Текст книги "Призраки дома на Горького"

Подарок из Франции

Месяц военных сборов подходил к концу, как и месяц лежания у моря. Возмужавший от марш-бросков, ранних подъемов и хождения строем, Дементий соединился наконец в Москве с подрумянившейся и похорошевшей Катериной. И сразу навис вопрос об организации свадьбы. Заторопили друг друга родственники – Дементий с Катей были, в общем-то, еще почти дети, что с них возьмешь.

– Рано, конечно, отдаем, – вздыхала Алена, – ни житейского опыта, ни собственного гнезда, ни своего взгляда на жизнь, дети детьми… Просто так не хочется, чтобы она тратила время на неправильных людей. Хотя парень он вроде хороший.

– Ну что ты, Аленушка, – успокаивал жену Роберт, – вспомни нас. Пусть начнут, а там видно будет.

– Правильно, Аллуся, не встревай в процесс, – подытожила Лидка, – если это и будет ошибка, то ее, а не твоя и тебя винить будет не за что.

Организовали все быстро и, конечно же, по блату. Думали сначала про «Метрополь», но по особым причинам, о которых родственникам Дементия не сказали, перевесил ресторан «Прага». Дома же прекрасно знали, что Лидка мимо своих любимых рулетиков из ветчины с сыром не пройдет ни при каких условиях. А «Метрополь» чем удивит? Ну да, пусть у них самый лучший в Москве борщ, правильный, на квашеной капусте, с копченостями, но «где свадьба – и где борщ, я вас умоляю», объясняла Лидка на голубом глазу, хотя глаз у нее был зеленый! Поэтому, конечно же, победили рулетики.

А вскоре, как раз в срок, за неделю до торжества, позвонил Алекс, французский друг, встречайте, мол, гонца со свадебным платьем, а я прилечу прямо на торжество. Сначала передадут платье, туфли купить не успели, их привезут позже. Место встречи было, конечно, странноватым и необъяснимым – на Тверской, прямо у входа в мэрию, в десять часов вечера. От дома два шага. Роберт хотел было пойти один, но Катя тоже решила поприсутствовать при таком важном событии. Они зачем-то пришли раньше положенного и стали прохаживаться у витрин книжного магазина «Дружба», где продавали литературу только социалистических стран. Магазин этот был в свое время одним из Катиных самых любимых на районе, хотя литература соцстран как таковая ее, конечно, не интересовала, но прекрасные художественные немецкие альбомы, всяческие брошюры по рукоделию, а главное, модные журналы, которые раз в месяц сменялись на прилавке, приводили ее в полный восторг. Только здесь можно было найти польскую «Уроду», «красоту» по-ихнему, «Кобету и жиче» – это уже значило «женщина и мода», а еще журналы из ГДР, Венгрии и даже Югославии. Но последнее время она в магазин заходить побаивалась – вместе с вьетнамскими книгами в СССР, а точнее, в Москву, а еще точнее, на улицу Горького, в дом 15, завезли невиданных тараканов, совершенно непохожих на милых привычных прусаков. Тараканы были огромные, с палец, и… летучие. Поначалу они пикировали только с вьетнамской литературы на покупателей, но после осмелели и завоевали весь книжный социалистический лагерь. Катя даже наклонилась поближе к витрине, приникла, чтобы рассмотреть, выставлены ли тараканы на витрину или представляют Социалистическую Республику Вьетнам только в торговом зале.

– Ты чего там? – Роберт тоже заинтересовался витриной, глянул на книжки, но тут заметил, как к соседнему дому подошел неприметный, как в фильмах про разведчиков, мужчина, обвешанный красивыми иностранными коробками.

Все произошло быстро, скомканно и совершенно буднично. Коробки были вручены, где договаривались – у мэрии, прямо около ошарашенного милиционера.

– Вот, это вам, вы Крещенский, я вас узнал. – И сразу же откланялся.

Милиционер было рыпнулся к ним, но в последний момент почему-то передумал останавливать эту странную парочку. Катя отобрала у отца одну из коробок, чтобы моментально приобщиться к прекрасному. Она оказалась легкой, практически невесомой, хоть и довольно большой.

