Текст книги "Курица в полете"

И вечером, когда они пили чай с лимонным пирогом, который Элла испекла на скорую руку, деликатно подвела гостью к разговору на так волнующую обеих тему, и Элла все ей рассказала.

– Насколько я понимаю, тут речь идет об испытании.

– О каком еще испытании? – фыркнула Элла.

– Он, на мой взгляд, испытывает себя и вас. Пробует, каково ему будет без вас теперь, как вы поведете себя… Со стратегической точки зрения вам лучше было бы никуда не срываться с дачи, а жить там, как будто ничего не случилось.

– Легко сказать, – вздохнула Элла.

– Я понимаю, но он может решить, будто вы хотите его таким образом наказать. Мужчины не любят чувствовать себя виноватыми…

– А мне плевать, как он там себя чувствует! С высокого дерева! Почему я должна об этом заботиться? Он же не заботится о моем самочувствии. А каково мне? Он меня использовал и пропал… Даже позвонить не удосужился! Нет, хватит с меня, пусть катится к черту со своими испытаниями. Я ему что, скорая сексуальная помощь?

– Но ведь вам было хорошо с ним?

– Ну и что? Зато теперь мне плохо! Права Любка, мы с ним не пара!

– Элла, я уверена, что все у вас сложится… Просто он такая вольная натура…

– Я его закабалять не собираюсь!

– Вот это правильно! И надо как-то ненавязчиво дать ему это не столько даже понять, сколько почувствовать.

– Да я, может, никогда его больше и не увижу, козла проклятого!

Они долго переливали из пустого в порожнее. А еще через несколько дней Элла вернулась в свою квартиру. Боже мой, какое счастье, думала она, бродя по обновленным владениям. Эта ванная в бежево-золотистых тонах, эта кухня, ставшая вдвое просторнее с новой мебелью! Все сверкает, так и хочется погладить бледно-зеленый кухонный шкафчик. Конечно, тут работы непочатый край – разобрать вещи, посуду, книги, сваленные в ящики и мешки. И многое надо еще купить, а то через три дня начинаются съемки нового блока. И она с остервенением взялась за дело. Расставляя посуду в шкафчиках, она решила, что вот этот сервиз с перламутром ни за что себе не оставит. Надо от него избавляться, он вызывает неприятные, тяжелые воспоминания. Этот сервиз был гордостью бабушки Антонины Сократовны. Сейчас можно за совсем небольшие деньги купить что-то современное, веселое, что и разбить не жалко, и без этой противной позолоты. А ведь я впервые в жизни устраиваю свой дом по собственному вкусу, благо представилась такая возможность. И занавески в спальне надо поменять, и покрывало. Да и кровать тоже безнадежно устарела. Лучше купить ортопедический матрас, они такие удобные. А сколько всего нужно для ванной комнаты – полочки, вешалки, крючочки, стаканчики… Сколько кайфа! И сколько денег! Надо попробовать продать этот чертов сервиз, может, за него хоть что-то дадут? А заодно продать, к чертям, и норковую шубу. Она же дорогая, этих денег на все хватит, а то сейчас я в таком прорыве, а на дворе уже весна.

В хлопотах по устройству своего гнезда она почти не думала о Воронцове. А что о нем думать? Поматросил и бросил. И словно в ответ на ее мысли по радио раздалась очередная хохма Николая Фоменко: «Поматросил и бросил – это обидно, а не матросил и бросил – это оскорбительно!» Она хохотала до колик в животе. Вот видите, Элла Борисовна, вас все-таки хоть поматросили… Почему-то от этой дурацкой шутки настроение поднялось, а тут еще позвонил режиссер шоу «Рецепты моей бабушки» и сказал, что через неделю предстоит празднество по случаю семилетия канала. Пять лет не праздновали, так как руководство считало, что пять лет – не срок, а вот семь… Очевидно, магическое число семь вызывало у хозяев и руководства большее доверие.

