Текст книги "Сжечь правду"

Глава 29

Спасательная операция кота.

Я снова оказался в точке невозврата. В той ситуации, когда я не могу все бросить и изменить свою жизнь. Я не могу еще раз поехать в Париж и сказать: «Я передумал, это не моя дочь, а поэтому забирай ее и расти, как считаешь нужным». Да, я не мог так сделать. Это было бы глупо.

Но, разумеется, причина крылась не в этом.

Когда вчера вечером я приехал домой и положил Клио в кроватку, я еще долго сидел возле нее и разглядывал ее. Она подросла и теперь почти всю ночь спала не просыпаясь. Вот и вчера она даже не проснулась, когда я вытащил ее из машины, принес в свою спальню, переодел и положил в кроватку.

Она безмятежно спала, и едва уловимая улыбка играла на ее губах. Она всегда с удовольствием проводила время у моих родителей, а они были на седьмом небе от счастья, когда я периодически привозил к ним Клио. Ее улыбка говорила мне о том, что она отлично провела время.

Я смотрел, как она спит. Она была невероятно милая, трогательная, нежная, сладкая… и одинокая. Она никому не была нужна в этом огромном мире. Потому что она не была нужна своим родителям. Наверное, это ужасно, когда ты не нужен даже родным отцу и матери. Я, к счастью, такого никогда не испытывал, потому что мои мама и папа всегда давали мне понять, что они любят меня, что я им нужен. А Клио была никому не нужна… Единственные, кто у нее были, это я и мои родители…

Если я отправлю ее в Париж, что с ней станет? Она будет проводить все дни напролет с няней – и хорошо еще, если ей окажется не та долговязая манекенщица, – и глаза ее всегда будут наполнены тоской от того, что ей не хватает родительского тепла. А в те редкие минуты, когда Лоретта будет появляться в поле ее зрения – мимолетом, на полчасика – а потом снова убегать, поскольку «клиенты не собираются ждать, когда у нее вырастет ребенок», глаза Клио будут наполняться слезами, потому что мама уходит, едва появившись, и не известно, когда она снова снизойдет до своей дочери.

Клио никогда не плакала, когда я уходил. Потому что я уходил всего на несколько часов, и она была уверена, что я скоро вернусь. Чаще всего после сиесты я уже был в ее распоряжении. И мы проводили вместе все выходные. А что может дать ей Лоретта, а уж тем более этот deficiente, ее отец?

Мадонна! Клио, малышка… ты ведь больше не моя девочка… Но что тебе могут дать твои родители?

Вечно грустные, одинокие и потерянные глаза…

Я смотрел на нее и думал: разве заслуживает такого эта ни в чем неповинная кроха? Разве заслуживает она того, чтобы всю жизнь быть никому ненужной? Ведь за целое одинокое детство это войдет в дурацкую привычку, а потом она уже никогда не сможет стать по-настоящему кому-то нужной. Это станет психологической травмой, после которой она не сможет поверить в любовь.

Восемь месяцев она росла на моих руках. Восемь месяцев я любил ее до безумия и ради этой любви боролся со всеми трудностями, проблемами… Я отказался от любимой женщины ради счастья этой крохи… Неужели за один день она стала мне безразличной? И я смогу ее отвезти к Лоретте, обречь на одиночество, никогда больше не видеть и стать совершенно равнодушным к ее дальнейшей судьбе?

Нет, я не смогу. Потому что она не стала мне безразличной. Потому что она отчаянно нуждается во мне. Потому что я единственный, кто может дать ей ощущение того, что она желанный ребенок, который нужен родителям. Потому что она все еще необходима мне. Потому что за одну минуту невозможно разлюбить ребенка, которого ты любил целых восемь месяцев безоговорочной любовью, Даже если за одну минуту он вдруг неожиданно стал не твоим ребенком. И лишь поэтому я не мог снова поехать в Париж.

Я сидел в гостиной в кресле с закрытыми глазами. Вдруг я почувствовал, как кто-то с размаху налетел на меня, забравшись мне на колени. Я вздрогнул и воззрился на моего кота, шерсть которого стояла дыбом. В глазах его горела настойчивость, нетерпение и… какая-то тревога.

