Текст книги "История рыцарства. Самые знаменитые битвы"

«…Сойдясь друг с другом, оба войска сражались почти в течение часа с неопределенным успехом. И так как ни то, ни другое войско не подавалось назад, с сильнейшим упорством добиваясь победы, то нельзя было ясно распознать, на чью сторону клонится счастье или кто одержит верх в сражении. Крестоносцы, заметив, что на левом крыле против польского войска завязалась тяжелая и опасная схватка, обратили силы на правое крыло, где построилось литовское войско. Войско литовцев имело более редкие ряды, худших коней и вооружение; и его, как более слабое, казалось, легко было одолеть. Отбросив литовцев, крестоносцы могли бы сильнее ударить по польскому войску… Когда крестоносцы стали теснить, литовское войско вынуждено было снова и снова отступать и, наконец, обратилось в бегство.

Великий князь Александр тщетно старался остановить бегство побоями и громкими криками. В бегстве литовцы увлекли с собой даже большое число поляков, которые были приданы им в помощь. Враги рубили и забирали в плен бегущих, преследуя их на расстояние многих миль, и считали себя уже вполне победителями. Бегущих же охватил такой страх, что большинство их остановилось, только достигнув Литвы; там они сообщили, что король Владислав убит, убит также и Александр, великий князь литовский, и что, сверх того, их войска совершенно истреблены…

Александр же Витовт, великий князь литовский, весьма огорчаясь бегством своего войска и опасаясь, что из-за несчастной для них битвы будет сломлен и дух поляков, посылал одного за другим гонцов к королю, чтобы тот спешил без всякого промедления в бой; после напрасных просьб князь спешно прискакал сам, без всяких спутников, и всячески упрашивал короля выступить в бой, чтобы своим присутствием придать сражающимся больше одушевления и отваги…

Чтобы загладить это унижение и обиду, польские рыцари в яростном натиске бросаются на врагов и всю ту вражескую силу, которая сошлась с ними в рукопашном бою, опрокинув, повергают на землю и сокрушают.

После того как литовское войско обратилось в бегство и страшная пыль, застилавшая поле сражения и бойцов, была прибита выпавшим приятным небольшим дождем, в разных местах снова начинается жестокий бой между польскими и прусскими войсками. Между тем как крестоносцы стали напрягать все силы к победе, большое знамя польского короля Владислава с белым орлом… под вражеским натиском рушится на землю…»

Вот она, победа! И рыцари, прорвавшиеся к вражескому обозу, ринулись за добычей. Но тут непролазным частоколом выросли впереди тысячи пеших ратников, с цепами, кистенями, рогатинами. Такого боя крестоносцы еще не видели. Их били, как зверей, – наотмашь валя шипастыми шарами лошадей, дробя закаленные огнем доспехи… Вот уже и знамя вражье поднято и водружено на место… «польские рыцари в яростном натиске бросаются на врагов и всю ту вражескую силу, которая сошлась с ними в рукопашном бою, опрокинув, повергают на землю и сокрушают. И хотя враги еще некоторое время оказывали сопротивление, однако, наконец, окруженные отовсюду, были повержены и раздавлены множеством королевских войск; почти все воины, сражавшиеся под шестнадцатью знаменами, были перебиты или взяты в плен».

Пленных рыцарей сотнями сгоняли к польской и литовской стоянкам – за них можно было испросить неплохой выкуп. Всю ночь возвращались преследовавшие беглецов полки. А на рассвете, когда хоругви построились, увидели, сколь многих не хватает в рядах… Пятая часть тех, кто ступил на Грюнвальдское поле, осталась на нем навсегда. А орден, который еще утром был одним из самых могущественных государств Европы, к вечеру превратился в очередного колосса на глиняных ногах…

Поляки и литовцы предали земле убитых – и двинулись к Мальборку. Сколь стремительно шли к Грюнвальду – столь медленно передвигались теперь. Сто километров преодолевали более недели. Это позволило крестоносцам наладить защиту своей столицы. Через полтора месяца бесплодной изнурительной осады войска Витаутаса первыми отправились зимовать на родину. А вслед за ними сняли блокаду и поляки.

