Текст книги "Путешествие оптимистки, или Все бабы дуры"

– Грузинские корни, видно, очень глубоко зарыты, – проворчал Котя.

Пока все было отлично – народ насыщался.

– Дашка, пироги ты пекла?

– Нет, это мама!

– А рыба? Какая великая женщина готовила эту рыбу?

– Про рыбу я все знаю, – рявкнул Стас, – такую рыбу я имел честь неоднократно вкушать в доме моей подруги Киры! Ее мама готовила гефилтер фиш божественно, и Кира стала ее достойной продолжательницей, она не только превосходная художница, но и великая кулинарка! Так выпьем же за эту рыбу – красивую, умную, талантливую, ох, что это я плету, выпьем за эту женщину…

Все смеялись, жевали, произносили тосты – словом, обычная застольная кутерьма. Лишь иногда я ловила на себе взгляд Марата – в нем читались изумление и тоска.

– Кирка, – прошептала вдруг Люба, – знаешь, а у него и в самом деле невыносимые глаза. Его жалко!

– Ага, теперь ты меня понимаешь! – шепнула я в ответ. – Марат, что-то ты плохо ешь, – обратилась я к нему. – Тебе не нравится?

– Да что ты, Кирочка, все удивительно вкусно! Ты, кстати, тоже ничего не ешь!

– Вполне естественно, я ведь все это готовила, мне не хочется.

– Как тогда… – неслышно произнес он, а я прочитала по губам.

Что же он со мной делает, я не могу оторваться от его глаз, что за власть они надо мной имеют!

Люба толкает меня в бок:

– Ты спятила? Если тебе на всех наплевать, хоть Котю пожалей.

С усилием оторвав взгляд от Марата, поворачиваюсь к Коте, который сидит мрачнее тучи.

– Кира, выйди на минутку в кухню!

Ого! Уже не Кузя, а Кира!

– Что случилось?

– Ничего! Прошу, выйди!

– Хорошо!

Я вышла на кухню, прихватив с собою освободившееся блюдо от рыбы. И тут же за мной явился Котя.

– Кира, не смей на него так смотреть!

– Как?

– Не знаю, но это непереносимо! Ты глаз с него не сводишь. А между нами, смотреть там не на что!

– Котенька, родной, успокойся, я просто пытаюсь понять, из-за чего я столько лет сходила с ума, а еще слежу, как они с Дашкой общаются, ну, Котенька, ты же такой умный, все понимаешь…

– Я понимаю только, что ты вьешь из меня веревки, – чуть смягчился Котя. – Знаешь, я хочу объявить о нашей помолвке.

– Котя, в нашем возрасте это просто смешно! Какая, к черту, помолвка?

– А почему бы и нет?

– Потому что глупо!

– А если я просто скажу, что ты выходишь за меня замуж? Это можно?

– Котя, но я ведь, по правде говоря, еще не согласилась…

– Да куда же ты от меня денешься, моя хорошая? Я все равно тебя доконаю! Уж если я встретил женщину, которую даже моя сестрица одобрила, так я ее не упущу, будьте уверены! А кстати, ты сама просила не упустить тебя, так что молчи уж… – Он поцеловал меня. – А этому хмырю синеглазому я тебя не отдам. Надо было двадцать лет назад чухаться. А ну пошли!

Он схватил меня за руку и потащил в комнату.

– Господа! Господа! Прошу минуту внимания! Вот эта дама сию минуту согласилась стать моей женой. Так что можете нас поздравить!

Все повскакали с мест, бросились к нам, стали обнимать, Стас уже орал «Горько!», но Котя весьма тактично заметил, что это преждевременно.

За столом остались сидеть только двое – Марат и Етта.

У Марата лицо было ошеломленное и убитое, а у Етты просто злое. Впрочем, оно у нее всегда таково.

Стройный порядок застолья был нарушен. Кто-то еще что-то ел, кто-то курил на балконе, кто-то толокся на кухне.

– Ребята! – крикнула Дашка. – А десерт?

– Погоди с десертом! – гаркнул Стас. – Сперва попляшем, попоем, доедим все, что есть на столе, а потом уж и до десерта дело дойдет.

И вот в комнате молодежь топчется под музыку, а те, кто постарше, собрались на балконе, где стояли кресла и стулья. Шац взял гитару и начал перебирать струны. Я сидела в кресле, а Котя присел на подлокотник, обняв меня. Марат сидел напротив и курил. К нему подсела Етта. Она о чем-то спрашивала его, он отвечал как-то невпопад, явно думая о чем-то своем.

