Текст книги "Сжечь правду"

– Обедать?! – изумилась Кьяра, словно мои приземленные мысли среди этого нагромождения шедевров искусства возмутили ее.

– Хочешь сказать, что мирские потребности тебя больше не волнуют?

– Да нет, ты прав, – расхохоталась она. – Надо иногда вырываться из царства Ренессанса в современность. Куда пойдем обедать? Полагаю, что коренные флорентийцы не обедают на Пьяцца дель Дуомо?

– Ты догадлива, – усмехнулся я. – Идем.

Мы направились прочь из исторического центра, продвигаясь вперед очень медленно. Кьяра постоянно замедляла ход или даже останавливалась, увидев какую-нибудь церковь или дворец и задавая мне вопросы.

– Флоренция мне уже кажется не городом, – изрекла она после очередного моего развернутого ответа на ее вопрос.

– А чем?

– Отдельной страной. По крайней мере, ее истории хватило бы на целую страну. Мы прошли всего пару улиц, а ты просто выливаешь на мой бедный мозг тонну интереснейших подробностей. И я понимаю, что ничего не знаю о твоем городе и не увидела еще даже сотой доли его шедевров.

– Хочешь, чтобы я замолчал? – ухмыльнувшись, спросил я.

– Даже не вздумай! Я просто задаюсь вопросом, сколько дней нужно, чтобы изучить этот город?

– Боюсь, нам с тобой не хватит целой жизни, – мечтательно ответил я.

– Особенно учитывая, что у нас лишь один день, – произнесла она, и в голосе ее прозвучала такая горечь, что я буквально почувствовал неприятный вкус во рту и моментально протрезвел от своей мечтательности.

Это возвращение к суровой реальности было болезненным, как падение с высоты. Причем с высоты купола Дуомо. Я возвел глаза к синему небу, видневшемуся в весьма узкий просвет между близко стоящими друг к другу домами, под окнами которых хлопало на ветру свежевыстиранное белье. На веревках висело вперемешку со всякими простынями чье-то нижнее белье. Я почему-то вспомнил о том, как запихивал в чемодан ее вещи перед отъездом из Фопполо, и подумал, что хотел бы, чтобы наше с ней нижнее белье, а заодно и постельное, висело бы вот так на веревке, на разноцветных прищепках, и развевалось на ветру.

– Кьяра, – схватил я ее за руку, резко останавливаясь. Мы стояли посреди улицы, к счастью, весьма пустынной, и смотрели друг на друга. Хотя нет, не к счастью. Безлюдность улицы отгораживала нас от целого мира, мы были словно одни на всем белом свете. Я боролся с яростным желанием обнять ее, сказать, что у нас впереди целая жизнь, поцеловать, наконец! Взгляд ее сводил меня с ума, заставлял дрожать колени, испепелял мой мозг…

Глава 14

Квинтэссенция

Из-за угла вышла группа туристов и с радостным возгласом кинулась к нам, словно мы были единственные жители этого города, у которых можно спросить, как пройти к Санта Мария дель Фьоре. Я так и не понял, на каком языке они говорили, я только название разобрал. И подумав, что все равно бесполезно объяснять им на словах, лишь махнул рукой в нужном направлении.

Их появление было встряской для моего сознания, в котором словно произошло затмение. Я глубоко вздохнул, стараясь не поднимать больше глаза вверх, на хлопающее на ветру белье, и отчаянно взглянул на Кьяру. Она отрешенно смотрела вслед туристам. И судя по выражению ее лица, их судьба ее мало волновала.

– Далеко еще до твоей остерии? – вдруг спросила она, поворачивая ко мне лицо. Она успела надеть равнодушную маску, но глаза… Они не могли обмануть мое трепещущее сердце, они могли только полосовать его на мелкие кусочки.

– Что? – Ах да, мы же шли обедать… – Нет, мы почти пришли.