– Элла, ты должна прийти. Я уверен, будет здорово! Ты, кстати, зря не пришла на Новый год. Мы тогда классно гульнули.

– Да ну, я не знаю…

– Элла, кончай выдрючиваться!

– Мне не с кем пойти…

– Что значит – не с кем? Туда не ходят под ручку с хахелем! Это корпоративное мероприятие. Только свои и гости канала. Даже мужья и жены не допускаются. Ты своя – и выкинь из головы эту херню.

– Хорошо, выкину! – почему-то обрадовалась Элла. Ей было приятно, что она своя! – А скажи, как надо одеваться?

– Да как угодно. Хоть в джинсах, хоть в вечернем платье. Кстати, хочешь посмотреть отснятый материал?

– А переделать что-то еще можно будет?

– Нет, не думай и не мечтай!

– Тогда и смотреть не стану, а то расстроюсь не знаю как…

– Воля твоя!

– А как там Аркаша? – спросила она, удивленная тем, что по такому поводу ей звонит режиссер, а не Пузайцер.

– Аркаша в отпуске, умотал в Одессу, у него же там отец.

А я, подумала Элла, я хочу съездить в Одессу? Нет, наверное… У меня там никого не осталось. У меня, правда, и здесь никого нет, кроме подруг, вся московская родня уже давно живет в Штатах и не подает признаков жизни. Еще с Ией она переписывалась какое-то время, а потом переписка заглохла.

От всей прошлой жизни, той, одесской, остались только мама и Витька. Странно, что оба живут в Вене… В другом случае это было бы бесконечно много – мать и первая любовь, но не в моем. В моем случае это почти ничто. Их самих нет, в ее жизни только вещественные доказательства их существования – норковая шуба и топазовое кольцо. Это грустно. А от Воронцова остались лишь воспоминания и злость. Ну да черт с ним. Что я себе, мужика нормального не найду? Еще как найду! Аркаша на съемках намекал, что мной очень интересовался Тришкевич. Один из самых популярных ведущих на канале, обаятельный, веселый, интересный мужчина, душа любой компании. У него, правда, кажется, две или даже три семьи, но я же замуж не собираюсь.

Проблемы, в чем пойти на торжество, у нее не было. Елизавета Петровна привезла ей из Довиля дивной красоты шелковый шарф, прозрачный, с серебряными цветами. Его можно надеть на черную шелковую блузку – и сразу она превращается в вечерний туалет. Исключительно удобно! Надо будет заехать к Машке в салон, пусть сделает маску и макияж.

За три дня до торжества она решила все-таки примерить свой «вечерний туалет». И пришла в отчаяние – блузка натянулась на груди и сидела отвратительно. Конечно, можно еще отправиться по магазинам и что-то подобрать, но она знала, что настроение от этого не поднимется. Это дурной путь: растолстела – купи шмотку побольше. Нет, надо просто три дня поголодать. Возникнет волшебная легкость в организме – и блузка будет сидеть отлично. Она хорошо помнила, как присланное дядей Адиком из Америки платье к окончанию университета оказалось мало, тогда она питалась черт знает чем, в основном какой-то жуткой серой лапшой… А другого платья не было. Три или четыре дня она просто ничего не ела, но на празднике появилась в новом американском платье и с невероятной легкостью в организме. Правда, приходилось еще делать клизмы, штука неприятная, но, как известно, если хочешь быть красивой…

И теперь три дня она посвятила голодовке. Мысли о еде, конечно, одолевали, зато меньше думалось о Воронцове. Лишь слегка кружилась голова. Но ничего, главное – ощущать в себе легкость. И ни в коем случае не набрасываться на еду, лучше совсем ничего не есть на этом празднике, а то может стать плохо… И не пить, конечно. Разве что глоточек шампанского…

В день праздника она с самого утра примерила блузку – и о радость! – она сидела прекрасно! Полная благих намерений, Элла решила, что поголодает еще денек-другой. Как ни странно, есть уже почти не хотелось. И она поехала к Маше в салон.