Вдруг она громко сказала:

– Подумать только – такое сходство! Кира, вы не находите, что Даша страшно похожа на Марата Ильича, просто одно лицо!

На балконе воцарилась мертвая тишина.

– Если бы я не знала, что Дашенькин папа давно умер, я могла бы подумать…

– Прошу прощения, – очень холодно сказал Марат, – мне, конечно, весьма льстят ваши слова, но, поверьте, я тут ни при чем. В природе еще и не то бывает!

Молодец, не растерялся. Обещал сохранить это в тайне и сдержал слово.

– Петух еще и трех раз не прокричал, а он уже отрекся, – начал Котя.

– Не говори чепухи! – рассердилась я. – Я его просила молчать, совершенно ни к чему при всех обсуждать еще и это! Завтра они встретятся с Дашкой и все выяснят.

– Я так понял, что завтра ты с ним встречаешься?

– Нет, теперь уже нет, они оба знают и пусть поговорят с глазу на глаз. Дашка уже не ребенок.

– Ты мудрая, как змея, Кузя!

– Я не мудрая, я вконец растерянная!

– От чего ты так растерялась, моя хорошая?

– От всего. От Марата, от твоего напора… У меня, понимаешь ли, были совсем другие планы – отдохнуть, побыть с дочкой, повидаться с друзьями, порисовать, а вместо этого какие-то сплошные страсти…

– И это говорит оптимистка?

– Котя, милый, ты вот хочешь на мне жениться, но ты же совсем меня не знаешь – я терпеть не могу спонтанности, я люблю, когда все идет по плану…

– Начнем с того, что я тебя уже неплохо изучил, а что касается планов, то как архитектор могу тебе сказать, что даже в строительстве на определенном этапе один план может быть заменен другим, а уж в жизни… Считай, что теперь ты просто живешь по новому плану, только и всего. Ну, какие еще серьезные недостатки меня подстерегают?

– Я обожаю смотреть сериалы.

– Какой ужас!

– И терпеть не могу, если мне мешают. Для меня лучший отдых – завалиться вечерком на диван с чем-нибудь вкусненьким и смотреть «Санта-Барбару». И вообще, обожаю смотреть телевизор. И спать с тобой в одной комнате не буду!

– Вот это уже серьезно! Почему?

– Потому что не могу спать вдвоем, не привыкла!

– Сейчас я дам ему в зубы!

– Кому?

– Марату!

– За что?

– За то, что ты не привыкла спать вдвоем!

– Какой ты у меня глупый, Котя!

Между тем Шац начал петь под гитару. Любка сидела мрачная. Пение это и впрямь было малоусладительно. Песни скучные, немузыкальные, да и не песни вовсе, а вполне серьезные плохие стихи на музыку Шаца.

– Кузя, пошли лучше потанцуем с молодежью! – шепотом предложил Котя.

– Неудобно как-то, и Любку жалко!

– Тогда подожди!

Едва Боря кончил очередную песню и собрался уже запеть следующую, как Котя обратился к нему:

– Слушай, друг, дай-ка гитару!

– Зачем? – опешил Боря.

– Мне тоже чего-то попеть захотелось.

Он взял гитару из рук обескураженного Шаца и стал перебирать струны, потом немного подтянул колки и заиграл. Он играл по-настоящему, умело и страстно. На эти звуки сразу сбежались все. Ай да Котя! Потом он сел напротив меня и запел «Живет моя отрада». Душа моя наполнилась восторгом – пение всегда очень действует на меня. Голоса у него не было, но пел он чудесно, музыкально, с удивительным чувством стиля – именно так, как надо петь в компании. И не сводил с меня глаз.

– Мадам, заказывайте музыку!

– Нет, пой что хочешь!

А про себя я загадала – если он споет «Не уходи, побудь со мною», то я выйду за него во что бы то ни стало.

Он пел один романс за другим, но это было не то. Значит, не судьба, подумала я, и тут же взгляд мой упал на Марата. Он сидел мрачный, постаревший, погруженный в какие-то невеселые мысли, но, поймав мой взгляд, вдруг улыбнулся, приосанился, сверкнул синевой глаз…

– «Как глаза сияют, ласково маня, не меня встречают, ищут не меня…» – пел Котя.

Опять я рвалась на части – восхищение Котей и жалость к Марату.