…Рассказывают, что, когда поражение стало неминуемо, приближенные Ульриха фон Юнгингена предлагали ему бежать. Он остался непреклонен: «Не дай Бог, чтобы я оставил это поле, на котором погибло столько мужей, – не дай Бог». Конечно, он не мог не видеть, что битва проиграна. И все-таки – это казалось невозможным. Невозможно, чтобы его отборные рыцари, которые рубились как никогда прежде, были бессильны под вражьим напором… Один за другим, как подкошенные, падали они; казалось, земля уже хлюпает кровью под копытами тяжелых коней. Он и сам вовсю орудовал мечом, ожидая, что еще мгновение – и все повернется вспять: это его воины погонят ненавистных поляков, их черной кровью смывая свой нечаянный позор… И вдруг все стихло. Сверкнуло что-то – то ли шишак золоченого шлема, то ли срез боевого топора – и душа великого магистра навек соединилась с теми, кто столетия до него воевал за Гроб Господень в выжженных зноем пустынях Палестины…

В орденских хрониках записано: великий магистр Ульрих фон Юнгинген погиб от руки татарского хана Багардина. Ирония судьбы – его убийцей стал язычник. Впрочем, так ли важно, чья рука сжимала разящую сталь? На той самой картине Яна Матейко не видно, раскосы ли глаза человека, наносящего великому магистру смертельный удар. Он просто одет в красное – средневековую униформу палача.

15 июля 1410 года приговор ордену был приведен в исполнение.

^{Грюнвальдская битва}

Поражение в Грюнвальдской битве оказалось настолько большим потрясением для тевтонских рыцарей, что в Германии о нем помнят и до сих пор. А когда в 1914 году, во время Первой мировой, немецкая армия снова сражалась под Танненбергом – на этот раз с одними лишь с русскими, – маршал Ван Гинденбург заявил генералу Людендорфу, что это их последний шанс взять реванш за 1410 год. Пять сотен лет спустя немцы отомстили за свой позор. Цифры бесстрастны: cвыше девяноста тысяч русских попало в плен, около тридцати тысяч было убито или ранено. Командующий армией генерал Самсонов покончил с собой во время отступления. Что ж – возможно, нечто подобное сделал бы в свое время и великий магистр тевтонцев, не настигни его на поле боя карающая рука.

Битва при Азенкуре
И… выпотрошены самым свирепым и жестоким образом

«Сомма (Somme), река на севере Франции. 245 км, площадь бассейна 5,5 тыс. км2. Впадает в пролив Ла-Манш.

Средний расход воды 45 м³/с. Судоходна. Соединена каналами с Уазой и Шельдой. Во время 1-й Мировой войны, 1.7—18.11.1916, англо-французские войска на севере (восточнее Амьена) безуспешно пытались прорвать позиционную оборону 2-й германской армии; обе стороны потеряли свыше 1,3 млн человек».

Так гласят сухие строки энциклопедии. А еще умная книга сообщает о том, что именно здесь, на берегах Соммы, в начале XX века английские войска впервые в истории применили танки. Огнедышащие железные чудовища не помогли армии союзников. Как за пять веков до этого не помогли рыцарям Шарля д’Альбре их непробиваемая броня и тяжелые мечи. Тогда, в самый разгар Столетней войны, французы и англичане сражались по разные стороны баррикад. И битву, обильно полившую кровью берега Соммы, военные историки назовут «триумфом большого английского лука»…

