосом.

Анна всхлипнула и отдала ему письмо. У нее подкосились ноги, она упала в кресло и залилась слезами.

– Господь и время покажут, что все, что наговорили обо мне королю, – ложь и напраслина! – рыдала она.

– Я вернусь позже, – невозмутимо ответствовал Сегье, поклонился и вышел.

Когда в комнату вбежали камеристки, королева была в глубоком обмороке.

Карету подбросило на ухабе, и Ришелье болезненно сморщился. Ему действительно нездоровилось, хоть он и не был так плох, как расписал королю.

Визит Сегье произвел сильное впечатление на Анну Австрийскую. Она обезумела от страха, начала метаться и чуть не наделала глупостей. Причастившись на Успение Богородицы и исповедавшись отцу Коссену, она поклялась на Библии королевскому секретарю, что не переписывалась с заграницей, только с герцогиней де Шеврез. А ведь никто еще и не успел обвинить ее в переписке с испанцами! «Скажите об этом кардиналу, – умоляла она, – просите его встретиться со мной…»

Ришелье сказался больным и дождался, чтобы Людовик сам приказал ему отправляться в Шантильи и поговорить с королевой. Так будет лучше, с учетом того, какие слухи распускают при дворе все эти праздные болтуны… Ах, Анна, Анна, жизнь – суровый учитель, и его не проведешь! А ведь вам уже не двадцать лет, сударыня, а тридцать шесть, как, впрочем, и вашей подруге де Шеврез! Король прав, называя эту женщину Дьяволом. Она дьявольски соблазнительна и так же, как дьявол, увлекает всех соблазненных ею к погибели. Теперь вот в расставленных ею силках запуталась королева… Ришелье усмехнулся, вспомнив дерзкий возглас герцогини: «Я объявляю вам войну!»

Анна сильно изменилась со времени их последней встречи. Куда только делась ее надменность! Она даже предложила кардиналу сесть, но тот остался стоять. При первом же упоминании о письмах она сразу созналась, что писала брату во Фландрию и Мирабелю, желая расстроить союз между Людовиком и Карлом Лотарингским. Ришелье тяжело вздохнул. Анна посмотрела на него испуганно и задрожала всем телом.

– Надеюсь, ваше величество, вы понимаете всю тяжесть содеянного вами и раскаиваетесь в том, что совершили?

– О да, да, раскаиваюсь! – горячо отвечала Анна и поднесла к глазам платок.

– Судите сами, хотят ли вам добра те, кто стремятся поссорить вас с мужем? – мягко произнес кардинал. Анна помотала головой, закрывшись платком.

– А если бы мы поступали так с испанцами? – продолжал Ришелье. – Они уже однажды погубили одну из наших принцесс…

Снова испуганный взгляд. Ришелье решил не нагнетать страсти, прочел королеве небольшую проповедь, напомнил, что с начала военных действий Людовик не ведет переписки со своей сестрой Елизаветой, супругой испанского короля, призвал ее поступать так же, соблюдая правила игры, и пообещал испросить для нее прощения у короля.

– О, как вы добры, господин кардинал! – прошептала Анна сквозь слезы. – Дайте же вашу руку!

Она протянула ему руку, унизанную перстнями; но Ришелье остался верен себе: он не посмел дотронуться до королевы.

Людовик потребовал, чтобы Анна изложила свои признания письменно. Та подчинилась, написав их под диктовку Ришелье. Король прочел и подписал внизу, что, учитывая добровольное признание, раскаяние и обещание больше так не делать, полностью прощает свою жену.

Лапорту сообщили, что королева во всем призналась, так что и ему уже можно не запираться. Однако верный паж почуял в этом подвох и по-прежнему отказывался говорить. И потом, что значит «во всем»? В переписке с Шеврез? С Мирабелем? Или еще в сношениях с Марией Медичи, с английским двором и с Оливаресом? Уж лучше молчать.

Анна Австрийская, которой позволили вернуться в Лувр, тоже это поняла и снова испытала ужас. Нужно предупредить Лапорта, но как? В письме, которое велел написать ей Людовик, нельзя было даже намекнуть на границы признаний. Что же делать?..

– Не положено, – монотонно твердил хмурый солдат с красными глазами и опухшим лицом. – Пришли на свидание – вот и идите одна.

– Да какой же вы чурбан! – возмутилась молодая дама в дорогом платье и шляпе с пышным пером. – Моя камеристка пойдет со мной! Не могу же я оставить невинную девушку в кордегардии, среди ваших… этих…

– Не положено!..

