Текст книги "Призраки дома на Горького"

Хорошие новости

Квартира Крещенских опустела – птичка вылетела из гнезда. Пока ждали заселения в новый кооперативный дом на «Аэропорте», молодым сняли на время жилье в далеком далеке – аж на Мосфильмовской, в одном из первых, недавно построенных круглых домов. Хотели этими кругляшами разнообразить вид Москвы, не все ж советскому человеку в хрущевках жить! Их, таких круглых, планировали к Олимпиаде возвести ровно пять штук, по количеству олимпийских колец, но идею эту быстро похерили – жильцы жаловались на неудобства, дом трещал по швам, мебель отъезжала от стен, ни один косяк не был ровным, все было решительно перекошено. Вся мебель в квартире отстояла от стен довольно далеко, вид был неуютный, выпирающий, какой-то недоделанный и временный. А все почему? Правильно! Круглый дом – и ни одного прямого угла в комнатах. В этом доме вообще не было ничего прямого! Характерным звуком в доме был ежедневный грохот передвигаемой мебели – соседи старались обнаружить более или менее прямые отрезки в стенах.

А еще казалось, что архитектор, задумывая эти нежилые колеса, выискивал самую сильную в Москве розу ветров, чтобы поместить эту домину прямо в ее центре. Дом был как магический круг с многочисленными арками, войдя в одну из которых ты уже не был уверен, дойдешь ли невредимым до своего подъезда или тебя на жуткой скорости вынесет из противоположной арки на пустырь. Особенно страшно было зимой, когда лед… – та еще картина. Помимо этого, молодец-архитектор решил собирать звуки и голоса в этом его детище – если один ребенок тихо, почти шепотом звал маму на детской площадке, то звук его лепета летел, подхваченный силой ветра, бился, как пинпонгов шарик, о круглые стены и долетал до каждого окошка диким великанским голосищем! Лай собак, веселые пьяные песни, старушечьи сплетни и даже шепот влюбленных – все это собиралось со всего двора именно в твои уши, и тебе никогда не удавалось побыть у себя в квартире в одиночестве, голоса преследовали повсюду. Да, звуки в том круглом дворе отзывались таким оглушительным эхом, что хоть уши ватой затыкай, шумовой фон шел постоянно. Ко всему прочему, до центра добираться было слишком сложно и долго: дом стоял на отшибе, автобуса не дождешься, заледенеешь или сжаришься, а до метро сорок минут пешком, куда это годится? Но решение с арендой все равно приняли верное – надо было детям приглядеться друг к другу, как-то притереться в быту, хозяйство начать, а как иначе. А остались бы на Горького, Лидка и взяла бы на себя обслуживание еще и «детишек», зачем это в ее-то возрасте?

Пожили Катя с Дементием в круглом доме совсем недолго, вскоре подоспел свеженький, выцыганенный Робертом писательский кооператив, свой, двухкомнатный, в районе метро «Аэропорт». Добротный такой район, изначально заселенный писателями всех званий и мастей, от Симонова до Галича, с литфондовской поликлиникой, ателье и своим детским садом. До детского сада было, конечно, еще далеко, не в географическом, конечно, а в сугубо моральном плане – Катя детей очень хотела, но не срочно, в принципе, года через два, может, и тогда пожалуйста. А еще лучше после института. Так, во всяком случае, ее все уговаривали, да и она понимала, что это правильно.

Но подождать два года не получилось, Катя забеременела почти сразу. Муж отреагировал радостно и бурно, но быстро сдулся и оказался растерянным и ошеломленным. Родители и Лидка мгновенно засияли, но восприняли эту новость как и не новость вовсе, а как закономерное событие, которое обязательно следует через пару месяцев после свадьбы, словно точно знали, что именно сейчас это и должно произойти, так у них и было заранее задумано.

