Текст книги "История рыцарства. Самые знаменитые битвы"

5 мая, после того как зашло солнце, состоялся военный совет. На нем присутствовали все военачальники, кроме одного – Жанны. По-прежнему не желая допускать девицу к разработке стратегии, генералы пригласили ее позже. Узнав, что решено завтра атаковать форт Сен-Лорен у западной стены, Жанна сразу заподозрила неладное – ведь, чтобы снять осаду, необходимо взять главную «бастилию» – Турель. Она как в воду смотрела. План командиров как раз в том и состоял, чтобы, бросив ополчение на Сен-Лорен, отвлечь внимание англичан – и спокойно напасть на Турель. Под проницательным взглядом Жанны им пришлось-таки в этом признаться. Она ответила, что теперь вполне удовлетворена и знает, как поступить.

Судя по всему, она это действительно знала. Едва забрезжил рассвет, Жанна во главе отряда ополченцев уже спешила к воротам – но не к Ренарским, а к Бургундским. Первые вели к лагерю Сен-Лорен, вторые – к Турели. Горожане сами решили участвовать в битве за Турель. Они не дадут закидать себя селедками – ведь у них есть их Орлеанская дева, а ее ведет вперед сам Господь!.. Но Бургундские ворота заперты. Сам Руаль де Гокур, начальник гарнизона, приказал никого не пропускать. Так распорядился совет – и он не станет давать никаких объяснений простолюдинам… Но оставить без объяснений Жанну было не так-то просто.

– Я признаю только одну власть – короля. У вас есть приказ его величества? Если нет – прочь с дороги!

И вот толпа угрожающе придвинулась к стражникам. Те, кто стоял в первых рядах, слышали, как Гокур, изменившись в лице, велел своим людям открыть ворота. А хронист кратко напишет: «Так Жанна с одобрения и согласия горожан Орлеана, но против воли и желания всех королевских начальников и капитанов вырвалась из города и перешла Луару».

Одной из первых она спрыгнула из лодки на берег. И тут же повела свой отряд на приступ укрепления на подступах к Турели. Увы, их было слишком мало – и вот уже англичане теснят, гибель неминуема… Как вдруг враги опешили: эта французская пастушка, этот дьявол в юбке, развернувшись, спокойно двинулась на них – а следом и ее друзья с копьями наперевес. Разумеется, эта маленькая группа могла быть сметена в мгновение ока – но минутного замешательства неприятеля вполне хватило на то, чтобы на помощь ей подоспели французские отряды. Как писал современник, «они сражались так, как будто считали себя бессмертными». Под бешеным напором укрепление было взято, и к вечеру на земляной насыпи развевалось белое знамя…

На утро 7 мая был назначен штурм Турели – мощного четырехугольного укрепления, со всех сторон окруженного водой. То, что творилось на поле боя, пожалуй, лучше всех описал устами Сьера Луи Де Конта, пажа Жанны и по совместительству ее секретаря, Марк Твен.

«Прежде чем приступить к штурму последней бастилии, мы должны были захватить земляной вал перед фортом, называемый „бульваром“. Тыл этого „бульвара“ соединялся с основной крепостью подъемным мостом, под которым текли воды быстрого, глубокого рукава Луары. „Бульвар“ был сильно укреплен, и Дюнуа сомневался – возьмем ли мы его, но Жанна не колебалась. Все утро, до полудня, она обстреливала „бульвар“ из орудий, а после полудня приказала перейти в наступление и лично повела войска на штурм. Окутанные пороховым дымом, нещадно осыпаемые ядрами, мы покатились в ров, а Жанна, подбадривая солдат, начала взбираться вверх по приставной лестнице. И вот тутто и случилось несчастье, предусмотренное ею заранее: железный дротик, пущенный из арбалета, ударил Жанну между шеей и плечом, пробив ее панцирь. Почувствовав острую боль и увидев хлынувшую кровь, она испугалась – бедная девушка! – и, свалившись на землю, горько заплакала.

