Текст книги "Курица в полете"

– Мне именно так и кажется! Но насколько я поняла, концепции у вас пока нет, а я… вроде бы уже есть.

Главный расхохотался:

– Молодчина, как уела нас! Ну так какая же концепция вам соответствует, дорогая Элла Борисовна?

– Ну когда зритель увидит меня на экране, то если я, например, начну талдычить что-то о калориях, это будет по меньшей мере смешно! Значит, наш принцип – никаких калорий! Главное, чтобы было вкусно!

– Но и на других каналах о калориях не очень заботятся, – заметила Анаит Нерсесовна.

– Правда, но они там это не декларируют, а мы сразу заявим, – подхватил Пузайцер, скромно сидевший в уголке кабинета.

– В этом что-то есть! – задумчиво проговорил Кутепов, то бишь главный продюсер. – Иной раз важно первыми что-то задекларировать. Значит, с концепцией мы более или менее разобрались, теперь займемся названием. В нем должна быть изюминка… Есть идеи?

Идеи сыпались как из рога изобилия, но Кутепов все время недовольно морщил нос.

И тут вдруг Эллу осенило:

– «Рецепты моей бабушки»! – выкрикнула она.

– Рецепт ее молодости! – фыркнула Анаит Нерсесовна, вспомнив старый фильм.

– Зд0рово! Элла, по-моему, это то, что нужно! Именно! Тут есть и уют и ретруха… Мне лично нравится! – откинулся на спинку кресла Кутепов.

– Тем более что это чистейшая правда, – подал голос Пузайцер. – Эллина бабка на всю Одессу славилась своей стряпней.

– А ты почем знаешь? – почему-то развеселился Кутепов.

– Так мы ж земляки, с одной улицы, и не с какой-нибудь, а с Пушкинской! У ее бабки даже обкомовские дамы торжественные обеды заказывали!

– Ваша бабушка была поварихой? – осведомилась Анаит Нерсесовна. В ее тоне никто, кроме Эллы, не расслышал бы легкой иронии, но Элле было на это глубоко плевать, она здесь чувствовала себя в своей стихии.

– Нет, моя бабушка была корректором в газете, а когда мать меня бросила, а отец спился, нам надо было на что-то жить. И бабушка готовила на дому. А я ей помогала.

Все удивленно на нее посмотрели.

– Не понимаю, зачем этот стриптиз, – поджав губы, тихо сказала Анаит Нерсесовна.

– Это не стриптиз, а необходимая информация, чтобы не было досужих домыслов. Да, еще одно, у меня в пятнадцать лет был роман с известным вором!

– Боже мой, Элла, я в полном восторге! – хлопнул в ладоши Кутепов. – Ну какой еще компромат на себя вы нам дадите заранее? Вот что значит классный юрист! Блеск!

– Больше ничего такого интересного… Пока!

Все расхохотались. Кроме Анаит Нерсесовны,

разумеется. Ей, язвеннице, сидевшей на строгой диете, эта толстуха с ее рецептами была глубоко противна, но она знала, что главный умеет влюбляться в своих новых героев и героинь. И спорить с ним бесполезно. Авось это шоу быстро провалится. Надо поставить его в такое время, когда у него будут самые низкие рейтинги, – и дело с концом. Хотя черт ее знает, эту бабу… Есть в ней что-то такое… Она может иметь успех. Уж в чем, в чем, а в этом Анаит Нерсесовна хорошо разбиралась. У нее роскошный голос, в общем-то приятная внешность, обаяние, и она отчего-то совсем не боится камеры. А что из всего этого следует? Что она рождена для телевидения! Анаит Нерсесовна была прежде всего профессионалом и лишь потом женщиной и язвенницей.