Сама Катерина была ошарашена и не могла понять, как ей быть дальше. Она, несомненно, прекрасно знала, откуда берутся дети, но одно дело – читать об этом в медицинских книжках, а другое – почувствовать интересные изменения в своем собственном теле, те чуть заметные намеки, которые с первых же дней природа начала рассеивать по ее юному организму. С одной стороны, она, как вполне законопослушная девочка, восприняла эту новость как данность – если забеременела, надо рожать, выбора нет, она об этом уже начала задумываться, хоть и сама была еще почти девочкой. С другой – а другая сторона казалась пока более убедительной – инфантильность, детский страх боли и неокрепшая женственность забивали основной природный инстинкт размножения – Кате было страшно и все тут, она не очень-то и понимала, как реагировать, страх пока переполнял ее и затмевал все остальные чувства. Часто, да что часто, почти ежедневно после института они с Дементием заходили к родителям на Горького – оторваться от семьи целиком и полностью пока не получалось, особенно сейчас. Пока Дементий с Робертом ездили по каким-то важным делам – Дементий в роли водителя, – Катя засаживалась с мамой и бабушкой на кухне, где под бравурные советские песни, доносящиеся из вечно включенной радиоточки, обсуждали насущные женские проблемы.

– Не знаю как-то, мне пока страшно, очень хочу, но боюсь, куда все это сейчас? – Катя села, прижавшись к матери, и та почувствовала мелкую девчонкину дрожь. Лидка от плиты посмотрела на эту сентиментальную картину – мадонну с великовозрастным беременным младенцем – и невольно улыбнулась. Она теперь неосознанно готовила любимые Катюлины блюда, даже в дни, когда ее не было. А уж если знала, что дети зайдут, то часам к трем, к их возвращению из института, все уже стояло на столе – бульончик или постный борщ со сметаной, жареная картошечка, мелко порезанная, соломкой, с куриными котлетками или ее любимые макароны с сыром. Лидка очень по Кате скучала, даже если та приходила ежедневно. Нежность, накопленная за долгую жизнь, требовала постоянного применения, хоть домашние, особенно Лиска, с лихвой ее получали. Она, эта нежность, выплескивалась через край, расплывалась вокруг, каким-то невероятным образом вбрызгивалась в воздух, окружающий Лидку. Ее можно было ощутить, хоть такое и казалось странным. Ни слов никаких не надобилось, ни жестов, только взгляд, бабушкин лучистый взгляд, проникающий в самую душу. Все замечательные качества каким-то невообразимым путем соединились в одной этой женщине, это была настоящая эссенция всего истинно женского, и если можно было бы каким-то волшебным образом Лидку разбавить, то хватило бы еще на сотню богинь. Но именно нежность затмевала все остальные.

– Попривыкнешь, солнышко мое, мыслями успокоишься, еще неделька-другая пройдет – и ты почувствуешь, что уже не сможешь жить без этой крохотульки. Размером с зернышко сейчас, наверное, да? Всего-то ничего, а его уже все любят, прямо пропитано все любовью. И я его люблю. И Дементий. И мама с папой. Даже Лиска. Это самое большое счастье, которое Бог дает. – Лидка, старейшина семьи, стояла над своими птенцами – дочкой, внучкой и еще одной зарождающейся, неизведанной пока, маленькой, наполненной жизнью точкой, – как орлица в гнезде, закрывая крыльями, оберегая и защищая. – И бояться совсем не стоит, это нестрашно, так задумано природой… – Лидка поцеловала Катю в темечко. – Если б ты знала, как я до сих пор себя корю, что еще штук десять таких, как Аллуся, не нарожала! А ведь были все для этого возможности! Нет, я, видите ли, танцевала! Ума нет – считай, калека! Представляешь, какое счастье бы произошло! Хотя и понимаю: таких, как твоя мать, не бывает и быть не может! Жар-птицы в стаях не летают! – И Лидка чмокнула на этот раз уже Алену.

Алена с улыбкой посмотрела на мать и прислонилась головой к ее груди, другой же рукой провела по длинным дочкиным волосам, стараясь успокоить ее и вселить уверенность.

– Все счастливые женщины проходят через это. Именно счастливые, – сказала она. – Ты представь на секунду, что в семье нет детей… Это же ужасно, это настоящая беда! Я помню, как мы с папкой обрадовались, когда узнали, что ты у меня родишься! Хотя лет мне было, конечно, немногим больше, чем тебе сейчас… И на радостях пошли в кафе и объелись мороженым, отметить так решили, дурачье. У меня потом неделю горло болело, даже голос пропал.