Англичане завопили от восторга и целой ордой бросились вниз, чтобы схватить ее. В течение нескольких минут силы обоих противников были сосредоточены на этом клочке земли. Над Жанной и вокруг нее отчаянно дрались англичане и французы, ибо она представляла Францию, являлась для обеих сторон олицетворением Франции. Взять ее означало бы овладеть Францией, и на этот раз навсегда. Здесь, на этом маленьком клочке земли, за несколько минут навсегда должна была решиться судьба Франции, и она решилась.

Если бы тогда англичане схватили Жанну, Карл VII вынужден был бы бежать, и договор, заключенный в Труа, вошел бы в силу. Покоренная Франция, ставшая собственностью англичан, несомненно, превратилась бы в английскую провинцию и прозябала бы в плену до скончания века. Честь нации и честь короля были поставлены на карту, и на решение давалось времени столько, сколько нужно, чтобы сварить яйцо. Это были самые роковые десять минут в истории Франции из всех когда-либо отсчитанных курантами вечности. Если вам придется читать в книгах о трагических часах, днях и неделях, определивших судьбу того или иного народа, вспомните о них, и пусть ваше сердце, сердце француза, забьется сильнее, вспомните те неповторимые минуты, когда Франция в лице Жанны д’Арк лежала во рву, истекая кровью, и два народа боролись за нее насмерть…»

Позже ее обвинят и в том, что, отправляя своих солдат на штурм, она пообещала им, что станет принимать все стрелы, дротики и камни, выпущенные из метательных орудий или пушек на себя. Она ответит, что такого просто не могло быть – ведь более ста человек из ее войска было ранено. Будучи же раненой сама, она получила большое утешение от святой Екатерины – потому и поправилась всего за две недели, ни на день не прекращая, однако, из-за своей раны разъезжать верхом…

На вопрос же, знала ли она наперед, что будет ранена, Жанна ответит – да, и сказала об этом своему королю. «И было это ей открыто благодаря „голосам“ святых Екатерины и Маргариты. Она сказала далее, что под замком Моста она первая приставила лестницу, чтобы взбираться вверх, и, когда она поднимала эту лестницу, была ранена, как выше указано, дротиком в шею...»

Даже о том, что скоро попадет в руки врагов, она узнает заранее. В тот день ее войско будет готовиться к боевой вылазке. Стоя на коленях в приходской церкви Сен-Жак, Жанна вдруг качнется – как всегда, когда она слышала «голоса», – и, не открывая глаз, произнесет:

«Меня предали. Я ничем больше не смогу вам помочь…»

Несколько часов спустя ее возьмет в плен бургундский лучник, а печально известный капитан Гильом Флави прикажет закрыть ворота и поднять разводной мост, чтобы верные рыцари не смогли прийти на помощь своей Деве… Но в славный день, когда была взята Турель, Жанну посещали совсем иные видения. Пройдет всего несколько часов – и французские трубачи сыграют победу! Даже раненая, она не покидала поля боя. Приподнявшись на локте, она лежала на траве под надежной защитой своего телохранителя богатыря Карлика «…который, не отходя от Жанны, сражался за шестерых. Держа секиру обеими руками, он ударял ею наотмашь и при каждом взмахе произносил лишь два слова: „За Францию!“ Разрубленный шлем врага разлетался на части, хрустнув, как яичная скорлупа, а голова, носившая его, навсегда теряла способность оскорблять Францию. Карлик навалил перед собой множество трупов, груду закованных в железо мертвецов и, стоя сзади, продолжал драться. Когда, наконец, победа была за нами, мы окружили его со всех сторон, прикрывая щитами, а он с Жанной на руках выбрался по лестнице из глубокого рва, неся свою драгоценную ношу так легко, будто держал ребенка. Прямая угроза миновала. Встревоженные воины толпой сопровождали Жанну, с головы до ног залитую кровью, своей и вражеской. Там, во рву, тела убитых падали около нее, кровь увлажняла землю и струилась потоками, и ее белые латы окрасились в красный цвет. Смотреть на них было жутко. Дротик все еще торчал в ране. Утверждают, что он насквозь пробил ключицу. Может, это и правда, но я не видел, даже не пытался увидеть. Дротик извлекли, и бедная Жанна снова жалобно вскрикнула. Утверждают, что она вынула его сама, так как другие не решались, боясь причинить ей боль. Как бы там ни было, я знаю только то, что дротик извлекли, рану смазали маслом и перевязали по всем правилам…

К вечеру Дюнуа прекратил сражение. Жанна услышала звуки труб.