– Так пойдем быстрее! – нетерпеливо сказала она, отчаянно срываясь с места, словно хотела вырваться с этой улицы, где мы снова были одни.

Мы вошли в мою любимую остерию. На самом деле я редко тут бывал, но зато всегда по какому-нибудь исключительному случаю. Сегодня случай был, возможно, самый исключительный…

– Ну… – сказала она, сняв куртку и приземлившись на стул. – Я сдаюсь полностью на твою волю: хочу, чтобы ты составил мне обед из самых типичных флорентийских блюд.

– Хм… – усмехнулся я. – Ты всеядна?

– Абсолютно. Я только лягушек не люблю…

– Я помню… – стремительно поднял я на нее глаза. Воспоминания о наших обедах в остериях в горах были настолько яркими, что ослепили мой мозг, словно вспышка фотоаппарата. – Тогда в качестве первого блюда ты должна съесть какой-нибудь суп с черствым хлебом. Например…

– С черствым?! А нельзя ли со свежим все-таки? – прервала она меня.

Я рассмеялся. Иногда она была наивной и забавной, словно маленькая девочка. И она мне нравилась такой.

– Нельзя. Знаешь, какая любимая поговорка флорентийцев? «Non buttare via niente»3232
  Non buttare via niente (it.) – ничего не выбрасывай.


[Закрыть]. Так что некуда девать черствый хлеб, придется нам его съесть. Кстати, ты заметила, что наш хлеб отличается от хлеба других итальянских регионов?

– Да, он достаточно пресный. Совершенно безвкусный, если не макать его в какой-нибудь соус.

– Его как раз и надо макать в соус. Просто так его не едят. Только с соусом либо с паштетом, как например, fegatini. Хлеб у нас такой, потому что еще в XVI веке в Тоскане был введен закон о соли, который повлиял на способ приготовления хлеба. В общем, бери zuppa di cipolle – луковый суп, который тебе принесут с поджаренными в духовке ломтиками хлеба с сыром. Будешь обмакивать их в ароматный суп – вкуснота невероятная!

– Ты заставляешь сжиматься в судорогах мой желудок, – рассмеялась Кьяра.

– Ок, попросим пока принести закуски, – сказал я, подзывая официанта. – Fettunta, per favore, – попросил я его. Когда он удалился, я ответил на немой вопрос Кьяры: – Буду учить тебя есть флорентийский хлеб. Fettunta – это тосты с чесноком и солью, а главное с оливковым маслом. Тебе представится самый лучший способ почувствовать аромат оливок, впитавших в себя тосканское солнце.

– Слюнки текут, – жалобно простонала Кьяра.

Я расхохотался. Она была такой эмоциональной, такой естественной и такой родной… Я опустил глаза в меню, смутившись своих мыслей. Нагнав на себя сосредоточенный вид, я попытался прочитать список блюд. Не получалось. Пока официант не принес огромную тарелку с закусками, на которые Кьяра жадно накинулась. Я украдкой наблюдал за ней.

– Не думай, что я наемся этими ароматными кусочками хлеба и луковым супом, – уведомила она меня с набитым ртом.

– Я ни секунды не предполагал этого, – усмехнулся я. – Ну что, попробуем классику? Bistecca alla fiorentina?

– Да! Потому что как-то я заказывала ее, но потом мне сказали, что это было какое-то жалкое подобие. Ведь настоящее – оно особенное, да?

– Это мясная вырезка говядины практически без прожилок. При этом животные для этого блюда пасутся исключительно на лугах Кьянти. Мясо рубится так, чтобы Т-образная кость была строго посередине, отчего кусок на твоей тарелке будет именно этой формы. Из приправ – только соль, черный перец и оливковое масло. И уже после приготовления!

– Оно же будет пресным, как и хлеб!