Дама вздохнула и развязала кошелек, подвешенный на длинном шнурке к ее поясу.

– Вот, возьмите и прочистите себе мозги! – она презрительно сунула солдату серебряную монету.

– Это можно! – обрадовался тот. – Проходите, сударыни!

Камеристка прошмыгнула вслед за госпожой, обеими руками отгибая вниз поля своей шляпы.

В комнату для свиданий ввели шевалье де Жара.

– Франсуа! – бросилась к нему дама.

Они взялись за руки и заговорили о чем-то вполголоса. Прошло несколько минут. «Камеристка» нарочито кашлянула. Ее спутница оглянулась и нехотя подвела к ней шевалье.

– Франсуа, поговорите с этой дамой, – сказала она и отошла в сторону. Де Жар недоуменно посмотрел ей вслед.

– Вы узнаете меня? – спросила «камеристка», снимая шляпу.

– Мадемуазель де Отфор?!

– Тсс! – Мари оглянулась на дверь. – Я здесь по поручению королевы, она нуждается в вашей помощи.

– Но что я могу сделать?

– Здесь, в Бастилии, сидит Пьер де Лапорт. Он обладает важными сведениями, а потому может погубить королеву – или спасти ее. Вот это письмо, – она достала из-за раструба перчатки многократно сложенный листок, – должно попасть к нему. Мы рассчитываем на вас.

Де Жар прошелся несколько раз взад-вперед, обхватив затылок сцепленными руками. Задача была не из легких. Мари следила за ним встревоженным взглядом.

Наконец он остановился перед ней.

– Что ж, раз королева просит… Делать нечего; на эшафоте я уже бывал, в другой раз будет не так страшно.

…Шевалье совершил чудо. Он сумел разузнать, что камера Лапорта находится под его собственной, но только двумя этажами ниже. Во время прогулки в тюремном дворе он сговорился с узниками с промежуточных этажей. Ночью каждый из них разобрал пол в своей камере, и Лапорту спустили драгоценное письмо с инструкциями королевы, привязав его к нитке, выдранной из рубашки.

На следующий же день Лапорта вызвали на допрос с пристрастием. По обычаю, палач сначала показал ему орудия пыток: дыбу, «испанский сапог», жаровни, клещи… Сделав вид, что испугался, Лапорт попросил повторить ему приказ королевы и рассказал, что письмо, найденное при нем, на самом деле предназначалось Мирабелю. Все прочие письма были адресованы исключительно герцогине де Шеврез. Его отвели обратно в камеру, из которой он вышел только через девять месяцев.

Герцогиня де Шеврез металась в замкe Кузьер, как дикий зверь, запертый в клетку. Она и в самом деле чувствовала себя загнанным зверем, которого обложили охотники: вот круг их становится все уже, все громче их улюлюканье и лай собак… Париж ей был заказан, а в турских салонах ее не принимали с тех самых пор, как она начала тяжбу против своего супруга о разделе имущества. Герцог в самом деле жил не по средствам и грозил промотать все их состояние на подарки своим «девочкам», оставив собственных детей нищими. А тут еще – как гром среди ясного неба – новость об аресте Лапорта и допросах королевы! Король прислал своих людей допросить и герцогиню, но она отрицала все – все, даже самое очевидное. Ришелье – вот хитрая лиса! – предложил ей денег. За кого он ее принимает! Да, она согласилась взять небольшую сумму – взаймы. Еще не хватало, чтобы кредиторы упрятали ее в долговую яму! Правда, что такое долговая яма, когда ей может грозить Бастилия…

В доме царила гнетущая атмосфера тягостного ожидания. Десятилетняя Шарлотта не ласкалась к матери, словно понимая, что той не до нее. Она сидела в кресле, сжавшись в комочек, или, уступая уговорам гувернантки, выходила в парк и скользила там бледной тенью между огромными косматыми ветлами, бродила вдоль пруда или спускалась к Эндру, чтобы подсмотреть из-за укрытия за большими серыми цаплями, расхаживающими по воде.

Но вот по аллее, ведущей к замку, проскакал верховой. Спрыгнул с коня, вошел без доклада. Герцогиня выхватила у него сверток, торопливо развернула. У нее в руках оказался часослов в красном переплете. Гонец едва успел ее подхватить: Мари лишилась чувств…

Часослов был знаком, о котором они условились с Мари де Отфор: если переплет зеленый – все в порядке, если красный – герцогине грозит опасность. И вот ее худшие предчувствия оправдались, к тому же в книгу было вложено неясное, но тревожное письмо от Анны Австрийской. Нельзя терять ни минуты! Герцогиня велела заложить карету и помчалась в Тур.

