Текст книги "Призраки дома на Горького"

Тот самый звонок

И вот, когда до прилета Алены с Робертом оставалось всего два дня, раздался тот самый звонок.

Катя с Дементием ушли поутру в институт, им обоим надо было рано, к первой паре. Холод на февральских улицах стоял зверский, ветер выл уже который день, превращая, в общем-то, не самый сильный мороз в леденящий душу и тело пронизывающий колотун. Люди закрывали лица, чтобы не обморозиться, а если вовремя, то есть практически сразу, сделать это не успевали, то обветривались и мгновенно краснели. Дойти от дома номер 9 до метро вниз по улице Горького, не продрогнув до самых костей, хотя чего там идти, – было почти невозможно. Лидка сначала дождалась, пока внизу хлопнет дверь лифта и выпустит детей на улицу, а после с любовью и ужасом следила за ними из окна, сначала из кухни, как они идут, воробушки нахохлившиеся, торопясь и поскальзываясь и еще сильнее от этого прижавшись друг к другу, а потом перешла, почти перебежала в гостиную, заняв свой любимый наблюдательный пункт там, где обзор был еще шире и удобнее, – в выступающем эркере. Дементий крепко держал Катю под руку, и они почти бежали эти пять минут, щурясь от колкого мелкого снега и захлебываясь ветром. Прежде чем скрыться за зданием Почтамта, Катя посмотрела на окна, отыскала бабушку и ласково сделала ручкой. Такой уж у Крещенских был ритуал – всегда родных провожать, пока не скроются из виду, не исчезнут с глаз, за горизонт не уйдут или на машине не умчатся, цепляться взглядом за любимый силуэт до последней возможности, а как иначе? А уж если кто отправлялся на поезде, так надо было еще дождаться последнего вагона и посмотреть ему «под хвост», вроде как пожелать счастливого пути. На удачу. И это не было как-то навязано или специально кем-то оговорено в каком-то семейном своде правил, нет, все было намного проще, эта привычка выросла из любви, из особых Крещенских отношений, из потребности вечно быть вместе, рядом и из-за невозможности расстаться.

Лидка еще какое-то время постояла у окна. Все краски зимой куда-то исчезли, оставив только две – белую и черную. Все равно красиво, подумала она. Маленькие фигурки черных прохожих шли, клонясь и сопротивляясь ветру, черные машины медленно ползли по заиндевевшей дороге, выпуская из зада белый дым. Троллейбусы еле-еле тянули, нехотя доползая до остановки и высаживая в февраль съежившихся пассажиров в тяжелых черных пальто. Каждый из них выдыхал по легкому облачку белого пара, и этот обновляющийся парок струился над их черными меховыми, скорее всего ондатровыми, шапками. Вся Москва тоже дымила, пар поднимался отовсюду и подзакрывал Лидке панораму. За запертой дверью кабинета что-то глухо ухнуло и с шумом закрылась форточка, хотя ее всегда держала бечевка. Но Лидка и глазом не моргнула, привыкла ко всем этим выкрутасам. Она быстро задернула легкую тюлевую занавеску и пошла смотреть, не проснулась ли Лиска.

День шел вяло, Нюрка пришла и, не раздеваясь, одела Лиску, повела гулять, а заодно и в магазин, надо было добыть продуктов к приезду Алены с Робертом. Потом с журналами поднялась Нина Иосифовна, которая обычно ненадолго задерживала их, просматривала сама, чтобы первой быть в курсе, и после беглого ознакомления их снисходительно приносила. У нее был свой список приоритетов. Больше всего любила «Советский экран», «Здоровье» и «Работницу». Эти журналы она успевала пролистать за день. На «Новый мир», «Иностранную литературу» и «Дружбу народов» времени, конечно, не хватало, и она просила у Лидии Яковлевны потом как-нибудь дать их ей почитать. Ведь как приятно блеснуть знаниями перед самим Робертом Крещенским, пока он стоит в ожидании лифта:

– Роберт Иванович, я в восторге от цветаевской «Повести о Сонечке»! Вы читали в последнем «Новом мире»? – Она старалась показаться интересной, начитанной и современной. – Ну конечно же, вы читали! Есть в этой эллегии что-то великое и романтическое! Как отчетливо просматривается прошлое и будущее! И вы помните там прекрасного Павла Антокольского? Его незабвенное:

 
Я люблю тебя в жаркой постели,
В тот преданьем захватанный миг,
Когда руки сплелись и истлели
В обожанье объятий немых.
 