– Ну, теперь последний романс, мой любимый, и все! «Не уходи, побудь со мною, я так давно тебя люблю…»

Боже мой, как он угадал? Меня опять захлестнуло восторгом.

Едва он допел и вернул гитару Шацу, как Дашка закричала:

– К столу, к столу!

Все с удовольствием вернулись к столу и снова принялись за еду.

– Кирка, и почему я на тебе не женился? – проорал Стас. – Надо же, упустить такую классную бабу! Вавочка, не ревнуй, это так, ностальгические мотивы!

– Чего ж мне ревновать, я ведь вижу, Кире совсем не до тебя, – не без яда заметила Вавочка.

– Кирюшка, выйдем на кухню, – шепнула мне вдруг Люба.

– Пошли.

– Знаешь, кажется, Дашка с Маратом уже объяснились.

– Когда? Они, по-моему, все время были у меня на глазах, а я ничего такого не заметила.

– Да был момент, они сидели рядом, он ей что-то очень горячо объяснял, она была вся красная, а потом вдруг обняла его и поцеловала. Он тоже ее поцеловал, потом они что-то сказали друг другу и разошлись в разные стороны.

Так, папа с дочкой обрели друг друга. Интересно, надолго ли? А как поведет себя Даша в отношении Коти? И что будет делать Марат? Оба обещали мне молчать и все-таки не выдержали, улучили момент… Боже, как я устала! Мне вдруг страстно захотелось домой, в свою одинокую квартиру, на диван к Жукентию и Мейсону Кепвеллу.

– Кирка, что с тобой, ты чего так позеленела?

– Ох, Любашка, родненькая, я так чего-то устала. Ты же знаешь, я совсем не привыкла жить в вихре вальса…

– Кирюшка, соберись, я все понимаю, ты на части рвешься, да? Знаешь что, гони-ка ты в шею всех мужиков, давай мы с тобой вдвоем куда-нибудь закатимся, хоть потреплемся по-человечески, а то вон уж сколько ты здесь, а мы толком и не поговорили.

– Ох, хорошо бы…

– Мама, тетя Люба, вы чего тут шушукаетесь? Мам, я уже убираю со стола, мы как, сразу все подадим – чай, кофе, сладкое и мороженое? Или нет?

– Я думаю, сразу, чего лишнюю суету разводить. Поставим все на стол, и пусть каждый берет что хочет. Я ставлю чайники, а ты там спроси, кому чаю, кому кофе.

– Да Лизке скажи, пусть оторвет задницу от стула! – напутствовала ее Люба.

– Она и так уже тарелки собирает! – доложила Дашка.

И правда, в кухню вплыла Лиза с большой стопкой грязных тарелок. А за нею Вавочка и Маня, Дашина подружка по ульпану.

Они принялись сразу же мыть посуду.

– Вавочка, зачем, мы бы и сами помыли.

– Понимаешь, Мурашка, мне всегда как-то совестно – люди трудились, готовили, накрывали, а мы пришли, сожрали все, разгромили и до свидания. Поэтому я всегда стараюсь хоть часть посуды помыть!

– Ты истинная христианка, Вавочка!

– Да, знаешь, Кира, я тут приняла православие.

Или я сошла с ума, или все кругом с ума посходили? Надо было уехать из России в Германию, потом перебраться в Израиль, хотя большинство делает как раз наоборот, чтобы принять православие?

Пока христианка Вавочка с Маней мыли посуду, мы с Любкой заварили чай, кофе, приготовили чашки, блюдца и вазочки для мороженого.

– Кирка, доставай мороженое, а то будет слишком твердым, – деловито распорядилась Любка.

Я достала из морозилки Маратову шляпную картонку, развязала изящный бант, сняла крышку и…

На огромном, ослепительно красивом торте большими кремовыми буквами было выведено: «Она соперниц не имела!»

Мы с Любкой очумело уставились на эту красоту, переглянулись и покатились со смеху. Мы были близки к истерике, мы выли, стонали, держались за животы и чуть не падали с ног.

– Кирка, – рыдала Любка, – какой болван это принес?

– Марат, – еле выговорила я.

В кухню влетела Дашка.

– Что это с вами, тетки? Чего вы ржете?

Любка только тыкала пальцем в торт и хрипло завывала.

Дашка глянула, свела брови, словно что-то припоминая, и рухнула на стул.

– Мама, это он принес? Да? – сквозь смех проговорила она.

– Да!

– Мама, но он же не нарочно!