– Не будет. К тому же если посолить до приготовления, то оно будет сухим. Мясо поджаривают на раскаленных углях минут по пять с каждой стороны, переворачивая всего один раз. В итоге снаружи получается хрустящая, а иногда даже подгоревшая корочка, а внутри – сочное мясо с кровью. Все это в компании хлеба и тосканского вина, без гарнира.

– Да… Я точно не ела такого… Заказывай!

– Ну и, полагаю, все это нужно заесть Schiacciata alla fiorentina.

– Что это?

– Типичный флорентийский торт, – улыбнулся я, ни слова не сказав, что на его поверхности с помощью какао будет нарисована флорентийская лилия. Мне хотелось сделать ей сюрприз и посмотреть, как снова раскрасится удивлением ее лицо.

Выйдя из ресторана, мы направили свои стопы к Понте Веккьо. Он и венецианский мост Риальто – лишь два сохранившихся торговых моста во всей Европе. Я, разумеется, свой мост считаю красивей. Не потому что я флорентиец, а потому что он объективно оригинальнее венецианского. Ведь здесь домики-лавки словно налеплены друг на друга, как старинные, обитые железом сундуки.

Мы ступили на мост, и Кьяра с любопытством стала рассматривать торговые лавки. Правда, интерес в ее глазах совсем не являлся олицетворением страсти к драгоценностям. Она больше была похожа на человека, идущего по музею пусть даже и с коллекцией драгоценных изделий. Ведь на этом мосту как раз теснятся крошечные боттеги с шикарным выбором ювелирных изделий.

– Правда, что далеко не всегда здесь продавали украшения? – полюбопытствовала Кьяра. – Я слышала, раньше здесь обитали мясники.

– Да, это так. И это не совсем хорошо отражалось на реке.

– В смысле?

– Они никогда не упускали возможности выкинуть прямо в воды Арно ароматные остатки своей продукции. Лишь в 1565 году с постройкой «Коридора Вазари» Козимо Медичи распорядился прекратить это безобразие и уступить место ювелирам.

– И правильно. Полагаю, что пахло все это не очень хорошо.

– Да, отнюдь не лилиями… – подтвердил я.

– О! Бенвенуто Челлини, – заметила Кьяра, указав на бюст, стоящий посреди моста. – Кстати, почему именно он? Он же скульптор был, вроде…

– Не только. Он был еще и ювелиром. Вазари его признавал даже непревзойденным ювелиром. Поэтому все логично.

– Хм… Тогда, конечно, да… Мост в самом деле ведь старый, да? Неспроста это название3333
  Ponte Vecchio (it.) – Мост Старый.


[Закрыть]?

– Это самый древний мост Флоренции, который к тому же не изменил свой облик. Первые упоминания восходят аж к 996 году. Изначально здесь проходила Кассиева дорога – ответвление Фламиниевой дороги из Рима в Тоскану. А потом он четыре раза сносился наводнениями. Лишь в 1345 году была отстроена современная конструкция, правда, неизвестно достоверно, кем именно, но скорее всего Фьорованти. И его облик получился таким, что впечатлил даже немецкие войска, которые, уходя в 1944 году, взорвали за собой все флорентийские мосты, а этот не тронули. Хотя, возможно, это лишь легенды, но, тем не менее, это единственный уцелевший мост Флоренции, – сказал я, почувствовав, как внутри поднялась волна негодования.

– Как меня бесят все те варвары, которые напролом идут за своими низкими политическими убеждениями, разрушая шедевры искусства, стоящие веками! Как у них поднимается рука, чтобы вот так просто превратить в пыль какой-нибудь многовековой памятник? Тем более, что он никоим образом не стоит им поперек пути.

Глаза ее сверкали. А главное, что она с точностью выразила то, что думал на этот счет я.

Мадонна, мы даже мыслим одинаково! Каким образом тогда наши дороги не могут сплестись в одну?!

Перейдя мост, мы оказались у Палаццо Питти.