Но Роберту обычно удавалось уже уехать далеко ввысь от навязчивой Нины Иосифовны и обожанья объятий немых, так и не произнеся ни слова. Но если лифт долго не приходил… тогда Роберт просто поднимался пешком.

Лидка забрала у лифтерши порцию прочитанных журналов и отдала, вежливо отвечая, парочку других, еще летних, – но кто куда спешил? В летних, по рассказам Принца, было особенно много интересного, ведь он тоже баловался новинками и вычитывал все Робочкины журналы от корки до корки. И у него было право первой ночи на чтение периодики сразу после Алены. Прочитанные детьми и Принцем журналы Лидка потом распределяла по своему усмотрению – сначала они шли Веточке, самой умной, интеллигентной и начитанной, потом Оле, Надька же с Тяпочкой периодику не жаловали, предпочитали книги. Ну а как потрепанные и заляпанные журналы возвращались домой – а вернуть их надо обязательно, с этим в семье было строго, – их убирали до лучших времен на антресоли, где они вылеживались еще какое-то время, пока не накопятся в достаточном количестве. Только потом их отвозили на дачу, в сарай, который давно превратился в подобие библиотеки. Иногда и Лидка читала что-то и, конечно, не абы что, а исключительно по Аллусиной рекомендации, учитывая, что времени на чтение у нее почти не оставалось – разве что по вечерам, если она не падала от усталости, и во время летних отпусков, вот тогда да, она в упоении восполняла все свои пробелы.

Нина Иосифовна хотела было еще о чем-то поговорить, но тут-то и зазвонил телефон. Лидка поспешно попрощалась, хлопнула дверью и заторопилась на кухню. Голос в телефонной трубке был не совсем знакомый, хотя отдаленно и вызывал какие-то ассоциации, но вот какие именно, Лидка поначалу не поняла.

– Здравствуйте, – довольно сухо сказал женский голос. – Это квартира Крещенских?

– Да. – Это начало Лидке уже не понравилось.

– Позовите, пожалуйста, Катерину. Это говорит ее классная руководительница из школы, если помните, меня зовут Наталия Борисовна.

Вот оно что, чуть не присвистнула Лидка, это та самая легендарная химичка, из-за которой девочка моя язву нажила в двенадцать-то лет! Та, которая гнобила и терроризировала ее на протяжении всей этой чертовой школы! О которой ходили слухи, что она при этом еще и сильно набожная – это химичка-то – и тайно носит в своем портфеле иконку Богородицы «Прибавление ума». Прибавление ума, а лучше всего доброты, ей явно бы не помешало! Сколько ночей Катюля из-за нее проплакала! Как же, как же, я тебя, гадюку, помню! Но вслух, конечно, ответила совсем по-другому:

– Рада слышать вас, Наталия Борисовна, я вас помню, несомненно, помню… Катюля сейчас в институте, будет только после пяти, – сказала Лидка холодным голосом и сразу же вспомнила эту въедливую стерву с низким задом и непропорционально маленькой головкой, эту востроносую воблу с кукишем вместо прически и разъехавшимися глазами. Красотой она, бедняжка, не блистала и не блистала вообще ничем, разве что знанием периодической таблицы Менделеева. А еще она всегда щурилась, когда говорила с родителями бедных школьников, и глазки ее превращались совсем уж в щелочки, Лидка вспомнила почему-то именно это ее свойство. Ей довелось пару раз пообщаться с классной, когда Алена с Робочкой были в отъезде, так вот, у той была манера разговаривать так, словно она каждого ученика, независимо от того, отличник он или двоечник, подозревала в чем-то непристойном. Прозвище ей дети и дали соответствующее, под стать их к ней отношению – Натаха-какаха, потом имя Натаха как-то само собой отпало, а она так и осталась ходить Какахой.