Катя притихла, прильнула к маме, вжалась в нее, чувствуя защиту и опору, слушая ее тихий, чуть хриплый, но уверенный голос, предназначенный только ей одной. Алена все гладила и гладила дочкины волосы, зная, что пуповина, когда-то связывающая их, не обрывается, просто становится длиннее. Она говорила простыми словами, совершенно не поучая, тепло и с присущим ей юмором: и у тебя так будет, Козочка, ничего не бойся, все будет хорошо! Вы еще не раз с Дементием в кафе пойдете праздновать, вот увидишь! Только мороженым не обжирайся!

Пора к профессору Боку

Поход к врачу решили не откладывать, пусть посмотрит, посоветует, научит, как себя вести, нельзя такие вещи пускать на самотек.

Роддом, где работал профессор Бок, находился на Шаболовке, прямо под Шуховской башней, и очень напомнил Кате школу – с такими же широкими лестницами, гардеробом с грозной нянечкой, стенгазетой с расписанием приемных часов, просторными классами-палатами и кабинетом директора. В кабинете директора сидел, конечно же, Бок. Он встретил Катю объятиями и улыбкой, расплывшейся по всему лицу, и завел к себе в обитель, уставленную моделями беременных животов на разных сроках развития и красочными схемами выхода созревшего плода из влагалища. Это была для Кати первая официально-профессиональная встреча, привычнее Бока было видеть тамадой за столом и тем более без белого халата. И конечно же, Катя волновалась: лазить по креслам перед другом своих родителей ей совсем не хотелось. Она чувствовала себя скованной и безумно зажатой, но рассматривала все эти пособия с нескрываемым интересом, ведь здесь еще ни разу не была, а мечта о медицинском все равно теплилась где-то там, глубоко внутри. Именно Бок, кстати, зная про это Катино пристрастие к медицине, до последнего уговаривал ее поступить все-таки в медицинский, а не в престижный, но невнятный МГИМО.

– Ну кем ты оттуда выйдешь? В лучшем случае женой дипломата и уедешь, будешь жить где-нибудь «на Занзибаре, в Калахари и Сахаре, на горе Фернандо-По, где гуляет Гиппо-по по широкой Лимпопо». Так всю жизнь и прокатаешься по чужим углам. Ни кола ни двора, сплошные чемоданы да мечты о спокойной оседлой старости. А врач – это звучит гордо! Это возможности! Это благородство! Это уважение! Это лучшая из профессий!

Катя была, конечно, полностью с этим согласна, но все-таки решила не испытывать судьбу и не пропускать в случае провала целый год. Химию она точно бы не сдала, к гадалке не ходи. А Бок тогда по-настоящему расстроился, узнав про МГИМО.

– Тебе чайку налить? С печеньками! – Бок спросил только так, для проформы, и, не дождавшись ответа, засунул кипятильник в большую стеклянную банку, стоящую позади его профессорского кресла на маленьком столике. – О! Совсем забыл! Мне вчера в качестве, так сказать, взятки два пакетика финского морса принесли! Представляешь? Морс в пакетиках! Я еще не пробовал! Давай-ка выпьем. – Бок снова полез в шкаф, где стройными рядами стояли дорогущие бутылки коньяка с красивыми наклейками, подарочные коробки с разнообразной заграничной выпивкой, явно что из «Березки», и сложенные стопкой пачки – прямо как в магазине – однотипных коробок с конфетами «Ассорти». Но он достал два маленьких – с пол-ладони – пакетика с непонятным названием Marli и трогательной крохотный соломинкой, приклеенной сбоку. Один вручил Кате, другой взял сам. Катя покрутила пакетик в руках, рассмотрела, как диковинную игрушку, увидела маленькую дырочку, запаянную фольгой, и аккуратно примерилась туда соломинкой – подошло прекрасно. Морс как морс, ничего сверхъестественного, но эта милейшая упаковка, эта одинокая соломинка и невиданный способ его питья отличались от всего того, что Кате приходилось видеть до сих пор.

– Можно я пустую коробочку с собой возьму, дома покажу? – спросила Катя у профессора.

– На здоровье! Но скоро их много будет, и удивлять уже будет нечем, Катюнь, к московской Олимпиаде еще и не такое увидишь, – пообещал Бок. – Давай-ка теперь по чайку и к нашим делам.