– Аааа… Это ты, дружище, – протянул я к нему руку, чтобы погладить его упрямую пушистую голову. Но он шарахнулся от моей руки, спрыгнул на пол и быстро направился к лестнице, ведущей из гостиной наверх. Собираясь взбежать по ступенькам, он обернулся, видимо. Не знаю. Я не смотрел ему вслед. Я снова откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза. Кот громко мяукнул. Звучала отчаянная тревога в его голосе.

– Что ты хочешь? – спросил я его. – Чуть позже я схожу с тобой и посмотрю…

– Мяу!

– Нет, не сейчас, – раздраженно ответил я.

Через пару секунд я почувствовал, как кот вспрыгнул на спинку кресла и положил лапу мне на лицо.

– Не наглей, – сказал я ему, отталкивая его лапу.

Еще через секунду он наградил меня легким, но болезненным укусом за ухо. Я подпрыгнул и гневно взглянул на него, но он сиганул с дивана и остановился у подножья лестницы, призывно глядя на меня. Взгляд его возбудил во мне какое-то смутное чувство тревоги.

– Что тебе надо? Идти за тобой?

Кот сделал несколько шагов вверх по лестнице и снова остановился, обернувшись на меня. Он был самим воплощением нетерпения и спешности. Я пошел за ним. Кот ускорил шаг и уже почти мчался по лестнице. Что-то необъяснимое пронзило меня и заставило тоже ускорить шаг. По коридору в сторону детской кот несся, словно тигр за добычей. Я перешел на почти такой же бег. Кот влетел в детскую, громко мяукнув, а мое сердце налилось свинцом в каком-то дурацком предчувствии.

Я резко распахнул дверь комнаты в тот момент, когда Клио балансировала на перекладине своей кроватки. В следующее мгновение голова ее перевесила, и она более чем с метровой высоты полетела вниз головой. Моя скорость реакции была такой, что позавидовал бы сам Буффон5050
  Джанлуиджи Буффон – легендарный вратарь Ювентуса и Сборной Италии, много раз признававшийся лучшим вратарем мира, совершивший колоссальное количество невероятных сейвов.


[Закрыть]. Я рванулся вперед и прижал ее к прутьям кроватки, когда до пола оставалось сантиметров десять. Колени у меня подогнулись, я взял малышку на руки и крепко обнял.

– Что же ты делаешь, девочка моя, – бессильно прошептал я, целуя ее макушку. Она засмеялась, довольная своим трюком, и обхватила меня своими маленькими ручками за шею. Потом она сжала в своих ладонях мой небритый подбородок и с интересом начала в который раз теребить мою растительность на лице. Она ее всегда очень занимала, с самого рождения.

Я выдохнул и попытался усмирить неистовое сердцебиение. Когда разум вернулся ко мне, я уставился на свою кроху:

– Клио! Но как ты туда залезла?!

Только сейчас я заметил, что она стоит на моих коленях. Она стоит!!!!

– Клио! Ты встала! Малышка моя, ты стоишь! Наконец-то!!!! – начал я в радостном порыве покрывать поцелуями ее лицо, а она счастливо смеялась.

Следующая мысль больно хлестнула меня, словно кнутом.

– Мадонна… Ведь ты не моя малышка…

– Мяу!

Напротив меня в скромной изящной позе восседал мой кот и с глубоким упреком смотрел на меня снизу вверх. Но это не помешало ему заставить меня почувствовать, что на самом деле он смотрит на меня сверху вниз.

– Ладно, ладно. Согласен. Орден героя заслуживаешь в первую очередь ты, – покорно сказал я ему. – Но имей в виду, что мое участие в этой спасательной операции тоже было немаловажным… – Кот не мигая смотрел на меня. – Хорошо, я приготовлю тебе рыбку уже на обед.

Я снова взглянул на Клио. Она теребила цепочку на моей шее.

– Что мне делать с тобой, Клио? Ведь ты не моя дочь… – обреченно спросил я.

Она почему-то бросила теребить цепочку и снова обвила свои ручки вокруг моей шеи. Она крепко-крепко прижала меня к себе, а потом отстранилась и засмеялась своим звонким детским смехом.

Я притянул ее к себе.

Мне небезразлично ее будущее.

Она нужна мне.

Я смогу ее любить, как свою дочь.

Я люблю ее.

Это моя дочь.

Глава 30

Сжечь правду.

После этого происшествия и осознания своего пусть и не кровного отцовства, мне полегчало. Словно я избавился от кактуса в своем сердце, иглы которого терзали его и не давали спокойно гонять кровь по организму.