Алена с Лидкой ждали на лестничной клетке, прямо перед лифтом.

– Как вы долго! Я тут уже захирела от ожидания! На, посчитай мой пульс! – Лидка продемонстрировала Кате запястье. – По моим расчетам, минут пять как должны были явиться! – Тут она молниеносным движением отобрала все коробки и быстренько, походкой радостного пингвина, потащила их к себе в комнату.

– Ну подожди, куда ты, дай я все сразу примерю, – запросила Катерина.

Но было поздно. Лидка, как фея из «Золушки», одним взмахом руки вывалила содержимое самой большой коробки себе на кровать, которая моментально превратилась в огромное облако, только не кучевое, а перистое, ведь оборка по платью шла из самых что ни на есть настоящих перышек! Такое еще не встречалось никогда…

– Ах… – пронеслось эхом по комнате. – Господи, какая же это невозможная красота… Я видела такое только в кино…

Платье действительно было невообразимым, из белого набивного шелкового бархата, конечно же, в пол, да еще и с пышной нижней юбкой и легким, очень неожиданным треугольным пончо. По краю пончо и по середине юбки шла опушка из легких белоснежных перышек, почти пуха, но самое удивительное, что было в платье, так это два крупных бело-розовых цветка, пионы ли, розы ли, которые украшали пончо как две большие броши. Катя сначала и не поняла, откуда они, зачем, нужны ли здесь вообще, но, примерив платье, увидела, что да, необходимы, это та самая деталь, которая приковывает взгляд и превращает обычное свадебное платье в волшебное, именно так. В другой коробке лежала длиннющая фата, как надо фата, без экономии, продуманная, вся такая французская, невесомая. В третьей – флердоранж: воздушный веночек из мелких, хорошо сделанных цветиков с ленточками, верх изящества. Как же все заквакали вокруг этого роскошества!

Катя долго щупала и рассматривала всю эту красоту, гладила мягкую ткань, приглядывалась, пытаясь разобраться, из чего сделано нежное украшение на голову, вертела в руках тончайшую накрахмаленную сеточку и вдыхала загадочный заграничный запах, исходящий из коробок.

– Ну давай же, не томи! Надевай! Покажись во всей красе! – Лидке очень уж не терпелось посмотреть, она суетилась вокруг внучки, и глаза ее сияли. Глаза, которые, несмотря на возраст, все еще чего-то ждали от этой жизни. Мама с бабушкой помогли Кате влезть в платье, Лидка приладила длиннющую фату с веночком, и обе отошли в другой конец комнаты, чтобы насладиться видом.

– Держите меня, я вошла в восторг… – Лидка падать и не собиралась, хотя довольно громко всхлипнула, подняв экстремально черные брови. Алена на всякий случай взяла ее под руку.

– Козочка моя, ты даже не представляешь, какая ты красивая… – улыбнулась мама.

А Лидка все самое красивое сравнивала или с птичками, или с цветочками:

– Как ты расцвела… Как голландский тюльпан! Как тебе это идет, козочка моя, какой фасон, сразу видно – Париж! Вот умеют же люди делать… Сейчас главное, чтобы Дементий не увидел твоего платья, примета такая – жениху не показывать! – Лидка стала хороводить вокруг внучки, поправляя складочки, а Алена продолжала любоваться издалека, время от времени встряхивая головой, словно не веря, что дочка уже невеста.

– Хотя, поверь моему опыту, я все еще уверена, что нельзя было тебе так сразу соглашаться, – Лидка была в своем репертуаре. – В твоем нежном возрасте надо было мнение-то раза два-три поменять. Это было бы чисто по-женски и намного романтичней. Ну да ладно. – И сразу, не дожидаясь ответа, пошла за булавками, чтобы платье «посадить». Но «сажать» ничего не пришлось, размер был подобран идеально. Катя же влезла на мамины каблучищи, может даже впервые в жизни на такие высокие, чтобы немного порепетировать легкую свадебную поступь, но нет, не было ни уверенности, ни устойчивости, ни свободы в движении.