Пока вода закипала, Бок выспросил все, что надо знать для заполнения карты: и дату последних месячных, и сколько они длились, о прививках, хронических заболеваниях, инфекциях и вредных привычках. Хотя и сам прекрасно знал Катю с детства, но выспросить заново был обязан. Единственное – уберег девочку от неловкости по поводу интимных подробностей половой жизни, возраста ее начала и количества партнеров. Зачем лишний раз вгонять ребенка в краску. Заполнив историю, позвонил по внутреннему телефону:

– Добрый день, Леночка, попросите, пожалуйста, зайти ко мне Элеонору Львовну. – И, повесив трубку, объяснил: – Это наш лучший врач, может, даже не только у нас в роддоме, но и вообще в Москве. Твоя мама, кстати, у нее рожала, она не рассказывала? Вчера мне звонила и в категорической форме заявила, что доверить тебя может только ей, Элеоноре.

Докторица пришла быстро, не вошла, а влетела в кабинет, разок стукнув и сразу распахнув настежь дверь, – эффектная, элегантная, энергичная – эти три «э» очень ей соответствовали. А еще с прямой спиной и достаточно строгого вида, Катя даже немного испугалась, но все равно предпочла бы ее, а не дядю Володю.

– Хм, какая молоденькая, это хорошо, – вроде как поздоровалась она. – Ну что ж, пойдем. – И повела Катю, как на заклание, в свой кабинет.

– Первый? – спросила Элеонора, вдруг неожиданно улыбнувшись.

– Да, – кивнула Катя.

– Желанный?

– Очень.

– Прекрасно! – Она в принципе была немногословна, а когда говорила, то четко, по существу и словно рубила фразы. Высокий медицинский колпак, не шапочка, а именно колпак, ей очень шел, делал ее еще более значительной, могущественной и в какой-то мере даже торжественной, придавая черты некоего сказочного персонажа. Да и накрахмаленный халатик был не бесформенным, а подлаженным по фигуре, правильно подчеркивающим, что надо подчеркнуть. «Снежная королева!» – решила Катя.

Королева Элеонора быстро ее осмотрела, все время кивая головой и во всем с собой соглашаясь, а потом повела на УЗИ, взяв за ручку, как свою родную дочь. Но сама делать не стала, хоть и все, видимо, умела, а нависла над врачом, пристально вглядываясь в монитор.

– А вот и наш человечек! – победно сообщила Элеонора, словно долго-долго искала его по всем углам организма и вот наконец нашла. – Прицепился правильно, к стеночке, где положено, сердечко бьется ровно, вот, сама послушай.

Катя подняла голову, чтобы посмотреть на изображение, и только и увидела, что крохотный пульсирующий темный комочек, сердечко, так радостно начавшее биться с десяток недель назад. Элеонора Львовна что-то стала спрашивать у врача по поводу толщины воротниковой зоны, следить за измерением еще каких-то там параметров, копчиково-теменных, что ли, произносила другие сложные, но вполне понятные Кате слова, но нет, сейчас ее ничего не могло отвлечь от вдруг осознанного счастья, она лежала и просто улыбалась. Если б УЗИ делали кому-то другому, можно было бы с интересом наблюдать за процессом, но сейчас ее волновало не столько изображение, сколько трепещущий звук микроскопического сердечка, который все еще стоял в ушах. Лежала и улыбалась какой-то дурьей монализовской улыбкой, осознав, что повзрослела именно в тот самый момент, как услышала этот мерный стук, мгновенно превратившись из впечатлительной боязливой девочки в истинную женщину, которая во что бы то ни стало должна сохранить эту трепещущую жизнь. Сердце ее, как ей казалось, почти уже материнское, нежно щемило и истекало сладостью, словно его окунули в шелковистый мед, – такого ошеломляющего чувства она еще ни разу в своей жизни пока не испытывала.

– Ну что, девочка моя, все хорошо! – прервала ее нирвану доктор. – Вытираем животик салфеточкой, встаем и идем в кабинет к профессору допивать чай!

Катя очнулась, вытерла свой пока еще плоский девичий живот и послушно пошла за Снежной королевой.

– У нас все хорошо! Осенний человечек будет, сентябрьский, числа двадцать пятого и родится! – сообщила она Боку, который по-настоящему обрадовался, заулыбавшись во всю ширь неровных зубов, словно оказался кровно заинтересованным в том, что должно произойти к концу сентября. Вдруг резко встал, отодвинул кресло и сделал шаг к большому книжному шкафу. Повозился, наклонившись у нижних полок, достал, ничуть не стесняясь, уже початую бутылку хорошего армянского коньяка и налил себе рюмашку.