…Октябрь 1415-го. Три месяца миновало с того дня, как король Англии Генрих V объявил Франции войну. Он готовился к ней больше двух лет и вот наконец решил – пора! Уже в августе англичане высадились в трех милях от порта Гарфлер – там теперь расположен Гавр. Позади десятки миль пути. Король рассчитывал достичь Кале за восемь дней. Небывалая по тем временам скорость, доложу я вам! Чтобы передвигаться как можно быстрее, прихватили только самое обычное вооружение и недельный запас пищи. Артиллерия, амуниция, провиант – все это ползло позади со скоростью столь любимых французами улиток, еще не успевших попасть в чесночное масло. Подойдя к Сомме, англичане обнаружили, что единственный известный им брод контролируется французскими войсками. Дно ощетинилось острыми кольями, а на противоположном берегу – шеститысячный отряд. Очевидец писал: «...Иного выбора, как идти вглубь Франции к истоку реки, у нас не было… Мы ни о чем не могли думать, кроме как о том, что провизия наша иссякла, враг, не терявший времени даром, проведет нас, изголодавшихся и остро нуждавшихся в пище, и у истока реки, если Бог не пошлет нам подмоги, он подавит нас, ибо нас так мало осталось, а те, кто есть, доведены усталостью и голодом до неимоверного изнеможения». Много дней и ночей брели английские солдаты по дорогам Франции. Еще недавно она казалась им такой желанной добычей, но, похоже, станет для них могилой. Много слез будет пролито по ту сторону Ла-Манша, в стране туманов и дождей! Впрочем, ливень и здесь шел, не переставая. Голод и отчаяние царили в войсках. Возле Бове англичане конфисковали запасы вина у обитателей замка и так надрались, что Генрих вплоть до окончания похода запретил солдатам вообще употреблять «горячительного». С закуской было совсем плохо – от пайка ничего не осталось, кроме небольших запасов вяленого мяса. Да еще орехи и овощи с окрестных огородов…

^{Битва при Азенкуре}

Наконец, у Войенна и Бетанкура было обнаружено два неохраняемых брода. Но дамбы, ведущие к ним, оказались разрушены французами. Отряды лучников по пояс в воде переправились на другой берег. Переправы надо было укрепить так, чтобы они выдерживали вес тяжеловооруженного всадника. Для благого дела все средства хороши – и его величество приказал разобрать на бревна окрестные крестьянские дома…

Как только дамба была готова, первый отряд пересек реку. К наступлению темноты вся английская армия переправилась на другой берег Соммы, еще не зная, что враг уже близко…

24 октября разведчики сообщили герцогу Йорку, что сквозь пелену дождя заметили неприятеля. Французы были похожи на несметные полчища саранчи – во всяком случае, так показалось походному капеллану, который глянул на них с холма.

«…Ранним утром французы выстроились в боевом порядке колоннами и отрядами и заняли позицию на том поле, которое позже получило название поля Азенкур и по которому проходила наша дорога в Кале. Число их воистину было ужасающим».

Вооруженные до зубов рыцари торопились, стремясь преградить дерзким завоевателям путь к отступлению. Французские военачальники решили принудить армию Генриха к сражению, в исходе которого не сомневались. Ведь на их стороне – 30 тысяч закованных в броню всадников и пехотинцев, вооруженных арбалетами сокрушительной убойной силы. Что смогут сделать против этой армады 5 тысяч лучников с их ясеневыми стрелами! Да и безрукавка из оленьей кожи – плохая защита! Плетеная шапка, кожаные перчатки и нарукавники англичан явно проигрывали перед двадцатипятикилограммовыми доспехами французских воинов.

По непролазной грязи англичане добрались до места, где, наконец, разбили лагерь и приготовились ждать конца. Даже боевой дух славного Гарри, как ласково англичане называют Генриха V, поколебался. Он отправил во французскую ставку парламентеров – с предложением в обмен на свободный путь до Кале вернуть противнику недавно захваченный Гарфлер – важнейший порт в устье Сены. Все помнили, как измученная осадой крепость распахнула ворота, и Генрих заставил городскую верхушку, стоя на коленях, вручать ему ключи… Те из горожан, кто отказался стать британским подданным, были изгнаны «в чем мать родила», а доблестные французские рыцари несколько дней кряду беспрепятственно грабили их дома. Разумеется, искушение вернуть утраченную цитадель было велико – и неизвестно, состоялось бы самое знаменитое сражение в истории Столетней войны, прими французы это предложение. Но окрыленные собственным превосходством, они гордо ответили «нет».