– Кто воздвиг этот палаццо, горнолыжница? – спросил я, увидев, как она рассматривает самый большой дворец Флоренции.

– Не помню, мой горнолыжник, но явно кто-то великий.

Мой горнолыжник… Она сказала «мой горнолыжник»! Если бы не толпа перед дворцом, я бы достал белый флаг, потому что мое сердце трепетало как этот самый флаг на корабле, затерявшемся в штормовом море любви. И я готов был сдаться на волю этих волн.

– Так кто? – смотрела она на меня вопросительно. И, видно, уже давно смотрела, пока волны чувств поднимали меня на своем гребне, а потом швыряли вниз.

– Бр… Брунеллески, – выпалил я. Что-то я хотел рассказать ей о нем… Ах да! – У него была нелегкая задача: хозяева, семейство Питти, пожелали палаццо больше, чем у банкиров Медичи. И не просто больше, а чтобы дворец Медичи смог бы поместиться во дворике Палаццо Питти. Получилось весьма впечатляюще. А главное, что менее, чем век спустя оно было продано семейству Медичи, – на этой моей реплике Кьяра звонко рассмеялась. Я тоже улыбнулся, и продолжил: – После объединения Италии дворец даже был королевской резиденцией. Здесь останавливался Наполеон Бонапарт, жили Савойя…

– Знаменитое местечко получилось, – улыбнулась Кьяра. – А сейчас тут галерея, только на нее у меня пока не было времени.

– Но ты ведь понимаешь, что должна найти на нее время? Медичи – слишком говорящая фамилия, не правда ли?

– Постой… Хочешь сказать, что здесь кто-нибудь из Чинквеченто?

– Полотна Филиппо и Филиппино Липпи, Боттичелли, мадонны Рафаэля, Тициан, Перуджино, Тинторетто, Веронезе…

– Баста, – засмеялась она, прервав меня. – Я схожу туда.

– Помимо всего прочего, там представлено столовое серебро королевских дворов, хрусталь, вазы, 6000 костюмов и аксессуаров прежних эпох, а еще есть музей карет. И музей современного искусства тоже есть… А теперь пойдем в сады Боболи.

– Они относятся к этой королевской резиденции?

– Да, почти неотъемлемая часть всего этого великолепия.

Несмотря на живописность парка, две сотни скульптур, гроты и фонтаны, у нас не было слишком много времени на эти сады. Февральский день неумолимо короток, а нас ждала Пьяццале Микеланджело. Мы даже не зашли в «тайный павильон» – музей фарфора с его коллекцией античной керамики.

И вот мы поднялись на Пьяццале Микеланджело. Мягкий розоватый тосканский закат зажег могучий красный купол, прорезающий вечернее небо. Дуомо словно бросает вызов горам, в объятиях которых засыпает Флоренция. Уникальный и непревзойденный шедевр, выдержавший удары молний и яростные толчки землетрясений. Внизу бежит река Арно, через которую переброшен Понте Веккьо. В зеркальных водах реки отражаются легкие перистые облака, раскрашенные заходящим солнцем. Скоро ночь накинет на город свое темно-синее покрывало…

Флоренция лежала на наших ладонях. Прекрасная и утонченная, созданная гениальными архитекторами эпохи Высокого Возрождения и расписанная самыми лучшими ее художниками… Моя Флоренция… И стоя здесь, на этой площади, названной в честь Великого мастера, с которым закончился Ренессанс, я чувствовал, как неистово трепещет в груди мое сердце. Я не выдержал: положил руку на плечо Кьяры и притянул ее к себе, прикасаясь губами к ее виску. Эта умопомрачительная панорама разбивала вдребезги все мои стены, что я с таким трудом, кирпичик за кирпичиком выстраивал между нами. Она стала квинтэссенцией этого дня, нашей прогулки, моего внутреннего шторма в море чувств… Я понимал, что моя жизнь никогда больше не станет прежней. И у меня не было совершенно никаких идей, как жить дальше…

– Я хотела бы вечно стоять здесь и смотреть с тобой на твою Сантиссиму, – прошептала Кьяра, глядя на погружающуюся в ночь Флоренцию.