– Девоньки, можно хоть и мне посмотреть? – стукнув в дверь, показался Роберт. – А то вы так расквакались, в кабинете слышно!

И, увидев дочку, повлажнел глазами.

– Иди сюда, моя Кукочка… – Обнял ее, и они застыли. Роберт прикрыл глаза и в какой раз понял, что этот момент – то самое счастье, определение которому невозможно дать, да и зачем? Вот оно, под рукой, осязаемое и замершее, жить для этого счастья – это само счастье и есть.

– А что у Дементия с костюмом? – спросила Алена, затянувшись сигаретой и не то от умиления, не то от дыма прикрыв глаза. «Н-да, выросла девочка, готова к женской жизни – одна из миллионов и одна на миллион», – а вслух сказала: – Такой красивой невесте и жених должен быть под стать. У него есть что-то подходящее?

Катя, все еще не отпуская отца, стала рассказывать:

– Да он ударился в капризы. Я ему рассказала, что мне платье из самого Парижа пришлют, вот он и занервничал. Сначала родители купили ему в «Березке» чешский костюм-тройку, но нет, сказал Дементий, никогда и ни за что. И хоть деньги потрачены, он это позорище не наденет. Но потом вроде они что-то придумали, только бабочки нет. Жениху же бабочка необходима? – спросила Катя, не в силах оторвать взгляда от своего отражения с папой в зеркале.

– Жениху необходима невеста, а ты у нас будешь самой красивой невестой в мире! – сказал Роберт. – Но бабочку можно у Давида попросить, уверен, не откажет. А шлейф тебе Лиска понесет, дадим ей вот такое ответственное задание! – Он взял конец шлейфа и потащил к Алене.

Катя улыбнулась, кокетливо поправив съехавшую фату. Она посмотрела на маму с папой и вдруг подумала, что редко говорит, как их любит, вернее, в силу возраста почти не говорит, но тут вдруг очень захотелось, ну прям очень-очень. И не потому, что была благодарна за роскошное французское платье, нет, это было тут совсем ни при чем. Просто решила, что пришло время, когда это необходимо сделать, сказать, произнести, именно сейчас, в эту самую минуту. Пусть они и так знают – а они точно знают! – но очень уж захотелось… И сказать тихо, «тише скажешь – глубже достанешь», как говорила Лидка. Подошла, обняла, прижалась к ним обоим, совсем разомлевшим от неожиданности, и замерла в затаенном восторге.

– Как же я вас люблю… – прошептала она совсем тихо, даже не поняв, услышали ли ее мама с папой. Но услышали, конечно же, услышали. Мама от нежности и любви таяла как свеча, молча, не говоря ни слова, растапливалась от наслаждения, а отец только и смог произнести: «Ластынька моя…»

Словно сросшиеся, они стояли втроем в этой белой пене из невесомой невестиной фаты, как экспонаты из какого-то неведомого волшебного музея, где в ватке на всеобщее обозрение выставлено самое важное и ценное, главная редкость, такое, чего нигде больше не сыщешь, – простое личное счастье, их и только их. Каждый раз это состояние Катей воспринималось по-новому – через чувства, краски, запахи, и вот ее окутало теплотой, ощущением покоя и одновременно неукротимым восхищением жизнью. Чувства были пьянящие и ароматные, словно только что выпеченные.

Катя выдохнула и застыла, а Алена, облокотившись Роберту на плечо, мечтательно улыбалась и тоже думала об этом, что вот так оно и выглядит, тихое женское счастье, и как бы наколдовать такое же и для дочек, ну ладно, пусть не такое, как у них с Робом, но хоть отдаленно похожее. Чтобы через много-много лет вот так же Катюха с Дементием, а потом и Лиска с мужем стояли бы, окруженные детьми и внуками, и напитывались друг от друга блаженством.

Так и будет! Обязательно так и будет!