– Я, к сожалению, перезвонить позже не смогу, мне надо еще двадцать пять человек предупредить, поэтому сообщаю вам, э-э-э-э… А с кем, кстати, я говорю? – вдруг спохватилась она.

– Это Катина бабушка, Лидия Яковлевна.

– Очень приятно, Лидия Яковлевна, – нагло соврала Наталия Борисовна, – тогда вот эту информацию вам придется передать вашей внучке самостоятельно и лично: похороны Ирины Королевой состоятся послезавтра, в пятницу. В девять утра от школы будет организован автобус, который отвезет всех желающих на прощание на кладбище. Передадите? В эту пятницу, запомнили? Девочки вроде как дружили, Катерина должна об этом событии знать. Хотя хоронить таких людей на кладбище не положено. Понимаете, о чем я? – И, не дав опомниться, быстро попрощалась и моментально повесила трубку.

Лидке понадобилось время, чтобы хоть немного постараться прийти в себя, она даже не вполне еще осознала, что именно произошло. На дворе у какой-то машины громко заорала сигнализация, эти истошные звуки в последнее время стали привычным городским фоном. Похороны? При чем тут наша Ирка и чьи-то похороны? Лидка все никак не отдавала себе отчет в том, что сказала ей сейчас эта бесчувственная тетка. При чем тут Ирка?.. С Иркой вообще никакой связи быть не может. Ну не может быть такое, это точно ошибка… Лидка сидела у телефона с трубкой в руках, все еще не решаясь ее повесить, чтобы вконец не обрубить ту мизерную возможность какой-то ошибки, которая, как ей казалось, могла оставаться, пока этот страшный разговор еще не закончен. Трубка безлико и раздражающе гудела, Лидка нашла в себе силы и положила ее дрожащей рукой на телефон. Потом спохватилась, открыла телефонную книжку и набрала Лену, еще одну Катину школьную подругу, с которой пути хоть давно и разошлись, но на горизонте она все еще иногда маячила.

– Леночка, здравствуй. – Лидка сама не узнала своего голоса, так глухо и безжизненно он зазвучал. Лена же Лидию Яковлевну признала сразу и, не дожидаясь вопросов, рассказала все, что знала сама, выспрашивать не пришлось. Подробностей не было ни у кого в классе, по слухам, Ирка просто пришла к своему молодому человеку на съемную квартиру, а минут через десять, громко распахнув дверь его балкона, бросилась с шестого этажа. Умерла мгновенно, не дождавшись скорой. Родители на этот раз были в городе, приехали, бедные, увидели огороженное милиционерами место, обоим стало плохо. Началось разбирательство. Больше ничего пока не известно. Какой-то ужас, добавила Лена, Ирка не могла так поступить, это совсем было не в ее характере. Все, что угодно, но только не это.

«Наверное, поэтому химичка и сказала, что “таких” не хоронят… Бедная девочка, как же было можно так с собой поступить? С собой, с родителями, с Катюлей, со всеми нами… Какое безмерное несчастье… А как ей шла жизнь! Как она умела прекрасно это делать раньше – жить! И вот на тебе… Наверное, была слишком уж веская причина, ведь от жизни надо получать удовольствие, иначе она теряет всякий смысл. Видимо, смысл жизни в эту минуту был утерян и у нее не хватило сил дождаться следующей…»

Лидка так и осталась сидеть на кухне около самого телефона. Сидела отрешенно, не могла встать, чего-то, видимо, ждала. Чего? Найти в себе силы, чтобы пойти заниматься домашними делами? Сил не было и в помине, ноги словно отказали, ей и пошевельнуться было трудно, застыла как муха в янтаре. Или ждала, что раздастся еще один звонок о том, что все это чудовищная ошибка, что Ирка жива, просто в больнице и в скором времени поправится или что вообще это была совсем не она, а все это сон, страшный сон. Или кто-то посоветует, что ей теперь делать, даст инструкцию по выживанию выживших, тех, кто ее любил, а теперь осиротел.