– Элка, ты что какая-то странная? Голодаешь, что ли?

– Как ты догадалась?

– Видно. Смотри не переборщи!

– Да я в черную блузку не влезла…

– Все равно, так и гипертонию нажить недолго, когда голодаешь, а потом нажираешься… Вредно очень, имей в виду.

– Знаю! Но я решила начать новую жизнь в новой квартире. Машка, это восторг! Ты обязана приехать, посмотреть.

– Не знаю, я еле до работы добираюсь, и то не каждый день. Но врач говорит, это должно скоро пройти.

Элла провела в салоне несколько часов, но вышла оттуда с гордым сознанием своей неотразимости. Чтобы сберечь силы и макияж, поехала домой на такси. Вечером за ней обещал заехать их оператор Павел Игоревич, он жил у метро «Новые Черемушки», и ему было по пути.

– Ох, Эллочка, вы прямо как с картинки. Обратно я вас тоже довезу, разве можно бросить на произвол судьбы такую женщину?

– Спасибо, Паша!

– Хотя, думаю, от провожающих отбоя не будет.

– Да плевать я на них хотела, лучше поеду с вами!

Праздник был устроен в гостинице «Рэдиссон-

Славянская». Элла никогда раньше там не была. Все оказалось куда роскошнее, чем она могла себе представить, бегая по задрипанным останкинским коридорам. И вообще, она впервые попала на подобную тусовку. Толпы народа, перетекавшие из одного роскошного зала в другой. Масса знакомых лиц – не столько по работе, сколько по экрану телевизора. Политики, знаменитые артисты и… Зоя Звонарева, вся затянутая во что-то серебристое. Ни дать ни взять сестричка Ихтиандра, немного дефективная правда. Она стояла у колонны с бокалом шампанского и что-то, по-видимому, щебетала в своей манере. Эллу затошнило. Но тут она увидела знакомых и забыла о Лире.

– Эллочка, вы чудесно выглядите, – сказала ей редакторша Эльга Валентиновна.

Народу было море, но присесть даже на минуточку совершенно негде. Наверное, я зря надела туфли на каблуках. К концу вечера ноги отвалятся на фиг.

– Элка, привет! – хлопнул ее по плечу Пузайцер. – Рад тебя видеть! Цветешь, подруга!

– Аркаша, ты ездил в Одессу? Как там?

– Ты ведь давно там не была, да?

– Очень.

– И не езди, если родни не осталось. Одесса уже не та… Или я отвык, Москва ведь засасывает… Провинция наша с тобой Одесса-мама. Бедная провинция. Хотя там строят кое-что, пооткрывали шикарные рестораны, но… все эти новые штучки как-то плохо вписываются, что ли… И все равно она красавица… Только сильно постаревшая и скрывающая под дешевой косметикой свою старость и нищету…

– Аркаша, да ты поэт! – воскликнула Элла.

– Нет, я просто одессит! Хочешь, познакомлю с шикарным мужиком?

– Хочу!

– О, он как будто нас услышал, движется в нашу сторону! Привет, Дмитрий Михайлович!

К ним подошел Воронцов. Таким его Элла еще не видела – в элегантном темно-сером костюме, в голубой рубашке с галстуком, тщательно выбритый, с улыбкой в тридцать два ослепительных зуба. Ненавижу! Ненавижу!

– Привет, Эллочка!

– Вы знакомы? – удивился Пузайцер и тут же исчез.

– Привет! – спокойно ответила Элла. – Ты сегодня такой элегантный!

– А ты какая-то совсем другая… очень красивая и… просветленная. Рад видеть! Как дела?

– Нормально. А у тебя?

– Тоже вроде все нормально.

Какая дикость, мы разговариваем так, словно не было ничего… Так ведь и вправду ничего не было! Ничего, о чем стоило бы помнить. Ненавижу!

– Ты на меня сердишься? – каким-то интимным голосом спросил Воронцов.