«Интурист»

Свадебные туфли привезли через день. Снова позвонил вежливый человек из торгпредства и сообщил, что да, они уже в Москве, их можно забрать в любое удобное время, а Кате было удобно моментально, ждать она не могла ни секунды, вот сразу и пошла, да что там пошла – побежала, сгорая от нетерпения и любопытства, в гостиницу «Интурист», вниз по Тверской. Сказали, в холле, в 16:00. Гостиницу эту Катя не любила. Торчала она стеклянно-стальным и довольно нелепым колом в самом начале Тверской, портя вид и выбиваясь из архитектурного ансамбля, перевешивала своей высотой и сильно упрощала впечатление. Да и люд около нее всегда ошивался разношерстный, а часто и подозрительный. Катя по два раза каждый день ходила мимо нее к метро и всякого насмотрелась: то милиция гналась за фарцовщиками, то проститутку засаживали в машину, то что-нибудь еще в таком роде. Около нее всегда было довольно людно, подъезжали неповоротливые «Икарусы», выплевывая очередную толпу иностранцев, стояли, покуривая дорогие сигареты, солидные господа в ожидании, когда им подадут авто, сновали мальчишки в надежде обменять значок на пластинку жвачки, да и фарцовщиков можно было легко отличить по модным шмоткам.

Катя, запыхавшись, почти подбежала к гостинице, но войти внутрь было не так-то просто. В гостиницы, особенно интуристовские, доступ был ограничен до невозможности – нужно, чтобы вас непременно ждали внизу и встречали с документами, подтверждающими регистрацию в гостинице, либо просто в качестве пропуска необходимо было дать швейцару взятку, обычно от трех до десяти рублей. Столько у Кати, конечно же, не было, да и совесть не позволила бы так швыряться деньгами. У входа она притормозила, отдышалась, зачем-то поправила волосы, словно иначе бы с ней даже и разговаривать не стали, и пошла брать «Интурист» приступом.

На входе грозно и торжественно стоял солидный седой швейцар, пучеглазый и злой, на первый взгляд бывший кагэбэшник или военный, с серьезным, подозрительным взглядом, который в любом мужчине видел шпиона или фарцовщика, а в любой женщине от пятнадцати до семидесяти – проститутку. Катя по возрасту вполне подходила под эту категорию гражданок, и, увидев ее, швейцар закрыл телом проход и стал пристально ее изучать. Катя улыбнулась про себя – несмотря на всю серьезность его намерений и церберный огонь в глазах, его внешний вид – кокетливая фуражка набекрень и невероятное зеленое полупальто с золотыми галунами – делал его похожим на третьеразрядного опереточного лакея.

– Здравствуйте! – начала было Катя, но вежливость ее не пригодилась.

– Куда ты? Из новеньких, что ли? – по-хозяйски спросил швейцар.

– В смысле? Меня ждут внизу в фойе, можно мне, пожалуйста, пройти? – Катя попыталась было сделать еще шаг, но дядька посуровел, насупился и пошел в наступление.

– Ну-ка, стоять! – Он поднял руку, как заправский постовой. – Ты в гостинице зарегистрирована? Нет! Обслуживающий персонал? Нет! Они через другую дверь входят! Вывод: делать тебе здесь нечего! Или ты тут, в «Интуристе», с клиентами работаешь? – И он сально подмигнул.

– Меня ждут! – Неужели не пустит, испугалась Катя, неужели она не увидит свои новые свадебные туфельки?!

Но тут за его спиной показался какой-то солидный товарищ, в очках и в синем костюме с галстуком, который, оттеснив швейцара к стене и назвав его «любезным», уверенно пропустил Катю в холл. Швейцар довольно удивленно и одновременно осуждающе посмотрел им вслед, но помолчал и места своего не оставил, лишь крякнул и что-то пробурчал себе под нос.

– Меня Юрий Михайлович зовут, это я вам звонил. – Товарищ улыбчато поздоровался и пожал Кате руку. – Забыл совсем, что на родине в гостиницу просто так не пройти, хорошо хоть вспомнил вовремя.