Конец всем надеждам! В штабе Гарри горько оплакивали свою несчастную судьбу. Сэр Уолтер Хунгерфорд грустно пошутил – для того чтобы победить в предстоящем бою, Генриху не хватает еще десяти тысяч лучников.

Король вскинул голову:

– Я забыл о том, что мои войска состоят из солдат Бога!

В ночь перед сражением был отдан приказ о соблюдении тишины. Нарушившего его дворянина ожидало страшное наказание – конфискация лошади или доспехов. А представитель низших сословий за это мог лишиться даже собственного уха («отметина Гарри в ночи» – так назовет эту кару великий Шекспир). Оружейники без сна трудились над приведением в порядок боевого оружия. Солдаты – истощенные голодом и вымотанные долгим переходом, с ужасом ожидали рассвета. К священникам для исповеди выстроились гигантские очереди. Умирать, не причастившись, не хотел никто…

А французы веселились ночь напролет. Пили вино, разыгрывали в кости английских лордов – своих будущих пленников, а также богатые выкупы, которые за них можно было бы получить. Плясали хороводом вокруг раскрашенной повозки, в которой собирались доставить Генриха V в Париж. Скорее, скорее, заря!..

Наконец первые лучи солнца коснулись кромки большого прямоугольного поля, резко сужавшегося посередине. С запада в лесу затаилась деревушка Азенкур, с востока – Трамкур. Поле, засеянное озимыми, за несколько дней проливных дождей превратилось в вязкое болото. Английская армия заняла позиции на южном крае теснины, расположившись тремя «войсками». Многие погибли во время перехода – к этому моменту у британцев было только восемь сотен рыцарей и менее пяти тысяч лучников.

Пикейщики, спешившись, встали в центре. С флангов выдвинулись вперед лучники, по пять-шесть рядов. Они выстроились полумесяцем – так было удобнее стрелять. Да, кстати, – знаете ли вы о том, что главное отличие между средневековыми и современными стрелками заключается как раз в способах прицеливания? Современные теоретики «лукового» дела таковых различают четыре: инстинктивный, полуинстинктивный, по точке прицеливания и с использованием прицела. Последнего, разумеется, в Средние века попросту не существовало. Зато с первыми тремя были неплохо знакомы и стрелки Азенкура.

Представьте себе, что вы размахиваетесь и бросаете камень. Вы ни о чем не думаете в этот момент – просто инстинктивно пускаете его в цель. Так в те далекие времена действовали лишь новички. Те же, кто успел «набить руку», производили в мозгу куда более сложное вычисление. При этом учитывалось все – и дальность броска, и увесистость стрелы. Как правило, она была легкой – из осины или из тополя, но увенчанной тяжелым наконечником.

Надо сказать, что по баллистике стрела больше походит на артиллерийский снаряд, чем на винтовочную пулю. Специалист сформулировал бы эту особенность так: она летит по навесной, а не настильной траектории. Для опытного лучника это означало одно – стреляя по близкой цели, надо опустить лук, а стремясь поразить удаленную, напротив, поднять. Современники утверждали, что большой лук мог поразить врага на расстоянии 400 ярдов (365 метров) – а, находясь за сотню метров друг от друга, истинные «профи» легко попадали «стрела в стрелу». Но это, скорее, уже нечто из области фантастики. К тому же после такого упражнения стрела годилась лишь на выброс – а ведь она стоила денег. Так что в настоящем бою лучники редко стреляли по целям, которые находились от них далее 50 ярдов. И вообще, тогда мало кто стремился стрелять по щелям в доспехах. Важно было поддерживать шквальный «огонь», делая по 10–15 выстрелов в минуту, – тех, кто не укладывался в «десятку», на службу вообще не брали. Колчанов не было, стрелы (порядка ста на каждого) переносили просто в узких мешках – из ткани или кожи. С каждой стороны такая трубка затягивалась шнурками, которые в бою распускались – так что наружу показывались и наконечники, и оперение из серого гуся. А чтобы было проще и быстрее брать следующую стрелу, лучник втыкал несколько перед собою в землю. Подсчитано: при начальной скорости 50 метров в секунду и стометровой высоте полета, стрела вполне способна пробить любые доспехи…