– Да нет, что ты…

– Все еще живешь на даче?

Значит, он ни разу даже туда не сунулся? Ненавижу!

– Да нет, у меня ремонт кончился, я уже дома живу.

– Пойдем выпьем чего-нибудь, съедим, а?

И, не дожидаясь ответа, он взял ее под руку и почти силой повел к буфету.

От его прикосновений ее бросило в дрожь, да и он, как ей показалось, вздрогнул.

– Что будешь пить?

– Чуть-чуть шампанского!

– А есть?

– Ничего!

Он посмотрел на нее с интересом:

– С чего это вдруг?

– Не хочется, и все.

– Мне надо многое объяснить, наверное. Давай поговорим.

– О чем?

– О нас.

– Не стоит. А кстати, что это за девица у тебя живет? Я позвонила как-то…

– Девица? – искренне удивился он. – Боже, это не девица, а моя родная тетка из Питера, а я сейчас живу у мамы.

Было понятно, что он не врет.

– У твоей тетки очень молодой голос.

– О да. А ты ревнуешь, что ли?

– Нет, но все-таки… Мне было неприятно. Недолго.

– Пойдем куда-нибудь отсюда.

– Никуда я не пойду, я только пришла. И мне тут нравится!

– Боже, какие люди! – Раскинув приветственно руки, к ним направлялся Махотин. Он был уже подшофе. От его присутствия Элле почему-то стало спокойнее. – Моя красавица! Умница! Митяй, какая женщина! От ее голоса на радио дохнут толпы мужиков! Вы хотя бы в курсе, Элла? А новоселье когда будем справлять? Любаша говорила, что уже скоро!

– Как только все будет готово – милости прошу!

– На форшмак? – облизнулся Махотин. – Митяй, тебя форшмаком уже кормили?

– Нет, меня кормят бутербродами и яичницей, но я неприхотлив.

– Элла, вы не хотите проложить путь к его сердцу через желудок? – пьяно захихикал Вячеслав Алексеевич.

– Нет, мне его сердце ни к чему! – ляпнула Элла и тут же испугалась, что это прозвучало двусмысленно.

Воронцов побагровел. Что она возомнила о себе, эта баба? Но до чего соблазнительна… и опасна, ох как опасна…

– Кого я вижу? Невероятно! Сколько лет, сколько зим! – раздалось вдруг знакомое щебетание. – Якушева, это ты? Глазам не верю, Элка! Сколько ж мы не виделись! А что ты тут делаешь? Здравствуй, Димочка! Слава, как дела у Любаши?

– Нормально, благодарю. – Вид у него был такой, словно он откусил дольку лимона.

– Элка, с ума сойти! Ты почти не изменилась. То есть, конечно, постарела, как все мы, а в остальном все такая же…

– Зато ты неузнаваемо изменилась, особенно нос!

Писательница позеленела. Воронцов фыркнул и опрокинул рюмку коньяка. Сразу потянулся за второй.

– Так что ты тут делаешь, Элка? – как ни в чем не бывало продолжала Лира. – С кем пришла?

– Ни с кем, сама по себе.

– Но в качестве кого?

– Как? – вскричал Махотин. – Ты не смотришь Эллино шоу?

– У Эллы есть свое шоу? – не поверила писательница.

– Представь себе!

– На вашем канале, Слава?

– Разумеется! Это моя гордость! Я разглядел в ней телезвезду!

– Шутишь?

– Нисколько. «Рецепты моей бабушки»! Прелесть что такое!

– А, так это кулинарное шоу? – словно бы с облегчением протянула Зоя Звонарева. – Ты, Элка, как была кухаркой, так и осталась! А я-то думала…

– А ты как была паскудой, так и осталась.

– Девочки, не ссорьтесь! – добродушно воскликнул Махотин.

Но тут к ним с бокалом шампанского подошел Тришкевич, сверкая веселыми черными глазами.