Когда Клио заснула, я подоткнул одеяло, прикоснулся губами к ее крохотному носику и, счастливый, вышел из спальни. Да, она спала в моей спальне. Часто, когда ночью она просыпалась, я протягивал к ней руку между прутьев ее кроватки, она сжимала ручками мою ладонь и засыпала снова. Я был счастлив, что мне не предстоит забывать эту привычку.

Я спустился вниз, взял листок с результатом анализа ДНК и зажигалку и вышел на крыльцо. Кот последовал за мной, хотя он никогда не выходил на улицу по доброй воле. Видимо, его кошачья интуиция подсказывала ему, что надо проконтролировать своего неадекватного в последнее время хозяина. Точнее не хозяина, конечно, а того, кто с ним живет. Потому что кот явно считал хозяином себя.

Я сел на ступеньки, а он примостился рядом. Лишь луна на совершенно чистом неподвижном небе освещала нас. Ветер словно тоже заснул, ибо не чувствовалось ни малейшего его дуновения в воздухе.

Зажигалка вспыхнула в моих руках, и в огромных кошачьих глазах заплясали горящие отблески.

– Это моя дочь, – сказал я коту, не сводя глаз с огня. Он не стал возражать.

Языки пламени начали лизать опровержение этого факта, превращая его в пепел. Я смотрел, как горит листок, как сгорают дотла бездушные «0%», и в моем сердце выжигались все сомнения в правильности сделанного выбора.

Я люблю мою дочь и сделаю все, чтобы вырастить ее счастливой.

Я взглянул на кота. Впервые в жизни он смотрел на меня с восхищением. Хотя, наверно, мне это только показалось…

– Позволь спросить тебя, как прошла парижская встреча? – нерешительно поинтересовался Стефано следующим субботним утром. Он снова пришел помусорить на моей кухне какой-то вкусной едой. Я посмотрел на него, пытаясь вспомнить, говорил ли я ему что-то по поводу результатов анализа ДНК. Ведь теперь этого никто не должен знать. Только я. И кот.

– Эмоционально, – ответил я.

– Она… действительно изменила тебе? – спросил Стефано так осторожно, словно боялся проникнуть на запретную территорию, окруженную забором с колючей проволокой, за которым еще и собаки злые кусают.

– Да. До беременности и во время.

Стефано неопределенно хмыкнул и вздохнул с неким облегчением, как мне показалось, словно всеми силами болел именно за такой исход.

– И знаешь, с кем? – спросил я его таким тоном, будто это был он. – С Мирко! – выпалил я, испытав отчего-то чувство освобождения. Будто меня переполняла какая-то страшно тяжелая ноша, и я вдруг ее сбросил.

– С Мирко?! – изумился Стефано. – С тем самым – твоим лучшим другом детства?!

Я метнул на него взгляд, которым можно было бы срубить дерево.

– У меня нет друга по имени Мирко, – сквозь зубы процедил я.

– Хорошо, что ты наконец понял это, – засмеялся Стефано, будто он тысячи раз мне говорил, что не стоит считать этого bastardo другом, а я ему не верил.

– В каком смысле?

– Знаешь, Флавио, мне казалось страшно несправедливым, что во всей этой истории ты винил только себя. По-моему, он поступил низко, рассказав все твоей жене. Он обвинял тебя в том, чем занимался сам без зазрения совести. Ведь ты говорил, что он обманывал свою девушку, рассказывая ей про несуществующих жену и ребенка. Теперь он еще ниже пал в моих глазах…

– Да, я не мог даже представить, что он такой лицемер, – задумчиво сказал я.

– И что теперь? Ты отправишь Клио в Париж?

Я внимательно взглянул на него, пытаясь скрыть, как подпрыгнуло мое сердце от этого вопроса.

– Клио моя дочь.

– А… – сказал Стефано и непонимающе уставился на меня. Я, не мигая, смотрел ему в глаза. – Ты рад этому? – спросил он, словно лишь для того, чтобы спросить хоть что-нибудь.

– Да, я счастлив. Я восемь месяцев растил мою малышку и я люблю ее.

– То есть она останется с тобой?

– Да. Тем более Лоретте она не нужна.