Катя обшаривала взглядом огромный холл. Она ни разу еще сюда не заходила, надобности не было, все родительские иностранные знакомые жили по соседству, в «Национале». Удивилась, что стены фойе черные, как сажа. Зачем это? Грустно же. Но чуть дальше от входа черный базовый цвет разбавляли светящиеся витражи, поэтому мрачным он особо не казался, да и окна были во всю стену. Низкие современные кресла почти все были заняты, но солидный товарищ подвел к столику, вокруг которого сидели очень похожие на него солидные граждане – в костюмах и галстуках. Он взял модный пластиковый пакет, на котором по-французски было написано название магазина и какой-то адрес, яркий, витиеватый, в общем, заграничный, Катя не успела разглядеть. Товарищ торжественно преподнес пакет девочке:

– Алик очень надеялся, что платье подойдет, а туфли – тем более, покупали со знанием дела у самого модного кутюрье – Ив Сен Лорана! Это невероятно модный француз, он даже в Москву с показом приезжал! Так что уверен, что вы будете самой обворожительной невестой в Москве!

Катя почему-то слегка покраснела, поблагодарила, вцепилась в пакет и гордо проследовала мимо опереточного швейцара, который презрительно на нее посмотрел – как же, прошла за так, на халяву!

Смотрины платья

На следующий день к вечеру на смотрины французского платья были вызваны все Лидкины подруги без исключения. Во главе с главной подругой, Принцем Анатолием – «а вот и я, цветов не надо!». Последнее время он стал выглядеть как администратор летнего театра – быстроглазый, самодовольный и беспардонный, с отчаянным румянцем на толстых щеках. Три волосины его были тщательно, видимо по линейке, разобраны на прямой пробор и зализаны пивом, как у полового из трактира в старинные времена. Стоило ему чуть выпить и вспотеть, а потел он обильно и обязательно, как комната наполнялась дрожжевым запахом перезревшего и подкисшего теста, отнюдь не способствующим повышению аппетита. Этот кисленький подквашенный дух сопровождал его теперь повсюду. Изменился он кардинально, растеряв все те благородные качества, за которые Лидка когда-то его полюбила. Видимо, климакс был беспощадным не только к женщинам, но и конкретно к Анатолию. Хотя климакс, который по всем срокам должен был давно пройти, роли особо уже и не играл, просто возраст, батенька, возраст, и, скорей всего, зарождающееся слабоумие. Повадился он издавать разнообразные звуки, не очень привычные в обществе, и при этом удивленно оглядывался вокруг – кто это такое натворил? Мог за столом охотно поделиться подробностями своей физиологии с большим количеством анатомических подробностей, не обращая внимания на брезгливые гримасы подруг и стук вилок, в отвращении брошенных на тарелки, на что раздраженно говорил: «Нежные все стали, поговорить уж не с кем». Свихнулся вдруг на кулинарии, хотя никогда этим делом, в смысле готовкой, особо не интересовался, а тут стал постоянно кухарить и есть как не в себя, постоянно требуя от подруг новые рецепты. Вместо «здрасьте» мог поинтересоваться, у кого какая «начинка» для борща, или спросить кого-то из подружек: «А ты кладешь в синенькие морковь? Кладешь? А-а-а, я понимаю, с морковью получается больше и дешевле».

Даже вкусы его стали совершенно другими, начал размешивать вместо сахара конфеты в чае, любые, шоколадные или леденцы, и перешел с водки на портвейн «777», безоговорочно поверив в его волшебные свойства. В гостях же продолжал пить все без исключения, хотя уверял, что от алкоголя его воротит, как цыгана от станка. Нагло врал, тем более что начал делать настойки, экспериментировал изо всех сил. Хотя и раньше, еще будучи Лидкиным гражданским мужем, занимался химическими опытами, но исключительно в мирных целях, чтобы лечить Лидкины колени, сильно пострадавшие из-за долгой балетной нагрузки на сцене Московского театра оперетты. Всякие выжимки из лопухов, притирки из коры ивы, настойки из девясила для компрессов сменились теперь домашней хреновухой, клюковкой и даже спиртовой настойкой на белых грибах. Последнюю пробовать никто не отваживался – по тому, как Принц изменился, все решили, что на белых-то грибах он, как обычно, сэкономил, а заспиртовал исключительно мухоморы.

Девочки, Лидкины подруги, в связи с изменением его личности успели придумать ему другую кличку – из Принца Мудилы он благополучно превратился в Маразма Крепчалова. Причем каждая из девочек претендовала на авторство, но кто именно придумал это имя, вспомнить так и не удалось.

