Текст книги "История рыцарства. Самые знаменитые битвы"
Автор книги: Екатерина Монусова
Жанр: История, Наука и Образование
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
Битва Золотых шпор
«…Они радовались и волновались, ревя подобно львам…»
Церковь Богоматери бельгийского города Куртрейка похожа на большинство готических храмов Европы. Остроконечный шпиль, яркая капелла и роспись стен, цветные витражи. У алтаря – полотно Ван Дейка «Вознесение на крест», а позади страшноватые средневековые скульптуры. Когда-то именно сюда принесли верные сыны Фландрии позолоченные шпоры, снятые с убитых французских рыцарей, чтобы развесить их по всей церкви. С той поры битву, победой в которой по праву гордятся бельгийцы, так и называют – Битва Золотых шпор. Под узорчатым полом собора расположена фамильная усыпальница графов Фландрии. На снимке, словно просвечивающем пол насквозь, – груда обточенных временем скелетов. Здесь, в этом подобии братской могилы, они нашли своей упокоение. А вот после того славного сражения по всему полю валялись изуродованные голые трупы. Победители сдирали с них дорогие доспехи, одежду, украшения, забирали щиты, мечи и шлемы. Под горячую руку грабили и своих – наверное, поэтому, обобрав погибших, фламандцы покинули поле битвы, не потрудившись предать земле никого: ни французов, ни даже собственных сограждан. В конце концов, глядя на покойника без одежды, не так уж просто решить, свой он или чужой…
Погребен в соседнем монастыре был лишь командующий вражеской армией Робер д’Артуа – и то, по французской версии, это было делом рук ангелов, а не фламандцев. Впрочем, за что им было любить французов? После того как Филипп IV Красивый захватил графство Фландрское, эта земля превратилась в одну из королевских провинций. Уходя, Филипп оставил наместником Жака де Шатийона. Его немудрящее правление привело к тому, что, как напишет Анри Пиренн, «озлобление народной партии дошло до последних пределов. Она увидела, что результатом французского завоевания было лишь усиление в городах господства патрициев, а в сельских местностях – господства рыцарей». То, что видный историк называет «народной партией», – старая добрая городская коммуна, цеховая «вольница». Каждый из цехов – этих «очагов средневековой демократии» – обычно охватывал собой целую улицу. Эдакое государство в государстве: знамя, казна, законы – все как в настоящей стране. Впрочем, «цеховики» пошли дальше – они даже одевались зачастую в одежду одного цвета (скажем, красного или сине-зеленого), нарушая строгий дресскод лишь по случаю праздников или похорон. За бегство с поля боя могли изгнать, зато, если храбрец погибал, цех обязательно брал на себя заботу о его семье…
Разумеется, жителям этого «города мастеров» (а точнее, целого графства) не пришелся по вкусу новый наместник. Помните, как в детском мультике про Робин Гуда алчный принц Джон потирает лапы: «Налоги, мои любимые налоги!..» Вот и де Шатийон, следуя приказу вечно нуждающегося в деньгах короля, обложил ремесленников дополнительной данью. Чаша переполнилась – и в мае 1302 года в Брюгге вспыхнул антифранцузский мятеж. Питер де Конинк, предводитель цеха ткачей, и Иоанн Брейдель, «старейшина» мясников, возглавили восстание. Когда 17 мая к городу подошел отряд французов, его жители сделали вид, что дико напуганы. Едва завидев людей де Шатийона, они открыли ворота и разошлись по домам. Никого из вождей мятежа в городе не оказалось. Они появились лишь на рассвете – как черт из табакерки – и организовали такое избиение потерявших всякую бдительность французов, что, по свидетельству хронистов, в то утро было убито три тысячи человек. Другие, впрочем, определяют количество жертв в три сотни – но даже это число позволило бы «лягушатникам» воспылать жаждой праведной мести за «Брюггскую заутреню». Тем более что сами фламандцы тут же цинично окрестили ее «Доброй пятницей».