Часы на стенке тикали невозможно громко, отсчитывая каждую прожитую секунду, словно кто-то бил молотом по наковальне. День за окном угасал, темнел, так и не увидев солнца. Ветер из открытой форточки отчаянно пытался расшевелить легкую кухонную занавеску, и она в конце концов поддалась, зацепившись за открытую дверцу шкафчика, а потом так и осталась несуразно и коряво висеть. Лидка сидела, слегка раскачиваясь, и привычно гладила больные натруженные колени. Она плакала. Беззвучно и горько. Слезы нахлынули изнутри, начав обливать ее по-настоящему больное и израненное жизнью сердце – на его долю много чего пришлось. Лидке показалось, что она задыхается и что ее легкие тоже заполнены слезами. Она забулькала, закашлялась, пытаясь перехватить дыхание, но оно совсем сбилось, а сердце принялось постепенно наливаться горечью и жаром, словно его медленно опускали в кастрюлю с закипающим маслом. Утонув в горе, сердце непривычно и пугающе стало замедлять ход. Слезы, заполнив все внутри, стали наконец изливаться наружу. Просто шли из глаз, стекали по щекам и падали на фартук в том месте, где трепетало удивленное жизнью Лидкино сердце. Его сильно передернуло, словно перевернуло, и оно громко и неровно забилось, совершенно сбившись с ритма, то спеша, то приостанавливаясь, не в состоянии попасть обратно в привычный ход. Лидка вдруг сильно испугалась и начала инстинктивно растирать себе грудь, по-старушечьи приговаривая:

– Господи, горько-то как, Господи… Ничего, дай Бог, выдержим, ничего… – И быстро приглушенным голосом вдруг зачитала свою любимую молитву на все случаи жизни, чтобы несчастной Ирке помочь там, где в полной неизвестности мечется ее бедная неприкаянная душа, и чтобы и себе тоже попытаться отложить путь в Царствие небесное: – Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою, Благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших. Аминь.

Читала и читала, не останавливаясь, долго, торопливо, словно могла не успеть. Ей и казалось, что не успевает, что еще чуть-чуть – и произойдет что-то неизбежное и она не должна этого допустить. Все сейчас было в ее руках, но что именно, она не понимала. Нескончаемую молитву ее прервал телефонный звонок.

– Лидок, мне рассказали новый анекдот! – Принц был в своем репертуаре. – Слушай сюда! Приходит еврей к врачу…

– Толя, приезжай немедленно. Срочно, я тебя очень жду, – сказала Лидка и повесила трубку. Она знала, что Толя все бросит и приедет, какие бы важные дела у него сейчас ни были.

А что для него могло быть важнее испуганного Лидкиного голоса…

И действительно, прошло не больше часа – Лидка отсиделась, отдышалась, накапала себе сорок капель валокордина, который сердцу не сильно помог, но успокоил, засунула под язык мятный кругляш валидола, а потом, поразмыслив еще, обильно намочила ватку меновазином и натерла меж грудей, там, где щемило и где, по ее разумению, находилось сердце. Прислушавшись к себе, тяжело встала, ватку оставила у сердца, прижав для верности лифчиком, и пошла к балконной дверце выглядывать своего Принца.

Совещание

– Лидок, что теперь делать-то? Надо ж как-то Катюле сказать… Нет, сначала Дементию, лучше он сам… Давай девок вызовем, пусть подключатся, они все ушлые, авось правильно посоветуют… – Принц оказался в еще большем замешательстве, чем Лидка.

