Текст книги "Призраки дома на Горького"

Книжный «Москва»

Как приехали после майских, Катя задумалась о подарке для папы на день рождения, скоро, уже совсем скоро. Шарфы-перчатки, что всегда было хоть и необходимо, отпадали, летом днем с огнем такое не найдешь, а осенью тоже ищи-свищи, хорошего не купишь, а колючую шерсть Роберт страсть как не любил. Качественную ручку, какой-нибудь важный иностранный «Паркер» можно было купить только у спекулянтов, и то за бешеные деньги, которых у Кати в помине не было. Да и спекулянтов у «Интуриста» искать – такое себе удовольствие. Выход был один, да и не выход даже, а мудрое решение – книга! «Книга – лучший подарок!» – этот лозунг преследовал Катю повсюду и таки да, в случае с папой полностью себя оправдывал.

Один из самых важных столичных книжных магазинов с говорящим названием «Москва» находился совсем рядом с домом, почти напротив их арки, но чуть наискосок, за Советской площадью. Место было бойкое, высокоинтеллектуальное и не имеющее ничего общего с тихим оазисом спокойствия и отдохновения. Народ там толпился всегда, независимо от того, что лежало на прилавках – материалы XXV съезда КПСС или «Капитал» Маркса, поскольку всегда существовала надежда на что-то большее. Иногда этого «большего» дожидались, тем более что у многих покупателей, среди которых были в основном читающие научные работники всех возрастов, мастей и званий, заводился блат среди хорошеньких продавщиц книжного в скромных синеньких халатиках. «Большее» – это хорошие редкие книги с малым тиражом, а не то, что обычно думают умудренные опытом люди. Как можно было заполучить только что вышедший, но уже наделавший шуму роман Юрия Трифонова «Дом на набережной»? Только по звонку от продавщицы, которая выпишет талон, по которому надо будет прийти в определенный день, в указанное время и отстоять многочасовую очередь на улице, и только тогда блатная книжка окажется в руках.

У входа в книжный притулился ларек с театральными билетами, удобная штука, надо сказать, Катя здесь часто покупала билеты на всякие балетные конкурсы для Лидки. Она на секунду остановилась, чтобы посмотреть, что идет в театрах. К театру она относилась спокойно, на премьеры с родителями ходить не любила, предпочитала потом, с Лидкой, когда суета уже спадала. Да и театры любила не все, но «Современник» и «Ленком» считала лучшими. Наклонилась к окошечку:

– Добрый день! А в «Современник» на что-нибудь билеты есть?

Тетечка в окошечке была стара, добра и походила на сказительницу, актрису Зуеву, которая широко раскрывала расписные ставни в фильмах-сказках, чтобы начать рассказ. Или его закончить.

– Добрый день, милая! Даже и смотреть не придется, знаю! У них недавно вышел спектакль по Симонову «Из записок Лопатина», премьера была уже, могу поискать билетик на какой-нибудь ближайший спектакль, вроде попадался… Актеры там неплохие играют: Костя Райкин, сын самого, – и она заговорщицки показала глазами наверх, – Марина Неелова, Олег Даль, все молоденькие, крепенькие, о них хорошие отзывы. В роли самого Лопатина – Валентин Гафт, может, видели его в фильме «Здравствуйте, я ваша тетя»?

– Кто ж его не знает, – удивилась Катя, – прекрасный актер!

Билетерша зарылась в ворохе бумаг и тетрадей, где на каждой странице красовались пришпандоренные канцелярской скрепкой разнокалиберные билеты. Она листала и листала, что-то шепча себе под нос, и, полностью углубившись в их изучение и просмотрев три тетради, так ничего подходящего и не нашла.

– Нет, видимо, ошиблась, – разочарованно произнесла она. – Но скоро должны новую порцию завезти, так что обращайтесь.

Катя поблагодарила и зашла в магазин. Справа из отдела политической литературы на нее смотрел огромный портрет Ленина, не таких гигантских размеров, конечно, как тот, что подглядывал к ней в окошко с фасада телеграфа, поменьше и пожиже, но все равно внушительный, во всю магазинную стену. Он как бы, с одной стороны, оберегал эти важные и умные книги, а с другой – зазывал покупателей своей легкой и беспричинной полуулыбкой.