Я боялся посмотреть на нее. Мне было достаточно слышать лишь интонацию ее голоса, чтобы сойти с ума. У меня по спине пробежал разряд электрического тока.

– Я хотел бы никуда не отпускать тебя… Никогда… – отрешенно прошептал я, глядя на купол Санта Мария дель Фьоре, пылающий на фоне темно-синего неба.

– Флавио… Что ты говоришь… – тихо произнесла она.

– А? – вздрогнул я и встретился взглядом с ее глазами, в которых отражались огни моей Флоренции, укрытой ночным покрывалом. Я говорил чистую правду и знал, что она не должна была срываться с моих губ. – Кьяра, – нерешительно произнес я, – утром… в Санта Мария Новелла я… видел слезы в твоих глазах. Почему?

– Слезы? – вздрогнула Кьяра, потом отвела взгляд. – Тебе показалось.

– Нет, – мягко возразил я. – У тебя в жизни все нормально? Мирко… хорошо с тобой обращается?

Несколько долгих мгновений она смотрела на меня. В глазах ее мелькали разные выражения, из которых я пытался выявить причину тех слез.

– Да, все отлично.

– Ты… счастлива с ним? – спросил я, почувствовав внутри смесь каких-то неприятных ощущений.

– Так же, как и ты с твоей женой, – медленно произнесла она. – Ты счастлив?

Мадонна! Это слово «счастлив» давно перестало быть моим синонимом. Если бы она только знала, как я несчастлив! Несчастлив, потому что ее нет рядом! И потому что она несчастна! Но я не могу ей в этом признаться!

– Да… – пробормотал я. – У нас скоро будет малыш… – я понимал, что несу полную чушь.

– Может, и у нас когда-нибудь будет малыш, – сказала Кьяра, и глаза ее увлажнились. – Мы счастливы с Мирко и любим друг друга.

Мое сердце разрывалось. Нет, я не испытывал никакой ревности. Потому что я понимал, что она лжет. Я слишком хорошо знал Мирко, чтобы усомниться в том, что они с Кьярой ни разу не любят друг друга. Да и в ее глазах я видел предательскую грусть…

– Даже любовью занимаетесь? – горько усмехнулся я. Не знаю, почему я спросил это. Хотел спровоцировать ее на откровение, может…

– Конечно, еще бы нет! – засмеялась Кьяра, голос ее дрогнул, она махнула мне рукой и быстро пошла прочь, спрятав наполняющиеся слезами глаза…

Глава 15

Когда рождение ребенка – совсем не то, как я себе это представлял.

Мы с Лореттой сидели в гостиной и обсуждали последние новинки моды. Я честно старался вникнуть в то, что она рассказывала мне о новейших тенденциях, оперируя понятиями, в которых я до сих пор не разбирался даже после пяти лет жизни с моей женой.

– … и потом в последнее время в моде …Что это?! – истерически возопила моя жена, а я так резко подскочил на диване, что мой кот, мирно отдыхающий на моем плече, со скоростью взлетающей ракеты сиганул на пол.

Я проследил за взглядом моей жены и посмотрел на ее ноги. Под ними расползалась прозрачная лужа.

– У тебя воды отошли! – вскочил я со скоростью все той же взлетающей ракеты.

Она смотрела на растекающееся прозрачное пятно с таким отвращением, словно это было лужей di merda3434
  Merda (it.) – дерьмо.


[Закрыть]. Потом она воззрилась на меня так, будто это я был виновником этой лужи. Я понял, что моя жена на моих глазах теряет адекватное восприятие действительности, и на нее накатывает паническое состояние. Я подошел к ней, кладя руки на плечи.