– Но ты хотя бы избавился от чувства вины?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты столько месяцев обвинял себя в том, что изменил своей несчастной жене, лишил дочь матери, что ваш брак развалился только по твоей вине… А оказалось…

– Не знаю, Стеф. Я все равно считаю, что измена – это подло. Если бы я еще раньше узнал, что Лоретта мне изменяет, я бы просто ушел, но не стал бы скатываться до предательства. Я изменил, потому что… – я резко замолчал. – В общем, оставим это… Я все равно считаю, что измена – поступок, недостойный оправдания… Но да, мне стало чуть легче теперь. От понимания того, что, по крайней мере, я не стал причиной страдания моей бывшей жены. И дочь не сможет возненавидеть меня за это.

– Зато теперь ты можешь со спокойной душой спать, с кем тебе хочется, и начать поиски новой мамы для Клио.

– Стефано! И ты туда же! – воскликнул я. – Да не могу я спать, с кем попало, понимаешь ты?! – возмущался я. – Мне уже по горло надоели эти разговоры о том, что я должен найти себе подругу! Я не тот, кто спит с женщинами ради удовлетворения инстинкта продолжения рода, понимаешь?! По крайней мере, я уже не тот!

– Что ты раскипятился? – усмехнулся Стефано. – Я и не предлагаю тебе начать ходить по борделям. Я предлагаю вернуть ту, которую ты любишь…

– В каком смысле? – я задал этот вопрос уже в третий раз за последние пять минут. Мой мозг определенно стал медленнее крутить свои шестеренки. Смысл его слов начал постепенно доползать до моего сознания и быстрее гнать кровь по венам.

– Разве нет возможности вернуть Кьяру? – спросил Стефано.

Откуда он вообще знает про Кьяру?! Ах да, я же поведал ему, что изменил с ней, потому что любил. Но это уже было так давно, с тех пор я ни слова не говорил о ней.

– С чего ты взял, что я до сих пор ее люблю? – спросил я чисто из любопытства.

– Я ошибаюсь? – с иронией в голосе произнес он, улыбнувшись мне ангельской улыбкой.

Мне стало как-то не по себе: чужой человек знает обо мне больше, чем я думал…

– Мне просто интересно, с чего ты сделал такой вывод, – продолжил я свое дознание.

– Когда ты рассказывал о том, как провел отпуск в горах, твои глаза горели таким огнем, какого я никогда в них не видел за два года работы с тобой. Потом я видел тот же огонь только с примесью безмерной боли, когда она ушла. С тех пор огонь в глазах погас, а боль осталась.

Я смотрел на него так, будто он рассказывал мне какие-то новые шокирующие подробности о моей собственной жизни, о которых я вообще не подозревал.

То есть вот этот бородатый коллега, что сидит сейчас напротив меня, все это время прекрасно понимал, что я люблю Кьяру. А я все это время пытался задушить в себе эту любовь, пытался забыть ее, уговорить себя, что все кончено, даже не начинаясь… А Стеф знал, что ничего внутри меня не кончалось… Это было любовью, за которую мне стоило бороться.

Но ведь это значит, что я уже давно не люблю Лоретту. Возможно ли в одно мгновение взять и разлюбить одну женщину и полюбить другую? Наверное, нет. Ведь я уже столько месяцев стараюсь не любить Кьяру, но мне это никак не удается. Значит, я не любил Лоретту уже задолго до того, как встретил Кьяру? Когда, интересно, я перестал любить ее? Я даже не заметил этого… Странно… Странно и то, что я вообще никогда не испытывал к Лоретте того, что я испытываю к Кьяре…

Я продолжал смотреть в ясные глаза Стефано, не осознавая, что не свожу с него взгляда. Его светлый взор просветлял мой затуманенный столько месяцев мозг. Стеф вообще очень благотворно влиял на меня. Не знаю, как ему это удавалось, но под его руководством я умудрился найти выход, казалось бы, из безвыходных ситуаций. Я в его присутствии становился способным мыслить разумно и действовать адекватно.

– Не знаю, как можно вернуть ее, – сказал я едва слышно самому себе.

– Разве ты не знаешь, где она живет и работает?

– Разумеется, я знаю, где она работает! – нервно ответил я. – Я читаю ежемесячно выпуск того журнала, корректором которого она является, вот только последний номер пропустил, позавчерашний. Но я понятия не имею, где она живет! Надеюсь, она ушла от этого bastardo.

– Работа – это уже кое-что, – констатировал Стефано.