Народу в магазине было, как всегда, порядочно: люди интеллигентные, начитанные, по большей части в очках, а иногда даже в шляпах. В этой культурной толпе всегда извинялись, если наталкивались друг на друга, потом долго раскланиваясь и расшаркиваясь. Катя обогнула высокие напольные кадки с китайскими розами и пошла дальше, в отдел художественной литературы, за которым находился и хороший букинистический, где можно было легко провести полдня, совершенно забыв о времени, затеряться, пошнырять между стеллажами, пообщаться со строгими, почти неприступными продавщицами, которые при ближайшем рассмотрении, а еще точнее, при общении оказывались вполне милыми, знающими, начитанными и даже иногда улыбающимися товарищами. Но в художественном наткнулась на книгу, выставленную на прилавок, и ненадолго задержалась, чтобы полистать ее, – новый альбом «Москва в фотографиях. 1945–1950-е годы», который, конечно же, сразу понравился – крупноформатный, внушительный, любо-дорого посмотреть, а уж подарить – тем более! Но начать все-таки решила с букинистического и поискать, нет ли там чего ценного.

Он, этот отдел антикварной книги, как это ни странно, привлекал ее в первую очередь запахом, и запах этот сильно на нее действовал. Запахи вообще имели над Катей власть, но этот, старо-книжный, особенно. Теплая смесь тяжелых земных ароматов и легкий дым, бумажная застарелая пыль и полевые цветы, когда-то давным-давно положенные между листками, чуть слышное – пусть представляемое – шуршание надушенных пальцев, переворачивающих страницы, и едва уловимая благородная плесень – все это еле заметно чувствовалось и, смешиваясь, привлекало каким-то необъяснимым волшебством. И время среди этих полок со старинными книгами физически останавливалось, замирало, уже абсолютно не замечалось. Катя медленно, как во сне, ходила между тяжелыми шкафами с книгами, иногда касалась каких-то, на ее взгляд, особых, вынимала из шеренги таких же древних томов, рассеянно листала и ставила обратно.

– А у вас есть что-то по истории Москвы? Какие-нибудь старые книги, даже не советские, а антикварные? – спросила Катя у полноватой, но вполне еще ладненькой продавщицы, которая расставляла тома по полкам.

Продавщица смерила ее внимательным взглядом, не то чтоб оценивающим, но таким, слегка изучающим.

– История Москвы… Есть одна, редкая, только вот сдали. Сейчас покажу. – И повела Катю вглубь отдела, туда, где на ее большом рабочем столе лежали уже оформленные и зарегистрированные книжки в ожидании, пока их расставят на правильные места.

– Вот, Пыляев, Михал Иваныч, – сказала она по-свойски, словно автор часто захаживал к ней в магазин и были они накоротке знакомы. – «Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы». Очень рекомендую, сочно написана. Я сама пару раз прочитала. Редко появляется в магазинах. В основном по спекулянтам. Вам крупно повезло.

Катя открыла богато декорированный, с золотым тиснением, том, произвольно, не с самого начала, и с первых же строк зачиталась: «По словам графа Сегюра: “Она в старости маститой, в параличе, была исполнена жизни: сохранила веселость, пылкое воображение, обширную память; разговор ее был столь же привлекателен, поучителен, как история, хорошо написанная”. О браке отца Румянцева с ней существует следующее предание. Когда заслуги отца Румянцева при дворе Петра Великого стали заметны и последний сделался любимцем царя, то один из вельмож предложил ему руку своей дочери и тысячу душ в приданое. Румянцев, как известно, был бедняк, сын небогатого костромского дворянина. Осчастливленный подобным предложением, Румянцев бросился к ногам царя, испрашивая согласия на брак, от которого зависело все благополучие его жизни. Подняв Румянцева, Петр спросил:

– Видел ли ты невесту и хороша ли она?

– Не видал, – отвечал Румянцев, – но говорят, что она недурна и неглупа.