Шатийону удалось укрыться в Куртрэ – так на французский манер назывался тогда Куртрейк. А старейшины Брюгге обратились к фламандским городам с пламенным призывом о помощи. Отозвались все – кроме Гента, старейшины которого остались верны Филиппу Красивому. Впрочем, и оттуда прибыл отряд добровольцев в семьсот человек. Сам Брюгге выставил 3000 ополченцев, вольный округ Брюгге и прибрежная Фландрия – 2500, Восточная Фландрия – 2500, Ипр – около пятисот. Около девяти тысяч воинов – целая армия! Возглавили ее Гийом де Жюлье и его дядя Ги Намюрский, внук и младший сын Ги де Дампьера, графа Фландрского, который томился в заключении во Франции. Главнокомандующим противника был назначен Робер II Добрый, граф д’Артуа, внук Людовика VIII.
В начале июля обе армии сошлись под Куртрэ. Впрочем, «сошлись» – пожалуй, слишком громкое слово. Мелкие стычки между войсками три дня не могли перерасти в настоящее сражение. Если верить «Гентским анналам», французы изрядно порезвились в окрестностях Куртрэ. Как водится, они не щадили ни женщин, ни детей, ни сирых, ни убогих, грабили дома и уродовали статуи святых, чтобы «показать свою жестокость и устрашить фламандцев». Ответом было лишь «еще большее возмущение, гнев и боевая отвага». Фламандская пехота так и не позволила неприятелю навести мост через реку Лис, и блестящая идея Артуа атаковать с тыла провалилась. Впрочем, это была всего лишь одна из попыток французов «прощупать» позиции городской «черни». Говорят, граф даже заплатил некоему Пьеру л’Орриблю (то бишь Пьеру Ужасному) целых 13 ливров 10 су 10 денье за план фламандских оборонительных рвов, которых те успели нарыть изрядно. Фламандский пехотинец за эти деньги вполне мог экипировать себя приличной кольчугой с капюшоном – а панцирь из железных пластин и вовсе обходился в 1 ливр. К слову сказать, почти все войско фламандцев состояло из тяжелой пехоты – рыцари-дворяне по большей части благоволили Франции. Те же, кто примкнул к повстанцам (по разным источникам таковых было от тридцати человек до нескольких сотен), тоже спешились и встали в фалангу. Перед ней рассеялись стрелки.
О, эта несокрушимая фаланга, сияющий шлемами летучий строй античных легионеров! Увы, в исполнении фламандцев она обладала куда меньшей тактической гибкостью. Как пишет военный историк Максим Нечитайлов, «в ней было два разряда бойцов – одни с длинными пиками, другие с годендагами (годендаг, „палка с острием“, имел древко длиной более полутора метров, на которое насаживалось железное острие. – Е. М.). О распределении этих разрядов в фаланге есть разные мнения. Одни считают, что в каждой шеренге пикинеры и дубинщики стояли через одного, другие – что первая шеренга состояла из одних пикинеров, вторая из одних дубинщиков и так далее…
И пику, и годендаг держали двумя руками; пики даже старались упирать в землю, держа наклонно под углом. Одной рукой удержать напор закованного в латы рыцаря на коне весом 500–600 килограммов было невозможно. Установлено, что такой всадник обладает достаточной энергией, чтобы опрокинуть 10 пехотинцев, стоящих друг за другом… Кроме того, воины в каждой шеренге стояли очень плотно, плечо к плечу. Это было не очень удобно для пехотного боя, но необходимо для отражения тяжелой конницы. Иначе опытный наездник мог бы воспользоваться малейшим разрывом в частоколе пик для прорыва внутрь фаланги… Нужно было подыскивать особую местность, рискованную для вражеских арбалетчиков (например, чтобы фаланга быстрым броском могла прижать их к естественному препятствию), избегать затяжного наступления (растягивание фаланги резко повышало ее уязвимость) и т. д. Фланги построения, уязвимые перед конницей, обычно старались опереть на естественные препятствия».