– Как! – закричала она. – Трубят отбой?

Забыв о своей ране, она… села на коня и помчалась вперед в окружении штаба. Увидев нас, солдаты грянули громовое „ура“ и воспылали желанием броситься в новую атаку на „бульвар“. Жанна прямо поскакала к тому рву, где была ранена, и, стоя там под градом дротиков и стрел, приказала Паладину развернуть свое большое знамя и заметить, когда его бахрома коснется стен крепости.

Вскоре Паладин доложил:

– Знамя коснулось.

– А теперь, – обратилась Жанна к батальонам, ожидавшим ее команды, – крепость принадлежит вам, входите! Трубачи, играйте приступ! Всем слушать мою команду – вперед!

И мы рванулись, и мы пошли. И уж тут-то мы показали себя! Никогда в жизни вам не приходилось видеть такого напора. Мы, как муравьи, поползли вверх по лестницам, сплошной лавиной взметнулись на высокий вал, на зубчатые бастионы – и „бульвар“ стал нашим. Право, можно прожить тысячу лет и ни разу не видеть такой великолепной картины! Зазвенели мечи, копья скрестились с копьями. Мы дрались, как дикие звери, и не было пощады этим обреченным врагам, и не было для них другого убеждения, кроме разящего удара! Даже мертвые они нам казались опасными. По крайней мере так думали многие в те незабываемые дни.

Мы так были увлечены своим делом, что не обратили внимания на пять орудийных залпов, а они раздались сразу же после того, как Жанна приказала наступать. И пока мы били англичан, а они били нас в малой крепости, наш резерв со стороны Орлеана устремился по мосту и атаковал Турель с противоположной стороны. Вниз по течению реки была пущена горящая барка; ее подвели под самый подъемный мост, соединявший Турель с нашим „бульваром“. И когда, наконец, мы погнали англичан перед собой, а они пытались перебежать узкий мост и присоединиться к своим в Туреле, пылающие бревна провалились под ними, и они все попадали в реку в своих тяжелых доспехах. Горестно было смотреть на храбрых солдат, погибавших таким ужасным образом.

– Да помилует их Бог! – промолвила Жанна и прослезилась, созерцая печальное зрелище. Она произнесла слова прощения и пролила слезы сострадания, несмотря на то, что три дня тому назад один из этих утопающих грубо оскорбил ее, назвав непристойным именем, когда получил от нее письмо с предложением сдаться. Это был английский военачальник сэр Вильям Гласдель, весьма доблестный рыцарь. Закованный в броню, он, как топор, пошел ко дну и, конечно, больше не вынырнул.

Мы наскоро соорудили нечто, напоминавшее мост, и бросились на последний оплот англичан, отделявший Орлеан от друзей и баз снабжения. И не успело еще закатиться солнце, как этот исторический день закончился полной победой. Знамя Жанны д’Арк развевалось над фортом Турель. Она с честью сдержала свое слово и сняла осаду Орлеана!

Семимесячному окружению наступил конец. Осуществилось то, что для опытных полководцев Франции казалось невозможным. Маленькая семнадцатилетняя крестьянская девушка довела до конца свое бессмертное дело в течение четырех дней, несмотря на все козни, чинимые ей королевскими министрами и военными советниками. Хорошая новость, как и плохая, распространяется быстро. Пока мы готовились к возвращению торжественным маршем через мост, весь Орлеан сиял от праздничных костров, и вечернее небо, все в ярком зареве, широко улыбалось земным огням; грохот пушек и несмолкаемый звон колоколов сотрясали воздух. За все время своего существования Орлеан никогда еще не был свидетелем такого шума, блеска и ликования.