– Хорошо, Стеф, я скажу тебе правду. Один раз я даже поехал в это издательство. Месяца через два после того, как мы расстались… Я хотел поговорить с Кьярой и постараться ей объяснить… Я понимал, конечно, что вряд ли она будет меня ждать, после того, как я поступил с ней. Но потом я увидел ее, выходящей из офиса с каким-то мужчиной. Они сели в его машину и уехали. Нет, они не обнимались и не целовались. Может, они вообще просто коллеги. Но я вспомнил ее слова: когда она уходила, она сказала, чтобы я больше не искал ее, потому что ей не нужна любовь, зависящая от обстоятельств. И я уехал, так и не обнаружив своего присутствия. Теперь прошло уже 7 месяцев. Я боюсь, она не стала ждать, когда у меня изменятся обстоятельства… Возможно, она уже нашла кого-то, более достойного любви…

– Флавио, прекрати эту депрессию! Даже если она тебе скажет, что завтра собирается выходить замуж, еще не все потеряно! А ты ориентируешься на то, что сказала тебе женщина в состоянии перегрузки эмоциями! Не будь дураком!

Да, я в самом деле был дурак. Я позволил ей уйти. Именно это было моей ошибкой.

– Может, ты прав… – задумчиво произнес я. – И мне стоит сходить в редакцию и все-таки поговорить с ней… Тем более редакция – пока не церковь, – усмехнулся я.

– Ты мне так и не показал фотки отпуска в горах. Пока Клио спит, покажешь?

Глава 31

Долой скуку!

Я сходил в редакцию. Но мне сказали, что там не работает такая девушка. Когда я попытался доказать синьоре на recepcion, что она ошибается, ткнув на фамилию в списке корректоров в выпуске прошлого месяца, синьора сказала, что сама она работает в редакции только месяц, но в списке штатных сотрудников такая девушка не числится. Она либо сменила фамилию, либо уволилась. Я стоял и хлопал глазами, как дурак. Тогда она взяла последний номер журнала – того самого, который я не успел купить из-за крутого виража в моей жизни, – и открыла страницу со списком тех, кто работал над последним выпуском. В нем не было ее фамилии.

Когда спустя какое-то время Стефано поинтересовался, нашел ли я Кьяру, а я рассказал ему, что она больше не работает в редакции, он выдвинул, на мой взгляд, предложение, не очень соответствующее его светлому и разумному мозгу. Мне эта идея в голову пришла еще в тот момент, когда я с опущенными плечами выходил из редакции, просто у меня пока не было возможности ее реализовать. Да и вряд ли эта возможность представится в ближайшем будущем. Но то, что эта безумная идея пришла в здравомыслящую голову Стефано, меня удивило. Его мозг, оказывается, тоже был способен генерировать дикие идеи.

Заключалась эта идея в поездке в Апулью и прочесывании ферм, которые там существуют, потому что я знал о наличии фермы у ее родителей. Только я пока не представлял, где взять время на такое мероприятие.

По этому поводу Стефано стал очень настойчиво предлагать мне отправиться на ферму к его другу, а будучи там, походить по окрестностям с фотографией Кьяры, поспрашивать… Может, ферма ее родителей расположена по соседству с фермой этого друга, сказал мне Стеф, хитро подмигивая. В тот момент я даже подумал, что он знает это наверняка, но через несколько секунд отмел эту мысль: полагаю, если бы он что-то знал, то поделился бы со мной информацией.

Но я не мог вот так просто взять и поехать на неопределенный срок в Апулью! Я не мог попросить у Паоло еще и отпуск на энное количество недель после того, как он разрешил мне работать, по сути, в свободном режиме. А еще я не мог поехать из-за Клио! Я не мог оставить ее надолго. Да и не с кем! Мои родители работали, а покинуть ее на все дни и ночи напролет на несколько недель на няню я не мог. Наша няня не была такого формата, у нее у самой имелась собственная семья. Да и моя малышка была еще слишком маленькой. За несколько недель она бы вообще забыла бы меня и посчитала, что я предал ее. Бросил и уехал. Она была еще такой крохой! Невозможно лишить ее моего родительского присутствия.

Поэтому Стефано пытался уговорить меня на эту поездку, а я объяснял ему, что пока не могу. Вероятно, месяца через 3—4 или позже я предприму нечто подобное. Но не сейчас. Да, я осознавал, что теряю время. Возможно, теряю безвозвратно и фатально. Но я действительно не мог сорваться в этот период жизни и уехать!