Под Куртрэ таких естественных препятствий было предостаточно. В тылу – глубокая река Лис, перед левым флангом – заболоченный ручей Гренинге, перед правым – ручей Гроте («большой»). Дополнительные линии обороны – монастырь и овраг. Те же рвы, которые фламандцы вырыли сами, они либо соединили с рекой, заполнив водой, либо замаскировали ветками и грязью. Позиция между замком и рекой была выбрана блестяще – хотя лишь у немногих командиров-дворян был боевой опыт. А вот их подчиненным опыта было не занимать. По свидетельству Максима Нечитайлова, во Фландрии «...все мужчины в возрасте от 15… до 60 лет считались военнообязанными. Из них набирали собственно ополченцев и слуг, последних – из необученных или неквалифицированных цеховых ремесленников для прислуживания воинам в походе, они были вооружены гораздо хуже прочих. Каждый воин сам обеспечивал себя оружием и доспехами. По звуку трубы каждый вооружался и спешил на площадь, там ополченцы выстраивались под своими знаменами по отрядам и коннетабльствам и выступали. Боевым кличем служило название родного города. При Куртрэ кричали „Vlaendren die Leeu!“». Черный лев на золотом поле – герб Фландрии. Легенда гласит, что перед смертельным ударом графу Артуа удалось-таки оторвать полоску от фламандского знамени, на котором гривастый хищник, словно издеваясь, высунул красный язык… А вот на монументе, что высится сейчас у реки, ниже двух мощных круглых башен из серого камня – Брул торенс – лев золотой. Его гривы касается рукой воинственного вида дама – Фландрия, чем-то напоминающая Афину Палладу. В другой руке она сжимает глефу – похожее на нож копье. Внутри высокой арки темного кирпича, стилизованной под ворота, – громадные сцепленные шпоры. У подножия памятника – поверженные рыцари.
Герб Фландрии
Численность французской армии покрыта мраком неизвестности – просто «много известных французских рыцарей и великое множество пехоты». Считается, что силы были примерно равны. Но у французов, помимо арбалетчиков-генуэзцев и легковооруженных пехотинцев из Испании, была конница. В середине XIX века полковник В. Зигман, сполна вкусивший ужасов конной атаки, писал:
«Нравственное влияние, присущее кавалерии, которым она часто больше делает, нежели своими пиками и саблями… если сплоченная кавалерийская масса… отважно… летит на пехоту, то… неприятное чувство охватывает эту последнюю, так как каждый отдельный человек остается простым смертным; чувство это может перейти в панический страх, особенно если конница явится неожиданно…»
По его мнению, даже хорошая пехота выдержит натиск конницы, лишь если та «дурно управляема», имеет изнуренных лошадей или действует на труднопроходимой местности. Правда, эффект от рыцарской атаки скорее психологический – ведь лошадь не заставишь атаковать. Но, когда сотни лошадей, закованных в броню, мчатся во весь опор – зрелище, согласитесь, не для слабонервных.
И хотя среди фламандцев слабонервных не было, даже они, по словам хрониста, «...ужасно боялись предстоящего боя. Не было возможности отступления, и враги приближались. Каждый причастился на месте, и затем они сгрудились поближе друг к другу. Так они были выстроены, как словно то была каменная стена, чтобы выдержать ужасное испытание...» А «Хроника графов Фландрских» утверждает, что только спешившиеся предводители удержали простых воинов от бегства с поля боя при виде французов…
Впрочем, французские военачальники тоже не слишком рвались в атаку. Коннетабль Рауль де Клермон опасался, что коннице будет «очень трудно и даже опасно» маневрировать на заболоченной местности, изрытой ямами. Не лучше ли попытаться выманить врага с такой удобной для него позиции? Годфруа Брабантский высказался за то, чтобы измотать противника, вынудив его простоять несколько дней, ожидая атаки. Командир пехотинцев Жан де Брюла призвал осыпать позиции повстанцев градом стрел, и даже двинул было своих арбалетчиков к ручью Гренинг – правда, фламандские лучники отогнали французов… Но большинство командиров рвалось поскорее расправиться с «этими жалкими безоружными крестьянами». И – около шести утра 11 июля Робер д’Артуа отдал приказ седлать коней. Запели трубы, и войско тремя стройными линиями пошло в атаку.