Когда мы прибыли туда – нет, это не поддается никакому описанию! – толпы людей, сквозь которые мы с трудом пробивались, проливали такие ручьи счастливых слез, что река могла бы выйти из берегов. Не было ни одного человека в этом море огней, в этом ослепительном зареве, глаза которого оставались бы сухими. Если бы ноги Жанны не были закованы в броню, ей бы грозила опасность лишиться их, столь обильно народ осыпал их пылкими поцелуями. Кругом только и слышалось – „Ура! Да здравствует Орлеанская дева!“ Таков был общий крик; он повторялся сотни тысяч раз. А некоторые кричали просто: „Да здравствует наша Дева!“

История не знает женщины, которая достигла бы такого величия, как Жанна д’Арк в этот день. Вы, может быть, думаете, это ей вскружило голову, и она засиделась допоздна, упиваясь музыкой приветствий и похвал? Нет. Другая бы так и поступила, но только не она. В ее груди билось самое благородное и самое простое сердце. Она сразу же отправилась спать, как и всякий ребенок, когда он устал. Народ, узнав, что она ранена и собирается отдыхать, закрыл все шлагбаумы и приостановил полностью движение в этом квартале. На всю ночь была выставлена стража, чтобы охранять ее сон. „Она дала нам покой, – говорили люди, – пусть же и сама отдохнет…“»

Несколько дней спустя Жанна отправилась в Лош, чтобы встретиться с королем. Немецкая хроника рассказывает: «Она выехала навстречу королю, держа в руке свой стяг. Когда девушка склонила голову перед королем так низко, как только могла, король тотчас велел ей подняться, и подумали, что он чуть было не поцеловал ее от радости, охватившей его». Впрочем, о том, сколь неверной бывает королевская благодарность, хорошо известно даже из детских сказок…

День 8 мая обозначен в церковном календаре как праздник явления архангела Михаила. Но магистрат Орлеана вписал в городскую книгу, что именно освобождение является величайшим чудом христианской эпохи – и с той поры на протяжении столетий этот день здесь посвящается Деве. Самая достойная юная жительница города (ее выбирают специальным голосованием) в боевых доспехах торжественно въезжает в город на белом коне. Тысячи орлеанцев семьями высыпают на улицы, чтобы приветствовать ее, как когда-то благодарные сограждане встречали свою героиню. Лишь под сводами старинной капеллы Нотр Дам де Миракль царит тишина – по преданию здесь Дева Жанна вознесла благодарственную молитву Деве Марии после победы…

А у стен города разыгрывается грандиозное костюмированное действо – знаменитая битва. Все видеоотчеты о праздниках заботливо хранятся в доме-музее Жанны. Когда-то скромный островерхий особняк темного камня принадлежал казначею герцога Орлеанского, и в нем она прожила несколько дней. Служители музея с гордостью поведают вам о том, что среди его создателей был президент Шарль де Голль, предок которого Жеган, по семейному преданию участвовал в походе Жанны. Как известно, де Голлю тоже довелось не раз спасать Францию – и сам он скажет о себе: «У Франции бывали тяжелые времена, но всегда приходило спасение, ибо у нее были Жанна д’Арк, Людовик XIV, Клемансо и Шарль де Голль». А Уинстон Черчилль, посмеиваясь над ним, бросит как-то, что его «коллега» страдает «комплексом Жанны д’Арк». Что ж, не вдаваясь в глубины психоанализа, скажем, что это не самый страшный диагноз.

Битва на Босвортском поле
Коня! Коня! Всё царство за коня!