Разумеется, как утверждают средневековые тексты, «некоторые стрелки выбирали себе ориентиры рядом с целью: деревья, холмы или какие-либо другие заметные предметы… Другие, более опытные, просто смотрели на цель, затем переводили взгляд на стрелу, а затем снова смотрели на цель». Однако это было, что называется, «не круто» – настоящего стрелка вела только интуиция: «…постоянно смотреть на цель – единственный способ удачно сделать выстрел». Если современные спортсмены всегда отводят стрелу к определенной точке на щеке или скуле, что дает им опорную точку прицеливания, то английский лучник всегда стрелял, что называется, «от уха». Конечно, «от уха» звучит несколько упрощенно. У каждого была своя манера фиксировать натянутый лук – как ложилась рука. Вообще, стрелять на глаз очень легко, и если стрелок учился этому с детства, то он никогда не промахивался… Серьезно же упражняться в стрельбе мальчики начинали с семи лет. Только так можно было сделать свой верный longbow (длинный лук) полностью послушным.

Правилами 1465 года определялось, что любой англичанин «...в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет должен иметь лук длиной в его рост плюс четыре дюйма». Мощное оружие – для натяжения вощеной пеньковой тетивы надо было приложить столько силы, как при подъеме сорокакилограммовой штанги. Тетиву, как правило, каждый плел для себя сам. И на службу являлся с собственным луком – но устав определял, что каждый стрелок должен быть снабжен за казенный счет новым оружием, изготовленным по четко расписанным стандартам. Утверждают, что настоящий лук делался несколько лет. Что же, так оно и было, если за точку отсчета взять топор в руках дровосека. Тис (привозной испанский или местный) – чрезвычайно плотная древесина. Основное время занимала его выдержка – а само изготовление лука из заготовки редко занимало больше полутора-двух часов. Нередко такие заготовки возили с собой и доделывали под конкретного бойца во время привалов.

…Король отдал приказ – пусть каждый воткнет перед собой в землю заостренный с двух концов кол длиной в одиннадцать футов. Нет лучшей защиты от французских всадников! Резерва не было – при столь скромном войске оставлять его стало бы непозволительной роскошью. Даже для охраны обоза было выделено всего сорок воинов. Хорошо хоть фланги прикрывались лесом…

Французы тоже поделились на три отряда, выставленные друг за другом, – место было узким, и другая дислокация не представлялась возможной. Первые два слоя «пирога» состояли, в основном, из пеших воинов, а третий – преимущественно из конных. На флангах – по небольшому кавалерийскому отряду.

План французов был прост – конница сомнет английских лучников, а тяжелая пехота довершит начатое. Вот что писал мессир Жан, господин дю Форресталь, чьи отец и брат погибли во время этого сражения:

«И упомянутые французы были так обременены доспехами, что не могли не только двигаться вперед, но едва стояли на ногах. Во-первых, на них были длинные одеяния из стальных пластин, что спускались до самых колен или даже ниже, что были очень тяжелы, ноги под ними также были защищены латами, под которыми были надеты белые фетровые одежды, на большинстве из них были конические шлемы с мордами, заостренными по-собачьи. Тяжесть доспехов в сочетании с размякшим грунтом значительно затрудняли их передвижение. С огромным трудом удавалось им поднимать свое оружие, поскольку, не считая всего этого неблагоприятного стечения обстоятельств, они и без того были ослаблены от недоедания и недосыпания. В самом деле, удивление вызывало даже то, как можно было установить знамена, под стягами которых они выстроились. Упомянутые французы, все до единого, укоротили свои пики, чтобы, когда время дойдет до рукопашной, было удобнее владеть ими. У них было много лучников и арбалетчиков, только стрелять они не могли, так как поле было слишком узким, на нем было место только для тяжеловооруженных воинов».