Девочки никогда не приходили в гости с пустыми руками. Не только к Лидке – вообще. Так уж было заведено с их давнего детства – по мере возможности доставлять людям радость. Да и времена всегда были сложные, неустроенные, дефицитные, постоянно чего-то не хватало: то еды, то одежды, то лекарств, то книг, а то и всего вместе. Поэтому поделиться с друзьями избытком было необходимой потребностью. И определенным наслаждением. Оля выложила на уже накрытый стол шмат соленого жирного палтуса, самой любимой Робиной рыбы. Раньше Оля жила в Мурманске, можно сказать, в самой что ни на есть палтусной столице, и с тех пор просила друзей присылать эту рыбку с оказией, не для себя, для Робочки. Тяпочка торжественно поставила на стол баночку майонеза. «Опа!» – сказала она, как фокусник, удививший публику зайцем в цилиндре. Майонез тоже был в магазинах редкостью, давали его по две баночки в одни руки, плюс еще в очереди за ним надо было отстоять час-другой. Лидка могла его, конечно, и дома сделать, не проблема, – хорошее постное масло, пара яиц, желательно от домашних кур, соль-сахар-перец, горчица и немного лимона, – но поди набери эти продукты, чтоб вместе, хором в одно время! Масло есть – яиц нет, яйца достали – горчица пропала, горчица нашлась – яйца съели! Так что лучше уж так, в баночке. А Анатолий что? Анатолий ничего, он принес свои советы.

Веточка же, нежная душа, притащила два кусочка мыла – хозяйственное, для кухонных нужд, и пахучее земляничное. Катя хозяйственное мыло ненавидела, этот морщинистый кусок неясного, если по-научному, генеза, запах от которого долго оставался на руках, и она все принюхивалась – откуда несет таким говном? Она слышала даже, что ходили легенды, будто его делают из жира бродячих собак… А то, что оно было универсальным, – это стопроцентно, никто не отрицал. Им и стирали, и мыли все что можно, и распыляли его в виде раствора в огороде, им даже лечили! А что вы думаете, в свое время баба Поля пихала Кате в нос ватку, смоченную вонючей мыльной пеной, чтобы победить наконец детские сопли, когда обычные человеческие лекарства уже не помогали. А ссадины? Помазал хозмылом – и ни один микроб не пролезет! Сдохнут от вони! Но хозяйственное мыло – это так, необходимость, Лидка сразу спрятала его под мойку, чтоб не пугало людей и не мозолило глаза, а кусок земляничного отнесла в ванную, который, кстати, еще не начатый, куда-то быстро испарился.

На кухне сразу образовалась толкотня, каждый стремился что-нибудь порезать, выложить на блюдо или в пиалочку, помешать в кастрюле, достать из шкафчика, но больше всего хотелось, конечно же, поговорить, ради этого и толклись. Надвигающаяся Катюлина свадьба вносила праздничный ажиотаж в размеренную и слишком уж предсказуемую жизнь стареющих примадонн. Пухленькая Тяпочка изо всех сил старалась помочь, но только бесцельно металась по узкой кухне, обтесывая свои внушительные телеса обо все углы и подруг. От нее всегда обреченно пахло беспомощностью.

– Тяпка, ты вроде как еще больше раздобрела? – спросила тощая Надька, оглядывая подругу, которая своим телом закрывала проход к холодильнику.

– Надюшка, и не говори! Но! За доброту бог дает полноту, а от злости – одни кости! – Тяпочка улыбнулась, подмигнув Надюхе и активизировав свои очаровательные ямочки. – Надо срочно что-то прекращать! Только еще не решила что – или есть, или взвешиваться! – И они обе принялись долго и заливисто хохотать, на смех они были всегда быстры. На что Принц не заставил себя ждать и подоспел со своим советом:

– Меньше мучного, больше ночного! Уж поверь моему опыту!