Элла вышла на работу вовремя и никому пока ничего не сказала о предстоящих переменах – зачем зря говорить, а вдруг ничего не состоится? Мало ли что может произойти? К примеру, наедет кто-то на их канал и прикроют его, как прикрыли сначала ТВ-6, а потом ТВС? Там ведь тоже были какие-то идеи, проекты… Элла до сих пор тосковала по любимой передаче «В нашу гавань заходили корабли»! Поэтому она молчала. Ее передача продолжительностью двадцать шесть минут должна была сниматься блоками – то есть в один день пять программ, и так три дня подряд! И каждый раз надо переодеваться, менять прическу, подправлять макияж – одним словом, каторга! Да еще всякие технические накладки, куда ж без них? Кстати, Пузайцер неожиданно легко согласился сделать Машу ее визажистом, но при условии, что платить ей пока ничего не будут, хватит с нее и рекламы. Вот если кто-то из звезд клюнет на эту рекламу, тогда дело другое! Маша с восторгом согласилась, хотя три съемочных дня ей предстояло целиком проводить на съемках. Но ее это только вдохновляло! Еще бы, телевидение! А Эллу еще мучили примеркой костюмов, которые предоставляла очень известная немецкая фирма. Иногда она до хрипоты спорила, не желая ни за что надевать некоторые из предложенных туалетов, один раз даже расплакалась, так ей не понравился оранжевый кардиган.

– Аркадий, посмотрите сами, на что я в этом похожа? На три апельсина!

– Почему на три? – не понял Пузайцер, но вынужден был признать, что ей не идет оранжевый.

– Аркадий, а нельзя ли мне надевать свое, привычное, а?

– С ума сошли? Они ж нас спонсируют!

– Но это же уродство! Вот зеленое платье мне нравится, и синий свитер просто классный, а это… И вообще, зачем так много туалетов, ведь дело же не в них!

– Ой, Эллочка, вы же умная баба, так молчите и подчиняйтесь!

– Оранжевое я не надену!

– Я когда-нибудь умру от этих баб! Вы говорили с представителем фирмы?

– Бесполезно, он только загадочно улыбается: ты, мол, ничего не понимаешь! Послушайте, Аркадий, а может, можно поменять если не фирму, то ее представителя? Может, какую-нибудь женщину нормальную пришлют, а?

Он посмотрел на нее долгим тоскливым взглядом и сказал с тяжелым вздохом:

– Попытаемся!

Но Элла уже знала: если Пузайцер говорит «Попытаемся», он в лепешку разобьется, а своего достигнет. А если говорит «Можно попробовать», то из этого вряд ли что получится.

После ее возвращения из Туниса прошло уже две недели, а Воронцов так ни разу и не позвонил. Его жилет висел в стенном шкафу, и каждый раз, натыкаясь на него, Элла грустила. Вот в кои-то веки попался мужчина, который взволновал ее по-настоящему, так он оказался мужем Лиры, пусть даже бывшим. Это сильно роняло его в глазах Эллы. Если он мог на ней жениться, значит, и сам такой…

Как-то поздно вечером ей позвонила Люба Махотина:

– Элка, ты, говорят, скоро станешь звездой!

– Ой, Любочка, что ты, мне так страшно!

– Скажу по секрету: Кутепов возлагает на тебя большие надежды, он в полном восторге, говорит, что ты редкий талант, именно телевизионный, что тебя любит камера, ну и все в таком роде!

– Люба, но ведь ничего пока не известно, мы еще и пилотную программу не сняли…

– Это кошмар! Сплошное телевидение, никуда от него не денешься! Муж телевизионщик, нашла старую подругу, так и та… Ужас просто, – смеялась Люба.

– Любочка, я помню, что обещала пригласить вас на котлеты и форшмак, но просто ни секунды свободной.

– Да что ты, Славки нет в Москве, он прямо с Сейшел улетел в Америку. Но я что тебе звоню. Ты говорила как-то, что у твоей подруги салон красоты, не могла бы ты меня туда направить? А то моя косметичка надумала рожать.

– Да ради бога! Я завтра сама туда собираюсь, мне надо перед съемками кое-что сделать – руки привести в приличный вид и вообще. Я созвонюсь сейчас с Машкой, и, может, удастся вместе поехать, заодно и повидаемся!

– Отлично! У меня завтра как раз свободный день.

Элла так горячо откликнулась на просьбу старой подруги не только из доброго к ней отношения и благодарности за перспективу новой жизни, но еще и потому, что хотела передать Любе жилет. Мне такой хоккей не нужен. За Лиркой подъедать я не намерена.

И действительно, пока они сидели в вестибюле – приехали чуть раньше, и им пришлось немного подождать, – Элла вынула из сумки пластиковый пакет и, залившись краской, сказала:

– Любочка, у меня к тебе странная просьба, отдай, пожалуйста, этот пакет Воронцову!

У Любы загорелись глаза.