Говорят, в то утро на поле боя пал густой туман. В этой белой пелене плечом к плечу затаилась фаланга. Филипп ван Артевельде велел капитанам «остерегаться того, чтобы мы не расстроили свои ряды; пусть каждый несет свою пику прямо перед собой, и соедините свои руки, чтобы никто не мог пройти мимо вас; и пусть идут добрым шагом и не поворачиваются ни налево, ни направо, и стреляют из наших бомбард и наших пушек, и стреляют из наших арбалетов, и таким образом мы вселим страх в наших врагов». Фламандцы, как это нередко бывает в нынешнем футболе, играли «от обороны» – их тактикой было ожидание. Они знали – стоит перейти в наступление, обнажив фланги и тыл, и поражение неминуемо. Впрочем, окружив себя со всех сторон водой и оврагами, они не смогли бы атаковать – или бежать – даже если бы ничего другого не оставалось. Была и еще одна причина: бегство означало бы для них полное уничтожение армии. Оставалось победить – или умереть. Сознавая это, они «радовались и волновались, ревя подобно львам». Накануне был отдан приказ: поражать в первую очередь лошадей; тех, кто упал, – добивать без жалости; пленных и добычу не брать; живым не сдаваться. Тот, кто нарушит приказ, будет умерщвлен на месте. Перед битвой состоявшие при войске францисканцы отслужили мессы, воины причастились. Никто не знал, уйдет ли живым с этого поля тумана… Тридцать горожан из Брюгге пожелали умереть рыцарями – Ги Намюрский исполнил их просьбу, которая могла оказаться последней. Питер де Конинк и двое его сыновей тоже были посвящены. Оставалось ждать и молиться…
«Битва началась с перестрелки между арбалетчиками с французской стороны (за ними на некотором расстоянии следовали отряды конницы) и лучниками – с фламандской. Похоже, что и тех и других было немного, но постепенно фламандцы отступили. Французские пехотинцы продвинулись вперед, их стрелы начали достигать рядов фламандской фаланги, сами они легко миновали рвы и, похоже, вступили в ближний бой. По словам Жиля ле Мюизи, они действовали столь удачно, что „были почти на грани победы“. Но пехоту остановил приказ Робера д’Артуа (Вербрюгген почему-то думает, что пехота еще только дошла до ручьев). Как сообщает „Старая хроника Фландрии“, французские рыцари, видя, что пехота вот-вот разобьет фламандцев, подошли к Артуа и спросили его: „Сир, чего вы еще ждете? Наши пехотинцы… наступают так, что они одержат победу, и мы не стяжаем здесь чести“. Но, по описанию „Фландрской хроники“, рыцари атаковали только потому, что решили – фламандцы бегут с поля боя. Поэтому Робер отдал приказ „Пехотинцы, отходите назад!“ – и знаменосцы выехали вперед рыцарей. Затем последовал приказ „двинулись!“ – и семь баталий, развернув знамена, понеслись через поле…
Но, увы, не все пехотинцы расслышали приказ. А рыцари, не дожидаясь, пока они расступятся, бросились в атаку… Тяжелые кони валили стрелков с ног, и сами, спотыкаясь об них, скользили в болотной жиже. Ряды сбились, и всадники, оступаясь, попадали в вырытые ловушки… План местности, столь тщательно изученный графом Робером, больше никому не был нужен.