– Слушай, Румянцев, – продолжает государь, – балу я быть дозволяю, а от сговора удержись. Я сам буду на бале и посмотрю невесту; если она действительно достойна тебя, то не стану препятствовать твоему счастию.

До 10 часов вечера ожидали царя и, полагая, что какое-либо важное дело помешало ему сдержать данное слово, начали танцевать; но вдруг Петр явился в дом невесты своего любимца, увидел ее, стоя в дверях в толпе любопытных зрителей, и, сказав про себя довольно громко: “Ничему не бывать”, уехал. Хозяин и жених были чрезвычайно огорчены этим неприятным событием».

«Ничего себе, как все просто раньше решалось со свадьбой, – подумала Катя. – Захотел – разрешил жениться, не захотел – отказал, если невеста не понравилась, никто и пикнуть поперек батьки не мог, жизнь какая-то нечеловеческая». Но это ладно, зато сама книжка была то что надо – чудесная, богато оформленная, написанная прекрасным старым языком, сочными словечками и – самое главное – конкретно про Москву. Хотя, услышав цену, Катя задумалась… Неподъемно, для нее одной уж точно. Надо будет посоветоваться с Лидкой, а если на двоих не получится разделить цену, тогда уже обратиться к тяжелой артиллерии – к маме.

Заначки

Катя попросила книгу отложить, быстро сбегала домой, и вопрос денег решился достаточно просто – Лидка была при деньгах, много не тратила, в основном копила и свято следовала старому советскому лозунгу «Держите деньги в сберегательной кассе!». Но надо было знать Лидку, как, впрочем, и каждого человека с внушительным стажем жизни в советском государстве, – на черный день всегда лежало дома. Чтоб было, чтоб грело, чтоб схватить и бежать, житейский опыт ни на что не променяешь. Поэтому деньги были вынуты из тайника, который размещался – вы не поверите – в занавеске! Там на уровне потолка был аккуратно и очень незаметно вшит кармашек, который Лидка сама, слегка стесняясь, опустошила, попросив Катю притащить для этого с кухни стремянку. Попыхтев немного, она сама медленно и тяжело залезла на ступеньки под яростные Катины попытки остановить это безобразие, но тщетно – Лидка всегда сама знала, что и как нужно делать, и никто ей был не указ.

– Так! Не тряси меня и оставь в покое подол! – Катя пыталась поддержать бабушку на довольно шаткой лесенке, но она упорно лезла вверх. – Я и сама свалюсь, если надо, и без твоей помощи!

Лидка пыталась шутить и вот наконец долезла до заначки. Пошуровав немного в ламбрекене, она с гордостью достала конверт и замахала им как революционер листовкой.

– Вот, учись, меня врасплох не возьмешь! Знай наших! Думаешь, только тут у меня лежит? В каждой комнате понемногу! – раскраснелась она. – Ну, кроме Робочкиного кабинета, конечно… Там я не очень доверяю… – произнесла Лидка и запнулась.

– Кому не доверяешь? Папе? – Катя от удивления чуть не отпустила стремянку.

– Да ну что ты, как такое можно было подумать! Просто он в кабинете часто работает, а вдруг мне деньги срочно понадобятся, ну как сейчас? Я ж не пойду ему мешать! – быстро нашлась Лида. – Поэтому больше всего заначек у меня на кухне! Вот там мое царство! И ни одна Нюрка не найдет! Хочешь, покажу?

Лидка сияла лукавством и гордостью, но скорее не из-за того, что по всей квартире припрятала деньги, а что сама справилась с долгим и опасным путем к вершине. Слезла, успокоенная исполненным чувством долга, намного легче, словно проделывала эти трюки на стремянке по несколько раз на дню. Потом торжественно выдала внучке четвертной:

– Держи, а мелочовку, если понадобится, добавь сама. – И повела на кухню, где сидел Роберт с газетой и пил, одновременно покуривая, свой очередной чай. Лидка подмигнула внучке, мол, тихо, и пошла к кухонным шкафчикам. Среди целой шеренги банок выбрала ту, что была с перловкой, встряхнула и заговорщицки на нее показала. Еще заначки оказались на самом верхнем шкафчике в вазе с сухоцветами, на задней решетке холодильника и под кусочком отклеившихся обоев в цветочек. Эти обои в цветочек, клеящиеся, модные, импортные, были родными всем – только их, видимо, и завезли в Москву перед Олимпиадой в каких-то необъятных количествах, и теперь они украшали у кого спальню, у кого гостиную, а Крещенские решили, что цветочек будет хорошо смотреться на кухне. Поэтому Лидка и подсунула конвертик с небольшой суммой под обоину, удачно ее потом снова заклеив, словно ничего и не было спрятано. Конвертик прощупывался, Лидка приложила к нему Катину руку и с величественной улыбкой повела дальше, к подоконнику. Здесь она картинно, как конферансье перед объявлением следующего номера программы, встала, отодвинула деревянные разделочные доски и, победно глядя на девочку, откинула край клеенки.

– Вот еще! – подмигнула она.

Но Катя ничего припрятанного не увидела. Пусто. Лишь тараканий ребенок во все ножки торопливо убегал от опасности.

Лидка привычно его прихлопнула, сначала даже не поняв, что заначка куда-то исчезла. Она еще выше приподняла клеенку, но ничего нового не обнаружила. Стала искать конверт по углам, даже переставила все склянки и растения – вдруг склероз, забыла, слева спрятала или справа? – но снова пусто. Лицо ее побледнело, глаза округлились, а брови вскинулись черными, четко прорисованными дугами.

– Дня три назад проверяла, делала обход, все лежало на месте… Может, Аллуся взяла? – И поспешила в гостиную, где Алена писала кому-то письмо.

Но нет, Алена не брала, хотя бы потому, что Лидка о существовании заначек ничего ей не говорила.

– У Робочки даже спрашивать не буду, он к этому подоконнику вообще никогда не подходит, а уж под клеенку точно не полезет. – Лидкино лицо озарилось тревожным светом. – Неужели Нюрка?.. – трагически прошептала Лидка. – Только она тут шарит… Больше некому… Ну все, п…ц котенку!

Алена отложила письмо и прикурила очередную сигарету. Пепельница была заполнена до отказа, и Лидка отодвинула ее подальше. Она молча требовала ответа от дочери, просверливая ее немигающим взглядом.

– Да ладно, наверное, ты забыла, куда положила конверт, не волнуйся, никуда не денется.

– Ты хочешь сказать, что я совершенно расслабилась умом и уже ничего не помню? Что дожила до потери сознательности? – с вызовом спросила Лидка, угрожающе подбоченясь. – У меня все записано! Пойди посмотри! Там сейчас пусто! А лежало пятнадцать рублей! По три пятерки!

Лидка чуть ли не насильно повела дочь на кухню, показала на разворошенный подоконник и встала, надсадно дыша ей в затылок, пока Алена искала невидимый конверт.

– Ее ж не спросишь, эту козявку ивовую… А спросишь – уйдет в отказ… Вот ведь, блошка капустная… – Лидка ругалась так ругалась, находя подходящие определения для своего объекта ненависти из той области, которую любила, а именно из сферы природоведения. – Вот, учись на моих ошибках! Всякое добро наказуемо!

Катя включила радио погромче, чтобы папа не слышал их возню, но он был занят своей газетой и никогда к чужим разговорам особо не прислушивался.

– Мам, а вдруг если это не она, если какая-то ошибка или просто деньги куда-нибудь завалились? Ты ж у нее не узнаешь! Что ты у нее спросишь? Не украла ли ты конверт с деньгами? Вспомни, сколько лет она у нас работает! Пять! И ни разу ничего такого не случалось! – Катя неожиданно для себя вдруг заступилась за Нюрку, которая так ее ненавидела.