– Элеонора Львовна, дорогая, знаю, пить вы не станете, но я, с вашего разрешения, не могу не отметить эту прекрасную новость!

Элеонора по-царски улыбнулась и милостиво кивнула:

– С удовольствием составила бы вам компанию, но меня ждут больные. Рада была познакомиться! – И ушла, гордо чеканя шаг.

– Катюша, за тебя, моя девочка, за хорошую весть, за продолжение! – чуть не прослезился Бок. – Не знаю, как ты, но родители твои светятся от счастья! И я вместе с ними! Как время быстро летит, вчера ведь только школу окончила, а уже без пяти минут мама! Роба мне звонил прямо перед твоим приходом, волнуется, переживает, книжку доктора Спока достал, очень, говорит, редко бывает, хвалят ее. А я спрашиваю: зачем тебе доктор Спок, когда у тебя есть доктор Бок? – Он хохотнул и осушил рюмашку. – Алена, та о другом волнуется: брать ли тебе академический отпуск сразу или подождать, хочет, чтобы вы с Дементием пожили на даче, чтобы и воздух, и козье молоко, и фрукты-ягоды – всякое такое.

– А Лидка? Неужели Лидка ничего не спросила? – Катя улыбнулась, хотя точно знала, что именно бабушка должна была узнать у Бока.

– А на вопрос моей любимой Лидии Яковлевны я отвечу письменно! – Бок поднял вверх палец и задрал свой большой нос.

– Про еду? – Катя отхлебнула чаю и хрумкнула печеньем.

– Откуда ты все так хорошо знаешь? Да, и про диету тоже!

– А когда будет понятно, кто у меня? – Катя решила заранее, что обрадуется любому ответу.

– Точно хочешь узнать? А то многие мамаши носят в ожидании сюрприза. Недельки через две посмотрим, тогда и скажу точно. Все рекомендации ты и без меня знаешь – тяжелого не поднимать, таблеток не есть, диету соблюдать, не переохлаждаться и не перегреваться, не волноваться, никаких бань и саун…

– Я их и не люблю… – вставила Катя.

– В ванне тоже не лежи, только душ! – Бок звучал довольно сурово, когда речь заходила о серьезных вещах.

Дома Катю ждал обед, нельзя сказать, что торжественный или какой-то необычный, обед как обед: куриный бульончик, блинчики с мясом и запеченная в сухарях цветная капуста с куриными котлетками. Катя цветную капусту, особенно ватную, разваренную, не очень-то любила, но Бок объяснил Лидке, что в ней целые завалы железа, белка, витамина С и еще каких-то важных минералов, а это как раз то, что Кате сейчас необходимо для ребенка. Нравится – не нравится, как говорится, спи, моя красавица! Торжественность заключалась в другом – из волшебного черного сундука была вынута на свет божий бутылка заграничного виски, уже давно початого, но пока все еще радующая жидкостью чайного цвета. Алена прятала его с глаз, и не только с глаз, но и конкретно от Принца, который мог выпить целый стакан не поморщившись. Это он только так говорил, что перешел на портвейн, надеялся, что все расслабятся и он тогда себе напозволяет. Ему было все равно, что пить, главное, чтоб в состав пития входил спирт, и побольше, то есть чтоб горело и уздечку плавило. А Алена смаковала виски по чуть-чуть, первый раз попробовав этот чудесный напиток в Шотландии, где их с Робертом научили, как именно его правильно пить – безо всякого льда, а чуть разведенный простой водой. Виски доставался из сундука в самых волнительных случаях, которые кому-то пусть и могли показаться вполне будничными и незначительными, как, например, сегодня – первый поход девочки к гинекологу. Но Лидка знала: это рубикон – и никак не могла проминовать такое важное событие. Она суетилась вокруг стола, что-то уносила, приносила, раскладывала и наконец села и расплакалась.