Двадцатишестилетний король Генрих взял на себя командование центром. Другие позиции были доверены опытным военачальникам. Правым флангом командовал кузен короля, герцог Йоркский. Левым – лорд Камойс, который бил французов еще в конце семидесятых годов прошлого века. Перед тем как надеть доспехи, монарх прослушал три мессы и принял святое причастие.

Поверх доспехов он облачился в роскошное одеяние, расшитое золотыми леопардами и лилиями. Шлем венчала небольшая корона. На маленьком сером пони Генрих объехал войска, а его коня сзади вел паж. О чем мог сказать король своим верным лучникам?

О том, что он – настоящий рыцарь – намерен биться до конца. И о том, что французы поклялись каждому взятому в плен стрелку отрубать по два пальца на правой руке – чтобы никогда уже не смогли они натянуть тетиву и пустить стрелу врагам навстречу! Теперь этот не слишком пристойный жест известен всем. Хочешь продемонстрировать, что собеседника в грош не ставишь – покажи ему средний палец. А вот в Англии к среднему иногда еще добавляют и указательный – хотя с того дня, когда зародилась эта традиция, минуло почти шесть сотен лет…

Воины прокричали ему в ответ: «Мы с тобой! Да дарует Господь тебе долгую жизнь и победу над врагом твоим!» Высокий боевой дух вообще был свойственен английским лучникам. В отличие от французских пехотинцев, это были не забитые вассалы, а люди, знающие себе цену. Цена, кстати, была таковой – от 3 до 6 пенсов в сутки (элитные лучники получали до 9 пенсов, а также премии за захват вражеских рыцарей).

…Спустя три часа неподвижного стояния Генрих решил-таки спровоцировать французскую атаку. Он сделал вид, что сам атакует. Но, пройдя три четверти километра, англичане восстановили прежний строй. Фланговые лучники выдвинулись вперед метров на сто у края леса; вогнутый назад центр вновь молниеносно вколотил в землю колья, соорудив непроходимый частокол.

Эффект был точно таким, как ожидалось. Коннетабль Франции отдал команду к наступлению. Войско в неуклюжих доспехах, едва передвигая ноги, двинулось на врага, а фланговые отряды, обогнав пехотинцев, галопом помчались к английским позициям. Их встретил шквал стрел. Четырехгранные наконечники из закаленной стали пробивали железные латы. Двадцать стрел в минуту выпускали меткие лучники – ну как тут не вспомнить легендарного Робина Гуда! Большая часть всадников полегла «под огнем»… Обезумевшие лошади понеслись назад, разрушая ряды своих пехотинцев. Но это было только начало разгрома. Прорвав строй пехоты, кони буквально растоптали своих лучников и арбалетчиков. Уцелевшие обратились в бегство.

Однако передовая линия пехоты все же сумела перестроиться. Последняя «стометровка» перед английскими позициями далась особенно тяжело. Это был кромешный ад; стрелы и топь делали свое дело. Только благодаря гигантскому численному превосходству, французы начали теснить англичан. Но лучники теперь пустили в ход мечи и кувалды. Толпа же французов была настолько плотной, что большинство и оружием-то воспользоваться не могли! Задние ряды напирали на передние. Тот, кто упал в грязь, подняться уже не мог. Французы захлебывались в зловонной жиже, задыхались под тяжестью тел… Джон Гардинг, который участвовал в этом сражении, писал – «больше людей погибло, будучи раздавленными, чем наши воины могли бы убить...».