– А то, что у нас часто стали консервы пропадать, тебе не подозрительно? С кем мне это связать? Только с этой молью ковровой! Открой поди сундук! Недавно девок хотела порадовать крабовым салатиком, знала, что баночка осталась, точно знала и, главное, все остальное уже приготовила, нарезала-наварила! Лезу в сундук – хера! – Видно было, что Лидка раздухарилась не на шутку. – И такое, мать моя, далеко не первый раз, – обратилась она к Алене, – уж я тебе говорить не хотела! Это просто становится несовместимо с жизнью! То банка с лимонными дольками пропадет – нет, хоть ты тресни, то зеленый горошек, а когда баночка польской кукурузы исчезла, Лискина любимая, тут уж я серьезно задумалась!

– Тихо стырил и ушел, называется, нашел! – вставила свое слово Катя, но на нее зашикали.

– Не смешно! Особенно на мои тонкие струны! Да ведь ничего же не докажешь, как ты сама и заметила! Ну не может быть, чтоб все это исчезало, куда-то с глаз долой закатывалось или растворялось в воздухе! Или, может, у нас в квартире какой-нибудь призрак завелся? – Лидка сама себе не поверила, что такое произнесла, но, чтобы никто не обратил внимания, с поспешностью продолжила: – И продукты, заметь, все дефицитные, из Елисеевского, на дороге не валяются! И еще, что самое неприятное, – у меня недавно кольцо пропало, то самое, с изумрудиком, помнишь? Все переворошила – без толку. Но точно помню, что последний раз его видела в блюдечке для ключей в прихожей, на зеркале. Все на тех баб с картошкой думала, а сейчас прозрела – не они…

Лицо Лидкино теперь стало красным, глаза яростно засияли, как у такси, зелеными огнями. Она заметалась по кухне, но так и не решила, что делать. Роберта погружать в лишние новости не стали, его всегда старались оберегать от всякой суеты. А сам он, поглощенный чтением свежей «Литературки», в возню домашних на кухне и не вникал.

На семейном совете, состоящем из Лидки, Алены и Кати, договорились пока молчать и только быть начеку, присматриваться. Неприятно как – вор в доме, все думала Лидка, она так не любила разочаровываться в людях, особенно в тех, кому безоговорочно верила и считала на сто процентов порядочными. Но все равно испытывала мучительное чувство вины – а вдруг не права, а если случайность, а может, ошибка или недоразумение. «Или это проделки того, который живет у Робочки в чулане?..» – снова вернулась она все к той же страшной мысли и сразу встряхнула головой, чтобы выкинуть эту дурацкую мысль – зачем ему консервы, он же дух бестелесый… Да и конверт с деньгами ни к чему, разве что только покуражиться и нервы ей пощекотать. А с консервами прям беда, и не то, что пропадают, хотя, конечно, и это, а сам факт. Тут она вдруг встрепенулась, подбоченилась – что-то явно пришло ей в голову – и решительно пошла к зятю.

– Робочка, – сказала она деловито, – ты когда собираешься в Елисеевский?

– За неделю до дня рождения нормально будет? Или дней за пять? – Роберт оторвался от газеты.

– Давай лучше пораньше, чтоб я продукты разложила и поняла, что да как, – ответила Лидка, прибирая со стола. – Список у меня уже готов. Человек на сто, как обычно?

– Да, Лидия Яковлевна, ничего, к счастью, не меняется.

– Вот и прекрасно! Только вот что мне скажи: на рынке купим мясо для шашлыка или ты в магазине возьмешь?

– Давайте на рынке, там все-таки выбор побольше, – с хозяйской уверенностью сказал зять.

Лидка с сознанием выполненного долга и тайно начатой интриги быстрой утиной походочкой пошла к девочкам в гостиную. Они, не совсем понимая, почему Лидка так быстро сменила тему и отправилась к Робочке, ждали ее с некоторым любопытством.

– Знаю ваши наивные вопросы заранее и рассказываю, чтобы не терять времени, а то скоро и Нюрка с Лиской с гулянья заявятся. Значит, так, Робочка пойдет к директору Елисеевского за заказом, брать-то будет много, на сто человек, не хухры-мухры, ко дню рождения, поэтому пакетов нанесет миллион! Я это все – ну что можно, конечно, – сложу в сундук и буду тихонечко за банками приглядывать, чтоб не иссякало. Вот и посмотрим, что за чебурашка тут у нас орудует.