Тут на кухню заглянул Котя, увидел надпись на торте и сквозь зубы произнес:

– Одно слово – козел!

Дашка хотела было обидеться за новоявленного папочку, но чувство юмора взяло верх, она икнула и залилась хохотом.

– Вот что, девочки, смех смехом, а подавать на стол это нельзя, – заявил разумный Котя. – Во-первых, его же все осмеют, хотя понятно, что намерения были самые благие и даже лестные для Кузи. Не волнуйтесь, я сейчас вмиг уберу это архитектурное излишество.

В самом деле, он ловко срезал кружок с надписью, образовавшуюся плоскость взрыхлил ложкой и спросил:

– Шоколад есть?

– Есть.

– Давай сюда. И еще крупную терку.

– Поняла!

Через минуту торт имел вполне приличный вид.

– Теперь можно и подавать!

Котя торжественно внес торт в столовую. Марат сидел с довольным видом. Бедолага! Котя осторожно поставил торт на стол, как бы приглашая присутствующих полюбоваться им. Торт и в самом деле был удивительно красив. И вдруг у Марата удивленно поднялись брови.

– Налетайте! – сказал Котя.

Лиза принялась раскладывать мороженое по вазочкам, и вскоре все уже наслаждались мороженым Семена. Все, кроме меня. Я была им сыта до гробовой доски. Когда за столом воцарилась благоговейная тишина, Котя вдруг довольно бесцеремонно взял гитару из рук Шаца и пропел:

 
Когда она на сцене пела,
Париж в восторге был от ней!
Она соперниц не имела,
Подайте ж милостыню ей!
Подайте ж милостыню ей!
 

Кровь бросилась в лицо Марата. Он в ужасе взглянул на меня, а я улыбнулась и пожала плечами – мол, ничего, с кем не бывает. Котя, молодец, спел один этот куплет, а потом сказал:

– Нет, это сейчас неуместно, лучше я вот что вам спою:

 
Две гитары, зазвенев,
Жалобно заныли,
Сердцу памятный напев,
Милый друг мой, ты ли?
Старый друг мой, узнаю,
Ход твой в ре-миноре
И мелодию твою
В частом переборе…
 

Так хорошо, так прелестно он это пел, что все заслушались, а потом разразились аплодисментами.

История с тортом была забыта.

После мороженого начались танцы. Я танцевала с Котей. Танцевать с ним было необычайно легко, он вел так умело и властно, что оставалось только подчиняться.

– А ты вальс умеешь танцевать? – спросил он вдруг.

– Умею, а что?

– А то, что нынешняя молодежь не умеет!

– С чего ты взял?

– А вот давай проверим. Дамы и юные девы! – сказал он, когда музыка смолкла. – Минутку внимания, кто из вас умеет танцевать вальс?

Котя оказался прав – из женщин вальс умели танцевать только Любка, Вавочка и Етта, которой Котя уже дал кличку Ета Дура. А из мужчин – Котя, Марат и Стас.

– Ну, молодежь, хотите посмотреть, как танцуют самый романтический танец? – вопил Стас. – Люба, позвольте вас пригласить.

– Куда ж приглашать, еще музыки нет, – удивилась Люба.

– Музыка будет, этот Константин надежный мужик.

– Какой Константин?

– Ну, этот, Котя!

– Он не Константин, а Викентий.

– Вот уж никогда бы не подумал!

Котя тем временем перебирал пластинки.

– О, вот то, что надо! – воскликнул он. – Не слишком быстро, в самый раз для старшего поколения!

Но пока он ставил пластинку, ко мне поспешно подошел Марат и пригласил на вальс.

Коте ничего другого не осталось, как пригласить Вавочку. Етте танцевать уже было не с кем.

Марат тоже хорошо танцевал, а главное, в вальсе он все же не мог прижать меня к себе так, как ему хотелось бы, да что кривить душой, и мне тоже.

– Знаешь, Кира, мы с Дашенькой уже объяснились. Она сама ко мне обратилась так прямо и спросила: вы мой отец? Что же мне оставалось делать?

«С берез не слышен, не весом слетает желтый лист…» – пела пластинка.

– Я не знаю, я вообще уже ничего не знаю, – отвечала я. – Для меня нет никого важнее Дашки. Если ты ей нужен, ради бога, я мешать не стану. В конце концов, биологически ты ее отец.

– Тебе не кажется, что это разговор не для вальса?

– Кажется.