Откладывать решение было некуда, дети должны были вернуться из института скоро, но Лидка и вправду решила вызвать подмогу в лице подруг. Первой прибежала Надька, она жила совсем рядом, на Пушкинской площади, потом подъехала строгая испуганная Веточка, и наконец вплыла запыхавшаяся бело-розовая Тяпочка. Ольге позвонили, но быстро явиться она не могла, жила в Мытищах.

Лица у всех были скорбные и при этом сильно удивленные, на них ясно читалось недоумение – как могла советская девушка, да ладно бы советская, но такая бойкая и живая, свести счеты с жизнью? Быстро сели вокруг стола – Лидка не поставила даже чай, ни сил, ни желания не было. Помолчали. Каждый горевал как умел. Надька, как обычно, азартно кашляла и, прикуривая одну от другой, дымила едкими беломоринами. Она выражала свои эмоции всегда с помощью сигарет, поигрывая каждой, покручивая ее, поглядывая, не пора ли потушить, и была в постоянном с ней диалоге, лицо ее еле угадывалось за дымовой завесой. Веточка, не сняв теплой меховой шляпки, подняла черную вуалетку и, нервно поводя ноздрями, резкими мелкими движениями обмахивалась от Надькиного дыма, разгоняя его по комнате, чтобы, видимо, хватило всем. А добрая Тяпочка истекала слезами, утирая их розовым платочком, но они все сочились и сочились из ее опухших розовых глазок.

Много времени на слезы не было.

– Самый важный вопрос сейчас – как все это сказать Катюле… И кто должен сказать… – Лидка осеклась, не продолжив дальше.

– Так, а если вообще не говорить? – предложил находчивый Принц, источая еле заметный кисленький подстарковатый запах. – Пройдет время, то-се, вся острота осядет, подзатянется, мы потом с ней весной на кладбище съездим, цветочки положим и ладно.

– Уймись! Ты вообще уверен, что в здравом уме? – не выдержала Лидка. – Как ты себе это представляешь? Хороший совет, нечего сказать!

– Пусть я не в здравом уме, зато пока в своем! – Принц был настроен решительно, он просто хотел оградить Катюшу от неизбежного горя.

– Анатолий, ты и вправду думаешь, что это лучший вариант? Ты ж тут не только для антуража сидишь, голову-то включи! – Веточка от негодования вновь поправила вуалетку на шляпе и не мигая уставилась на раздражителя. – Ты считаешь, что наша девочка заслуживает такое предательство? Да она нам этого ни за что не простит! – Веточка стала озираться в поисках одобрения и в полной мере получила его от Тяпочки, которая яростно закивала и шумно засморкалась, не в силах сказать ни слова. Лидка все-таки пошла за рюмками, бедную девочку надо было помянуть.

– Тогда сначала скажем Дементию. Если он глава семьи, то пусть сам и решит, как сообщить, – предложил Анатолий.

– Да он сам еще ребенок, что он может решить… – вздохнула Лидка, разливая по рюмкам лимонную крещенку, потом посмотрела на бутылку и в голос зарыдала: – Мы совсем недавно с ней… с Иркой… делали… лимонную… Совсем же недавно… Вот именно ее, эту порцию… Что же творится-то на свете? Почему все так несправедливо? Молодые сами себе жизнь обрубают, а мы, старые, их провожаем… А надо ж наоборот… Куда Боженька смотрит? – И все бабы, не сдержавшись, зарыдали одним протяжным голосом, похожим на крик болотный выпи, да и Толя, смахнув слезу, махом выпил рюмку, чтобы дальше не подтекать.

– Это как посмотреть, – вдруг произнесла Веточка. – Длинная жизнь – это тоже проклятье, ты в конце концов остаешься один и тебя никто не может понять… Но вот Ириша, уму непостижимо… Такая славная и талантливая девочка, она ж редкая была, как орхидея… Очень мне импонировала… Но в ней всегда читалось что-то драматическое… Нда-а-а-а… – протянула Ветка и запнулась. А Надя, запалив новую беломорину, задумчиво произнесла:

– Она ж не сама пошла на такое… Ведь кто-то конкретный не дал ей пожить…

– Кто ж теперь скажет… – вздохнула Лидка. – Был человек – и нету. А как родителей-то жаль, бедные люди, утерян смысл жизни, полностью утерян…

Они успели посидеть и погоревать совсем немного, так ничего умного и не придумав, а решив в конце концов переложить ответственность на молодого мужа при их коллективной поддержке.