– Все будет хорошо. Поехали в клинику! – я старался говорить самым спокойным голосом, хотя внутри у меня никакого спокойствия не наблюдалось. Но если и я начну паниковать, то как родится ребенок?! Надо было срочно сдаваться на волю здравомыслящих медиков.

Лоретта в ужасе смотрела на меня. И гладя ей в глаза, я вдруг осознал, что она совершенно не готова к родам. Словно они неожиданно свалились на нее, без какого-либо предупреждения в виде многих месяцев беременности. Я взял ее за руку и аккуратно повел к двери, пытаясь на ходу успокоить и вселить уверенность. В нее и в себя. Только Лоретта, похоже, не особо меня слушала.

Мы сели в машину, и я, стараясь вписываться в правила дорожного движения, помчал свой мерседес в сторону клиники.

– Cazzo! – вскричала моя жена, хватаясь за живот.

– Что?!

– Больно, coglione!

Очень приятно слышать такой комплимент.

Я стиснул зубы и посильнее надавил на педаль газа. На мое счастье, клиника была недалеко, и уже минут через 15 мы входили в приемное отделение.

Я был неимоверно взволнован, хотя до конца еще не осознавал происходящего. Тем более что я до сих пор не был к нему готов, ведь Лоретта должна была родить только через месяц.

– Моя жена рожает! – выпалил я подошедшей медсестре. – Воды отошли, она на 35-ой неделе, – добавил я, потому что пару дней назад Лоретта мне так сказала, что у нее идет 35-я неделя.

– У вас что, двойня? – удивилась медсестра.

– Нет! Не знаю! Сделайте что-нибудь! – взмолился я, видя, как скорчилась от боли Лоретта.

– Не мне надо делать, а Вашей жене. Ей рожать, а не мне, – усмехнулась медсестра.

Лоретту увели в какой-то кабинет, а я стал мерить коридор нервными шагами. Правда, не прошло и 10 минут, пока я судорожно пытался осмыслить происходящее, как меня пригласили следовать в родильную палату.

– Роды достаточно стремительные, у нее уже раскрытие почти 8 сантиметров, – бросила мне на ходу медсестра.

Мы с Лореттой не ходили, как все нормальные люди, на курсы подготовки к родам. Ей вечно было некогда, потому что клиентам не было никакого дела до того, что «мне вдруг приспичило стать отцом». Поэтому мне пришлось заняться самопросвещением, благо живем в век высоких технологий. И мне было вполне ясно, что означает такое раскрытие. А вот Лоретта так, похоже, и не удосужилась просветиться на этот счет.

Врач в родильной палате сказал, что очень скоро начнутся потуги. Я читал, что это один из самых сложных периодов родов. Надо правильно дышать, терпеть резкую боль и не тужиться, пока врачи не разрешат…

На меня в тот момент снизошла какая-то отрешенность. Мне не было страшно, я перестал паниковать, и мое истерическое внутреннее состояние сменилось олимпийским спокойствием. Я был готов дышать вместе с моей женой, вытирать пот с ее лба, массажировать поясницу – все, что угодно, лишь бы облегчить ей процесс появления на свет нашего ребенка.

Я подошел к ней и взял за руку. Она резко открыла глаза и посмотрела на меня.

– Я тебя ненавижу, bastardo3535
  Bastardo (it.) – ублюдок.


[Закрыть]… – злобно прошипела Лоретта, глядя на меня безумными глазами, что я даже отпрянул. Новый разряд боли, очевидно, пронзил ее, и она завопила, сопроводив свой крик ругательствами, которые лично я постеснялся бы произносить в приличном обществе. Я вообще не догадывался, что моя жена знает такие слова. Я на секунду забыл, где и по какому поводу нахожусь, и ошеломленно уставился на нее.