Маршалу Раулю де Несле пришлось строить своих рыцарей заново. А фламандские лучники лупили по коням… Лишь когда часть всадников, преодолев все преграды, все же обрушилась на фалангу, они дрогнули. Дрогнули – но устояли. Такого еще не знала история войн – пехота не сломалась под напором конного тарана. Видимо, удар получился слабоват – ведь для того, чтобы как следует разогнаться, тяжелой коннице, нужно много места. Французы, нарушив строй, просто не сумели набрать „крейсерской скорости“. И вот фламандцы уже теснят их назад… В ставку рыцарей полетела весть – Годфруа Брабантский, тот самый, что, повергнув на землю Гийома де Жюлье, срубил его знамя, тоже сброшен с коня и убит. Вслед за ним – Рауль де Клермон. Оставшись без командиров, левый фланг французов дрогнул – а „безоружные крестьяне“, пойдя врукопашную, длинными пиками и годендагами оттесняли их все дальше…
На правом фланге фламандцы держались не менее стойко. Три вражеских баталии, перейдя быструю реку Гренинге, обрушились на них – но натиск отбили. Воткнутые в землю колья и здесь сослужили своим хозяевам добрую службу. Теперь уже рубка шла по всему фронту. Метались раненые кони, как огромные жуки-броненосцы барахтались на земле беспомощные рыцари… Те, кто пытался форсировать Лис, камнем шли на дно… Чтобы отвлечь ипрцев, прикрывавших тыл, французы подожгли дом на рыночной площади и под прикрытием огня сделали отчаянную попытку выбраться из замка – но их тут же загнали обратно. „Тем временем схватка продолжалась. Одно время положение казалось угрожающим для фламандцев, особенно в центре – часть воинов вольного округа Брюгге дрогнула и побежала. Казалось, вот-вот ряды фламандцев будут прорваны. Но Ренессе поспешил с резервом на помощь, и французские рыцари были отброшены. Этот успех воодушевил фламандский центр на контратаку, за ним последовали фланги… Тричетыре тысячи фламандцев… теснили французских всадников к воде. Среди французов воцарилось всеобщее замешательство“». По словам автора одной английской поэмы, французские рыцари были подобны «зайцу», угодившему в «ловушку». Жан де Хокзем использовал другую метафору для рыцарей, падавших во рвы: как «быки, приносимые в жертву, без защиты».
Но Роберу д’Артуа роль жертвенного быка была вовсе не по душе. В отчаянии он подал резерву команду к атаке, сам встав во главе отряда. Французы врубились во фламандскую фалангу, как топор в мягкую древесину, расщепив ее в том месте, где командовал Гийом Намюрский. Именно в этот момент графу и удалось прорваться к знамени фламандцев. Зажав в руке обрывок «Льва Фландрии», он направил коня в самую гущу врагов… Но его верный Морель оступился и вместе с хозяином всей тяжестью рухнул в ров, полный воды. И тут же монах Виллем ван Стефинг занес над ними тяжелую булаву…
Уже умирая, граф взмолился о пощаде – не для себя, для своего боевого товарища-коня. «Я не понимаю пофранцузски!» – прорычал святой брат и одним ударом прикончил бьющееся в конвульсиях животное.
Так вместе с «быками» в жертву были принесены и лошади – их убивали с такой же слепой яростью, как и седоков. Пленных не брали, и это вселяло в рыцарей настоящий ужас – ведь спасти свою жизни можно было лишь обратившись в бегство… И резерв французов, так и не вступив по-настоящему в битву, бросился вместе с уцелевшей пехотой в сторону Лилля и Турнэ.
Что во время сражения может быть страшнее паники? Оставшись без командиров, не сумевшие бежать французы метались как загнанные звери. Их резали кинжалами, рубили мечами, кололи пиками. Всадники были оттеснены к воде, и скоро стало казаться, что овраги наполнены не водой, а кровью…
О, эти коварные овраги! Вопрос о том, они ли, в конечном итоге, решили исход битвы при Куртрэ, волнует умы вот уже много столетий. Хронисты прошлого, щедро награждая их эпитетами – как то «изменнические» или «зловредные», – все же видят причину своей победы не в них. «Хроника графов Фландрских» и вовсе утверждает, что фламандцы донельзя удивились, осознав, как помогли им рвы справиться с французской атакой. А «Старая хроника Фландрии» гласит, что рыцари начали падать во рвы, только когда уже отступали…
Как бы там ни было, современные исследователи (и в их числе Максим Нечитайлов) полагают, что «битва при Куртрэ… в очередной раз на протяжении Средневековья продемонстрировала то простое обстоятельство, что стойкая пехота, будь то итальянцы, шотландцы, швейцарцы, фламандцы, дитмаршцы, англичане, может разгромить тяжеловооруженную конницу, особенно если заранее выберет и подготовит местность для будущего поля боя и если ограничится глухой обороной в плотном строю. И если коннице не удастся прорвать их строй и рассеять пехотинцев, ее, как и при Куртрэ, ожидают поражение и огромные потери...»
Что ж, возможно, все это и так, профессиональным историкам виднее. А возможно, в тот роковой для французов день просто так «карта легла» – и бой, от которого ждали легкой победы, окончился сокрушительным разгромом…
Тех, кто бежал, преследовали и убивали, – но скоро погоню прекратили. К вечеру уцелевшие достигли Турнэ.