В 1674 году в лондонском Тауэре обрушилась лестница. Не случись этого – возможно, никому никогда и не пришло бы в голову вскрывать ее старый фундамент. И на свет божий никогда так и не была бы извлечена его зловещая «начинка» – белые человеческие кости. Правда, вначале на странное захоронение особого внимания не обратили. Два года останки провалялись в ящике в дальнем углу. Но когда дело все-таки дошло до короля, полуистлевшие косточки были торжественно преданы земле в Вестминстерском аббатстве – усыпальнице английских монархов. Было объявлено, что принадлежат они пропавшим некогда принцам – племянникам злодея Ричарда Глостера. Замыслив сесть на престол, он посадил их в Тауэр, где они вскоре и были задушены по его приказу… В 1933 году многострадальные останки в очередной раз извлекли на свет божий – уже для экспертизы. Она подтвердила: кости и впрямь принадлежат двум мальчикам, состоявшим при жизни в близком родстве. Тут-то и вспомнили о показаниях Джемса Тиррела, бывшего коменданта крепости. Много лет назад, ожидая смертной казни за участие в заговоре против Генриха VII, на предсмертной исповеди он признался в убийстве несчастных детей. Мол, он и его люди, удушив братьев, зарыли даже не успевшие остыть тела под лестницей и завалили грудой камней.

Знакомо?

Увы, да, – нечто подобное произойдет в куда более просвещенном ХХ веке в городе Екатеринбурге. И оба раза страшная находка породит куда больше вопросов, чем даст ответов… Главный из них, который до сих пор продолжает будоражить умы британских исследователей, – кто именно отдал приказ об убийстве принцев. По словам Тиррела, распоряжение исходило от короля. В этом, собственно, никто и не сомневался. Вот только от какого именно? Впрочем, большинство ученых единодушны и в этом: кровавым злодеем, несомненно, был Ричард Глостер, больше известный нам под именем Ричарда III.

Яркий образ горбатого детоубийцы оставил нам в наследство величайший «душевед» всех времен и народов по имени Вильям Шекспир. Рискуя быть осмеянной юными любителями «Гарри Поттера», все же признаюсь, что в детстве я зачитывалась Шекспиром. Разумеется, в ходу было больше то, что «про любовь», а не исторические хроники. Исключение составлял как раз «Ричард III» – уж очень будоражила мое девчачье воображение сцена соблазнения леди Анны, буквально таявшей под магнетическим воздействием королевского сладкоречия. Это было по-настоящему «круто» – ведь трогательные и красивые слова исходили из уст настоящего монстра. По его приказу в пьесе будут убиты не только малолетние племянники и брат, но и предшественник Ричарда Генрих VI и его сын Эдуард, бывший супруг той самой Анны…

При этом «мальчики кровавые» абсолютно не мучили коварного короля. «Решился стать я подлецом», – да и как не решиться, если тебя никто не любит? Если ты уродливый горбун, да еще вдобавок и хромоног, как Люцифер? Его и сравнивали с Люцифером – только тот стал калекой, когда низвергнутый падал с небес, а Ричард – когда появлялся на свет вперед ногами. Позже, уже познакомившись с хрониками, я узнала и «полную» версию его рождения. Хотя это и произошло раньше срока, у младенца было тридцать три зуба во рту и волосы до плеч – ни дать, ни взять, зловещий гном Лепрекон из голливудского ужастика. Подобно Лепрекону, он и ковыляет по жизни, «расчистив путь кровавым топором», гипнотизируя и обольщая тех, для кого скоро станет палачом…

Такой «великий и ужасный» Ричард прекрасно знаком каждому театралу. И совсем другой король встретит вас, если вы отправитесь в конце лета в графство Лейстершир. В Лейстере, напротив моста, по которому проезжал Ричард, направляясь на свой последний бой, высится памятник. Молодой рыцарь в разрубленных доспехах одной рукой сжимает меч, а другой высоко поднимает корону…

Разобраться в том, насколько похож на него настоящий король, столь же сложно, как и вникнуть в суть династических хитросплетений. Одно мы знаем точно – Ричард, родившийся в октябре 1452 года, был младшим сыном герцога Ричарда Йоркского, павшего в знаменитой войне Алой и Белой розы. Правда, для Англии это тридцатилетнее противостояние прошло почти незамеченным – как метко сказал один историк, она оставляла лишь «мелкие царапины» на поверхности жизни. Боевых действий за все время не наберется и трех месяцев – но для монархов из двух оппозиционных ветвей династии Плантагенетов все это было всерьез. Бесконечные Эдуарды и Ричарды с поистине драматическим размахом боролись за трон, свергая, а то и убивая друг друга. В гербе Йорков красовалась белая роза, в гербе Ланкастеров – алая.