С того момента, как Клио встала, а тем более пошла, моя жизнь превратилась в остросюжетное приключение, и я даже иногда с грустью вспоминал те спокойные времена, когда я всю ночь, как лунатик, укачивал ее, выписывая круги по комнате. Тогда она, по крайней мере, не предпринимала поползновений испытать на прочность себя и окружающий мир.

Я никогда не забуду ее первые шаги. Где-то через месяц после того, как Клио встала, я вошел в комнату, а она убрала свои ручки от низкого столика, за который держалась, расставила их в разные стороны и, едва касаясь пола, на мысочках, пошатываясь, направилась в мою сторону. Да, я стал сентиментальным. Очень сентиментальным. Потому что в тот момент, когда я поймал мою кроху в конце ее первого самостоятельного пути, я обнаружил, что мой взгляд расфокусировался от какой-то невнятной влаги в глазах.

И с тех пор плакать начала моя спина. Клио ходила еще не очень уверенно, а потому предпочитала на улице держать меня за руку. Я не ростом с двухметрового волейболиста, но хождение за руку с Клио предполагало серьезное искривление моего позвоночника. К вечеру спина почти рыдала, а я являл собой образ дряхлого старика, мучимого радикулитом, который охает при любом движении. Даже кот смотрел на меня с сочувствием.

Правда, буквально через пару недель Клио отлично овладела искусством хождения, и держание меня за руку прекратило ее устраивать. Спина облегченно вздохнула, зато рыдать начала моя психика. Клио категорически отказывалась ходить за руку и истерила всякий раз, когда я пытался навязать ей свое общество. При этом она меняла направление со скоростью зайца, спасающегося от преследователя. Да, она бегала именно как заяц. Смешно, быстро и порывисто. Я не успевал глазом моргнуть, как Клио, подбежав к луже, приземлялась на попу в самый ее центр и начинала плескаться словно утка. Или же, заметив на земле какой-нибудь, по большей части нелицеприятный предмет, стремглав отправляла его в рот. Я за день чего только не вытаскивал у нее изо рта! Наверно, я слишком медлительный отец…

А друзья еще считают, что теперь я скучно живу, и в моей жизни нет никакого экстрима. Наивные. Мне совершенно не скучно, потому что моя Клио не дает скучать, как не дает скучать племя бойких мартышек в период повышенной активности, а сердце мое по нескольку раз за день учащает свой ритм, когда я, например, готовлю ей суп, а из гостиной раздается душераздирающий вопль и грохот. Я бросаю все и несусь на крик, будто у Клио была возможность пронзить себя древнеримским мечом, но вбежав в гостиную, обнаруживаю, что вопль вызван яростным негодованием и кровной обидой на башню из кубиков, которая не захотела удержать равновесие.

Если я что-нибудь забуду на уровне ниже пояса, это грозит либо концом жизни этого предмета, либо самоистязанием со стороны моей дочери. Как еще жив телевизор, стоящий на низком столике в гостиной, я не имею ни малейшего представления. А вот дерево в кадке из гостиной определенно нужно вынести на улицу. Клио уже выгребла один раз половину земли на ковер и, похоже, уже предпринимала попытки срубить несчастное растение, пока я возился на кухне. Что меня взбесило больше всего, так это то, что кот помогал ей делать подкоп под дерево. Этот непревзойденный чистоплюй, не терпящий на себе лишней пылинки, с удовольствием рылся с ней в земле и был похож на чертенка из болота. Мало того, что мне пришлось отмывать Клио, пол и ковер, так этот негодяй испачкал всю мебель в гостиной, пока я гонялся за ним. Но это, как оказалось, было не самой большой проблемой. Реальной проблемой стало помыть этого дикаря. Он орал, как помешанный, взирая на меня шальными глазами, полагая, видимо, что я выжил из ума и хочу его утопить. А я, несмотря на то, что был зол как тысяча чертей, смеялся до слез, вытащив его из-под душа. Он был несуразным созданием с гладким, мокрым и тощим, как оказалось при помывке, телом и огромной взъерошенной пушистой сухой головой. Создание это злобно взирало на меня дьявольски сердитыми зелеными глазами. После этого кот весь вечер с оскорбленным видом просидел на шкафу под самым потолком. Думаю, он никогда не сможет простить мне эту акцию и особенно мой смех над ним, но у меня, правда, не было другого выхода.