– Выйдем на балкон…

На балконе никого не было.

– Марат, дай-ка мне сигаретку!

– Но ты же не куришь!

– Иногда, в особых случаях… Спасибо!

– Так о чем мы говорили? Ах да, о том, что я биологический отец…

– Ну я не знаю, может, это как-то иначе называется, но в самом-то деле разве ты отец?

– Кира, милая, я ведь ничего не знал! Мне и в голову не приходило!

– Опять двадцать пять! А если бы и знал? Да ты бы умер со страху! Это хорошо сейчас, в наше вольное время, говорить… Теперь все можно! Даже тебя, такого засекреченного, пустили в страну израильской военщины… Теперь, конечно, даже приятно узнать, что у тебя тут двадцатилетняя дочка, да еще такая красотка… и ей от тебя ровным счетом ничего не нужно… взрослая, замужняя… Вдобавок ты здесь один и это вряд ли выплывет наружу в Москве, если уж за двадцать лет не выплыло. А тогда… Воображаю! Да ты бы…

– Почем ты знаешь, как я повел бы себя тогда! – возмутился Марат.

– На собственном горьком опыте убедилась. Если ты просто влюбленной женщины испугался, то уж о ребенке и говорить нечего.

На балконе было темно, глаз его я не видела, и все мои обиды вновь взыграли.

– Знаешь, Марат, наверное, я никогда не смогу окончательно тебя простить, не из-за Дашки, нет, Дашка – это мое счастье, и поверь, за эти двадцать лет в нашей жизни было куда больше хорошего, чем плохого, а если и бывало худо, всегда было кому прийти на помощь. Что-что, а друзей выбирать я умею, вот только с любовью маху дала… А за Дашку я даже благодарна тебе…

– Тогда что же ты не можешь мне простить?

– То, что ты так долго морочил мне голову, то, что прошел мимо моей любви… Но все эти наши с тобой разговоры – сказка про белого бычка! Ну так о чем же вы с Дашей говорили?

– Я рассказал ей, что у нее есть сестра и брат…

– Ах, как трогательно! Боюсь только, сестру и брата известие о новоявленной израильской сестрице вряд ли обрадует. Впрочем, ты и не решишься сообщить им об этом интересном факте, не говоря уж о своей супруге!

– Кира, почему ты так горячишься?

– Потому что я ненавижу, ненавижу тебя! И не желаю ничего знать ни о тебе, ни о твоем семействе! Хочешь поддерживать отношения с Дашей – дело твое, я мешать не стану, но меня, меня оставьте в покое! – уже почти кричала я.

– Кирка, что с тобой? – пришла мне на помощь Люба. Вероятно, она услыхала мои вопли сквозь музыку и гвалт. – Пошли отсюда, неудобно, вы тут уединились, а там Котя волнуется, – шептала она мне на ухо.

– Не могу, не могу больше, что же это за наказание? Любочка, пойдем на пять минут в кухню!

– Да там бабы толкутся, кажется, все что-то почуяли, особенно Етта. Она просто на ушах стоит. Пойдем к тебе, полежишь немножко, и все пройдет! Помнишь, ты как-то заболела, а мы все перепугались, дежурили возле тебя по очереди, но больше всех перетрусила Лерка, ей казалось, что ты непременно помрешь в ее дежурство. Вот и хорошо, ты уже улыбаешься! Кирка, мы с тобой четыре года не виделись, а все равно ты своя, родная, а здешние, они почти все чужие…

– А Шац?

– А что Шац? Он хороший малый, любит меня, помогает чем может, но у него и у самого на шее мама, и потом, он такой зануда, ни в сказке сказать, ни пером описать!

– Как же ты это терпишь?

– Ну, во-первых, на бесптичье…

– Да, он еще тот соловей! Его трели я уже слышала!

Мы расхохотались. Раздался стук в дверь.

– Девочки, вы здесь? – в комнату заглянул Котя. – Что тут у вас делается? Я не помешал? Чему вы смеетесь?

– Да так, вспоминаем кое-что из раньшего времени, – сказала Люба и собралась оставить нас.

– Нет, Любочка, не уходи, – задержал ее Котя. – Если ты уйдешь, я могу закатить Кузе сцену ревности.

– Это по какому же поводу?

– Ну, повод, я полагаю и даже надеюсь, у нас всегда будет только один – Марат Ильич. Гипотетический миллионер не в счет.

– Какой миллионер? – удивилась Любка.