Для нашего героя война началась, когда в 1446 году к власти пришел его брат Эдуард. Восемнадцатилетний монарх тут же ухитрился вступить в конфликт с самым могущественным сторонником Йорков – графом Ричардом Уорвиком. Последнего не зря прозвали «делателем королей» – ни одна сложная рокировка на монаршей «шахматной доске» не обходилась без его участия. Но Эдуард решительно отказался от предложения Уорвика сочетаться браком с юной испанской принцессой. Оскорбленный граф переметнулся на сторону Ланкастеров и вскоре посадил на трон свергнутого незадолго до того Генриха VI. Эдуард бежал в Голландию вместе с младшим братишкой Ричардом – и уже в апреле 1471 года молодые Йорки пересекли Ла-Манш и наголову разбили Уорвика в битве при Барнете.

Правда, история сохранила об этом сражении весьма противоречивые сведения. Кое-кто утверждает даже, что решающую роль в победе Йорков сыграл туман – в то пасхальное воскресенье он покрыл всю равнину густой белой пеленой. Предводитель ланкастерцев, не желая рисковать, выслал впереди дозор. Разведчики донесли: под хоругвью, на которой красуется так называемое «Солнце величия», приближается неисчислимое войско. Командующий знал, что именно так выглядит знамя Эдуарда, – и скомандовал атаку. Как выяснилось позже, роковую хоругвь украшала «Этуаль» (звезда с шестью лучами), под которой на подмогу Уорвику спешил граф Оксфордский. Но дело было сделано – и солдаты отчаянно врубились в ряды своих же союзников. С графом Оксфордским туман тоже сыграл злую шутку – решив, что подвергся нападению йоркистов, он отдал приказ стоять насмерть. К чести короля Эдуарда, он быстро сориентировался в ситуации и обрушился на обоих противников, схлестнувшихся между собой.

В результате четыре дня обнаженный труп «делателя королей» красовался на паперти лондонского собора Святого Павла. Месяц спустя был убит шестнадцатилетний наследник Ланкастеров принц Эдуард. А еще через несколько дней в Тауэре «почил в бозе» и сам Генрих VI. Почти по Шекспиру – только главным героем пьесы выступал не Ричард, а его старший брат Эдуард…

На том бы и закончиться войне, тем более что несколько месяцев спустя Ричард Глостер женился на вдове принца Эдуарда Ланкастера Анне Уорвик, объединив два враждующих рода.

Надо сказать, что светские хроники того времени ничего не сообщали о физическом уродстве жениха. Упоминается лишь, что одно плечо у него было немного выше другого, – в общем-то, не вполне достаточный повод считаться чудовищем.

О недолгом правлении Ричарда в хрониках, писанных при его жизни, тоже нет никаких шокирующих сведений. Король как король – радея об английских купцах, повысил пошлину на заморские товары да устроил во дворце библиотеку, в которую, говорят, и сам нередко захаживал. Еще одной его слабостью был небольшой оркестр из флейт и виол – во время празднеств он услаждал слух гостей. Кстати, Анна, которую шекспировский Ричард III безжалостно истребил, дабы сочетаться браком с собственной племянницей, с настоящим Ричардом прожила целых тринадцать лет. Она тихо угасла незадолго до роковой битвы, не пережив смерти сына, которому едва исполнилось десять. Надо полагать, вместе с ней единственного наследника оплакал и детоубийца Ричард.