Сколько бы я не объяснял моей дочери правила приличия и правила техники безопасности, она одаривает меня понимающим взглядом и продолжает свои научные испытания. Если я пытаюсь воспрепятствовать этому, она гневно возмущается и оспаривает все мои претензии. В такие моменты (а они длятся почти весь период ее бодрствования) моей основной задачей становится сохранение адекватности, приличного поведения и воспитанности. Потому что я прекрасно понимаю, что именно я буду ее мужским идеалом, в соответствии с которым она будет искать себе мужа. И если я хочу иметь приличного зятя, мне стоит следить за своим поведением.

А еще Клио меня учит вести переговоры и заключать соглашения, и, возможно, в будущем я смогу стать хорошим руководителем отдела по работе с клиентами. Я с милой улыбкой и невозмутимым спокойствием смогу договариваться даже с теми из них, которые абсолютно не в курсе, чего хотят. Клио учит меня этому ежедневно с упорством, достойным лучшего применения. Потому что в моих интересах, чтобы Клио съела тот суп, на готовку которого я убил целый час, а она с кислой физиономией отодвигает тарелку. И не потому, что она не любит этот суп, или я не умею готовить, а потому, что она не хочет суп, а хочет вон ту кашу. А если даже сварить ей кашу, то окажется, что она не хочет ее есть в данный момент. Зато захочет, когда мы выйдем гулять. А гулять мы выйдем не так скоро, потому что Клио не желает надевать эти сапожки. Если тебе, папа, так надо, можешь надеть мне сапоги сам. Но как только папа берет в руки сапог, раздается крик рассерженной и оскорбленной дамы. Не прикасайся к моим сапогам, папа, и ко мне тоже! Я взрослая девочка и способна надеть сапоги сама! И вообще я гулять не хочу! Мне надо куклу спать уложить. Папа раздраженно снимает куртку и порывисто вешает ее на вешалку, но тут же за спиной раздается рыдание навзрыд, а в глазах Клио загорается упрек и глубочайшая обида: Вы, уважаемый отец, хотите лишить свою бедную дочь прогулки в такой замечательный солнечный день?!

Смена настроения – это одна из самых поразительных черт в детях, к которой я до сих пор не могу привыкнуть. Клио может орать, как многотысячный стадион, злясь на весь свет, но уже через короткое время – настолько короткое, что я, возмущенный ее поведением, еще даже не успеваю закончить свой монолог, – она улыбается мне взглядом, полным любви и нежности. И я замолкаю на гребне волны негодования, потому что когда ребенок смотрит на меня с любовью, а я злюсь, я чувствую себя психически нездоровым.

А еще я научился говорить слово «нет». Категорическое и железное, как многотонный чугунный мост. Категорически нельзя есть окурки. Ори сколько душе угодно, а нельзя. Трогать мой телефон и ноут тоже нельзя. Чугунно нельзя. Делать соседу по песочнице песчаный дождь в глаза нельзя. Иначе твой сосед будет вправе испробовать прочность своей лопаты на твоей голове. И кота тянуть за уши и хвост нельзя! Это неуважительно. Даже если кот это терпит, нервно подергивая усами.

Но Клио всякий раз считает, что я могу передумать насчет моих «нет». И я каждый раз закипаю, когда она невозмутимо продолжает испытывать границы дозволенного и границы моего терпения. Иногда мне его не хватает, но Клио всегда выдвигает мне железный аргумент, когда я прихожу к точке кипения: лучезарную улыбку в свои несколько зубов. И я уже сейчас понимаю, что она будет вить веревки из моего, возможно, не очень адекватного зятя.

Но зато теперь Клио спит всю ночь напролет, позволяя мне тоже поспать хотя бы минимально необходимое время. Она ест нормальную еду, и я прекратил париться по поводу того, что она живет только на каком-то ненатуральном молоке. А еще я знаю, что моя кроха, которая иногда выглядит обиженной на весь мир, – на самом деле достаточно счастливый, окруженный любовью и заботой ребенок. У нее есть бабушка и дедушка, которые безумно любят ее и балуют при каждом удобном случае, и которых она тоже обожает. У нее есть кот, который смотрит на нее с такой безграничной преданностью, что позволяет ей даже считать себя его хозяйкой. И у нее есть папа, который ради нее изменит организацию Вселенной, и которого она обнимает и целует так крепко, что не оставляет в его душе никаких сомнений во взаимной любви… Не хватает лишь мамы…