– Ваша, то есть твоя подружка мне тут заявила, что чувствует себя секс-бомбой и ждет, что какой-нибудь американский миллионер швырнет к ее ногам не что-нибудь, а целую корпорацию! Но я взял себя в руки и решил к нему пока не ревновать. А вот Марат…

– Успокойся, Марату я сказала – пусть сколько хочет общается с Дашей, но без меня. Я в этом альянсе участвовать не хочу!

– Так и сказала?

– Так и сказала!

– Умница!

Любка тем временем все же выскочила из комнаты.

– Котенька, я немножко полежу, а ты посиди со мной, ладно?

– Конечно, моя хорошая, полежи, успокойся, столько волнений, моя девочка устала, надо немножко отдохнуть, они там без тебя прекрасно управляются…

И под его ласковое журчание я уснула.

Когда я проснулась, было темно и тихо. Неужто все гости разошлись? Я вскочила, и тут же ко мне заглянула Дашка в пижаме.

– Мамуля, проснулась?

– Который час? – очумело спросила я.

– Половина четвертого!

– Гости уже все ушли?

– Давно!

– Почему ж ты меня не разбудила?

– Котя твой не велел!

– Господи, стыд какой! А ты почему не спишь, тебе же завтра на работу?

– Нет, завтра не пойду. Шеф отпустил по случаю дня рождения. Давай-ка я помогу тебе раздеться.

Дашка помогла мне раздеться, расстелила постель, принесла лосьон и ваткой осторожненько смыла макияж.

– Чтобы ты завтра тоже была красивая. Папа пригласил нас на обед!

До меня не сразу дошло.

– Папа? Уже и папа?

– А что тут такого, мамочка? Он сам сказал, чтобы я звала его папой. Знаешь, как это приятно!

Бедная моя девочка!

– Данечка, родненькая, умоляю, не надо!

– Почему, мамуля, я как раз хотела тебе сказать, он мне очень-очень понравился, он добрый, красивый, и потом, мне его жалко.

Черт бы его взял!

– Знаешь, он когда уходил, я пошла его немножко проводить, мы с ним сели на лавочку, и он мне столько рассказал… Как он тебя любил, как мучился от этой любви и как меня полюбил прямо с первого взгляда… а еще он сказал, что счастлив, что у него есть я, и потому что я это я, и еще потому что я часть тебя. Вот! А еще он рад, что у вас с ним в этом мире есть что-то общее…

– Час от часу не легче!

– Мама, ты ему не веришь?

– Знаешь, детка, если взять ведро чая и бросить в него ломтик лимона, то вкус чая ничуточки не изменится. Вот так же и с правдой в словах твоего папочки. Ведро слов и малюсенький ломтик правды.

– Какое странное сравнение. Ты, наверное, хочешь чаю?

– Очень!

– Ну так бы и сказала! Я сейчас тебе принесу.

– Нет, пошли на кухню, мне еще и есть захотелось.

– Вечная история – при гостях ничего не ешь, а ночью нажираешься.

– Скажи уж сразу – как свинья!

В квартире не было заметно никаких следов праздника, только цветы в вазах напоминали о дне рождения.

– Даша, это ты так все убрала?

– Нет, это Вавочка с Маней, и Стас еще помогал. Здорово, правда?

– А Котя когда ушел?

– Он еще долго охранял твой сон, надеялся, видно, что ты сама проснешься. Но ты так сладко спала, и он взял с меня слово, что я не стану тебя будить. Мам, а ты правда согласилась выйти за него?

– Да вроде…

– Подумать только, в прошлую субботу мы с ним познакомились, самолет не считается, а в эту ты уже за него замуж собралась…

– Но ведь ты в тот же день от меня этого требовала, что же теперь тебя смущает?

– Папу жалко…

– А при чем тут твой папа? Он на мне жениться не собирается, да я и не пошла бы за него ни за какие коврижки. А с Котей я за эту неделю так сроднилась…

– Да, он тебя любит, это сразу видно. Мам, а ты папу совсем, ни каплюшечки не любишь?

Как легко она освоила слово «папа», выходит, ей этого все же не хватало, но какой из Марата папа для нее? Своим детям, насколько я знаю, он был неплохим отцом, но для моей девочки… Где ему набраться храбрости?