Нечто подобное уже видали берега Соммы – примерно за полвека до того, при Креси – в первой крупной схватке Столетней войны. И тогда разразилась спасительная для англичан гроза, превратившая подножие холма, на котором они стояли, в настоящее болото. У французских арбалетов намокли тетивы, и стрелять с прежней скоростью они не могли… А англичане, как ни в чем не бывало, осыпали их градом стрел – «таким густым, что он казался снегом». Павезы – щиты арбалетчиков – остались где-то в обозе, и незащищенные стрелки обратились в бегство… Но тут они столкнулись с французскими рыцарями, ехавшими сзади и рвущимися в атаку. «Убивайте весь этот сброд, – прокричал Филипп VI, – они нам мешают и держат путь без резона». Поразительное благородство! И французская кавалерия пошла в атаку, сминая генуэзцев. На скользком склоне холма образовалось настоящее месиво из спотыкающихся всадников и пытающихся продраться сквозь их ряды пехотинцев… Англичане же стреляли без устали. А в промежутках между атаками сбегали вниз, чтобы подобрать стрелы, коих, по подсчетам исследователей, было выпущено не менее пятисот тысяч…

Впрочем, и теперь, при Азенкуре, англичане были неутомимы. В ход пошли даже заостренные шесты. Легко одетые, порой босые, лучники легко передвигались по полю, взбирались на груды тел, многие из которых были выше человеческого роста. Некоторых раненых англичане добивали ударами кинжалов под забрало. Но большую часть французских рыцарей – около трех тысяч – они, невзирая на их тяжесть, поставили на ноги и отправили в тыл, рассчитывая на выкуп.

Сам Генрих бился как лев. Когда один из французов жестоко ранил мечом герцога Глостерского, король встал над телом раненого брата и отбивал атаки нападавших, пока того не вынесли с поля боя.

Незадолго до этого эпизода герцог Алансонский, возглавлявший вторую шеренгу французов, сражался близ Глостера. Заметив, что солдаты беспорядочно бегут, он поскакал назад, пытаясь их остановить. Увы, ему это не удалось. Тогда он вернулся и с горсткой воинов атаковал отряд герцога Глостерского. Как гласит предание, Алансон даже сумел сорвать со шлема Генриха V украшение в виде цветка… Но вскоре был сбит с ног и не смог подняться. Сдаваясь в плен самому королю, он снял шлем, но в этот же момент, какой-то английский рыцарь, разгоряченный боем, ударом секиры рассек ему голову…

…Слух пронесся по рядам бойцов, как ветер, – третья шеренга французов, та, что на лошадях, готовится к атаке! Ее возглавит сам герцог Брабантский, младший брат герцога Бургундского. Он только-только прибыл к месту схватки, даже не захватив подходящей одежды для того, чтобы надеть ее поверх доспехов. Плащ он одолжил у своего герольда – и ринулся в бой. Вслед за ним – графы Марль и Фокемберк. Они поклялись либо убить ненавистного Генриха, либо погибнуть…

Увы, солдаты – те, кто еще держался на ногах, – отнюдь не горели подобным рвением. Жалкая атака захлебнулась. Герцог Брабантский был сбит с лошади, и ему перерезали горло – за простого герольда, каковым его посчитали, не получишь выкупа! Остатки его армии ретировались с поля боя.

Именно во время этой атаки Генрих отдал свой печально знаменитый приказ – уничтожить пленных. Слишком уж много их скопилось в тылу, слишком уж мало сил могли выделить англичане для их охраны! А вдруг французы сумеют освободиться и нанесут коварный удар! Ликвидировать всех – вот единственный выход. Люди Генриха были в ужасе. Разумеется, не из жалости – а из жадности. Стоит ли терять огромные деньги, которые они надеялись получить в качестве выкупа! Но король пригрозил повесить всех, кто откажется повиноваться приказу. Двести лучников – представляете, сколько было пленных! – составили «расстрельную команду». И те, кто, согласно негласным рыцарским законам, могли ожидать милосердия, «были заколоты мечами, зарублены бердышами, забиты колотушками и… выпотрошены самым свирепым и жестоким образом». Так описал происходящее очередной очевидец, на которых так богата оказалась эта битва.