Увы, их брак не положил конец войне. Судя по всему, рыцари туманного Альбиона за годы баталий настолько привыкли смотреть на мир сквозь щель забрала, что без интриг и крови он был им попросту скучен. О, времена, о, нравы! Даже собственный брат Эдуарда, герцог Кларенс, дважды возглавлял дворцовые заговоры. Будучи женат на старшей дочери Уорвика и, соответственно, сестре Анны, он, разумеется, не жаловал и третьего брата, Ричарда. Причиной тому – солидное наследство, оставленное «делателем королей». Он столь усердно пытался настроить короля против Глостера, что нет ничего удивительного, что тот, в конце концов, решил свести с интриганом счеты. Во всяком случае, так поступил литературный Ричард.

Однако, как говорится, Шекспир мне друг, но истина дороже – на самом деле, винить его в смерти Кларенса сложно. Когда в 1478 году того заключили в Тауэр, Ричард находился вдали от двора. Он только что получил в управление северные области Англии, много лет страдавшие от набегов ланкастерцев, – и, к слову сказать, своими разумными действиями почти на полвека обеспечил спокойствие на англо-шотландской границе. Судя по всему, не кто иной, как сам его величество Эдуард, в очередной раз воспылав родственными чувствами, позволил схваченному им Кларенсу разработать сценарий собственной казни. Герцог предпочел быть утопленным в бочке с мальвазией. Это сладкое греческое тягучее вино, рожденное в одноименном городе на побережье Лаконии, обладало дивным букетом – неслучайно даже ягоды для него собирались несколько раз, по мере их созревания. В России оно появилось в начале XVI столетия и было столь дорогим, что встречалось лишь на царском столе. А вот английские монархи баловались мальвазией еще в веке XV, и среди ее особых почитателей значился и герцог Кларенс. Счастливец – его ожидала поистине сладкая, хотя и несколько экстравагантная кончина! Для прочих строптивых вельмож подобных поблажек не делалось – их казнили по старинке, в основном при помощи пеньки или топора. А в лучшем случае – изгоняли из страны, или же они сами улепетывали без оглядки, спасаясь от королевского гнева…

…В апреле 1483-го неожиданно не стало короля Эдуарда. О том, как отнеслась к немедленному появлению в столице Ричарда овдовевшая королева Элизабет, хорошо известно. Разумеется, она была недовольна – ведь вопрос о регентстве при двух малолетних наследниках – 12-летнем Эдуарде и 10-летнем Ричарде, был, как говорится, открыт для обсуждения. Король легкомысленно не оставил завещания. Стоит ли удивляться, что Элизабет даже не сообщила Ричарду о смерти брата! У нее была собственная кандидатура на роль регента – Генрих Тюдор, граф Ричмонд, а по совместительству дальний родственник Ланкастеров. Узнав об этом, лорд Хейстингс и герцог Бэкингем срочно вызвали в Лондон Ричарда – конечно, не одного, а с войсками. Подоспевший вовремя Глостер не оставил самозванцу ни малейшего шанса. Генрих бежал во Францию, а королева с родней укрылась в Вестминстерском аббатстве. Регентом стал Ричард.

Однако играть эту роль ему предстояло недолго. На 22 июня была назначена коронация Эдуарда V – но в этот день лондонцы стали свидетелями совсем иного события. Известный проповедник Джеймс Шоу выступил перед собором Святого Павла с речью, в которой дети Элизабет и Эдуарда во всеуслышание объявлялись незаконнорожденными. Собрать такого рода «компромат» было несложно – на королевском дворе никогда не лежало печати излишнего благочестия. В свое время мать самого покойного короля Сесилия Невилл, от всей души желая воцарения своего любимца Кларенса, без тени стеснения заявила, что родила Эдуарда отнюдь не от герцога Йоркского. Несколько лет спустя уже сам Эдуард отзывался о своей будущей жене как о «самой благочестивой шлюхе во всем королевстве, которую нельзя вытащить из церкви никуда, кроме его постели». Собственно, когда на свет, один за другим, появились их дети, Элизабет и Эдуард еще не были связаны узами брака. Поговаривали, что у него тогда была совсем другая супруга – некая Элеонора Батлер, дочь графа Шрусбери, о чем существовала соответствующая запись в документах английского парламента. А к детям двоеженцев закон был неумолим – они не имеют права на отцовское наследство, даже если таковым является корона. Так, вместо королевского дворца, оба принца поселились в Тауэре, а на английском престоле появился новый государь – Ричард III.