– Дашенька, милая, понимаешь, Марат такой человек… Ему сейчас кажется, что для него нет ничего важнее тебя, он не врет, он действительно в это верит, но потом он вернется в Москву, к реальной жизни, в которой для тебя нет места, да и быть не может. Он слишком слаб и уже стар, чтобы что-то рушить. Он, конечно, помучается, поугрызается, потоскует, а потом просто отсечет тебя, как в свое время отсек меня. Поверь, когда ты любишь, а тебя отсекают, – боль невыносимая. Мне просто хотелось бы уберечь тебя от этой боли.

Дашка глубоко задумалась.

– Знаешь, мама, он сказал, что встреча с тобой в Иерусалиме буквально перевернула его, и он понял, как бездарно прожил жизнь, а уж когда узнал обо мне, то просто переродился, он теперь на все готов, и одно твое слово…

– Ну, это чистой воды бред! Он много выпил?

– Да вроде нет. И еще он сказал, что ты – лучшее, что было в его жизни.

– Мне он это тоже говорил… Что ж, несчастный человек, его можно только пожалеть – от слабости и трусости отказался от единственной любви, выпавшей ему в жизни. Да и любви той – всего два дня было.

– Но ведь и у тебя той любви было два дня.

– Нет, у меня было несравненно больше – два дня, девять месяцев и двадцать лет. Есть разница? Когда я иной раз думаю обо всем этом, особенно в день рождения, я всегда говорю себе: все-таки самый лучший подарок на день рождения мне сделал Марат.

– А еще он сказал, что если бы ты от него не скрыла…

– Девочка моя, милая, ну прости ты меня, что росла без отца, но если бы я тогда ему об этом сказала, он в лучшем случае предложил бы мне оплатить аборт. Вот если бы я лет восемнадцать назад встретила такого человека, как Котя, вся наша с тобой жизнь пошла бы по-другому… Да что там, я уверена, что и сейчас Котя будет тебе лучшим отцом, чем Марат. Котя уже любит тебя, хотя бы потому, что ты моя дочь. А Марат просто увлекся моментом.

– Что это вы тут полуночничаете? – заглянул в кухню Даня. – Э, да вы тут пируете вдвоем! А можно мне к вам? Я тоже что-то проголодался!

Очень вовремя, а то еще немного – и мы уже лили бы слезы над горестной судьбой Марата.

– Ничего себе традиции у вас в семье, – с полным ртом проговорил Даня, – вы себе дочку ко дню рождения родили, а она в день рождения папочку надыбала!

Действительно, забавно!

– Дарья, пойдешь утром купаться?

– Ой нет, я лучше высплюсь!

– Ну как хочешь. Ладно, детки, я пошла спать!

– Мамуля, завтра в четыре папа заедет за нами и повезет обедать. Не забудь!

…До утра я уже не заснула, слишком долго спала вечером, да и мысли одолевали. В начале девятого я отправилась купаться. Как хорошо в воде, все куда-то отступает и остается лишь блаженно-восторженное чувство – Я! Купаюсь! В Средиземном море! Привыкнуть к этому невозможно. И вдруг я увидела, что по пляжу идет Котя. Что-то в его походке меня насторожило. Так не идут, чтобы искупаться с любимой женщиной. Я поплыла к берегу. Да, он не раздевается, а стоит и ждет меня. Доплыв до мелководья, я побежала к нему.

– Котя, что случилось?

– Девочка моя, я должен сегодня уехать! У Нади несчастье – ее муж попал в аварию и здорово разбился. Я должен поехать, она же одна с двумя детьми, вконец растерянная, как ей без меня…

– Конечно, конечно, ты должен лететь, тут даже и думать нечего! А он серьезно пострадал? Жить будет?

– Ну, жить, наверное, будет, но оправится ли, не останется ли калекой…

– Боже мой. Боже мой!

– Понимаешь, я уже узнал, самолет в шесть часов, но мне еще надо обменять билет…

– Вот что: сейчас идем к нам, будим ребят, они все устроят.

– Не зря я первым делом помчался к моей девочке!

Он помог мне переодеться, мы бегом побежали к автобусу и через десять минут уже входили в квартиру. Дети, конечно, спали мертвым сном. Я постучалась. Никто не отозвался. Тогда я решительно вошла и стала трясти Дашку.

– А? Что? Мама, что случилось?

– Дашенька, срочно нужна ваша помощь, у Коти зять попал в аварию, и ему необходимо как можно скорее улететь в Москву!

Дашу как ветром сдуло с постели.

– Данька! Вставай, дело есть!

Уже через десять минут Даша на кухне заваривала кофе, а Даня дозванивался в аэропорт.