Одна группа пленников была заживо сожжена в доме, в котором содержалась в заточении. В живых оставляли лишь принцев крови, герцогов и других представителей высшей знати. Многие из них еще не скоро увидят родной дом. Герцог Орлеанский выйдет из Тауэра только в 1440-м… Маршал Бусико умрет в заточении в Йоркшире. Большую часть пленников и вовсе продали в качестве слуг, ибо за них никто не собирался платить…

…На перепаханное битвой поле опустилась ночь. Едва забрезжил кровавый рассвет, англичане взялись за «уборку». Среди месива из плоти и металла они выискивали живых, которых можно было взять в плен. Сильно покалеченных добивали на месте. Мертвых стащили в большой амбар и, уложив рядами вперемежку с хворостом, подожгли. Страшный костер полыхал много часов…

Искрами погребального пламени любовался во время торжественного ужина победитель – Генрих. Ему прислуживали самые знатные из пленников – подавая блюда, они преклоняли колени перед своим новым повелителем. Да, теперь он истинный король – не только Англии, но и Франции. За четыре часа, которые продолжалась битва, он с немногочисленным войском буквально растоптал огромную армию противника! Англичане уничтожили более десяти тысяч воинов. И среди них – герцогов Алансонского, Брабантского и Бара, графа Невера, восемь других графов, девяносто два барона и простых дворян без счета. Если верить хроникам и Шекспиру, английские потери составили около 100 человек…

…Англию уже три недели снедала тревога за короля. Наконец, были получены полные триумфа письма. Их адресатами были канцлер и епископ Бофор и мэр Лондона Никлас Уолтон, по прозвищу Безмозглый Ник. Со ступеней собора Святого Павла эти послания были торжественно зачитаны, а затем ударили колокола всех церквей. Звон не смолкал до самого заката…

Когда Генрих въезжал в Лондон, его с рассвета поджидала толпа горожан. Торжественную процессию возглавлял сам Безмозглый Ник и двадцать четыре олдермена в красных одеждах. В десять утра победитель вступил на Лондонский мост. На вершине башни были сооружены две гигантские фигуры – мужчины и женщины. Колосс, вооруженный боевым топором, протягивал королю огромные ключи. На статуе надпись: «Гигант был слишком мрачен на вид, чтобы учить французов учтивости».

Дальше красовались две колонны из поддельного мрамора и яшмы. На одной – золотая антилопа со щитом, на другой – золотой лев с развевающимся королевским штандартом. За мостом стояли наряженные ангелами хористы с позолоченными лицами, а дальше – старейшины Сити, являющие собой двенадцать апостолов. Королю был подан хлеб, завернутый в серебряные листья, и вода из акведука – подобно тому, как Мелхиседек поднес хлеба и вина Аврааму, вернувшемуся после победы над четырьмя царями…

За перекрестком соорудили деревянный замок с причудливыми башенками и крепостными стенами. Из ворот вышли красивые танцующие девы. Осыпав короля листьями лавра и золотыми монетами, они запели, подыгрывая на тамбуринах: «Добро пожаловать, Генрих Пятый, король Англии и Франции!»

Среди всеобщего ликования монарх, однако, был сдержан и задумчив. Одетый в пурпурные одежды – цвета скорби, – он молча взирал на происходящее. Что видел он перед собой? О чем скорбел?..

Быть может, о том, что век рыцарства завершался. И стрелковое оружие, выходившее на кровавую арену войны, принесет его потомкам куда более страшные потери…