– А что это? Жилетка, откуда она у тебя?

– Он забыл! – И она еще сильнее покраснела.

– Так, очень интересно… Где он тебя нарыл?

– Мы случайно встретились. А потом он явился ко мне… А адрес, кстати, узнал у Вячеслава Алексеевича.

– Ах, черт, мужская солидарность! Я ж говорила Славке, что Воронцов тебе не подходит! Он сразу на тебя глаз положил, еще у нас. Славка стал говорить, что ты то, что ему нужно. А про адрес он мне не сказал. Но почему ты сама ему не отдашь жилетку?

Элла быстро ввела ее в курс дела.

– Значит, ты тоже на него запала… Неудивительно, такой интересный мужик, романтический герой, одинокий волк и все такое… Это меня не удивляет. А вот то, что ты ему понравилась, – это странно! Я многих его баб видела, там никогда ничего, кроме костей, не было… Видно, надоело ему о скелеты биться на старости лет.

– Но, судя по всему, он все-таки предпочел кости мясу, – высказала Элла потаенную мысль, в свободные минуты точившую ее. – Мне, правда, теперь наплевать, когда я узнала, что он был женат на Лирке…

– Ты ее знаешь? – вскинулась Люба.

Элла рассказала и о Лире.

– Омерзительная баба! И я даже отказала ей от дома несколько лет назад!

– Из-за чего? – Вот тут уже у Эллы загорелись глаза. Ей очень хотелось услышать какую-нибудь гадость о школьной подружке. Что поделать, человек слаб!

– Понимаешь, я вдруг заметила, что после ее визитов у меня стали пропадать вещи…

– Как? – открыла рот Элла.

– Ну не вещи, это громко сказано, а мелочи – зажигалка, пепельница, ручка… Сначала это было на уровне подозрений, но однажды мы были у них в гостях, хорошо выпили… Короче, я обнаружила у нее на кухне маленькую пепельницу, которую Славка привез из Венеции, мурановского стекла, очень красивую. И сдуру и спьяну устроила скандал…

– Она что, клептоманка?

– Откуда я знаю? Может, клептоманка, а может, у нее спорт такой. Что тогда было с Митькой, ужас… Говорят, он ее просто измордовал. А через год наконец бросил.

– Что значит – измордовал? Избил?

– Ага, ну не то чтобы избил, но в морду дал!

– Мне не нравится, когда мужчина бьет женщину.

– В принципе мне это тоже не нравится, но в данном случае… Даже приятно.

Элла прислушалась к себе. Пожалуй, и ей это было приятно!

– Между прочим, она тоже тут постоянная клиентка, – заметила Элла.

– О, тогда я жалею, что пришла!

– Ерунда, я вот ни разу с ней не встретилась.

Но тут их пригласили на процедуры. Любой занялась Маша, и уже через две минуты они болтали как старые знакомые. А Элла сидела у маникюрши. В какой-то момент, когда обе подруги с масками на лицах лежали на соседних кушетках, Люба шепотом сообщила, что в восторге от Маши, от ее рук и ауры.

Элла все еще была под впечатлением того, что узнала о Лире.

– Люб, а что ж она говорила в свое оправдание?

– Что сама привезла эту пепельницу из Венеции.

– Так, может, правда?

– Ага, а то я слепая! Там на донышке с обратной стороны был маленький скол, Славка ее уронил как-то.

– Господи, каково же было Воронцову, когда его жену обвинили в воровстве!

– Хреново ему было!

– Но с другой стороны, зачем жениться на такой бабе?

– Да там темная история, неизвестно еще, кто на ком женился!

– То есть?

– Да я толком не знаю, кто-то говорил, что она из-за него с собой пыталась покончить или что-то в этом роде… Ну он и женился, а что ему, он в Москве два месяца в год бывает. Знаешь, Элка, он не для жизни мужик, разве что для тела.

– Да это понятно, – сказала Элла, а про себя подумала: тело тоже жить хочет.

Расспрашивать дальше о нем она стеснялась. Да и зачем? Ясно же – я ему не подошла. Но все получилось как надо. Он решил, что не подошел мне. А добиваться, домогаться ему западло… Он гордый и прекрасный любимец женщин. Они за него даже в драку лезут. А при чем тут я? Тем более скоро я стану известной и мне такие инциденты ни к чему.