Когда схватка прошла, Лоретта продолжила:

– Я ненавижу тебя за все то, что ты заставляешь меня терпеть, bastardo… Никогда… Слышишь, никогда у нас больше не будет детей! Я сделаю стерилизацию! И вообще не позволю тебе даже пальцем прикоснуться ко мне, figlio di un cane3636
  Figlio di un cane (it.) — сукин сын.


[Закрыть]… Проваливай отсюда… Не хочу тебя видеть… Убирайся! – завопила она опять на волне новой схватки.

Я в шоке смотрел на нее. Ее слова больно вонзились в меня, будто противные колючки, а лицо, искаженное злобой, вызвало приступ отвращения.

– Лоретта, tesoro3737
  Tesoro (it.) — сокровище мое.


[Закрыть], потерпи… – начал я, протягивая к ней дрожащую руку. – Скоро малыш родится, и боль пройдет…

– Чтоб ты провалился, coglione! – прошипела Лоретта и заорала так, что у меня заложило уши.

– Что ты делаешь?! – не менее пронзительно закричала медсестра. – Не тужься! Сейчас нельзя!

– Vaffanculo3838
  Vaffanculo (it.) – дословно «иди в задницу», но по тяжести посыла – это ни что иное, как отправка на три буквы.


[Закрыть]! – зло крикнула моя жена. Хотя она не была в тот момент похожа на мою жену, которую я знал до настоящего момента.

– Я сказала НЕЛЬЗЯ! Терпеть! – пыталась медсестра достучаться до разума Лоретты, и мне почему-то стало искренне жаль эту уже немолодую женщину, которая, наверно, приняла уже немало родов за свою жизнь.

В палату ворвался седовласый врач и стремительно подскочил к Лоретте.

– Ты что делаешь, cretina?! – крикнул он, подсоединяя к животу Лоретты какие-то датчики. – Не тужься! Ребенку плохо будет!

– Пропади вы пропадом вместе с вашим ребенком! – Тут ее безумный взгляд остановился на мне. – И кастрируйте этого bastardo!

– Тебе лучше выйти, – резко и непреклонно сказал врач, посмотрев на меня.

Я развернулся и поплелся к двери. Выйдя в коридор, я опустился на стул и почувствовал, как дрожат руки, а внутри расплывается предательская смесь обиды и унижения. Я закрыл глаза, прислонив голову к стене. Перед моими сомкнутыми веками встал образ Кьяры. Почему-то я тоже представил ее на родильном кресле. Мое воображение, основываясь на просмотренные видеоуроки из Интернета по подготовке к родам, начало рисовать занимательные картины. Я видел себя рядом с Кьярой, которая держала меня за руку. Я видел ее нежное лицо, искаженное страданием. Оно было похоже на то, когда она сломала ногу. Но она стойко переносила родовые муки и даже улыбалась между схватками. Мы дышали в унисон, и я оттирал пот, струящийся с ее лба. А после ее протяжного победного стона я вдруг услышал младенческий крик и увидел ее усталые и счастливые глаза. Она смотрел на меня, а на губах играла радостная и благодарная улыбка. Хотя это я должен смотреть на нее благодарно после всего того, что ей пришлось вытерпеть…

– У вас сын! – торжествующе сказал врач. – Теперь перережьте пуповину, – добавил он. Я взволнованно посмотрел на него и улыбнулся. Внутри меня все дрожало от пережитого напряжения и безграничного счастья…

– Синьор, можете войти, – донесся откуда-то из коридора иллюзий женский голос.

Я вздрогнул и открыл глаза.

Видимо, медсестры умеют читать вопросы по глазам, потому что она ответила на мой немой вопрос:

– У вас замечательная дочь. 3100 и 61.

Что за магические числа она произнесла, я понял много позже, но слово «дочь» меня изумило.

– Дочь?!

– Да, красивая малышка! У вас не будет отбоя от женихов, – рассмеялась она. – И если Вы, наконец, прекратите меня разглядывать, как инопланетянку, то сможете войти и убедиться в этом сами.