Вскоре раздалась возня в замочной скважине, послышался заливистый молодой смех и Катя с Дементием, что-то оживленно обсуждая, ввалились в прихожую. Лидка тревожным и настороженным взглядом окинула лица подруг и, зачем-то посмотрев на часы, обреченно пошла детям навстречу.

– Ты как? – участливо спросила Катя бабушку. – Мама больше не звонила?

Она чуть нагнулась, чтобы поцеловать Лидку. Щеки у нее были холодные, и Лидка, невольно вздрогнув, отпрянула.

– А-а-а-а, холодно? – заулыбалась Катя. – Ветер сильный, а так всего минус пятнадцать, не больше. У нас гости?

Катя вошла на кухню и сквозь дым увидела Принца и любимых Лидкиных подруг, которых давно уже только Лидкиными никто не считал, они были общими, несмотря на то что по возрасту, конечно, больше всего подходили бабушке.

– А что это вы сидите вхолостую? – Катя пошла целовать всех по кругу. – Ни закуски, ни чая, пусто! Сейчас руки помою и что-нибудь по-быстрому организую!

Надька снова замахала костлявыми руками, чтобы разогнать дым, а Веточка даже попробовала улыбнуться.

– Иди-иди, приведи себя в порядок. – Лидка приобняла внучку и подтолкнула ее к двери, а сама, словно всю жизнь плела интриги, мастерски перехватила Дементия, который тоже собрался в ванную ополоснуться после долгого институтского дня. Он удивленно посмотрел на свою «кудрявую», но покорно пошел за ней на кухню, увидев, как все застыли, держась за рюмки, словно именно в них и было спасение.

– Демочка, послушай меня внимательно! – Лидка набрала воздуха и выпалила на одном дыхании: – Сегодня позвонили, сказали, что Ирка Королева покончила жизнь самоубийством. Прыгнула с балкона шестого этажа. Я не знаю, как сказать Катюле, я боюсь. Реши сам. Все.

Дементий не мигая смотрел на Лидию Яковлевну и с первого раза тоже не совсем понял, о ком идет речь. Какая Королева? По фамилиям он никого из подруг особо не знал, тем более что касалось школьных… Хотя Ирку знал одну-единственную – лучшую Катину подругу… неужели та самая? Но тут в кухню вошла Катя и, не обратив внимания на повисшую тишину, пошла к холодильнику, чтобы быстренько сварганить хоть какую-то закуску для Принца и Лидкиных девочек, иначе все они быстро опьянеют, а это известно чем обычно заканчивается – Надька промахнется, свалится со стула и будет потом еще минут пять, отчаянно захлебываясь, хохотать, лежа на полу, и отказываться вставать, исполняя какой-нибудь зажигательный лежачий танец, Тяпочка начнет от умиления плакать по любому поводу, потом пойдет сушить платье феном и в конце концов заснет в ванной, а Веточка станет с выражением, но безостановочно читать стихи Рильке, ее любимого немецкого поэта с русской душой:

 
Дрожат огни. Туманна синь.
Все смолкло в городской истоме…
Мне кажется, что в старом доме
Незримый шепчет мне: «аминь»…
 

И на «аминь» Оля, которой здесь почему-то нету, начнет мелко креститься, делая явной свою легкую набожность… Хм, еще Принц… Про него проще всего, пьянел он быстро, хотя всех уверял, что вообще никогда не пьянеет. Его коньком были пошлые солдатские анекдоты (Лидка называла их почему-то именно солдатскими), которые в его трезвом состоянии сочились очень дозированно и, видимо, тщательно отбирались, а в пьяном лились поганым потоком, вгоняя всех присутствующих в краску.