И вот наконец сели за стол, где, разгоряченные впечатлениями, грядущими событиями и обещанным парижским шиком, девки во главе с Принцем снова отчаянно загалдели, зашуршали и запросили вернуть на стол остатки лимонной водки, в чем отказа, конечно, не было. Лидка-то зазывала всех «на чаек», но чайком никогда не отделывалась.

Когда Роберт стал секретарем Союза писателей, ему начали выдавать особый продуктовый заказ. Брала его обычно Катя, которая уже научилась водить машину, и лишний раз выехать куда-то недалеко от дома доставляло ей огромное удовольствие. Она и ездила всегда к директору ресторана ЦДЛ, который ждал ее в своем подвале, в крохотном кабинете без окон, но, несмотря на отсутствие окон, очень высоко стоял в пищевой цепочке. Именно такие товарищи, распределяющие еду и заведующие сервелатами и сардельками, балыком и икрой, вырезками и корейками, заграничными коньяками и американскими «Мальборо», безграничную власть имели не только над продуктами, но и над людьми. Каждый раз, когда Катя входила в этот небольшой, слегка отдающий плесенью сводчатый кабинетик, где вместо окна был прилеплен календарь Совэкспортфильма с фотографиями актеров, обязательно раздавался звонок из массивного черного телефона, с диском и кнопочками, а-ля вертушка, словно это всегда было подстроено заранее. Директор наигранно морщился, к телефону нарочито не подходил и, подобострастно улыбаясь, выдавал ей пакеты с провизией вместе с квитанцией, а потом шел провожать до машины, щурясь, как вурдалак, на дневном свету. Катя ему нравилась, но продуктами он завлечь ее не мог, а больше было нечем.

Другое дело, что продуктов этих хватало ненадолго и при постоянном наплыве гостей все эти финские сервелаты, качественные российские сыры из писательского заказа и многие другие дефицитные продукты долго в холодильнике у Крещенских не задерживались. Вот и теперь все в красивых кузнецовских тарелках легло на стол. Лидка была очень хлебосольной, широкой, гостей принимать любила и ничего из вкусностей никогда не утаивала, особенно от родных подруг. Сама не поест, но девочкам на стол поставит. К их приходу готовилась, продумывала, чем порадовать, повод-то теперь был вон какой, редкий в жизни! Но и не забывала заодно слегка пофорсить перед ними, похвастаться зятем и его возможностями – да, водился за Лидкой такой грешок, но в меру и, скорее, от большой любви к Робочке. Ей хотелось, чтобы все его любили так сильно, как она. А его и так любили.

За столом началась суета, еда быстро разошлась по тарелкам, крещенка по рюмкам.

– Дай бог, чтоб мальчик оказался добрым и порядочным, а то всякое бывает – сверху мило, снизу гнило. Я-то по себе знаю, что самое сильное чувство – разочарование. После него вакуум. – Веточка даже привстала, чтобы обратить внимание на свои слова, и подняла наполненную до краев рюмку. Ее легкая вуалька на лбу – да-да, она все еще носила вуальки! – от напряжения задрожала. Она слегка откинула ее подальше на аккуратно прилизанные волосы и подняла рюмку еще выше, отклячив мизинчик. – За любовь! Всеобщая любовь не нужна. Пусть любит пара хороших людей, этого вполне достаточно для счастья. И за то, чтобы девочка наша получала удовольствие от жизни, в этом и есть смысл, в удовольствии. – Принц открыл было рот, чтобы возразить, ведь смысл жизни он видел совсем в другом, но Веточка жестом ловко его остановила и продолжила: – Когда люди не могут радоваться жизни, они черт-те что себе придумывают, отсюда все беды, войны и революции. В общем, за то, чтоб у Катюши в жизни случилось головокружительное счастье! Ведь люди расцветают только от любви, других причин нет.