Я неуверенно, на ватных ногах вошел в палату. Другая медсестра сразу же вложила мне в руки совершенно маленький и легкий сверток. Я опустил вниз взгляд. На меня из-под крошечных сморщенных бровок смотрели огромные синие глаза. Они словно хотели сказать мне: «Знаешь… кто ты там?… Не так это просто – рождаться…» Голову ее покрывал светлый пушок, а маленькие ручки беспорядочно выписывали в воздухе медленные хаотичные движения.

Я почувствовал, что к глазам подступают слезы. Я не испытывал этого ощущения уже лет 20, с тех пор, когда был ребенком. Это был тот миг, когда я стал отцом. То есть в одну минуту что-то изменилось. И хотя я почему-то не ощущал какого-то резкого превращения, но я понимал, что теперь я ношу гордое название «отец». Даже если пока я не осознаю этого в полной мере, это понимание придет со временем. Это было невероятное, грандиозное, ошеломляющее событие, от которого у меня путались мысли и по спине ползали мурашки.

Я продолжал созерцать мою малышку затуманенным взором, боясь пошевелиться. Она была такой хрупкой, что я опасался своим движением повредить ей что-нибудь. Я коснулся пальцем ее маленького вздернутого носика. Он был словно выточен гениальным скульптором. Он был совершенным.

Моя дочь самая красивая на свете, в этом я не сомневался.

Внимательно рассматривая ее, я вдруг начал возвращаться в реальность и заметил легкий синеватый оттенок кожи, который розовел на глазах. Это нисколько не портило ее. Но это немного встревожило меня.

– Почему она синеватая? – спросил я с тревогой, не отрывая взгляд от ребенка.

– Потому что она едва не задохнулась, – ответил мне усталый мужской голос.

Я резко поднял голову и встретился взглядом с измученно-синими глазами немолодого врача.

– Что случилось? Где Лоретта?! – у меня похолодело сердце.

– В операционной. Отлупить бы хорошенько эту дрянную девчонку!

– Что Вы такое говорите?! – вспылил я.

– То, что думаю, – сурово ответил врач. – Давно у меня не было таких неадекватных рожениц! Орет, как помешанная, и думает только о себе.

– Но ведь ей было больно! – попытался я вступиться за свою жену, хотя, если честно, душа у меня покраснела от стыда.

– А только ей больно?! У меня ежедневно таких, которым больно, знаешь, сколько? Некоторые и по сорок часов рожают, а эта два часа не могла потерпеть.

– У всех разные болевые пороги… – все еще пытался я защитить свою жену, хотя и был полностью согласен с врачом.

– У всех разные эгоистические пороги, – непреклонно заметил врач. – У нее все показатели – и ее, и ребенка – были превосходными для нормальных естественных родов. Но когда ей говорили дышать и не тужиться, она ругалась, как извозчик, укусила за руку медсестру и продолжила тужиться, словно сидит в туалете. В итоге ребенок ударился головой о тазовые кости, и ему совершенно не хватало кислорода. Когда приборы показали, что ребенок на грани остановки сердца, я сделал экстренное кесарево. По милости твоей жены ты едва не потерял дочь.

Я шокировано смотрел на врача, напрочь утратив способность говорить. Потом перевел взгляд на крошечный комочек в моих руках и содрогнулся от мысли, что мог бы никогда не посмотреть в ее большие глаза.

– Спасибо Вам… – единственное, что я смог вымолвить, вновь подняв взгляд на врача.

– Наберись терпения. Вероятно, первое время она будет немного беспокойной. Из-за таких родов у нее, возможно, будут в тонусе мышцы, и надо будет делать массаж. И головные боли тоже могут ее беспокоить, – сказал врач, похлопав меня по плечу. Тон его заметно смягчился, и мне даже показалось, что я расслышал в нем какое-то странное сочувствие…