Вот что напишет Жиль ле Мюизи:
«С башен церкви Богородицы, аббатства Св. Мартина и города они могли видеть бегущих по дорогам, сквозь изгороди и поля, в таком количестве, что никто из тех, кто не видел этого, не поверил бы… В окрестностях города и в деревнях было столь много умирающих от голода рыцарей и пехотинцев, что это было ужасное зрелище. Те, кто пытался найти еду, обменивали на нее свое снаряжение. Всю эту ночь и следующий день прибывшие в город были столь напуганы, что многие из них не могли даже есть».
Списки убитых в хрониках тянутся на несколько страниц. Погибли все командиры (среди них маршал Рауль де Нель и командующий Робер д’Артуа), канцлер Пьер Флот и около тысячи рыцарей. Как говорится, вспомним их поименно: маршал Ги де Клермон, сир де Бретей, брат коннетабля; маршал Симон де Мелен, сенешаль Лимузена; Годфруа Брабантский, сир де Аршот; Арно де Веземель, маршал Брабанта; гран-мэтр арбалетчиков Жан де Бюрла, сенешаль Гиэни. Кроме того, пали Жак де Шатийон; Рено де Три, сир де Вомэн; Жан де Понтье, граф де Омаль; Жан де Бриенн, граф д’Э; Жан де Три, граф де Даммартен; Робер де Танкарвиль, шамберлен Нормандии; Тома де Куси; Годфруа, сир д’Аспремон; Рауль де Фламан, сир де Кани и Верпилье; Жан д’Эно, граф Остреван, сын графа д’Эно. В общем, как напишет десятилетия спустя Жан Фруассар, в тот июльский день пал «весь цвет Франции». Страна погрузилась в траур – а Фландрия чествовала своих героев. Да и было за что – как писал Джованни Виллани: «…столь горды и неустрашимы стали фламандцы после своей победы при Куртрэ, что один фламандец с годендагом не боялся убить двух конных французских рыцарей».
Правда, ликовали фламандцы недолго. Вскоре французы взяли реванш – сначала при Арке в 1303-м, а год спустя и при Мон-ан-Певеле. В результате триумфаторам Куртрэ пришлось подписать мирный договор на весьма обидных для себя условиях. Часть фламандских земель была присоединена к Франции, а остальные признали свою от нее вассальную зависимость. Не обошлось и без человеческих жертв – около трех тысяч зачинщиков мятежа были выданы Филиппу Красивому и повешены. Видимо, древний принцип «око за око» не был чужд утонченному французскому монарху.
С тех пор фламандской пехоте ни разу не удалось одолеть французских рыцарей. А вот кто извлек уроки из данного сражения, так это англичане. Очень скоро их пехотинцы начнут отчаянно громить французскую конницу при Креси и Азенкуре – но этим славным битвам посвящены другие страницы нашей книги.
Моя одноклассница, много лет живущая в одном из маленьких бельгийских городков, услышав о том, что я собираю материал о Битве Золотых шпор, рассмеялась: «Бельгийцев бесполезно спрашивать об этом. Все, что было до 1830 года, их не интересует…» Напомню – в 1830-м Бельгия, выйдя из состава Нидерландского королевства, обрела независимость. Но в тот же день, отправившись на книжный развал, Ирина откопала там чудную книжку под названием «Фламандский лев» – аккурат про битву при Куртрэ. Вместе с чудесным альбомом, посвященным Петербургу, книга обошлась ей в 8 евро. Весьма скромная цена за то, что ее дети, Кирилл и Даниэлла, сумеют приобщиться к одной из славных страниц в истории своей страны – даже если причиной интереса станет их русская «половинка»…
Правда, о судьбе самих золотых шпор им ничего не удастся узнать. Известно одно – их из спаленного дотла Куртрэ увезли домой французы ровно 80 лет спустя после своего позора. А перед этим уничтожили под Роозбеком такую же пехотную фалангу, что насмерть стояла в 1302-м…
О том, куда делись шпоры потом, никому не известно.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.