Для первых съемок кухню оборудовали в студии на Королева, 19. Элла принимала в этом самое деятельное участие. Пузайцер сначала пытался возражать, но потом махнул рукой. В конце концов, ей там работать. Ей пришлось немало повозиться с новой незнакомой плитой, поставленной рекламодателем. Оказалось, что плита плохо пропекает снизу.

– Я не смогу убедительно рекламировать такую дрянь, – заявила она. Но после небольшого скандала плиту все-таки заменили на другую, хоть и той же марки. Но эта работала прекрасно. – Вот, совсем другое дело, – удовлетворенно сказала Элла.

Однажды, когда она в отсутствие всех обживала кухню, чтобы не тыркаться там как слепой щенок, и раскладывала по баночкам специи фирмы-рекламодателя, она совершенно позабыла о том, что это студия, и принялась тихонько что-то напевать себе под нос. Ее услышал Пузайцер.

– Элла! – воскликнул он. – У меня гениальная идея!

– Ой, Аркадий, как вы меня напугали!

– Элла, а что, если вам во время готовки еще и петь? У вас чудный голос! Это может быть такая фишка!

– Аркадий, да мы распугаем нашу аудиторию! Если, конечно, она у нас вообще будет! Какое, к черту, пение?

– Но вы же учились в школе Столярского!

– И что? Может, мне помешивать картошку на сковородке смычком?

– Смычком не надо! А вот если ваши рецепты зарифмовать, положить на музыку… Клево может получиться! Надо перетереть это с Кутепычем.

– Аркадий, стоп! Я петь не буду! Как вы себе это представляете?

– Шикарно! Это будет шикарно! Если петь вашим голосом… Блеск!

– А что, может интересно получиться! У меня на кухне надо еще для достоверности поставить телевизор!

– Зачем? – насторожился Пузайцер.

– Как – зачем? Представьте себе: я леплю котлеты, а по телевизору показывают «Лебединое озеро». Я беру сковородку, ставлю на огонь, потом решительно выключаю телевизор и говорю, нет, пою глубоким меццо-сопрано: «Пошлем к черту балеты, будем жарить котлеты!» Так по-вашему?

– А ну вас в баню! Я думал, вы серьезно…

Несмотря на время от времени одолевающие

его безумные идеи, Пузайцер ей нравился. Он был

надежный, исполнительный и очень добрый. И самозабвенно любил свою работу. Ей вообще нравилось здесь почти все. Декорация, группа, даже кошмарные останкинские коридоры перестали ее пугать. Она приносила угощение для бегающих по ним собак и для живущего в зимнем саду роскошного рыжего кота. Вечером накануне первого съемочного дня она напекла гору пирожков и сделала большую бадью бабушкиного соте, с трудом отыскав на рынке грунтовые, не голландские баклажаны. А кабачки ей презентовала соседка, у которой был богатый урожай кабачков. Они, конечно, были уже жестковаты, но Элла с этим легко справилась. Когда ей позвонила Маша, которая волновалась, пожалуй, даже больше, чем она сама, и узнала, что Элла развела грандиозную стряпню, она весьма одобрила подругу:

– Правильно, Элка, мудро! А то съемочная группа будет только слюнки глотать, глядя на твой форшмак! Сколько ты там его приготовишь! А так… Правда, на пять съемок этого не хватит, но важен почин! А твой почин в высшей степени благородный!

К концу второго съемочного дня Элла простонала:

– Кажется, я больше никогда ничего не захочу готовить!

Маша, поправляя ей грим, шепнула:

– Элка, держись! Это будет такая программа… Ты станешь настоящей звездой! Подумать только, мы с тобой с университета дружим, а я и не подозревала, что ты такая…

– Брось, Машка, я просто усталая кухарка!

– Вот увидишь, кухарка!

Надо сказать, что пирожки и бабушкино соте произвели фурор и расположили к Элле даже тех, кто просто исполнял свои обязанности, на первый взгляд ничуть не интересуясь программой и ее героиней. Женщины в перерывах наперебой записывали рецепт соте и пирожков.

– Элла, ты это зря, – сказал Пузайцер, перешедший с ней на «ты», как только начались съемки. Признал ее за свою. – Такие рецепты надо давать в передачу, а не всем и каждому! И потом, это в некотором роде коммерческая тайна! Что, если завтра кто-то на других каналах начнет твои рецепты давать? Непрофессионально, заруби себе это на носу!