– Я даже не думала, что так расчувствуюсь… Это ж уже правнучка будет… Или правнук… Это ж какое счастье, что дожила! И опять повторю, о чем жалею. – Тут она обняла Катю, которая наклонилась над ней, чтобы успокоить, и в который раз сказала: – Что сама не родила еще детей, чем больше, тем лучше. Поверь, это моя самая большая ошибка в жизни. Рожай, если Бог дает.

– Нарожаем! – пообещала Катя бабушке. – Ты только плакать заканчивай!

– Дурочка ты, когда плачут от счастья, ангелы поют! – сообщила Лидка со знанием дела, активно втирая при этом слезы обратно в глаза.

Алена вручила Лидке стакан с виски, Лидка выпила залпом, жутко поморщилась и смачно выдохнула:

– Фу-у-у-у, какая теплая гадость… Не переводи на меня такое добро. С водкой не сравнить. Вот сколько раз ты меня этим поила, ей-богу, воспринимаю только как лекарство. И пахнет… какими-то… клопами. Валокордин и то поприятней! Ты эту виску дорогущую оставь для себя, а мне налей-ка крещенки из морозильника, вот уж питье так питье, не сравнить с этими капиталистами!

Вскоре вернулись мальчики, как ласково называла их Алена, – отец семейства с Дементием. У Дементия с утра было всего две пары, он заехал за тестем, и вместе они отправились по каким-то делам, успев к обеду объехать уже пол-Москвы, побывав в двух издательствах, у редактора и машинистки. И теперь с гордостью показались на пороге, лучезарные, счастливые, с большими букетами цветов для Кати.

– Ой, ну прекращайте меня смущать! Вы что, каждый мой месяц беременности собираетесь отмечать? – Цветы перешли из Катиных рук к Лидке, и та снова пошла плакать на кухню. – Теперь надо понять, как с институтом быть, когда академотпуск брать.

– Я все узнал. – Жующий Дементий выглядел значительно, но звучал смешно и шепеляво. – С тридцатой недели беременности. Но если возникнут какие-то проблемы, то в отпуск можно уйти и раньше.

– Какие такие проблемы? Нам проблемы не нужны! С чего это вдруг? – Лидка зазвенела тарелками, чтобы освободить на столе место для цветов. – С тридцатой так с тридцатой. У нас в семье все по правилам!

Все сидели за столом притихшие, словно переваривая официальную новость, которую услышали от Бока. Одно дело – Катины девичьи догадки, а другое – справка от профессора с печатью и подписью. Никому ничего решили не сообщать – примета плохая. Пусть об этом, когда придет время, сам живот скажет своим видом. Лидка в суеверия не особо верила, но на этот раз с Аленой согласилась – столько вокруг глазливых и завистливых! Ни к чему лишний раз давать повод.

– Вы, главное, Нюрке пока не говорите, – попросила Катя, – пусть она узнает самой последней.

– Да ладно, она тебе зла не желает, просто сильно ревнует к Лиске, – улыбнулась Алена. – Самой-то Бог семьи не дал, вот и окрысилась на весь мир, а все свои невостребованные материнские чувства на Лиске отрабатывает. Не сердись на нее, просто пойми. Знаю, что клюет тебя, но постарайся не обращать внимания. Где сейчас няньку найти? И Лиска любит ее, это важно.

Катя все это понимала, но все равно чувствовала в Нюрке какую-то фальшь, хоть знала ее с самого Лискиного рождения. Даже не то чтобы фальшь, а двойное дно какое-то. И все припоминала ей тот случай с пропажей конверта и консервов. Тогда все спустили на тормозах, несмотря на то что Принц Анатолий настаивал на принятии категорического решения по ее поводу. «А с Лиской ты гулять будешь? А кашу ты сваришь? А с ней ты останешься сидеть, когда нам вечером уйти надо? А пол ты вымоешь? Вот то-то и оно, – подытожила Лидка, – не пойман – не вор». Хотя сама прислеживала за кухонным порядком вещей и тихонечко в одиночку оплакивала каждую баночку крабов или чего другого, которые утекали прямо из-под рук. И не то чтобы сильно их жалела, а просто не хотела ворошить семейный покой. Катя тонко чувствовала это напряжение, связанное со злобной и мстительной Нюркой, и уж ей-то в последнюю очередь хотелось доверить эту пока еще скрытую ото всех тайну. У них в деревне всех, небось, глазили направо-налево – такое представление, во всяком случае, было у Кати.