– Не чебурашка, а барабашка, – поправила дотошная Катя.

– Да один черт! – возмутилась Лидка. – Но вещи-то из дома не должны пропадать!

Елисеевский

На том и порешили. В назначенное время, но договорившись заранее, Катя с Робертом отправились к директору самого главного продуктового страны – в Елисеевский гастроном, его еще гастрономом номер один называли. Лидка сюда захаживала в основном, только чтобы поглазеть. Брала для поддержки своего Принца и шла как на экскурсию и для информации, чтоб было чем козырнуть потом перед знакомыми директорами маленьких магазинов. «А в Елисеевском, вон, докторской по целому килограмму дают!» – могла пристыдить их. А так нет, не любила, трепета этот храм продуктов у нее никогда не вызывал – одна суета и толкотня, разве что люстра над тобой висит и ангелы с потолка смотрят. Толкучка, она и есть толкучка.

Роберт же здесь появлялся изредка, только за заказом, старался через торговый зал не проходить, стеснялся. Но семью и друзей хотелось кормить вкусно и качественно, поэтому выход был один – по блату, через директора, с которым познакомил Давид. Отправились на машине, хотя что там было ехать – магазин почти напротив их дома, – но все эти свертки и коробки с продуктами если нести – не донесешь. Поставили машину в Козицком переулке, рядом со знаменитой Филипповской булочной, и прошли в зал.

Дворцовый зал Елисеевского гастронома чем-то напоминал Кате «Детский мир», где вместо игрушек были продукты. И да, ангелы действительно пристально смотрели с потолка, следили, наверное, кто за кем стоит, кто сколько берет и кто лезет без очереди. Застывшие их лица наводили ужас, к тому же еще многократно отражались в чуть потрескавшихся зеркалах – и эффект повсеместной слежки был налицо. А так, конечно, сплошная роскошь да высоченные резные потолки, огромные пылающие люстры, виноградными гроздьями спускающиеся почти до прилавков, золоченые колонны – торговый зал гастронома номер один на самом деле приводил посетителей в восторг. Потом уже внимание обращалось на округлые стеклянные витрины, где обычным делом было изобилие чего-то одного: или рыбных консервов – целый прилавок какого-нибудь «Завтрака туриста» или «Частика в томатном соусе», – или карамельных конфет и ирисок, пирамиды из сгущенки и целые дома из сахара-рафинада. Хотя в гастрономе номер один все равно всегда было больше продуктов, чем в любом другом магазине.

Роберт с Катей прошли через зал, похожий на вокзал в час пик, – потная разгоряченная толпа с авоськами и сумками на колесиках давилась в кассу и в отделы за продуктами. По-боевому накрашенные кассирши, обязательно в серьгах с красными неопознанными, но явно настоящими камнями (видимо, купили одинаковые по блату в ювелирке за углом), гордо восседали на возвышении в своих дзотах и с брезгливостью взирали на весь этот людской сброд – покупатели явно мешали им работать. Продавцы в белоснежных, надо отдать должное, халатах и высоких поварских колпаках лениво тянулись через прилавок за чеками и нехотя отпускали продукт.

Роберт шел через толпу чуть сутулясь, стесняясь, как обычно, своего большого роста и вжимая голову в плечи. В такие моменты ему хотелось провалиться сквозь землю. Но куда деваться – его любили, и это было приятно. Люди в толпе, разгоряченные охотой, улыбались ему, мужчины приподнимали в знак прочтения кепку, а женщины кокетливо закатывали глазки, отвлекаясь на мгновение от своих кульков. Потом еще долго оборачивались и улыбались вслед. «Крещенский! Крещенский!» – передавали они друг другу. Катя шла за отцом, и эта волна народной любви захлестывала и ее. Она тихо млела от счастья, пробираясь сквозь людей с сумками и глядя на их радостные лица. «Для кого-то Крещенский, а для меня – папка! Любят его, любят!»