– Поняла, – кивнула Элла. Ей и в голову не приходило, что рецепт пирожков может быть коммерческой тайной канала!

К вечеру третьего дня она просто валилась с ног. И Машка тоже.

– Элка, а ты за эти дни похудела! Смотри, свитер болтается! Знаешь что, предлагаю поехать ночевать ко мне, гораздо ближе.

– Нет, хочу в свою постель… И завтра мне на работу! Аркаша, а что теперь? – задала она вопрос, мучивший ее. Снято пятнадцать передач. На их показ в лучшем случае уйдет несколько месяцев, первая программа выйдет в эфир незадолго до Нового года. Там Элла печет бабушкин кекс с цукатами и орехами и жарит перепелок. Но мысль о том, что на несколько месяцев придется расстаться со всем этим, причиняла настоящую боль.

Он смотрел на нее с некоторым сочувствием. Видно, понимал, что с ней происходит.

– Дальше? Ну будут смотреть отснятый материал, что-то забракуют, что-то потребуют переснять, монтировать будут, потом перемонтировать. А потом ты проснешься знаменитой!

– Да ну, я серьезно!

– И я серьезно! У Кутепыча глаз верный, если он поверит в кого, тот просыпается знаменитым! А дальше уж все от человека зависит! Если рейтинги будут хорошие, тебя начнут приглашать в другие передачи и смотреть, что за зверь такой эта Элла Якушева. Во всяких кретинских ток-шоу начнут спрашивать, как ты себя чувствуешь в своем весе, почему ты не хочешь похудеть, как к тебе относятся мужчины, ну сама, что ли, не знаешь?

– А если я не хочу?

– Тебя никто не спросит. Если скажут – надо, пойдешь как миленькая, это же реклама… Ну а потом, скорее всего, арендуют квартиру, соорудят кухню и будем снимать в уже более щадящем режиме, а потом ты выйдешь замуж и глупый муж станет ревновать тебя к телезрителям и к съемочной группе, а потом, насколько я тебя понимаю, ты его бросишь ради телевидения, возможно, тебя еще пригласят на радио, я тут краем уха слышал, что создается какое-то новое радио и они хотят запузырить кулинарную пятиминутку. Жизни у тебя не будет, начнут узнавать в метро, придется купить машину, учиться водить, будешь стоять в пробках, гаишники тебя узнавать не будут, они кулинарные программы, как правило, не смотрят. А потом программу неизбежно прикроют и постепенно твоя популярность сойдет на нет. Вот примерная схема твоей жизни на ближайшие годы! – весьма печально подытожил Пузайцер.

– Аркаш, а за кого она выйдет замуж, ты не скажешь? – полюбопытствовала Маша, слышавшая сей трагический монолог.

– Какая разница, – поморщился Пузайцер, потягиваясь. – Лучше всего за иностранца, который живет за кордоном и не имеет понятия о нашем телевидении.

– Ерунда! – возмутилась Маша. – А иностранцы что, не ревнуют к зрителям и съемочной группе?

– Безусловно ревнуют, но… Не знаю я, девочки, насчет иностранцев, ну их в баню! Все, я пошел! Валерка тебя отвезет, Элла! Пока!

– Да, Элка, похоже, он знает, что говорит, наш Пузайцер.

– Да ну, – отмахнулась Элла, – просто он устал – и вся скорбь еврейского народа выплеснулась в этом монологе. Все будет прекрасно! Я ведь не собираюсь стать вечной звездой телеэкрана.

Поиграю в это сколько получится, и хватит. У меня есть профессия!

– А у меня две или даже три, но мне понравился этот бардак!

Элла едва доковыляла до машины, так у нее отекли ноги, ведь она весь день крутилась на высоких каблуках. В следующий раз, если он будет, ни за что каблуки не надену. Ни за что! Домой она попала в половине второго ночи.