– Кент, позвоните в Москву и узнайте, может, нужно что-то привезти отсюда, какие-нибудь лекарства или что-нибудь для ухода за больными, сами знаете, как в Москве с этим.

– Да, Дашенька, вы правы! Я позвоню попозже, из дома.

– Что за ерунда, звоните отсюда! Звоните, не теряйте время.

Котя позвонил дочери, она сказала, что пока не знает, что нужно, но позвонит врачу и потом перезвонит нам.

– Вот, а теперь спокойно выпейте кофе, поешьте и ждите звонка, – распоряжалась Даша. Взрослая, умная, решительная. Моя дочка.

Даня тем временем все выяснил – он уже отлично говорил на иврите – и сказал:

– Дашка, я сейчас еду насчет билета, а ты жди звонка из Москвы. Если что-то понадобится, сразу звони Файнзильбергу, он знает, где что найти. Викентий Болеславович, давайте ваш билет и паспорт. Не волнуйтесь, не потеряю.

Через полчаса раздался звонок. Надя сообщила, что если удастся достать одно лекарство и какой-то особый бандаж, то это сильно облегчит положение ее мужа. Дашка тут же позвонила Файнзильбергу и передала слова Нади. Неведомый Файнзильберг велел ей немедленно ехать в какой-то госпиталь, где ей выпишут рецепты и на лекарства, и на бандаж. Но стоить это будет пятьсот шекелей.

– Вполне по-божески, – сказал Котя и тут же выдал Дашке деньги.

Она унеслась. Мы остались вдвоем.

– Котенька, все обойдется, вот увидишь! Он поправится, твой зять, хорошо, Дашка сообразила насчет лекарств. Если еще что-то понадобится, ты только позвони…

– Я как-то вдруг растерялся… У меня же племянник врач, он, правда, по другой специальности, он отоларинголог… А растерялся я из-за тебя, моя хорошая…

– Из-за меня?

– Ну да, я был так счастлив, так хотел поездить тут с тобой, не расставаться… И вдруг это…

– Котенька, не огорчайся, никуда я не денусь, приеду в Москву, а на будущий год или даже осенью, если получится, можем опять сюда приехать, все в наших силах!

– Ты и вправду думаешь, все обойдется?

– Конечно, я же оптимистка!

– Бедная моя Надюшка, она и так на части рвется, а теперь…

– Ничего, ты сегодня уже будешь дома, поможешь ей, ты же пока в отпуске.

– Да, это хорошо. Через две недели я должен лететь в Америку на десять дней, но если Федору лучше не будет, останусь дома.

– Значит, ты меня в Москве не встретишь?

– Увы, моя хорошая, если все будет нормально – нет, но я могу организовать, чтобы тебя встретили, наконец, попросить Надюшу…

– Да нет, зачем столько хлопот, Алевтина с Васькой меня встретят.

– Но это уж в последний раз, впредь встречать и провожать тебя буду только я! А еще лучше, будем ездить вместе. Знаешь, мне страшно хочется увидеть твою квартиру, знать, как ты живешь… А кстати, где мы будем жить, у тебя или у меня?

– Лучше всего для начала нам жить каждому у себя.

– Чтобы носки не стирать? А сколько у тебя комнат?

– Две.

– И у меня две. Можем поменять на роскошную трехкомнатную квартиру и сделать из нее игрушку.

– Начнем с того, что я не собираюсь уезжать из своего дома и с Алевтиной расставаться не собираюсь…

– Ага, еще один объект ревности – Алевтина!

– Вот-вот, уже был один английский козел, который ревновал ее ко мне, тихий, как банный лист, говорила про него одна наша приятельница. Так что ты не первый!

– Кузенька, о чем мы говорим, что за чепуху порем?

– Это чтобы отвлечься.

– Я не хочу от тебя отвлекаться, я ужасно тебя люблю, ты мне веришь?

– Конечно, верю.

– Видишь, ты первая, к кому я побежал, а ведь куда нормальнее было бы обратиться к Лазарю… но мне даже в голову не пришло… Ты как-то умеешь одновременно и волновать, и успокаивать…

Тут вернулась Дашка с лекарствами и бандажом, а следом за нею и Даня с билетом.

– Викентий Болеславович, все в порядке, я все устроил, вы полетите более ранним рейсом, правда, другой авиакомпании, но, думаю, в данном случае это роли не играет, ведь чем скорее, тем лучше, верно?