– Господа, давайте выпьем за наш канал! Мы продержались семь лет, а в наше время это совсем неплохо! Дай нам Бог еще как минимум столько же!

Махотин хотел что-то возразить, но Тришкевич его опередил:

– Алексеич, тихо! Это я из суеверия. Когда желают долголетия, лучше быть реалистами. А то моей бабушке на восьмидесятипятилетие пожелали прожить еще столько же. А она в ответ сказала: не дай Бог! Мадам, – обратился он к Элле, – я давно мечтаю познакомиться с вами. Вы одесситка?

– Да!

– С Молдаванки?

– Нет, – засмеялась Элла.

– Тогда с Большого Фонтана? Или с Пересыпи?

– Нет, не угадали!

– А больше я про Одессу ничего не знаю, увы, не доводилось бывать, но читал Бабеля, Катаева и других.

– И пели «Шаланды полные кефали…», да? – засмеялась Элла.

Кажется, этот кобель к ней клеится, сообразил с неудовольствием Воронцов.

– Какой смех, какой голос! Вы танцуете? – вдруг спросил Тришкевич.

– Танцую вообще-то, но ведь музыки нет.

– А если я организую музыку, обещаете мне первый танец?

– Конечно!

– Если хватит рук обхватить ее за талию, – с невинным видом проговорила Лира.

– Слушай, ты, доносчица, собачья извозчица! – вскинулась Элла. – Я не посмотрю, что ты знаменитость, дам в нос – и вся твоя ринопластика развалится к чертям!

– Элла! – испуганно схватил ее за руку Воронцов.

Но тут вдруг раздались громкие звуки музыки, и не какой-нибудь, а самой любимой, Ава Нагила! Элла с детства обожала эту мелодию, и даже пыталась играть ее на скрипке, несмотря на протесты бабушки Антонины Сократовны. Кто-то уже пустился в пляс, а к ней с довольной миной спешил Тришкевич:

– Годится?

– Еще как!

Что это был за танец! Она забыла обо всем, она была сейчас легкой как пушинка, казалось, она едва касается пола и половинка еврейской крови радостно, восторженно вскипает в жилах. Не было ничего, только она, музыка и сверкающие сумасшедшим весельем, влюбленные глаза Тришкевича. В ней просыпалась такая радость жизни, какой она еще никогда не испытывала, и ей не было дела ни до Воронцова, ни до Зои Звонаревой, вообще ни до кого. Она любила жизнь и впервые любила себя в этой жизни. Сколько длится танец? Всего лишь несколько минут. И когда в конце Тришкевич схватил ее и сочно поцеловал в губы от полноты чувств, раздался гром аплодисментов. Элла засмеялась и чуть не упала, у нее закружилась голова, но Тришкевич поддержал ее и шепнул на ухо:

– Браво, это был лучший танец в моей жизни!

Он подвел ее к остолбеневшему Воронцову и не

менее остолбеневшему Махотину.

– Ну, Элка, ты дала жару! – засмеялся Махотин. – В этом было даже что-то первобытное… Невероятно!

– Кстати, меня зовут Вася, – успел еще шепнуть Тришкевич, хотя вся страна, и в том числе Элла, знала его имя.

– А я вспомнил «Анну на шее», – пробормотал Воронцов.

– Да, Элка, ты классно трясла окороками, – ядовито заметила Зоя Звонарева.

Элла расхохоталась легко, от души, и даже не взглянула на нее.

– Нельзя так откровенно завидовать, мадам, – заметил насмешливо Тришкевич, – вспомните классика и учитесь властвовать собой!

Ах, как он мне нравится, подумала Элла. Прелесть, а не мужик.

Внезапно Воронцов властно взял ее под руку и отвел в сторонку.

– Что такое, Митя?

– Выходи за меня замуж! Завтра же!

– Что?

– Выходи за меня замуж!

Она глянула на него немного пьяными счастливыми глазами:

– Нет, Митя! Мне еще неохота на насест!