Утром Элла позвонила на работу и сказала, что опоздает. Просто не было сил встать… Не хотелось ни есть, ни пить, ни спать… Совсем ничего не хотелось. Она включила телевизор. И сразу увидела приплюснутую мордочку Зои Звонаревой, которая что-то готовила в студии. Да еще соревновалась с итальянским поваром. Понятно было, что она тут не для того, чтобы победить итальянца, – она мазала сгущенкой готовые коржи, щебеча, что, когда столько работаешь, столько пишешь, нет времени на разносолы, но все ее мужья обожали ее торт со сгущенкой! А времени на него уходит всего ничего, надо только смешать сгущенку со сливочным маслом и ложечкой какао! Итальянец готовил что-то умопомрачительное, сложное, красивое, а знаменитая писательница совала под нос ведущему свой торт. Тот явно не хотел его пробовать, его актерского таланта не хватало, чтобы это скрыть, а она кокетливо-великосветским тоном укоряла его: невежливо, мол, отказываться от угощения…

Потом подводились итоги соревнования, и в результате победила дружба. Тьфу! Эх, пригласили бы меня с ней посоревноваться, у меня бы дружба не победила! Я ж не бессловесный итальянец, я бы такое сказала… И это бы вырезали – и все равно победила бы дружба, потому что такова концепция программы!

Зазвонил телефон.

– Алло!

В трубке молчали.

– Алло! Говорите, вас не слышно.

Трубку повесили. И буквально через три минуты раздался звонок в дверь.

И кого черт принес? Она накинула халат и поплелась к двери.

– Кто там?

– Элла, открой, это Воронцов!

Она пришла в ужас. У нее такой вид!

– Элла, пожалуйста, это очень важно!

Она открыла дверь на цепочку:

– Вы?

– Я! Элла, надо поговорить!

– О чем?

– Но не через цепочку же нам разговаривать.

– Хорошо, я открою, но вы не входите! Я вам крикну, когда можно! – И она бегом кинулась в ванную. – Проходите на кухню! И дверь за собой заприте!

– Слушаюсь!

Он пришел! Пришел! Она заперла дверь и полезла под душ. Потом наскоро вытерлась, расчесала волосы и осталась недовольна своим видом. Бледная, осунувшаяся, а главное – не было радости от его прихода, только страх. Хотя чего бояться? И наплевать, какой у меня вид, уж безусловно лучше, чем у этой щебечущей мартышки… Я что, ревную к ней? Еще не хватало! Она накинула халат и пошла на кухню. Он курил, стоя у окна.

– Хотите кофе?

Он резко повернулся к ней. Вид у него тоже был не слишком авантажный.

– Элла! Что происходит? Зачем ты так?

– Что? – не поняла она.

– Зачем ты передала жилет через Любашу?

– А что мне было с ним делать? Вы не объявлялись. А вдруг у меня его съела бы моль?

– У тебя водится моль? – почему-то засмеялся он. Что тут смешного?

– У меня – нет! Но, может, в вашей жилетке были личинки…

Он еще громче расхохотался.

– Так вы хотите кофе или нет? – раздраженно спросила она.

– Хочу!

– Черный или с молоком?

– Черный, покрепче и без сахара.

Она достала банку с кофе и турку, включила плиту, и вдруг он подошел к ней сзади, обнял, поцеловал в шею. Она вздрогнула, закрыла глаза, увидела золотую пчелу, которая тут же сменилась мордочкой Зои Звонаревой. И томления как не бывало.

– Не надо! – дернулась она.

– Почему? – прошептал он.

– Не хочу, и все!

Он отступил.

Она сварила кофе, налила ему и себе.

– Есть хотите?

– Нет, я завтракал, спасибо. Курить можно?

– Так вы уже курите, – пожала она плечами и дала ему пепельницу.

– Спасибо. Элла, что случилось? – Он смотрел на нее, видел, что она неважно выглядит, у нее измученные глаза. Критические дни! – догадался он. Могла бы прямо сказать, не девочка уже, и, после того что между нами было… Впрочем, это неважно. Понятно только, что лезть к ней не нужно. Но выяснить отношения необходимо. Все это время он старался избавиться от мыслей о ней, в какой-то момент ему показалось, что он преуспел в своем стремлении, но стоило ему взять в руки жилетку, впитавшую в себя запахи ее вещей, ее самой… Он вообще-то напрочь забыл, что оставил жилетку в ее квартире. А тут сразу нахлынуло… Но она, похоже, совсем ему не рада. Странная все-таки особа, но до чего привлекательная. Как нестерпимо хочется ее трогать, гладить, обнимать… Ну и все остальное… С ней тогда было фантастически хорошо, фантастически… И ей вроде бы тоже… Тогда в чем дело?