Архиепископ Бертран д’Эшо был болен и лежал в постели, однако, узнав о приходе Мари, велел ее впустить. Она выложила ему все с ходу, заявив, что намерена бежать в Испанию. Старик приказал принести себе письменный прибор и стал выводить дрожащей рукой письмо к своему племяннику в Страну Басков. Мари сидела за столом, тоже писала, но тут же нервно рвала бумагу на клочки и швыряла на пол. Когда письмо было готово, она скорбно простилась с архиепископом и вернулась домой – взять немного денег на дорогу.

Ужин в большом зале Кузьера прошел в траурном молчании. Слуги плакали, не скрывая слез. Герцогиню тоже душили слезы, кусок не лез ей в горло. Она отодвинула тарелку и ушла к себе переодеваться.

Около девяти вечера Шарлотта, о которой все забыли, с удивлением увидела, как по лестнице спустился незнакомый мужчина в плотной куртке и черных сапогах. Его голова была обмотана повязкой из черной тафты. Завидев девочку, человек на секунду замер, а затем вдруг бросился к ней, обнял, стал целовать.

– Доченька моя, – плача, говорила герцогиня, – я уезжаю далеко, я не могу взять тебя с собой…

– Вы скоро вернетесь, матушка?

– Да, да, скоро, очень скоро…

Обняв дочь в последний раз, Мари почти выбежала из зала. Шарлотта пошла по лестнице наверх, сначала медленно, потом все быстрей и быстрей, задыхаясь, прибежала в свою комнатку, бросилась ничком на кровать и зарыдала в голос.

У ворот парка ждали двое слуг с лошадьми. Герцогине подвели белую кобылу с черными отметинами. Несколько слуг пришли ее проводить.

– Вам лучше не знать, куда я еду, – сказала им Мари. – Анна, вы будете жить в моем особняке в Туре, все должно быть, как всегда, но никого не пускайте, говорите, что я больна.

– Что ж вы, мадам, хоть бы узелок малый с собой взяли, белье переменить, – сокрушалась горничная.

– Ничего, этого достаточно. – Мари похлопала себя по бедру, на котором висел кошелек. – Ну, вперед!

Она пришпорила кобылу. Слуги поскакали за ней.

Проехав тридцать лье, они остановились, чтобы дать передохнуть лошадям. И тут герцогиня издала горестный вопль: письмо, то самое письмо архиепископа Турского, осталось в кармане ее платья!

Принц де Марсильяк еще спал, и дворецкий не решился его будить. Только когда сонный голос потребовал «умываться», принцу доложили, что его хочет видеть какой-то человек по срочному делу. Марсильяк не спеша оделся и вышел во двор. Там стоял покрытый дорожной пылью гонец и держал под уздцы измученную лошадь. Принц сразу узнал кобылу герцогини де Шеврез. Слуга молча протянул письмо. Марсильяк пробежал его глазами несколько раз.

– Герцогиня здесь?

Слуга помотал головой.

– Где ж она? Я сейчас еду к ней!

– Не нужно, сударь! – остановил его гонец. По его лицу Марсильяк понял, что настаивать бесполезно.

– Ну хорошо, – сдался он. – Эй, там! Заложите карету! Ну да, новую, какую ж еще!

Через двадцать минут карета выехала со двора. В опустевшей конюшне осталась белая кобыла с черной отметиной.

Жесткая соломинка воткнулась в щеку. Утренний холодок заполз под короткое одеяло, студя спину. Заквохтала курица, снесшая яйцо. Но Мари проснулась не от этого, а от ощущения, что на нее кто-то смотрит.

Она с трудом разлепила ресницы: рядом сидела толстая служанка, пялилась на нее во все глаза и улыбалась, растянув рот до ушей. Мари приподнялась на локте. Все тело ломило.

– Чего тебе?

– Вот, я вам завтрак принесла. – Служанка подвинула поближе лукошко, в котором лежали четыре свежих, еще теплых яйца.

Мари выпила их одно за другим, запрокинув голову. Она и вправду была голодна.

Служанка не уходила.

– Какой хорошенький мальчик! – ухмыльнулась она. – Никогда раньше таких не видала!

Она вдруг прыгнула на Мари сверху и обвила ее шею руками. «Парик!» – мелькнула страшная мысль, и Мари с криком отпихнула бесстыдницу в сторону.