Нашли служебный вход и попали в царство дефицита: широкий коридор, заставленный с двух сторон коробками с фруктами, которыми и не пахло на прилавках магазина, с красочными индийскими круглыми жестяными банками с чаем и кофе, башнями коричневых коробок с шоколадными конфетами «Метеорит» и другими сказочными неопознанными коробками, вел к кабинету директора. В маленькой, обшитой мореным дубом приемной Самого стоял секретарский стол и с десяток стульев для посетителей, но, кроме внушительной секретарши, зорко охраняющей дверь в кабинет, никого не было. На двери блестела стеклянная черная табличка «Ястребов Ю.С.». Секретарша, полная, рыхлая, в объемном полумужском пиджаке, не отличающаяся красотой и обаянием, брала, видимо, другим – железной хваткой и четким исполнением своих должностных обязанностей – не пущать, отслеживать нужное, выпроваживать лишнее, ну и конечно, заваривать генеральский чай. Роберту с Катей она неловко улыбнулась, улыбки, похоже, не входили в перечень ее обязанностей.

– Присаживайтесь, Роберт Иванович, вот здесь удобнее. Вам чайку? Покрепче? – засуетилась она, не обращая внимания на Катю.

– Да, пожалуйста, и дочке тоже, – сказал Роберт.

Секретарша постаралась улыбнуться снова, вышло это коряво, получилась не улыбка, а гримаса, но зубы – с двумя золотыми коронками – она старательно показала.

Минут через десять в комнату вошла женщина с кульком, скрылась в кабинете директора и сразу же вышла, оставив кулек там. Вскоре дверь с шумом открылась, из кабинета выплыл сам директор в белом накрахмаленном халате – как главврач больницы, честное слово, – и один очень известный актер с тем самым кульком в руках. Роберт с актером вежливо поздоровались, но обоим было немного неуютно, будто их застали в каком-то неприличном месте.

– Проходите, проходите, что же вы! – Юрий Семенович был, как всегда, радушен и очень выгодно оттенял свою церберовидную секретаршу. – Как вы, Роберт Иванович? Как супруга? Дочка – вижу – уже совсем невеста, красавица! А как малышка?

Один из дней рождений Роберта на даче в Переделкино. Квартира на улице Горького такое количество народа вместить не могла. Да и шашлыки там негде жарить

– Малышке скоро в школу, а потом и замуж… – вроде как извиняясь, сказал Роберт.

– Да вы что! Как время-то летит! Ну, давайте к делам. Чем могу быть вам полезен? – Юрий Семенович внимательно и по-деловому посмотрел на Роберта и придвинул к себе блокнот.

– Мне тут супруга список написала. День рождения у меня скоро. Будем на даче отмечать. И народа будет много, человек сто… Хочется людей принять по-хорошему. Удивить, можно сказать.

– Удивить, – повторил директор, просматривая список. – Удивить… Это мы сможем. Это в наших руках. Кто, если не мы? Правильно? – спросил он ухмыльнувшись и набрал какой-то короткий номер. – Людочка? Зайди к Викторине Соломоновне, возьми список и мигом мне все собери! Мигом! Да, и еще спеццех микояновский, сосисок завесь килограмм, балыка дай полкило, финский сервелат – палку, да, и два ананаса! Гостей этим, конечно, не накормить, но это сверх списка, в семью, только получили, – похвастался он Роберту.

Как красиво это звучало! Два ананаса! Ананасы встречались очень-очень редко, и то в основном консервированные, свежих же не было почти никогда ни по какому блату. «Может, один пустить на торт?» – подумала Катя. Хотя, нет, лучше красиво нарезать и выложить, с тортом вообще пока неясно, тем более Лидка считала, что, если дело дошло до торта, значит, праздник не удался, наесться до отвала гости уже должны после закусок.

Через двадцать минут в кабинет вошла энергичная женщина, которая протянула Роберту длиннющую квитанцию, и они ушли оплачивать покупку. Сделка дня была завершена!

Дома Лидка долго разбирала продукты – «приносы», как она это называла. Все скоропортящееся было убрано в морозильник и холодильник, сервелат, крабы и рыбные консервы – под окошко, где изначально был вместительный прохладный шкаф, а кое-что аккуратными стопками, предварительно посчитав, положили в сундук. Сезон охоты на чебурашку… а, нет, на барабашку – был открыт.