Или опять вмешалась полоумная Инка? Неужели выследила меня и потом устроила скандал? Как бы это выяснить?

– Почему вы так на меня смотрите?

– А почему ты опять говоришь мне «вы»?

– Мне трудно переходить на «ты». Бабушка так воспитывала…

– В прошлый раз ты легко перешла на «ты».

– В прошлый раз я вообще наделала много глупостей.

– Элла, что случилось? Ты ведь в тот раз не перелета боялась, да? Ты испугалась чего-то другого, связанного со мной? Неужели этой ненормальной, которая учинила скандал?

Она молча покачала головой. Потом встала и взяла из шкафа коробку печенья:

– Вот берите, вкусное…

Ах, как он мне все-таки нравится… Это мужественное лицо, этот квадратный подбородок, синие глаза, этот загар, эти русые с проседью волосы, он похож на англичанина-колонизатора из фильмов пятидесятых годов… И он пришел, он все пытается что-то понять, что-то сказать. Я хочу его, с ним так хорошо… Но неужели я теперь вместо пчел буду видеть Лиркину рожу, ее даже рожей не назовешь, только рожицей… Нет, зачем мне ее объедки? Не хочу.

У него зазвонил мобильный.

– Извини! Алло! Да, здравствуй, – холодно произнес он. В голосе появился металл. – Нет, нет, исключено! Я занят, ты по-русски понимаешь? Еще не хватало! Разбирайся уж как-нибудь сама! Даже не заикайся, подыщи другую кандидатуру! Мне наплевать, слышишь? И вообще, хватит меня доставать! Мне это надоело!

Ага, его достает какая-то баба. Интересно, балерина или та придурочная драчунья? До чего ж холодный голос! Она его о чем-то просит. Никогда не буду его ни о чем просить… Никогда не буду ему звонить… Никогда вообще ничего не буду…

– Лира, сколько можно, прекрати всю эту канитель раз и навсегда, и вообще, мне сейчас неудобно говорить! Все! – Он злобно отключил мобильник. – Прости, ради бога, прости, но это уже невыносимо!

У Эллы резко переменилось настроение. Ага, Лирка добивается его? Хочет вернуть? Значит, не она его бросила, а он ее? Это несколько меняет дело!

– Это ваша очередная дама? – лукаво спросила она, а он сразу уловил перемену интонации.

– Нет, это моя бывшая жена. Прости, у тебя нет холодной воды?

– Есть. Вот, пожалуйста.

Он залпом выпил два стакана ледяной воды.

– Извини, но после разговора с ней… Это невыносимо! – повторил он. – Прости, я не сдержался, вероятно, я был груб с ней, но…

– Бывает, – усмехнулась она. – Я не ослышалась, вашу даму зовут Лира?

– Не ослышалась. Это моя бывшая жена! Но я не хочу о ней говорить!

– Я когда-то училась в школе с одной девчонкой по имени Лира, на редкость противная была девчонка.

– Не надо о Лирах!

– Ну да, теперь ведь в ходу евро!

Он засмеялся и взглянул на нее с нежностью:

– Как Тунис?

– Замечательно! Я просто в восторге! А хотите тунисских фиников? Я еще не все съела!

– Хочу!

Она достала коробочку фиников.

– Расскажите о себе, – попросила она.

– Какой у тебя голос! Аж мурашки по спине… И вообще… ты вся… Сплошные мурашки… – вдруг охрип он.

– Это вы обо мне рассказываете, а я о себе и сама все знаю!

– Ну что тебе рассказать? Ты ж, вероятно, многое знаешь от Любашки. Вы ведь наверняка меня обсуждали, я вас, женщин, знаю…

– Да нет, не обсуждали, или совсем чуть-чуть… Знаю только, что вас бросила жена…

– Теперь это так называется? Что ж, если ей так приятнее… Меня не убудет.

– Значит, вы ее бросили?

– Да, но какое это имеет значение?

– А сколько у вас было жен?

– Две! С первой мы разбежались через год… А с Лирой я прожил семь лет… А ты? Ты была замужем?

– Была, в ранней молодости, на втором курсе выскочила. По глупости. Бабушка уговорила… Мол, если я выйду замуж, ей будет спокойнее, а Лева хороший человек, из хорошей семьи и все такое… Только я его не любила. Я вообще в жизни никого не любила, только Витьку. А его посадили… Он был вор…

– И ты его любила?