Катя достала из шкафа под окном несколько пачек нарезки финского сервелата в вакуумной упаковке. До этого нигде, никогда и ничего в вакууме не продавалось, а тут на тебе – из Финляндии пошла доселе невиданная еда – аккуратно нарезанная копченая колбаса, сыр, граммов по сто, вроде как на одного, съел – и порядок. Морс опять же в коробочках, даже порционное молоко и масло в маленьких брикетиках. Да, как здорово все-таки, что и у нас наконец будет Олимпиада! К ней все эти роскошества и завозили. Так приятно было хоть таким путем приобщиться к западной жизни и попробовать ее на вкус – и это оказалось не так уж противно! Катя вскрыла несколько пачек с колбасой, красиво уложила все на тарелку, добавив туда пару кусочков сыра для цвета и разнообразия, и отнесла на стол. Девочки были грустны, прятали глаза и сидели на этот раз как-то слишком тихо, хотя обычно их хохот слышался аж от самого лифта. Да и Принц затаился, его вообще как не было. Ну ладно, тихие так тихие, значит, есть причина, потом узнаю, решила Катя и стала обыскивать холодильник. Увидела вчерашний почти не тронутый бульон, из которого решила выловить курицу и как-то ее красиво подать. Думала недолго – разобрала на части, взбила яйцо с перцем и «вегетой» и, окунув туда кусочки, а потом обваляв их в муке, быстро обжарила в кипящем масле. А еще порезала вчерашний батон и, слегка присыпав хлеб тертым сыром с той же «вегетой», запекла в духовке. Минут через пятнадцать все было готово и выставлено на стол.

Девочки с Принцем немного оживились, ведь, судя по почти пустой бутылке крещенки, довольно уверенно выпивали, и закуска пришлась очень кстати. На кухне появился и Дементий, тоже, как и все, пригубил настойки и сел у стены, места за столом ему не хватило. Присев буквально на минуту, подошел к Лидке и что-то тихо спросил ее, наклонившись к самому уху. Та грустно покачала головой и, спохватившись, испуганно взглянула на внучку.

– Что тут за тайны мадридского двора? – не выдержала Катя, забыв наконец о готовке. Она только теперь осознала, что гости вели себя очень неестественно, тихо и осторожно, словно их придавило чем-то невидимым, сковало и они сосредоточились на том, как из-под этого завала выбраться. Молчание за столом – плохой знак. – Чего вы все такие мрачные? Что случилось-то?

Все разом зачем-то нарочито заулыбалась, хоть и сидели на слезе, но никто не захотел нарушить равновесие, разделив Катину жизнь на «до» и «после», – боялись.

– Да просто давно не виделись, соскучились, вот и заскочили на огонек, – делано заулыбался Принц, – тем более скоро Аллочка с Робочкой приедут, совсем не до нас будет.

Девочки хором закивали, не смея все же поднять глаза, лишь одна Лидка смотрела перед собой и вроде как видела внучку и одновременно ее не видела. В душе ее с уходом Ирки очень явно оборвалась еще одна струна. Лида была человеком очень чувствительным, способным сопереживать и откликаться сердцем на чье-то горе, а тут горе оказалось не чьим-то и проникло в самую душу. Нельзя сказать, что неожиданно, но неожиданно больно. Чтобы девочка, подающая всяческие человеческие и профессиональные надежды, утонченная и умная, милая и чистая, как вологодская роса, решилась на такое, не подумав, импульсивно… Видимо, то, что она увидела, убило ее еще до того, как она прыгнула, и прыжок этот был не столь уже для нее и важен.

– Хватит метаться, посиди с нами. – Дементий подтащил еще один тяжелый резной стул, чтобы усадить жену. – Поешь лучше, я сам все доделаю.

Катя втиснулась между Лидкой и Тяпочкой, подвинув себе пустую тарелку.