Замков в доме не было нигде и никогда, кроме, конечно же, входной двери, – уж как-то прожили всю жизнь без привычки все прятать под ключ. Сначала и прятать было особенно нечего, а прислугу нанимали очень редко, только по особым случаям и коротко. И если уж брали, то с полным доверием к людям. И вот, когда родилась Лиска, нашли старую деву Нюрку по рекомендации знакомых, которые узнали о ней от родственников соседей, в общем, приехала она в конце концов из какой-то далекой забытой перди прямо в Москву, в квартиру Крещенских. С ненавистью на весь мир и с невероятной любовью к маленькой Лиске. Возраст по ней определить было невозможно – от сорока до шестидесяти. А может, и меньше. Или больше. Низенькая, худосочная, с костлявыми цепкими руками, без выпуклостей на теле, со скудненькими кудряшками и цыплячьим голосом. Черты лица были вроде как наметаны на живую нитку, пунктиром. Но «рабенка» обожала, выливая на Лиску всю свою нерастраченную любовь. Все бы хорошо, но, получив в распоряжение маленькую Лиску, нянька внезапно возненавидела тогда, пять лет назад, подростковую Катю. Видимо, появилась или обострилась некая затаенная ревность, которая мгновенно дала о себе знать, как только в Нюрке проснулось невиданное доселе чувство – любовь. Мама доходчиво, простым житейским языком все Кате объяснила, и той пришлось с этим свыкнуться – а куда ж деваться? Это не значило, что к сестре путь был заказан, но на рожон лезть Катя не любила – стоило только ей приблизиться к малышке, как мгновенно подлетала Нюрка, шипя едкое и шипучее «не трош-ш-ш-шь, не трош-ш-ш-шь»…

Со временем страсти улеглись, Катя с Нюркой как-то попритерлись, угомонились, разделили общение с девчонкой на дневное и вечернее. Проблема с годами вроде как рассосалась сама. Нюрка жила себе и жила, технически обеспечивая «рабенку» счастливое детство, и больше ни во что не вмешивалась. Влилась в семью, ею дорожили, хвастались перед друзьями, что, мол, верная и заботливая, к праздникам вручали подарки, справляли день рождения, брали с собой на концерты, дарили книги с автографами, предоставляя все возможности, так сказать, чтобы гарантировать ей высокий материальный и духовный уровень. И подумать, что она могла при этом потихоньку таскать из дому вещи, было дико.

Лидка все удивлялась, причитала, маялась, но никому ничего из подруг не говорила, только Принцу. Когда речь шла о собственности, вернее, о потере ее части, пусть даже пустой консервной банки, Принц из занудного мямли, тюфяка и солдафона превращался в решительного защитника и грозного вояку.

– Не волнуйся, Лидочка, мы ее уличим, мы ее выведем на чистую воду! – Принц обожал быть полезным, служить, так сказать, семье, частью которой считал и себя, оберегать и защищать. – Вот ведь и не подумаешь на нее – тише воды, ниже травы, не видно ее и не слышно, а поди ж ты! У меня при всем моем обширном лексиконе слов приличных не хватает! Это ж надо, ростом с хер, весом с пайку, а какой выкидон устроила! Вот под дых так под дых!

– Да еще ж стопроцентно неизвестно, вот когда узнаем точно, тогда и будем решать. – Лидка отгоняла от себя мысль, что решать в результате точно что-нибудь придется. – Знаешь, я к своему возрасту поняла, что людям только одно удается в совершенстве – разочаровывать друг друга. Понимаю, если б, скажем, голодала она или семья у нее была большая, семеро по лавкам, а то ведь одна как перст! Ест с нами три раза в день, сидит за одним столом, с собой потом даю, чтоб дома не готовила, время не тратила, да еще всякие конфеты, печенья, чаи, колбасы вот половину палки недавно отрезала, любит она копченую, – на, не жалко… Зарплата приличная… Чего не хватает?