– Я ранен, – пояснила она толстухе, которая глупо хлопала глазами. – Еду в Баньер, на воды, лечиться. Извини, подруга, помилуемся в другой раз.

Она поскорей спустилась с сеновала и, прихрамывая, вышла во двор. Сердце стучало от пережитого страха, и в то же время хотелось хохотать во все горло.

Два охотника притащили палку, на которой висел волк со связанными лапами и стянутой ремнем пастью. Злые и умные глаза горели желтым огнем. Волк понимал, что ему конец, но не метался и не скулил. Людовик показал его Анне и велел унести. Сегодня он был горд: им удалось поймать целых пять волков и одного лиса.

– А знаете, сударыня, – сказал он, провожая жену к карете, – ваша дорогая подруга де Шеврез бежала в Испанию.

Анна очень правдоподобно изобразила удивление.

– Я отказываюсь ее понимать, ваше величество. Такое могла сделать только сумасшедшая.

Король сел в карету вместе с мадемуазель де Отфор и своей племянницей Маргаритой, дочерью Гастона. Он был в хорошем настроении и даже не одергивал своих спутниц, когда те отпускали колкости в адрес кардинала.

Ришелье не был на охоте: он допрашивал Марсильяка. Тот признал, что помог герцогине бежать, но отказался сообщить что-либо о том, куда она направилась и с какой целью.

– Ну что ж, придется ехать в Бастилию, – завершил разговор кардинал.

Марсильяк пожал плечами.

Он пробыл в Бастилии неделю и вышел оттуда с горделивым сознанием того, что поступил как настоящий рыцарь и безвинно пострадал от произвола ненавистного тирана.

В Каюзаке герцогиня купила себе кобылу за восемь пистолей, а карету отправила обратно Марсильяку вместе с письмом с уверениями в вечной благодарности за оказанную услугу. Ей предстояло перейти через Пиренеи, а для этого нужен надежный проводник. Марсильяк рекомендовал ей своего поверенного Мальбати, и Мари отправилась по указанному адресу.

Она была уверена, что никто не узнает бывшую «царицу бала» в неряшливо одетом путнике, пропахшем потом и с грязными потеками от рыжей пыли на лице. Поэтому она вздрогнула, услышав сзади:

– Добрый вечер, мадам.

– Не бойтесь, я вас не выдам, – успокоил ее слуга-баск. – Я служил еще господину де Люиню.

Мальбати перевалило за шестьдесят. Он был, что называется, ладно скроен и крепко сшит. Глаза с хитрым прищуром выдавали умного, проницательного человека, а глубокие морщинки, разбегавшиеся лучиками к вискам, – веселый нрав. Мари представилась ему герцогом Энгьенским, старшим сыном принца Конде. Они поужинали за одним столом и провели чудесный вечер, разговаривая о литературе и по очереди читая наизусть целые отрывки из «Сида». Мальбати сам вызвался проводить «герцога» в Баньер. Оба слуги, сопровождавшие Мари из Кузьера, остались в Каюзаке, а она отправилась в путь с Мальбати и Поте – тем самым баском, знававшим ее госпожой де Люинь.

Офицер с двумя солдатами, посланный Людовиком в погоню за беглянкой, потерял ее след еще в Бордо. Но Мари все равно предпочитала прямоезжим дорогам кружные, петляя, словно заяц. Одновременно она играла в словесные прятки с Мальбати. Старик задавал ей вопросы-ловушки, а она ускользала из них, давая ловкие уклончивые ответы. Ей нравилась эта игра и нравился этот добрый человек, взявший ее под свое крыло. Она ведь заметила, как он украдкой сунул золотой трактирщику, чтобы тот сварил ей на ужин курицу и раздобыл хорошего вина. Спать они легли в одной комнате: Мальбати постелил себе на полу у порога, положив рядом, на всякий случай, два заряженных пистолета. По словам трактирщика, в округе «пошаливали»: не ровен час, нагрянут мятежные крестьяне-кроканы или мародерствующие дезертиры, да и испанцы недалеко.

На второй день пути вдалеке показались сизые зубцы Пиренеев со снежными прожилками, торчащие из зеленых десен – лесистых склонов. Но в этот день путники не продвинулись далеко: пришлось пробираться через торфяник по узкой, ненадежной тропе, которую знал Мальбати. Поте осторожно вел в поводу лошадей, а Мари прыгала за своим проводником по ядовито-зеленым кочкам.