– Ну что так тихо-то? Дем, включи, пожалуйста, радио, может, там музыка какая-то будет…

Но нет, музыки не случилось – Михаил Ульянов читал «Тихий Дон» Шолохова. Торжественно, чуть хрипло, немного монотонно. И хоть Катя не имела ничего против Дона, Шолохова и Ульянова, проникновенный голос большого актера радости в грустные посиделки не добавлял.

– Как ты себя чувствуешь? Что врач? – первой разговор начала Надя. Терпеть затянувшееся молчание было уже невозможно.

– Да нормально, как у всех, – улыбнулась Катя. – Хотя советы скучные, какие-то старушечьи – правильно питаться, гулять на свежем воздухе и не волноваться. А я по поводу каждой отметки волновалась! Слава богу, хоть экзамены уже позади!

Девочки закивали, захрустели тостиками с сыром, стали раскладывать по тарелкам дефицитную колбасу и небольшие кусочки курицы, тщательно подбирая с блюда отваливающиеся комочки панировки. Снова повисла тишина под чавканье и приглушенный голос Ульянова. Слов было не разобрать, никто и не пытался, каждый думал, как сказать Кате, и каждая минута, откладывающая это известие, казалась жизненно необходимой.

Тишина была недолгой. Молчание прервал стук брошенных на тарелку приборов и Тяпочкино рыдание. Она все время, с самого Катиного прихода сдерживалась что было сил, но сил у нее не было вовсе… Потом вдруг ее чуть повело, глаза заволокло слезами, пальцы ослабли и выронили звонкую вилку с наколотым куском финского деликатеса. Она огляделась, словно увидела всех впервые, и громко зарыдала, обхватив за шею сидящую рядом девочку. Та от неожиданности вскочила, опрокинув тяжелый стул, который с грохотом и звоном задел целую батарею стоящих сзади на полу оранжевых бутылок фанты.

– Господи, да что такое-то?! – почти закричала Катя. – Вы мне скажете или нет?

Дементий подскочил к жене и обнял ее, пытаясь заслонить от новости, которую она сейчас услышит, а Лидка явственно зашипела на Тяпу.

Принц, поняв, что тянуть больше нельзя, что и родителей рядом нет, а девочке в голову может прийти все что угодно, произнес:

– Ирки Королевой больше нет… В пятницу похороны…

Тяпочка завыла и, пытаясь заглушить нечеловеческие звуки, закрыла рот пухлыми ручками, издавая еще более страшные захлебывающиеся всхлипы, и быстро пошла прочь из комнаты, натыкаясь по дороге на все, что попадалось на пути.

Катя остолбенела, смысл слов, сказанных Толей, она не очень-то сначала и поняла. Сами слова, конечно, знала, но то, как они прозвучали все вместе, просто не восприняла. За столом повисла тяжелая пауза, все разом онемели. Лидка быстро обняла внучку, отняв у мужа, закрыла руками, словно крыльями, и стала шептать, быстро, горячо, горько и очень тихо. Она знала: тише скажешь – глубже достанешь… Шепот этот предназначался только Кате одной, никому больше.

– Солнышко мое, так случается в жизни, Бог отнимает самых дорогих и самых лучших, забирает к себе по какой-то причине… Ирка наша была как бабочка, летящая против ветра… Вот и унесло ее. Ей уже хорошо там, ее теперь ничего не связывает с этим миром, а нам надо выстоять, пережить эту страшную потерю. Уходить гораздо легче, чем оставаться. Ей хорошо, это нам плохо… Сколько радости она нам принесла… сколько счастья… А даже ушедшее счастье счастьем остается. Оно с нами навсегда и останется. – Катя зажмурилась, лицо ее исказила гримаса, и она беззвучно заплакала. – Я с тобой, деточка моя, мы все с тобой…

Все зачем-то встали вокруг плачущей девочки, каждому захотелось поддержать ее, обнять и успокоить, насколько это было возможно. Только Тяпочка заперлась в ванной, чтобы выплакаться в гордом одиночестве, хотя выплакаться до конца у нее все равно бы никак не получилось.