Измученной раздорами стране нужен был порядок, а порядок, как известно, требует жертв. На их роль были незамедлительно назначены представители самых благородных английских семейств. Головы летели в прямом и переносном смысле – тех, кто уцелел, безжалостно изгоняли с высших государственных постов. На освободившиеся места Ричард назначал преданных ему дворян с севера. По всей стране отлавливали неблагонадёжных. Увеличивались налоги – надо было копить силы для грядущих сражений. Впрочем, во всех этих нововведениях Ричарда вряд ли можно считать оригинальным.

^{Ричард III}

Как хорошо известно из школьной программы по физике, всякое действие непременно рождает противодействие. Очень скоро к оппозиции, наспех сколоченной представителями Ланкастеров и людьми Кларенса, примкнули многие бароны и герцоги западной Англии и Уэльса. Претендентом на трон был избран уже знакомый нам граф Ричмонд, Генрих Тюдор, тот самый, которому так и не удалось стать регентом. В то время он находился в Бретани. Едва его имя стало достоянием гласности, на поле, что раскинулось между деревушками Саттон Чейни, Маркет Босворт и Шентон, начало слетаться воронье…

Все лето Генрих Тюдор собирал войска. В результате к пятистам англичанам (в основном опальным «членам партии» Алой розы) и тысяче шотландцев присоединились две с половиной тысячи французов и несколько сотен бретонцев во главе с савойским князем Флибером де Шандэ. В дополнение французский монарх Карл VII предоставил Ричмонду ссуду в 40 тысяч ливров, усилил его артиллерию и даже одолжил корабли для переправы в Англию. Во главе флота оказался адмирал с красивым именем Гийом де Казанова (не путать со всем известным Джакомо!). Наш Казанова вошел в историю, благодаря подвигам совсем иного рода. В 1476 году он напал на фламандскую эскадру и потопил корабль, на котором служил матросом молодой Колумб. Тот едва спасся вплавь – благо до берега было не слишком далеко. Любопытно, что Казанова носил прозвище Колон («голубь») – и к этому же слову многие исследователи относят происхождение фамилии самого Колумба. По одной из версий именно так обращались моряки к командирам кораблей – нечто вроде нынешних «шеф» или «босс».

Итак, 1 августа корабли под командованием адмирала Колона вышли из порта Онфлёр, а через неделю знамена с красным драконом – символом древних валлийских королей, – уже реяли на берегах Уэльса.

Путь лежал на северо-восток. По дороге к мятежникам присоединялись все новые и новые отряды недовольных властью – так что две недели спустя Генрих вошел в Страффорд уже не с пятитысячным, а с девятитысячным войском. Судя по всему, именно здесь состоялась его встреча с графом Уильямом, средним из трех братьев Стэнли.

Самый могущественный клан Северного Уэльса владел собственной армией – и то, на чью сторону встанет эта сила, вполне могло решить исход сражения. Судя по всему, братья Стэнли все же пообещали свою поддержку претенденту – хотя официально «играли» в команде короля. А команда эта была весьма солидной – десять тысяч воинов поставили ко двору рыцарские ополчения из северной, восточной и центральной Англии; полторы тысячи бургундских и германских наемников довершали картину. Надо сказать, что, ожидая в Ноттингеме прибытия своих войск, Ричард не торопился. Служение пушек, как и служение муз не терпит суеты – и король с удовлетворением думал, как устанут солдаты Тюдора после молниеносного перехода через Уэльс. Лишь узнав, что противник уже движется по дороге на Лондон, Ричард неторопливо вышел ему навстречу. На закате 21 августа войска Генриха стояли в полной боевой готовности на Рэдмурской равнине у местечка Босворт. Напротив, на Амбьенском холме, развевались королевские знамена с белым вепрем.