– Да.

– Знала, что вор, и все равно любила?

– Да. Я думала, он завязал, мне было всего пятнадцать, и я сходила с ума… Он мне обещал… А потом моя бабушка узнала все… и вытурила меня в Москву, а он кинулся за мной и по дороге обокрал какого-то кагэбэшника. Его замели сразу. А у меня была внематочная беременность… Больше я в Одессу не вернулась. Бабушка обменяла квартиру на Москву, продала дачу… Так все и кончилось.

Зачем она ему это рассказывает? Она и сама не знала. Просто потянуло…

– И что дальше?

– Дальше? Стали жить в Москве. Потом заболел Люсик и быстро умер.

– А кто это – Люсик?

– Бабушкин муж. Мы остались одни и опять брали заказы… бабушка у меня готовила на заказ, я ей помогала. Потом поступила в МГУ на юридический.

– Хотела стать адвокатом, чтобы защищать своего Витьку?

– Наверное, но это было безотчетно… не знаю даже… Я обиделась на него.

– А он жив?

– Нет, – почему-то сказала Элла. Наверное, так она это ощущала.

В его глазах читалось сострадание.

– Знаешь, а я в юности тоже отсидел полтора года…

– За воровство?

– Нет, за драку.

– Это другое, это не стыдно…

– И что, после Витьки у тебя… никого не было, кроме мужа?

– Да нет, почему, я же живой человек, но любить не любила. Сердцу ведь не прикажешь. А между прочим, заложила меня бабушке Лирка! Донесла, что у меня роман с вором… Она вообще была гадина и ябеда. Если бы я тогда знала, что это ее рук дело… Я бы специально в Одессу вернулась и придушила бы ее на фиг! Но мне бабушка только незадолго до смерти призналась, что это Лирка. Может, если бы не она, все сложилось бы иначе… Может, меня не отправили бы в Москву, Витька не спер бы бумажник, его бы не посадили…

– Эллочка, если бы да кабы…

– Я знаю. Просто услыхала это имя и расстроилась…

Он давно уже смекнул, что речь идет о его бывшей супруге, однако делал вид, что не понимает, но ни на секунду не заподозрил, что эта женщина, такая милая, прелестная, попросту с ним играет.

Зазвонил телефон. Элла схватила трубку.

– Эллочка, вы когда будете? – спросила Мария Игоревна. – Если можно, поторопитесь, вы здесь очень нужны, должен прийти клиент, а меня срочно вызывают – мама заболела!

– Хорошо, я сейчас приеду! Вы сможете подбросить меня до работы? – спросила она у Воронцова.

– Разумеется!

– Тогда я пошла одеваться!

– Что-то случилось?

– Надо срочно подменить коллегу!

– А…

Через десять минут они вместе вышли из квартиры. Когда он открыл перед ней дверцу своего джипа, она помедлила.

– Смелее! – подбодрил он ее и слегка подсадил. – Никто на тебя не бросится!

– Как знать!

– Да ладно тебе! Элла, ты… Что ты делаешь вечером?

– Еще не знаю, я вымоталась за последние дни.

– Мне Люба сказала, что у тебя в перспективе карьера на телевидении.

– Да какая там карьера! Боюсь сглазить.

– У меня не черный глаз. А хочешь, я подарю тебе амулет, настоящий, африканский, из черного дерева?

– Благодарю, не стоит. А вот мы и приехали! Спасибо, что довезли.

Он вышел, подал ей руку и на мгновение прижал к себе, у нее все внутри задрожало. Но она тут же справилась с собой:

– До свидания, Митя!

– До свидания? Это обнадеживает, все-таки не «прощай». Пока, моя хорошая!

«Моя хорошая»! Никто никогда ее так не называл, ей почему-то это безумно понравилось, просто маслом по сердцу! Странные вещи иной раз производят на нас впечатление. Ей в этих простых словах послышалось что-то неформальное, искреннее, что-то предназначенное только ей одной! Она была уверена, что ни балерине, ни драчунье, ни тем более этой щебечущей мартышке он не говорил «моя хорошая».

– Элла! – встретила ее Леля. – Что за шикарный кавалер тебя привез? Где таких берут?