– Да ладно, Ветка, кого мы обманываем! – залпом, не поморщившись, махнул рюмку Принц и тут же потупился. – Счастье счастьем, но как вот так просто этому пацаненку отдать наше сокровище? Что он может ей дать? Ну молодой, ну высокий, ну пока еще красивый, ну тоже в МГИМО учится, а дальше-то что? От него и сейчас и потом проку как с мухи меду. Чем он так уж ее заинтересовал, девки, чем он так покорил, ну сами задайте себе этот вопрос! Вот футлярчик поизносится, тогда и посмотрим! – Принц Анатолий озабоченно пошевелил остатки прически. – Когда заманиваешь людей только тем, что между ног, они долго не задерживаются. Вот и Катюня с ним всю жизнь не проживет, попомните мои слова. И вообще, у меня аж глаза выпали, кода я услышал, что они надумали жениться! Надо было подождать, вот придет время…

– Все думают, что время придет, а оно только уходит… – перебила его Веточка. – Да я и сама понимаю, что дети они, как есть дети, но что ж делать? Что ты так взбеленился? Пусть живут, раз уж все решили. – Романтичная Веточка была категорически за любовь.

– Что значит – пусть живут? А последствия? А квартира? – Принц Анатолий мгновенно вспотел. – Вот укусит он ее своим яйцекладущим хоботком и будет себе ходить гоголем по вашей жилплощади! Знаем мы таких, бля, не первый день живем!

– Толя, прекрати, ты всех по себе меришь! – Лидка сдвинула брови близко и опасно, брови у женщин в этой семье были очень говорящие. – У тебя, похоже, уши не работают! Все, решение принято, свадьба на носу, а ты все о своем талдычишь: надо – не надо! Сколько можно! Все, что много, то плохо! Надо и точка! И прекрати материться, Лиска может услышать! – Она хлестнула полотенцем по спинке стула в критической близости от бывшего мужа.

– Русская речь без мата – как борщ без томата! Он необходим для связки и по смыслу! Я вас просто предостерегаю! Вы сейчас рады-счастливы незнамо как, словно залежалый товар отдаете и девочка у нас косая, хромая и кривобокая! Ей всего-то восемнадцать! Только школу, можно сказать, закончила! Пообтесалась бы, опыту набралась, так нет, отдают первому встречному! Вот тебе бог, а вот и порог! Словно избавиться хотите! А она, между прочим, не в курином помете найдена! Вон из какой семьи!

– Так! Это была не дискуссия, а тост! – приподняла голос Лидка. – Не зуди! Сколько раз тебе говорить: не люблю назойливых, люблю настойчивых! Грань тонкая – эффект разный. А то, что это может зваться любовью, тебе не приходило в голову? Ты с подобным чувством ни разу не встречался? Ты со мной тоже из-за жилплощади жил? – Лидка понимала, что сейчас разговаривала совсем не с тем Анатолием, который много десятков лет назад высмотрел ее из своей оркестровой ямы, когда она танцевала. Даже не высмотрел, а добился, отбил от кучи поклонников, увел, покорив и красотой, и добрым нравом, и обаянием почти детской наивности и вечной восторженности. От того Анатолия не осталось ничего, кроме имени в паспорте, да и то подруги его уже давно переименовали. Желчный, жадный, язвительный, по-тупому упертый, он, как Плюшкин, только и знал, что всех вокруг подначивать, попивать портвейн, сально шутить и поигрывать своими ключами, прицепленными к поясу, и от этого глухо позвякивать при каждом движении. Да, теперь он был таким. Но в семье Крещенских его жалели, его хранили и оберегали, как давно полученное письмецо или хоть и ненужный, но – пусть будет! – документик, припрятанный в шкатулочке наряду с семейными фотографиями, телеграммами и записочками, эдакий архив, который уже точно никогда не пригодится, но и выкинуть рука не поднимается, все-таки напоминание о молодости.

Принц, он же Принц Мудило, он же Анатолий, он же Маразм Крепчалов, активно заерзал, жалобно поскрипывая стулом, словно собирался угнездиться тут на ночь, ища удобное положение. Потом молча, не дожидаясь следующего тоста, махнул рюмашку, жутко поморщился, словно до этого вообще никогда не пил. Он никак не мог уяснить себе, почему Лидка перестала его понимать, такого нежного и впечатлительного человека, да и не только она, все, абсолютно все записали его чуть ли не во врага, в негодяя, наглеца и отщепенца, который не хочет счастья любимой девочке! Почему весь мир ополчился против?